Я же объясняю вам, это целое событие! – Элли подкладывает себе еще зеленого соуса и продолжает: – Я пишу материал для «Фэшн форвард», который подвергся ужасной критике за то, что поместил на обложку фото модели в шубе из натурального меха. И моя небольшая статья о животных должна стать своего рода компенсацией. Как бы там ни было, я еду в Ванкувер на две недели.
Эллен Арчер практически все время в пути. Я завидую такой жизни. Ее можно было бы назвать кочевой, если бы она не бросала одну великолепную работу ради другой и не оправдывала этим свою неспособность выбрать какое-то одно дело, квартиру или город. Или, само собой, одного мужчину.
Больше всего в Элли мне нравится ее бесстрашие. В определенной степени это качество присуще уроженцам Нью-Йорка. Элли провела детство в привилегированном районе Центрального парка. Окончив Колумбийский университет, она устроилась в «Вэнити фэр» помощником редактора – это самая низкая должность в иерархии любой редакции. Но амбиции и смелость помогли ей выбраться из-за стола и перенестись на центральную полосу.
В тот год, когда Лола подала на развод, а я стала вице-президентом «Голд груп», Элли приняла предложение занять пост редактора отдела культуры и развлечений в «Эксесс» – новом журнале для женщин нового «поколения экс». Мы познакомились, когда я прислала ей материал о триумфальном разводе Лолы и успехе, который за ним последовал. И Лола появилась на обложке «Эксесс», став героиней первого материала, который Элли написала для этого журнала. Работая над ним, Элли посетила Филадельфию, познакомилась со мной, Лолой, Грейс и Мией и полюбила нас. А мы полюбили Элли. Так появился наш совет подружек.
После экономических трудностей две тысячи первого года на рекламу стали тратить меньше, и «Эксесс» закрылся. Элли искала, где бы обосноваться, несколько месяцев провела с родителями в Палм-Бич, а потом переехала в Филадельфию. Многие журналы предлагали ей стать их штатным сотрудником, но она отказалась, решив остаться свободной и писать о том, что ей интересно.
Вот сейчас, например, Элли решила провести две недели в Ванкувере, освещая проход собак по подиуму. И все же я скучаю каждый раз, когда она уезжает, даже если ее нет с нами всего несколько недель.
Поездка в Майами
– Ты пришлешь мне е-мейл? – спрашиваю я Элли.
– Конечно, и вернусь еще до того, как ты начнешь скучать.
– Может быть, встретишь там кого-нибудь, – вздыхает Грейс.
– Сколько их у меня уже было, – подмигивает мне Элли.
– Cuidado, amiga, – предупреждает Лола.
– Я всегда осторожна.
– Как ты думаешь, мы всегда будем друзьями? – неожиданно спрашивает Грейс.
– Si, amiga. Мы всегда будем друзьями.
– Представь, Грейси, – говорю я, – через сорок лет мы, bubbes, сидим около бассейна в Майами и пытаемся вспомнить добрые старые времена.
– Мы переедем в Майами? – переспрашивает Элли. – Отлично! На президентских выборах наши голоса будут решающими. Наконец-то хоть какая-то реальная власть!
– Что такое «bubbe»? – спрашивает Элли.
– Так на идише называют бабушку, – отвечаю я.
– С каких это пор ты говоришь на идише?
– Постоянно слышу его от своих старушек в пансионе.
– Знаете, – стонет Грейс, – вы так много говорите на испанском и на идише, что удивительно, как я вообще что-то понимаю…
– Подожди! Когда мы доберемся до Майами, тебе потребуется переводчик, – смеется Лола.
– Надо же, bubbe! А я зову свою бабушку «нана». Интересно, что придумают мои внуки? Хотя, чтобы иметь внуков, надо хотя бы завести детей, а мы так далеко от этого!
– Могу себе представить, – говорит Лола. – Грейси, ты станешь очень известной медсестрой, выйдешь на пенсию, но все равно продолжишь работать консультантом в Центральном госпитале Майами. Думаю, там даже будет отделение, названное твоим именем. Родильное, например.
– Элли, а ты станешь редактором какого-нибудь популярного журнала, но летать в Нью-Йорк будешь один раз в месяц. Все остальное время мы будем проводить вместе. В моем ресторане. Бистро на Южном пляже. Где еще собираются молодые и красивые бабушки? А Лекси? Дайте подумать – ты уйдешь на пенсию в пятьдесят и будешь жить на проценты с инвестиций.
– Так просто? Уйду на пенсию в пятьдесят? А что я буду делать всю оставшуюся жизнь?
– У тебя наконец-то появится время сходить к психиатру, – говорит Элли.
В этот момент я понимаю, что так и не сказала подругам о своем предстоящем визите к доктору Франклину. Я сделала это специально. Сейчас неподходящий момент, чтобы рассказывать о существовании человека, который будет заниматься моим психическим здоровьем. Подожду, пока Элли вернется из поездки.
– Лекси не смогла бы жить в Майами, – смеется Элли. – С такой-то влажностью! Что бы она делала со своими волосами?
– К тому моменту мы все наденем парики, – говорит Лола.
– Вы слышали, есть японский перманент, распрямляющий волосы? – спрашивает Грейс. – Лекси, это как раз для тебя. Процедура занимает пять часов и стоит пятьсот долларов, но волосы остаются прямыми навсегда. Ну или пока они не отрастут, то есть четыре – шесть месяцев, в зависимости от скорости роста.
– Как здорово! – говорит Лола. – Лекси, ты обязательно должна попробовать.
– Ни за что! Я не могу.
– Почему? – удивляется Элли. – Сэкономила бы кучу времени, которое тратишь на укладку, и не одну сотню долларов на средствах для волос.
– А если однажды я проснусь и захочу локоны?
– Но ты никогда не делаешь локоны! – настаивает Грейс.
– А вдруг! Встану утром, и… Но у меня будут прямые волосы. Целых шесть месяцев! Я не могу так себя ограничивать!
Сообщение для доктора Келли
Когда Элли уходит, Грейс хватает свой мобильный.
– Извините, – говорит она. – Мне нужно найти Майкла. Мы собираемся к его родителям на ужин, и я не знаю, когда он планирует уйти.
Грейс общается с Майклом Келли уже четыре года. Три с половиной из них она мечтает выйти за него замуж.
Они познакомились в госпитале Филадельфии. Грейс получала там степень магистра по медицинскому уходу, а Майкл заканчивал последипломную хирургическую подготовку. С его внешностью он должен был бы позировать для рекламы одежды Томми Хилфигера, а не резать пациентов скальпелем. Если Грейс выйдет замуж за Майкла, она станет Грейс Келли – настоящей филадельфийской принцессой.
У совета подружек о Майкле противоречивое мнение. Нам он нравится, но мы его не любим. Не любим, потому что он так и не сделал предложения Грейс, и это ее расстраивает. А такое состояние подруги заставляет нас сомневаться в его мотивах, методах и, временами, в мужской зрелости. Но, как и все женщины, мы пассивно-агрессивны в своих чувствах по отношению к Майклу.
Грейс не подталкивает Майкла к женитьбе. Она лишь тонко намекает. Имея свою квартиру, большинство ночей она проводит у него и надеется, что в конечном счете он сделает ей предложение. На ее намеки Майкл иногда реагирует, а бывает, и игнорирует их. При этом их родители мечтают о внуках. Четыре жителя Филадельфии ирландского происхождения, мечтающие о внуках, – это как группа захвата, спасающая заложников. У них есть цель, предельный срок и целый арсенал средств под рукой. Вот почему Грейс любит ужинать с родителями Майкла.
– Думаю, миссис Келли снова заговорит о свадьбе, – произносит Лола. Грейс пожимает плечами, словно уже не рассчитывает на поддержку. – А Майкл разозлится и опять не станет обсуждать это.
– А ты уверена, что хочешь замуж за Майкла? – спрашиваю я.
– Что? – Грейс не слышит меня, потому что ждет, когда же любовь всей ее жизни ответит на звонок. – Лекси, конечно, я уверена.
– Почему?
– Что?
– Почему ты хочешь за него замуж?
Грейс выключает телефон и говорит:
– А что мне остается делать? Искать кого-то другого? Я не представляю, как это – начать все заново!
– Разве ты не должна была ответить, что хочешь замуж за Майкла, потому, что любишь его? – осторожно интересуюсь я.
– Конечно, люблю, – огрызается Грейс.
– Хорошо, но у тебя есть право выбора.
– Не у каждой из нас есть обязательства, – косится на меня Грейс. – Лекси, почему бы тебе не сказать правду? Тебе не нравится Майкл. Как и тебе, Лола.
– Мы его почти не видим, – пожимаю я плечами. – В этом тысячелетии мы с ним даже ни разу нормально не поговорили.
Лола скрещивает руки на груди и недовольно смотрит на меня:
– Почему, Лекси? Почему?
Я понимаю, о чем спрашивает Лола. Почему я постоянно завожу этот разговор? Решаю сменить тактику и интересуюсь:
– А как ты хочешь, чтобы он сделал тебе предложение?
– Невозможно объяснить мужчине, как это сделать, – говорит Лола. – Это их звездный момент. Они считают, что предложение – великий поступок. Но на самом деле это всего лишь вопрос. И чаще всего ответ известен заранее. Почему-то этому событию стали придавать такое огромное значение. Считается, что женщина должна быть тронута, удивлена и так далее. И приходится ведь изображать… Это самое последнее в отношениях, о чем думает мужчина. Не забывай об этом. Они не планируют свадьбы, не выбирают приглашения, торт или зал для торжества. Им всего лишь нужно найти смокинг, а это разве сложно? В общем, вот что я хочу сказать: нужно дать им возможность обдумать предложение руки и сердца. Позволить последний раз проявить независимость.
– Это сложно, – говорит Грейс, и я киваю, соглашаясь.
– Ладно, – произносит Лола, и тут звонит мобильный Грейс. Это Майкл – и она прощается с нами, выходит на улицу и останавливает такси. – Нужно проверить, все ли готово к ужину, – говорит Лола. Встает и направляется на кухню. Я смотрю вслед подруге – она идет уверенно, но без легкости, будто несет на плечах тяжелый груз. И хотя Лола всегда окружена людьми, иногда мне кажется, что она одинока.
– Те amo, Lola! – кричу я ей.
– Я позвоню тебе позже, – отвечает она через плечо.
Заседание совета подружек закончено.
Китайский суп в субботу вечером
Сейчас четыре часа, а это значит, что стемнеет еще не скоро и я успею дойти до «Санг-ке» на пересечении Девятой и Вайн в китайском квартале. На улице холодно, но мне очень хочется супа с обжаренной свининой. Это не обычный суп из тех, что указаны в меню. Я прошу приготовить его без лапши и обязательно добавить китайской капусты. Сочные кусочки обжаренной свинины, пельмени, слепленные вручную, и китайская капуста с чесноком – все это в ароматном дымящемся бульоне. Женщина, выдающая заказы, уже узнает меня в лицо, хотя имени не знает. Я всегда заказываю одно и то же. Когда захожу в ресторан, она спрашивает:
– Суп спэй ша? С собой? Пять долларов. – Что ж, это неплохое предложение.
Возвращаясь из «Санг-ке», я поворачиваю на углу Пятнадцатой улицы и Локает и захожу в видеосалон. Выбираю два фильма: «Неуязвимый» и «Шестое чувство» – и становлюсь в очередь у прилавка.
Когда подходит моя очередь, протягиваю парню за стойкой карточки с названием фильмов. Он приносит диски и что-то набирает на клавиатуре.
– Семь долларов.
– А как же мое имя? – удивляюсь я.
– Александра Джеймс, правильно?
– Да. Откуда ты знаешь?
– За последние три месяца ты бывала здесь почти каждый уик-энд и брала по два диска. – Парень улыбается. – И выбор всегда отличный.
Мне хочется убежать. Разрыдаться. Но я сдерживаюсь и протягиваю ему деньги. Он отдает мне диски. Вернувшись в свою шикарную квартиру, я с удовольствием ем суп и смотрю кино.
Доктор Франклин. Сеанс первый
Офис психиатра – самое подходящее место, чтобы почувствовать себя ненормальной. Здесь неестественно тихо, словно стены надежно укрывают тебя от пугающего мира, и полумрак, чтобы сгладить яркие эмоции, связанные с прошлым, настоящим и будущим. Здесь нет никаких запахов, чтобы не будить чувственную память. И естественно, в приемной, как и в самой «святая святых», нет ни единого бьющегося предмета.
Рабочий кабинет доктора Франклина напоминает мне пятый этаж университетской библиотеки Ван Пелта. Красно-коричневые кожаные диваны с бронзовыми заклепками, угловые столики орехового дерева, потертый ковер с восточным орнаментом, пыльные абажуры и книги. И тишина…
Мне нравилось на пятом этаже библиотеки, и мне уютно в кабинете доктора Франклина. Единственная проблема в том, что я обычно засыпала там. Так что всякое может случиться… Если он затянет обличительную речь о моем детстве, я могу и захрапеть.
Доктор Франклин устраивается на кожаном диване напротив меня, как будто мы на вечеринке и собираемся вести светскую беседу. Он не попросил меня прилечь и не сел у изголовья. Наоборот, он сидит напротив и смотрит прямо на меня. Мне это нравится.
И выглядит он как самый обычный психиатр: хорошо за пятьдесят, слаксы, вельветовый пиджак оливкового цвета, голубая хлопковая рубашка и темно-синий вязаный галстук. Туфли из цветной кожи. Лысина на макушке, окруженная темными волосами с проседью. Бородка, компенсирующая нехватку волос, и усы. Очки, как у Джона Леннона.
Думаю, доктор Франклин живет в пригороде Филадельфии, тщательно сортирует мусор, бегает трусцой в черных обтягивающих шортах и ведет программу на местной радиостанции. На стенах кабинета, обитых дубовыми панелями, висят дипломы Университета Темпла и Университета Ратджерса. В душе я чувствую колоссальное превосходство над ним.
– Пройдемся по твоей биографии, – начинает доктор Франклин. В руках планшет из светлого дерева, который совсем не гармонирует с цветом стен, к нему прикреплена моя анкета. – Тебе тридцать три года, – зачитывает он. Я киваю. – Связи с общественностью, – продолжает он, и я снова киваю. – Живешь на Риттенхаус-сквер, не замужем.
– Все правильно.
– Что привело тебя ко мне? – спрашивает доктор Франклин и, взяв желтый разлинованный блокнот, кладет его на планшет.
– Внутренняя опустошенность.
– Внутренняя опустошенность?
– Неудовлетворенность всем происходящим.
– Лекси, я не понимаю, что это такое. Можешь выразиться более конкретно?
– Несколько месяцев назад я разорвала помолвку и с тех пор ни с кем не встречаюсь. Моя мама и друзья считают, что я… как бы это сказать, застряла. Может быть, я и застряла на дороге жизни, но по крайней мере за рулем «порше». Вы понимаете, что я имею в виду?
– Не совсем. Можно я задам несколько вопросов о твоей семье?
– Конечно, но она здесь ни при чем.
Доктор Франклин улыбается мне:
– Мы здесь не для того, чтобы искать виновных.
– Конечно, док. Если бы это была их вина, я бы первая заявила об этом. Так было бы гораздо проще, хотя вряд ли лучше. Или полезнее…
– Твои родители женаты?
– Да.
Доктор Франклин листает мою анкету.
– Твоя мать оставила себе девичью фамилию?
– Нет.
– Твоя мать Глория Нортштейн, а отец – Лео Джеймс?
– Да.
– Они женаты?
– Да. Но не друг на друге.
– Понятно, – говорит доктор и что-то записывает в свой желтый блокнот. – Разведены?
– Да, – киваю я и уточняю: – То есть отец разведен, а мама нет.
– Я не понимаю, – говорит доктор Франклин.
Похоже, он начинает раздражаться.
– Мои родители никогда не были женаты. Они жили вместе, и мое появление на свет было запланированным. Они хотели иметь ребенка, просто не собирались связывать себя узами брака и жить по правилам, принятым в обществе. Протестовали против чего-то. – Я пожимаю плечами. – Это было в шестидесятые.
– Продолжай, – кивает доктор Франклин.
– Мама решила, что хочет остепениться. Так она мне это объяснила. «Остепениться». Я думаю, это значит, что она стремилась к моногамии. А отцу было нужно что-то другое. Так что, когда мне было около года, они расстались. Я не помню их вместе. Но когда мне было три, мама вышла замуж. А отец женился, когда мне было десять, и через пять лет развелся. Он снова женился, когда мне было двадцать шесть, и с тех пор живет со своей женой.
– То есть у тебя есть отчим и мачеха?
– Да, и он, и она. Вот такая пара.
– У вас хорошие отношения? – интересуется он.
– Конечно, я лучше знаю отчима, поскольку дольше с ним общаюсь. Мама с ним вместе уже очень давно. И мачеха очень милая, но они поженились после того, как я стала жить отдельно, поэтому наши отношения вряд ли можно назвать близкими.
– Братья или сестры? – спрашивает он. – Может быть, сводные?
– Нет, я одна.
Доктор Франклин смотрит на мою анкету.
– Ты не указала вероисповедание.
– Формально я дочь Церкви радуги.
– Что? – Он уставился на меня через очки.
– Когда я родилась, мои родители посещали Церковь радуги, и я была крещена в ней. К счастью, я этого не помню. Повзрослев, я узнала об иудаизме и католицизме.
– То есть?
– Мой отчим – Говард – еврей. Мама приняла иудаизм, когда вышла за него замуж. Но я не стала.
– Почему?
– Мне было три года, док.
– Конечно, – говорит он. – Значит, ты выросла в семье евреев.
– Наполовину.
– Наполовину евреев?
– Нет-нет. Я росла то в еврейской семье, то в католической. Только моя мама больше уже не еврейка. Она очень увлеклась этим вначале, но потом потеряла интерес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Эллен Арчер практически все время в пути. Я завидую такой жизни. Ее можно было бы назвать кочевой, если бы она не бросала одну великолепную работу ради другой и не оправдывала этим свою неспособность выбрать какое-то одно дело, квартиру или город. Или, само собой, одного мужчину.
Больше всего в Элли мне нравится ее бесстрашие. В определенной степени это качество присуще уроженцам Нью-Йорка. Элли провела детство в привилегированном районе Центрального парка. Окончив Колумбийский университет, она устроилась в «Вэнити фэр» помощником редактора – это самая низкая должность в иерархии любой редакции. Но амбиции и смелость помогли ей выбраться из-за стола и перенестись на центральную полосу.
В тот год, когда Лола подала на развод, а я стала вице-президентом «Голд груп», Элли приняла предложение занять пост редактора отдела культуры и развлечений в «Эксесс» – новом журнале для женщин нового «поколения экс». Мы познакомились, когда я прислала ей материал о триумфальном разводе Лолы и успехе, который за ним последовал. И Лола появилась на обложке «Эксесс», став героиней первого материала, который Элли написала для этого журнала. Работая над ним, Элли посетила Филадельфию, познакомилась со мной, Лолой, Грейс и Мией и полюбила нас. А мы полюбили Элли. Так появился наш совет подружек.
После экономических трудностей две тысячи первого года на рекламу стали тратить меньше, и «Эксесс» закрылся. Элли искала, где бы обосноваться, несколько месяцев провела с родителями в Палм-Бич, а потом переехала в Филадельфию. Многие журналы предлагали ей стать их штатным сотрудником, но она отказалась, решив остаться свободной и писать о том, что ей интересно.
Вот сейчас, например, Элли решила провести две недели в Ванкувере, освещая проход собак по подиуму. И все же я скучаю каждый раз, когда она уезжает, даже если ее нет с нами всего несколько недель.
Поездка в Майами
– Ты пришлешь мне е-мейл? – спрашиваю я Элли.
– Конечно, и вернусь еще до того, как ты начнешь скучать.
– Может быть, встретишь там кого-нибудь, – вздыхает Грейс.
– Сколько их у меня уже было, – подмигивает мне Элли.
– Cuidado, amiga, – предупреждает Лола.
– Я всегда осторожна.
– Как ты думаешь, мы всегда будем друзьями? – неожиданно спрашивает Грейс.
– Si, amiga. Мы всегда будем друзьями.
– Представь, Грейси, – говорю я, – через сорок лет мы, bubbes, сидим около бассейна в Майами и пытаемся вспомнить добрые старые времена.
– Мы переедем в Майами? – переспрашивает Элли. – Отлично! На президентских выборах наши голоса будут решающими. Наконец-то хоть какая-то реальная власть!
– Что такое «bubbe»? – спрашивает Элли.
– Так на идише называют бабушку, – отвечаю я.
– С каких это пор ты говоришь на идише?
– Постоянно слышу его от своих старушек в пансионе.
– Знаете, – стонет Грейс, – вы так много говорите на испанском и на идише, что удивительно, как я вообще что-то понимаю…
– Подожди! Когда мы доберемся до Майами, тебе потребуется переводчик, – смеется Лола.
– Надо же, bubbe! А я зову свою бабушку «нана». Интересно, что придумают мои внуки? Хотя, чтобы иметь внуков, надо хотя бы завести детей, а мы так далеко от этого!
– Могу себе представить, – говорит Лола. – Грейси, ты станешь очень известной медсестрой, выйдешь на пенсию, но все равно продолжишь работать консультантом в Центральном госпитале Майами. Думаю, там даже будет отделение, названное твоим именем. Родильное, например.
– Элли, а ты станешь редактором какого-нибудь популярного журнала, но летать в Нью-Йорк будешь один раз в месяц. Все остальное время мы будем проводить вместе. В моем ресторане. Бистро на Южном пляже. Где еще собираются молодые и красивые бабушки? А Лекси? Дайте подумать – ты уйдешь на пенсию в пятьдесят и будешь жить на проценты с инвестиций.
– Так просто? Уйду на пенсию в пятьдесят? А что я буду делать всю оставшуюся жизнь?
– У тебя наконец-то появится время сходить к психиатру, – говорит Элли.
В этот момент я понимаю, что так и не сказала подругам о своем предстоящем визите к доктору Франклину. Я сделала это специально. Сейчас неподходящий момент, чтобы рассказывать о существовании человека, который будет заниматься моим психическим здоровьем. Подожду, пока Элли вернется из поездки.
– Лекси не смогла бы жить в Майами, – смеется Элли. – С такой-то влажностью! Что бы она делала со своими волосами?
– К тому моменту мы все наденем парики, – говорит Лола.
– Вы слышали, есть японский перманент, распрямляющий волосы? – спрашивает Грейс. – Лекси, это как раз для тебя. Процедура занимает пять часов и стоит пятьсот долларов, но волосы остаются прямыми навсегда. Ну или пока они не отрастут, то есть четыре – шесть месяцев, в зависимости от скорости роста.
– Как здорово! – говорит Лола. – Лекси, ты обязательно должна попробовать.
– Ни за что! Я не могу.
– Почему? – удивляется Элли. – Сэкономила бы кучу времени, которое тратишь на укладку, и не одну сотню долларов на средствах для волос.
– А если однажды я проснусь и захочу локоны?
– Но ты никогда не делаешь локоны! – настаивает Грейс.
– А вдруг! Встану утром, и… Но у меня будут прямые волосы. Целых шесть месяцев! Я не могу так себя ограничивать!
Сообщение для доктора Келли
Когда Элли уходит, Грейс хватает свой мобильный.
– Извините, – говорит она. – Мне нужно найти Майкла. Мы собираемся к его родителям на ужин, и я не знаю, когда он планирует уйти.
Грейс общается с Майклом Келли уже четыре года. Три с половиной из них она мечтает выйти за него замуж.
Они познакомились в госпитале Филадельфии. Грейс получала там степень магистра по медицинскому уходу, а Майкл заканчивал последипломную хирургическую подготовку. С его внешностью он должен был бы позировать для рекламы одежды Томми Хилфигера, а не резать пациентов скальпелем. Если Грейс выйдет замуж за Майкла, она станет Грейс Келли – настоящей филадельфийской принцессой.
У совета подружек о Майкле противоречивое мнение. Нам он нравится, но мы его не любим. Не любим, потому что он так и не сделал предложения Грейс, и это ее расстраивает. А такое состояние подруги заставляет нас сомневаться в его мотивах, методах и, временами, в мужской зрелости. Но, как и все женщины, мы пассивно-агрессивны в своих чувствах по отношению к Майклу.
Грейс не подталкивает Майкла к женитьбе. Она лишь тонко намекает. Имея свою квартиру, большинство ночей она проводит у него и надеется, что в конечном счете он сделает ей предложение. На ее намеки Майкл иногда реагирует, а бывает, и игнорирует их. При этом их родители мечтают о внуках. Четыре жителя Филадельфии ирландского происхождения, мечтающие о внуках, – это как группа захвата, спасающая заложников. У них есть цель, предельный срок и целый арсенал средств под рукой. Вот почему Грейс любит ужинать с родителями Майкла.
– Думаю, миссис Келли снова заговорит о свадьбе, – произносит Лола. Грейс пожимает плечами, словно уже не рассчитывает на поддержку. – А Майкл разозлится и опять не станет обсуждать это.
– А ты уверена, что хочешь замуж за Майкла? – спрашиваю я.
– Что? – Грейс не слышит меня, потому что ждет, когда же любовь всей ее жизни ответит на звонок. – Лекси, конечно, я уверена.
– Почему?
– Что?
– Почему ты хочешь за него замуж?
Грейс выключает телефон и говорит:
– А что мне остается делать? Искать кого-то другого? Я не представляю, как это – начать все заново!
– Разве ты не должна была ответить, что хочешь замуж за Майкла, потому, что любишь его? – осторожно интересуюсь я.
– Конечно, люблю, – огрызается Грейс.
– Хорошо, но у тебя есть право выбора.
– Не у каждой из нас есть обязательства, – косится на меня Грейс. – Лекси, почему бы тебе не сказать правду? Тебе не нравится Майкл. Как и тебе, Лола.
– Мы его почти не видим, – пожимаю я плечами. – В этом тысячелетии мы с ним даже ни разу нормально не поговорили.
Лола скрещивает руки на груди и недовольно смотрит на меня:
– Почему, Лекси? Почему?
Я понимаю, о чем спрашивает Лола. Почему я постоянно завожу этот разговор? Решаю сменить тактику и интересуюсь:
– А как ты хочешь, чтобы он сделал тебе предложение?
– Невозможно объяснить мужчине, как это сделать, – говорит Лола. – Это их звездный момент. Они считают, что предложение – великий поступок. Но на самом деле это всего лишь вопрос. И чаще всего ответ известен заранее. Почему-то этому событию стали придавать такое огромное значение. Считается, что женщина должна быть тронута, удивлена и так далее. И приходится ведь изображать… Это самое последнее в отношениях, о чем думает мужчина. Не забывай об этом. Они не планируют свадьбы, не выбирают приглашения, торт или зал для торжества. Им всего лишь нужно найти смокинг, а это разве сложно? В общем, вот что я хочу сказать: нужно дать им возможность обдумать предложение руки и сердца. Позволить последний раз проявить независимость.
– Это сложно, – говорит Грейс, и я киваю, соглашаясь.
– Ладно, – произносит Лола, и тут звонит мобильный Грейс. Это Майкл – и она прощается с нами, выходит на улицу и останавливает такси. – Нужно проверить, все ли готово к ужину, – говорит Лола. Встает и направляется на кухню. Я смотрю вслед подруге – она идет уверенно, но без легкости, будто несет на плечах тяжелый груз. И хотя Лола всегда окружена людьми, иногда мне кажется, что она одинока.
– Те amo, Lola! – кричу я ей.
– Я позвоню тебе позже, – отвечает она через плечо.
Заседание совета подружек закончено.
Китайский суп в субботу вечером
Сейчас четыре часа, а это значит, что стемнеет еще не скоро и я успею дойти до «Санг-ке» на пересечении Девятой и Вайн в китайском квартале. На улице холодно, но мне очень хочется супа с обжаренной свининой. Это не обычный суп из тех, что указаны в меню. Я прошу приготовить его без лапши и обязательно добавить китайской капусты. Сочные кусочки обжаренной свинины, пельмени, слепленные вручную, и китайская капуста с чесноком – все это в ароматном дымящемся бульоне. Женщина, выдающая заказы, уже узнает меня в лицо, хотя имени не знает. Я всегда заказываю одно и то же. Когда захожу в ресторан, она спрашивает:
– Суп спэй ша? С собой? Пять долларов. – Что ж, это неплохое предложение.
Возвращаясь из «Санг-ке», я поворачиваю на углу Пятнадцатой улицы и Локает и захожу в видеосалон. Выбираю два фильма: «Неуязвимый» и «Шестое чувство» – и становлюсь в очередь у прилавка.
Когда подходит моя очередь, протягиваю парню за стойкой карточки с названием фильмов. Он приносит диски и что-то набирает на клавиатуре.
– Семь долларов.
– А как же мое имя? – удивляюсь я.
– Александра Джеймс, правильно?
– Да. Откуда ты знаешь?
– За последние три месяца ты бывала здесь почти каждый уик-энд и брала по два диска. – Парень улыбается. – И выбор всегда отличный.
Мне хочется убежать. Разрыдаться. Но я сдерживаюсь и протягиваю ему деньги. Он отдает мне диски. Вернувшись в свою шикарную квартиру, я с удовольствием ем суп и смотрю кино.
Доктор Франклин. Сеанс первый
Офис психиатра – самое подходящее место, чтобы почувствовать себя ненормальной. Здесь неестественно тихо, словно стены надежно укрывают тебя от пугающего мира, и полумрак, чтобы сгладить яркие эмоции, связанные с прошлым, настоящим и будущим. Здесь нет никаких запахов, чтобы не будить чувственную память. И естественно, в приемной, как и в самой «святая святых», нет ни единого бьющегося предмета.
Рабочий кабинет доктора Франклина напоминает мне пятый этаж университетской библиотеки Ван Пелта. Красно-коричневые кожаные диваны с бронзовыми заклепками, угловые столики орехового дерева, потертый ковер с восточным орнаментом, пыльные абажуры и книги. И тишина…
Мне нравилось на пятом этаже библиотеки, и мне уютно в кабинете доктора Франклина. Единственная проблема в том, что я обычно засыпала там. Так что всякое может случиться… Если он затянет обличительную речь о моем детстве, я могу и захрапеть.
Доктор Франклин устраивается на кожаном диване напротив меня, как будто мы на вечеринке и собираемся вести светскую беседу. Он не попросил меня прилечь и не сел у изголовья. Наоборот, он сидит напротив и смотрит прямо на меня. Мне это нравится.
И выглядит он как самый обычный психиатр: хорошо за пятьдесят, слаксы, вельветовый пиджак оливкового цвета, голубая хлопковая рубашка и темно-синий вязаный галстук. Туфли из цветной кожи. Лысина на макушке, окруженная темными волосами с проседью. Бородка, компенсирующая нехватку волос, и усы. Очки, как у Джона Леннона.
Думаю, доктор Франклин живет в пригороде Филадельфии, тщательно сортирует мусор, бегает трусцой в черных обтягивающих шортах и ведет программу на местной радиостанции. На стенах кабинета, обитых дубовыми панелями, висят дипломы Университета Темпла и Университета Ратджерса. В душе я чувствую колоссальное превосходство над ним.
– Пройдемся по твоей биографии, – начинает доктор Франклин. В руках планшет из светлого дерева, который совсем не гармонирует с цветом стен, к нему прикреплена моя анкета. – Тебе тридцать три года, – зачитывает он. Я киваю. – Связи с общественностью, – продолжает он, и я снова киваю. – Живешь на Риттенхаус-сквер, не замужем.
– Все правильно.
– Что привело тебя ко мне? – спрашивает доктор Франклин и, взяв желтый разлинованный блокнот, кладет его на планшет.
– Внутренняя опустошенность.
– Внутренняя опустошенность?
– Неудовлетворенность всем происходящим.
– Лекси, я не понимаю, что это такое. Можешь выразиться более конкретно?
– Несколько месяцев назад я разорвала помолвку и с тех пор ни с кем не встречаюсь. Моя мама и друзья считают, что я… как бы это сказать, застряла. Может быть, я и застряла на дороге жизни, но по крайней мере за рулем «порше». Вы понимаете, что я имею в виду?
– Не совсем. Можно я задам несколько вопросов о твоей семье?
– Конечно, но она здесь ни при чем.
Доктор Франклин улыбается мне:
– Мы здесь не для того, чтобы искать виновных.
– Конечно, док. Если бы это была их вина, я бы первая заявила об этом. Так было бы гораздо проще, хотя вряд ли лучше. Или полезнее…
– Твои родители женаты?
– Да.
Доктор Франклин листает мою анкету.
– Твоя мать оставила себе девичью фамилию?
– Нет.
– Твоя мать Глория Нортштейн, а отец – Лео Джеймс?
– Да.
– Они женаты?
– Да. Но не друг на друге.
– Понятно, – говорит доктор и что-то записывает в свой желтый блокнот. – Разведены?
– Да, – киваю я и уточняю: – То есть отец разведен, а мама нет.
– Я не понимаю, – говорит доктор Франклин.
Похоже, он начинает раздражаться.
– Мои родители никогда не были женаты. Они жили вместе, и мое появление на свет было запланированным. Они хотели иметь ребенка, просто не собирались связывать себя узами брака и жить по правилам, принятым в обществе. Протестовали против чего-то. – Я пожимаю плечами. – Это было в шестидесятые.
– Продолжай, – кивает доктор Франклин.
– Мама решила, что хочет остепениться. Так она мне это объяснила. «Остепениться». Я думаю, это значит, что она стремилась к моногамии. А отцу было нужно что-то другое. Так что, когда мне было около года, они расстались. Я не помню их вместе. Но когда мне было три, мама вышла замуж. А отец женился, когда мне было десять, и через пять лет развелся. Он снова женился, когда мне было двадцать шесть, и с тех пор живет со своей женой.
– То есть у тебя есть отчим и мачеха?
– Да, и он, и она. Вот такая пара.
– У вас хорошие отношения? – интересуется он.
– Конечно, я лучше знаю отчима, поскольку дольше с ним общаюсь. Мама с ним вместе уже очень давно. И мачеха очень милая, но они поженились после того, как я стала жить отдельно, поэтому наши отношения вряд ли можно назвать близкими.
– Братья или сестры? – спрашивает он. – Может быть, сводные?
– Нет, я одна.
Доктор Франклин смотрит на мою анкету.
– Ты не указала вероисповедание.
– Формально я дочь Церкви радуги.
– Что? – Он уставился на меня через очки.
– Когда я родилась, мои родители посещали Церковь радуги, и я была крещена в ней. К счастью, я этого не помню. Повзрослев, я узнала об иудаизме и католицизме.
– То есть?
– Мой отчим – Говард – еврей. Мама приняла иудаизм, когда вышла за него замуж. Но я не стала.
– Почему?
– Мне было три года, док.
– Конечно, – говорит он. – Значит, ты выросла в семье евреев.
– Наполовину.
– Наполовину евреев?
– Нет-нет. Я росла то в еврейской семье, то в католической. Только моя мама больше уже не еврейка. Она очень увлеклась этим вначале, но потом потеряла интерес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32