Я могла поклясться, что прошлым вечером видела эту кассету в сумке дона Ориоля, которую тот оставил, когда зашел в мастерскую, чтобы что-то забрать. Я направилась к полке, где стояли кассеты, и в этот момент зазвонил телефон. И как всегда в таких случаях, когда эта зараза застает меня врасплох, я чуть не подскочила и мое сердце чуть не выскочило из груди.
– Говорите! – закричала я.
– Это ты, Кандела? Какое дерьмо…
– Слушай, подруга. Запихай свое дерьмо себе в рот.
Я уже привыкла к таким звонкам.
– Не вешай трубку, это я, Флор! Не вешай трубку, черт побери!
– Коли, можно узнать?..
– Ты должна приехать в больницу, пожалуйста. Мы здесь вдвоем с Эктором, одни на этаже, а Эктор только практикант, черт, он даже еще не получил диплома. А я… подруга, не представляешь, в каком я состоянии.
Когда Коли немного успокоилась, я наконец поняла суть дела: у них есть клиент, он цыган, и у него ортодоксальная семья. Я оставила донью Ампаро в одиночестве, включила автоответчик, заперла дверь и поймала такси.
Я быстро доехала до больницы. Коли стояла в дверях, ждала меня и дымила как паровоз.
– Поезжай на другом лифте, не хочу, чтобы тебя видели, – сказала она мне. – Мы его положили в отдельную комнату. Не было времени ничего оформить.
– Не надо так волноваться, дорогая. Мы же не роды принимаем, верно? – успокоила я ее. – Мы просто обеспечим достойное и заслуженное успокоение еще одному смертному.
– Ха, сама с ними поговори. Ни Эктор, ни я не в состоянии сообщить им.
Патриарх лежал на спине на раскладной кровати, прикрытый белейшими, но проштампованными простынями, так что можно было определить имя больничного спонсора. Покойный был худым, жилистым, с выдающимся смуглым носом торчащим вверх, и напоминал персонаж из книги о сверхъестественных силах. На голове у него была шляпа, а в руках он решительно сжимал красивую, довольно тяжелую трость, способную нанести серьезные увечья. В ее центральной части была вставка из чего-то вроде стекла, заполненная жидкостью, похожей на воду. Хотя он умер три часа назад, у него все еще стояла капельница и он был подключен к медицинским аппаратам, выносящим единодушный и безоговорочный приговор: все по нулям, конец.
– Вы не хотите убрать капельницу? Вы его так накачаете, что когда прибудем в «Долгое прощание», он еще пару часов будет исходить мочой. Вы могли бы оставить зонд. Будет потоп, – с горечью пожаловалась я. Такие вещи часто случаются после того, как кто-нибудь протянет ноги. И даже еще кое-что похуже. Так что перед тем как отправиться в последнее путешествие, лучше заранее покакать и пописать, поскольку потом обстоятельства уже не позволят сделать для этого остановку.
– Дело в том, что они не знают о его смерти, – шепотом сообщил мне Эктор.
– Они?
– Семья! Поэтому мы тебя и позвали, чтобы ты им… сообщила. Они уже три часа орут и клянутся, что если с их папой что-нибудь случится, они здесь камня на камне не оставят. «Если папа умрет, – говорят они, – мы всех зарежем, отсюда ни один лекарь-шарлатан живым не выйдет, если папа не будет жить». Мы в ужасе. У старика была эмфизема легких. Он уже лежал в больнице с этим диагнозом двенадцать раз. Когда его привезли этой ночью, он был без сознания. – Коли вздохнула, еще раз выругалась и взглянула на старика испуганными глазами. – Будь проклята мать, которая его родила…
– Мы сказали им, вернее, старой женщине, которая единственная была похожа на вменяемую, что он очень плох и чтобы они не строили иллюзий… – Эктор смотрел на меня так, будто я была главным хирургом.
– Я их предупредила, что они могут его потерять: это неудивительно, если учитывать его возраст, и тогда большее, что они могут сделать, это похоронить его по высшему разряду. Наверняка они перевозят наркотики или драгоценности, а возможно, они карточные шулера. Должно быть, у них денег как грязи.
– Четверть часа назад я попросил его супругу держаться, не беспокоить больного, потому что ему становится все хуже и любое волнение опасно для него. – Эктор потел и промакивал лоб белым бумажным платком. – А они подняли такой шум, что теперь вряд ли ему что-нибудь поможет, потому что они его почти доконали. И не только его, но и других больных на этаже, которые и так очень слабы.
– А шляпа и трость? – спросила я.
– У нас не было возможности их убрать; дети сказали, что, если мы тронем их папу, который никогда в жизни не снимал своей шляпы и не оставлял трости, с тех пор как стал взрослым, они сделают из наших голов утиные гнезда.
– Боже, а это что значит?
– Предполагаю, ничего приятного. – Эктор бросил безрадостный взгляд на труп, а потом на дверь. – А в соседней палате у меня тяжелый пациент. Мне нужно его осмотреть. Если тебе не удастся объяснить все родне и ты не заберешь отсюда этого типа, нам придется дождаться утра, когда придет следующая смена, и тогда нас обвинят в том, что мы держали мертвого пациента в течение десяти часов, не выписали свидетельство о смерти и в положенный срок не отправили его в морг. Мы будем выглядеть полными идиотами, которые не могут отличить живого пациента от мертвого тела, лишенного признаков жизни, и, возможно, мы попадем на страницы газеты, где охотно публикуют истории о небрежности или некомпетентности врачей, – закончил он свою речь с презрительной улыбкой.
– Кандела, – Флор схватила меня за руку, – иди, попробуй, а если они взбеленятся, ты просто спокойно уйдешь, ведь ты не отсюда, а мы дождемся восьми часов утра и получим нагоняй. Но если это будет возможно, надо объяснить, что смерть была вызвана естественными причинами, и раз уж пациент умер, его необходимо отвезти в похоронное бюро. Мы вызовем «скорую помощь» и отвезем его к вам, ты наведешь красоту и сделаешь все необходимое, все будут довольны. У меня будет эмболия, если это еще продлится. Я видела одного из сыновей патриарха с вот таким кривым ножом. Его зовут Антонио, он велел, чтобы мы были осторожны с его папой и не считали его каким-то дерьмом. Когда я его выслушала, у меня сразу поднялось давление, верно, Эктор? Пусть тебе Эктор расскажет, как я все пережила.
– Ладно, – согласилась я, – только прошу, не надо умолять меня на коленях, ненавижу женщин, которые унижаются при каждом удобном случае.
И они оба вздохнули с облегчением.
Глава 9
Тогда засияла моя счастливая звезда. Да, мне повезло, очень повезло. Это было началом периода везения в моей жизни, и надеюсь, все этим не закончится и моя засушенная голова не украсит столовую семейства Амайа.
Я надела халат, вышла в слабо освещенный коридор и поговорила со вдовой, которая сидела в сломанном кресле. Большинство родственников храпели в общем зале ожидания на этаже, устав и охрипнув от криков «мой папа, мой папа». Все оказалось проще, чем я предполагала, возможно, потому что при объявлении о ее новом гражданском состоянии вдова не продемонстрировала никаких предрассудков. Или, возможно, она решила, что так будет лучше для бедняги.
Сеньора была очень маленького роста, с пучком черных волос на затылке, крепкая и меланхоличная. Она с рыданиями бросилась мне на грудь, уверяя, что нужно что-то делать, что она была готова к этому и подпишет все нужные бумаги, что лучше не будить остальных членов семейства и дать им немного отдохнуть, что у меня очень красивое лицо и я могу забрать ее мужа в похоронное бюро и подготовить к погребению, и лучше моих рук не найти для ее Хоакинико Серьезного. Ей бы хотелось самой привести его в порядок с помощью кузин и невесток, но теперь ей это уже не под силу. А деньги не проблема. Она желала заказать самую дорогую службу.
У меня было впечатление, что на самом деле она не хотела снова видеть своего супруга. Они были женаты сорок пять лет, а я давно поняла, что иногда любовь заканчивается.
– Сорок пять лет, дорогая, пять сыновей, а он по-прежнему меня хотел… Никогда не видел меня без одежды, я всегда была для него загадкой. Ай, мой Хоакинико! – заявила она мне, осушая слезы и издавая стон, от которого ее тело содрогнулось и грудь в вырезе платья задрожала, из-за чего кожа сморщилась и заходила волнами.
Вдова подозревала, что на этот раз приступ ее мужа приведет к фатальному исходу. Впервые за семнадцать лет, призналась она, голова Хоакинико была неподвижна, и она сразу поняла, что это плохой признак. Ведь Хоакинико все время тряс головой – он страдал тиком уже около семнадцати лет, и когда прежде его привозили в больницу, он повторял: «Нет, нет, нет». Он не успокаивался, даже когда спал. Нет, нет, нет.
Я любезно поинтересовалась, почему он говорил «нет», и Ремедьос Монхе де Амайа ответила мне с суровым выражением лица, похожим на посмертную гримасу ее покойного мужа, что семнадцать лет назад в день похорон ее свекрови Хоакинико решил покинуть плакальщиц на кладбище и отправился домой. Он курил сигару и размышлял о том, что, лежа в холодной могиле, его святая мать уже не будет страдать. Но проходя мимо одного из надгробий, он увидел, как из земли поднялась рука, держащая сигарету, и голос спросил его: «Огоньку не найдется?» Цыган с ужасом посмотрел на руку и начал отчаянно качать головой, стараясь сказать, что у него нет огонька, «нет, нет, проклятье, нет…». Он не остановился, даже когда вслед за таинственной рукой на поверхности появился один из кладбищенских рабочих, который рыл новую могилу, и обиженно произнес: «Знаете, я увидел, что у вас славная сигара. Поэтому спросил, не дадите ли прикурить…»
Хоакинико взмок от страха, но дал прикурить. Он не сказал ни одного слова, а только безостановочно тряс головой: «Нет, нет, нет…»
С этого дня его стали звать Хоакинико Серьезный. Сеньора Ремедьос не помнила, чтобы он снова улыбался, даже когда они спали вместе. И он не переставая качал головой из стороны в сторону… До той ночи, когда его привезли в отделение скорой помощи. Пока он мог сказать «нет», он отпугивал смерть, а когда перестал сопротивляться, смерть схватила его за яйца, как выразилась Ремедьос. Этой ночью она увидела все ясно, как в прозрачной воде, поэтому знала, что все потеряно и что нельзя возлагать вину на врачей, хотя они и были неопытными и молодыми.
Ремедьос снова тяжело вздохнула, начала громко молиться, и я испугалась, что она разбудит остальную компанию, поэтому я отвела ее в комнату для медсестер.
Эктор и Коли выписали свидетельство о смерти, женщина подписала документы, и моя подруга вызвала санитаров, которые вынесли старого, величественного и окоченевшего цыгана со шляпой и тростью по пожарной лестнице.
«Скорая помощь» отвезла нас в бюро «Долгое прощание».
Я рассматривала старика, лежащего на нашем столе в комнате, которую мы ласково и иносказательно называли «мастерская». Тогда я еще не знала, что это мужчина моей судьбы.
Глава 10
Однажды Бели попросила меня рассказать, как мы с сеньором Ориолем бальзамируем умерших. Я ей ответила, что это длительная процедура, которую нужно выполнять с большой деликатностью. Сначала смешиваются в строгих пропорциях сера, винный камень, древесный уголь, клей, обычная поваренная соль, нефть и цветы календулы, затем все это кипятится со щепоткой железа, а уже потом горячим наносится на части тела. Затем покойного заворачивают в листья лавра с парой волчьих зубов, а на глаза кладут компресс из двух унций кардамона, такого же количества парафина и трех граммов серого янтаря, смешанного с жженым сахаром. После этого труп нужно оставить пропитываться три часа при комнатной температуре.
Моя маленькая сестра мне полностью поверила, хотя, конечно, это была лишь невинная шутка. Не хотелось сознаваться, что акт бальзамирования очень похож на процесс маринования, и что хоть я и помощница сеньора Ориоля, но чаще всего в мои обязанности входит мытье лица, наложение макияжа и одевание мертвеца. Я показываю семье различные каталоги, по которым они выбирают гроб и другие аксессуары для похорон, а потом беру деньги и выписываю квитанцию.
Но тогда передо мной лежал дон Хоакинико Амайа, и я решила, что лучше не будить шефа в такой час – уже был близок рассвет, – ведь он и так скоро появится, и от него будет, как всегда, пахнуть шоколадом с чуррос и духами от Шанель. Нет, лучше самой раздеть старика, чтобы дело не стояло на месте, а мне можно было бы удалиться, как только дон Хуан Мануэль появится в дверях: таким образом у меня высвободилось бы время немного поспать утром, а потом вернуться днем и закончить работу.
Приложив немало усилий, я сняла с Хоакинико шляпу и обнаружила заросли красивых черных волос, хотя их владелец, вероятно, уже разменял восьмой десяток.
– Давай, дедушка, я сделаю из тебя красавчика, – сказала я ему. Я люблю немного поболтать, хотя мои клиенты относятся к этому с полным безразличием. Мне кажется, что они по-настоящему одиноки, а у меня отзывчивая душа, и я поддерживаю положительное сальдо, давая выход эмоциям в таких разговорах.
Дон Хоакинико теперь интересовался жизнью не больше, чем собака обедней, и поэтому ему было все равно, будет он красавчиком или нет, оденем ли мы его монахом или проституткой, – ведь он был уже далеко отсюда. Я начала его раздевать и поняла, что трость мешает процессу, вернее сказать, делает его осуществление невозможным. Она могла пролезть в рукава больничного халата, но не в костюм, который нужно было надеть на него потом. Лучше убрать ее, а потом, когда он будет уже одет, вложить ему в руки. Трость была красивой, сквозь прозрачное стекло блестела вода. Я вспомнила шары со снегом, которые мне так нравились в детстве, потому что, когда их встряхивали, внутри появлялись искусственные снежинки. Они падали на маленькие фигурки и на крыши домов, покрытые чем-то белым, напоминающим лед. Разница была в том, что в трости не было снега, поэтому не требовалось ее трясти, чтобы восхищаться фальшивыми падающими снежинками; но резное стекло создавало внутри странные формы и было похоже на калейдоскоп.
Я схватила руку сеньора Хоакинико и попыталась расцепить его пальцы, чтобы извлечь предмет искусства, который теперь стал частью его тела.
– Не беспокойся, приятель, – шептала я ему, стараясь тянуть изо всей силы. – Я ее у тебя не заберу, это временно, пока я буду наводить красоту. Ну же, отпусти. Я верну, когда тебя переодену. Ты заберешь ее с собой в твое новое жилище. Без проблем, дружище.
Я тянула и так и сяк – все безрезультатно, мои суставы покраснели, кроме того, я ударилась локтем об угол стола, на котором лежал старый цыган. Дон Хоакинико упрямо не хотел уступать. А когда он совсем застынет, вырвать трофей из его правой руки станет совсем трудно, даже с помощью вазелина и щипцов.
– Это уж слишком, приятель. Отпусти ее, кому говорю, Хоакин! – повторяла я и продолжала дергать, для меня это уже стало делом принципа, хотя было бы гораздо проще сдаться и оставить его сеньору Ориолю, чтобы он сам занялся этим упрямцем, когда появится на работе. Он всегда быстрее справлялся с такими сложными случаями.
Отчаявшись, я поставила диск в маленький музыкальный центр мастерской и прослушала очень подходящую к случаю песню о том, что, когда твои кости уже в могиле и тебя ничто не связывает с жизнью, оставь свое тяжелое тело земле и посмотри на окружающий мир, на звезды в небе…
– Скажи это нашему упрямцу.
Мне так и не удалось разжать пальцы и вынуть из них палку, что неудивительно, поскольку я не слишком сильная. Я подумала, что, возможно, удастся разобрать палку, оставив в его пальцах рукоятку, которая, казалось, была сделана из серебра, и убрать остальную часть мешающего мне произведения искусства. Если в его руке останется одна рукоятка, можно будет снять с него рубаху, легко надеть что-то другое и таким образом сберечь время: не придется выходить на работу днем. В любом случае, его супруга не хотела, чтобы его бальзамировали, так как подозревала, что для этого мертвым что-то вводят через задний проход.
Мне очень хотелось спать. Всю ночь занимаясь доньей Ампаро и доном Хоакинико, я не сомкнула глаз, а обычно, если приходится работать по ночам, я сплю в маленькой комнате, где есть две переносные кровати: одна моя, а другая сеньора Ориоля. Мы никогда не оставались там одновременно, и у каждого из нас есть свой комплект постельного белья. Если нет трупа, который надо подготовить срочно, я могу спокойно спать, хотя и со включенной сигнализацией, зажженным светом и музыкой, играющей достаточно громко, но если есть тело и если даже родственники не желают провести ночь рядом с ним, я не могу отключиться даже при помощи снотворного моего шефа – специального средства, способного свалить любого. А если я не сплю, то на следующий день я вижу не лучше, чем коротышка с челкой и не могу избавиться от плохого настроения.
Но в ту ночь я и так уже была в плохом настроении.
– И ты еще говорить о расизме? – обратилась я к Серьезному. – Скажи мне, кто здесь расист.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
– Говорите! – закричала я.
– Это ты, Кандела? Какое дерьмо…
– Слушай, подруга. Запихай свое дерьмо себе в рот.
Я уже привыкла к таким звонкам.
– Не вешай трубку, это я, Флор! Не вешай трубку, черт побери!
– Коли, можно узнать?..
– Ты должна приехать в больницу, пожалуйста. Мы здесь вдвоем с Эктором, одни на этаже, а Эктор только практикант, черт, он даже еще не получил диплома. А я… подруга, не представляешь, в каком я состоянии.
Когда Коли немного успокоилась, я наконец поняла суть дела: у них есть клиент, он цыган, и у него ортодоксальная семья. Я оставила донью Ампаро в одиночестве, включила автоответчик, заперла дверь и поймала такси.
Я быстро доехала до больницы. Коли стояла в дверях, ждала меня и дымила как паровоз.
– Поезжай на другом лифте, не хочу, чтобы тебя видели, – сказала она мне. – Мы его положили в отдельную комнату. Не было времени ничего оформить.
– Не надо так волноваться, дорогая. Мы же не роды принимаем, верно? – успокоила я ее. – Мы просто обеспечим достойное и заслуженное успокоение еще одному смертному.
– Ха, сама с ними поговори. Ни Эктор, ни я не в состоянии сообщить им.
Патриарх лежал на спине на раскладной кровати, прикрытый белейшими, но проштампованными простынями, так что можно было определить имя больничного спонсора. Покойный был худым, жилистым, с выдающимся смуглым носом торчащим вверх, и напоминал персонаж из книги о сверхъестественных силах. На голове у него была шляпа, а в руках он решительно сжимал красивую, довольно тяжелую трость, способную нанести серьезные увечья. В ее центральной части была вставка из чего-то вроде стекла, заполненная жидкостью, похожей на воду. Хотя он умер три часа назад, у него все еще стояла капельница и он был подключен к медицинским аппаратам, выносящим единодушный и безоговорочный приговор: все по нулям, конец.
– Вы не хотите убрать капельницу? Вы его так накачаете, что когда прибудем в «Долгое прощание», он еще пару часов будет исходить мочой. Вы могли бы оставить зонд. Будет потоп, – с горечью пожаловалась я. Такие вещи часто случаются после того, как кто-нибудь протянет ноги. И даже еще кое-что похуже. Так что перед тем как отправиться в последнее путешествие, лучше заранее покакать и пописать, поскольку потом обстоятельства уже не позволят сделать для этого остановку.
– Дело в том, что они не знают о его смерти, – шепотом сообщил мне Эктор.
– Они?
– Семья! Поэтому мы тебя и позвали, чтобы ты им… сообщила. Они уже три часа орут и клянутся, что если с их папой что-нибудь случится, они здесь камня на камне не оставят. «Если папа умрет, – говорят они, – мы всех зарежем, отсюда ни один лекарь-шарлатан живым не выйдет, если папа не будет жить». Мы в ужасе. У старика была эмфизема легких. Он уже лежал в больнице с этим диагнозом двенадцать раз. Когда его привезли этой ночью, он был без сознания. – Коли вздохнула, еще раз выругалась и взглянула на старика испуганными глазами. – Будь проклята мать, которая его родила…
– Мы сказали им, вернее, старой женщине, которая единственная была похожа на вменяемую, что он очень плох и чтобы они не строили иллюзий… – Эктор смотрел на меня так, будто я была главным хирургом.
– Я их предупредила, что они могут его потерять: это неудивительно, если учитывать его возраст, и тогда большее, что они могут сделать, это похоронить его по высшему разряду. Наверняка они перевозят наркотики или драгоценности, а возможно, они карточные шулера. Должно быть, у них денег как грязи.
– Четверть часа назад я попросил его супругу держаться, не беспокоить больного, потому что ему становится все хуже и любое волнение опасно для него. – Эктор потел и промакивал лоб белым бумажным платком. – А они подняли такой шум, что теперь вряд ли ему что-нибудь поможет, потому что они его почти доконали. И не только его, но и других больных на этаже, которые и так очень слабы.
– А шляпа и трость? – спросила я.
– У нас не было возможности их убрать; дети сказали, что, если мы тронем их папу, который никогда в жизни не снимал своей шляпы и не оставлял трости, с тех пор как стал взрослым, они сделают из наших голов утиные гнезда.
– Боже, а это что значит?
– Предполагаю, ничего приятного. – Эктор бросил безрадостный взгляд на труп, а потом на дверь. – А в соседней палате у меня тяжелый пациент. Мне нужно его осмотреть. Если тебе не удастся объяснить все родне и ты не заберешь отсюда этого типа, нам придется дождаться утра, когда придет следующая смена, и тогда нас обвинят в том, что мы держали мертвого пациента в течение десяти часов, не выписали свидетельство о смерти и в положенный срок не отправили его в морг. Мы будем выглядеть полными идиотами, которые не могут отличить живого пациента от мертвого тела, лишенного признаков жизни, и, возможно, мы попадем на страницы газеты, где охотно публикуют истории о небрежности или некомпетентности врачей, – закончил он свою речь с презрительной улыбкой.
– Кандела, – Флор схватила меня за руку, – иди, попробуй, а если они взбеленятся, ты просто спокойно уйдешь, ведь ты не отсюда, а мы дождемся восьми часов утра и получим нагоняй. Но если это будет возможно, надо объяснить, что смерть была вызвана естественными причинами, и раз уж пациент умер, его необходимо отвезти в похоронное бюро. Мы вызовем «скорую помощь» и отвезем его к вам, ты наведешь красоту и сделаешь все необходимое, все будут довольны. У меня будет эмболия, если это еще продлится. Я видела одного из сыновей патриарха с вот таким кривым ножом. Его зовут Антонио, он велел, чтобы мы были осторожны с его папой и не считали его каким-то дерьмом. Когда я его выслушала, у меня сразу поднялось давление, верно, Эктор? Пусть тебе Эктор расскажет, как я все пережила.
– Ладно, – согласилась я, – только прошу, не надо умолять меня на коленях, ненавижу женщин, которые унижаются при каждом удобном случае.
И они оба вздохнули с облегчением.
Глава 9
Тогда засияла моя счастливая звезда. Да, мне повезло, очень повезло. Это было началом периода везения в моей жизни, и надеюсь, все этим не закончится и моя засушенная голова не украсит столовую семейства Амайа.
Я надела халат, вышла в слабо освещенный коридор и поговорила со вдовой, которая сидела в сломанном кресле. Большинство родственников храпели в общем зале ожидания на этаже, устав и охрипнув от криков «мой папа, мой папа». Все оказалось проще, чем я предполагала, возможно, потому что при объявлении о ее новом гражданском состоянии вдова не продемонстрировала никаких предрассудков. Или, возможно, она решила, что так будет лучше для бедняги.
Сеньора была очень маленького роста, с пучком черных волос на затылке, крепкая и меланхоличная. Она с рыданиями бросилась мне на грудь, уверяя, что нужно что-то делать, что она была готова к этому и подпишет все нужные бумаги, что лучше не будить остальных членов семейства и дать им немного отдохнуть, что у меня очень красивое лицо и я могу забрать ее мужа в похоронное бюро и подготовить к погребению, и лучше моих рук не найти для ее Хоакинико Серьезного. Ей бы хотелось самой привести его в порядок с помощью кузин и невесток, но теперь ей это уже не под силу. А деньги не проблема. Она желала заказать самую дорогую службу.
У меня было впечатление, что на самом деле она не хотела снова видеть своего супруга. Они были женаты сорок пять лет, а я давно поняла, что иногда любовь заканчивается.
– Сорок пять лет, дорогая, пять сыновей, а он по-прежнему меня хотел… Никогда не видел меня без одежды, я всегда была для него загадкой. Ай, мой Хоакинико! – заявила она мне, осушая слезы и издавая стон, от которого ее тело содрогнулось и грудь в вырезе платья задрожала, из-за чего кожа сморщилась и заходила волнами.
Вдова подозревала, что на этот раз приступ ее мужа приведет к фатальному исходу. Впервые за семнадцать лет, призналась она, голова Хоакинико была неподвижна, и она сразу поняла, что это плохой признак. Ведь Хоакинико все время тряс головой – он страдал тиком уже около семнадцати лет, и когда прежде его привозили в больницу, он повторял: «Нет, нет, нет». Он не успокаивался, даже когда спал. Нет, нет, нет.
Я любезно поинтересовалась, почему он говорил «нет», и Ремедьос Монхе де Амайа ответила мне с суровым выражением лица, похожим на посмертную гримасу ее покойного мужа, что семнадцать лет назад в день похорон ее свекрови Хоакинико решил покинуть плакальщиц на кладбище и отправился домой. Он курил сигару и размышлял о том, что, лежа в холодной могиле, его святая мать уже не будет страдать. Но проходя мимо одного из надгробий, он увидел, как из земли поднялась рука, держащая сигарету, и голос спросил его: «Огоньку не найдется?» Цыган с ужасом посмотрел на руку и начал отчаянно качать головой, стараясь сказать, что у него нет огонька, «нет, нет, проклятье, нет…». Он не остановился, даже когда вслед за таинственной рукой на поверхности появился один из кладбищенских рабочих, который рыл новую могилу, и обиженно произнес: «Знаете, я увидел, что у вас славная сигара. Поэтому спросил, не дадите ли прикурить…»
Хоакинико взмок от страха, но дал прикурить. Он не сказал ни одного слова, а только безостановочно тряс головой: «Нет, нет, нет…»
С этого дня его стали звать Хоакинико Серьезный. Сеньора Ремедьос не помнила, чтобы он снова улыбался, даже когда они спали вместе. И он не переставая качал головой из стороны в сторону… До той ночи, когда его привезли в отделение скорой помощи. Пока он мог сказать «нет», он отпугивал смерть, а когда перестал сопротивляться, смерть схватила его за яйца, как выразилась Ремедьос. Этой ночью она увидела все ясно, как в прозрачной воде, поэтому знала, что все потеряно и что нельзя возлагать вину на врачей, хотя они и были неопытными и молодыми.
Ремедьос снова тяжело вздохнула, начала громко молиться, и я испугалась, что она разбудит остальную компанию, поэтому я отвела ее в комнату для медсестер.
Эктор и Коли выписали свидетельство о смерти, женщина подписала документы, и моя подруга вызвала санитаров, которые вынесли старого, величественного и окоченевшего цыгана со шляпой и тростью по пожарной лестнице.
«Скорая помощь» отвезла нас в бюро «Долгое прощание».
Я рассматривала старика, лежащего на нашем столе в комнате, которую мы ласково и иносказательно называли «мастерская». Тогда я еще не знала, что это мужчина моей судьбы.
Глава 10
Однажды Бели попросила меня рассказать, как мы с сеньором Ориолем бальзамируем умерших. Я ей ответила, что это длительная процедура, которую нужно выполнять с большой деликатностью. Сначала смешиваются в строгих пропорциях сера, винный камень, древесный уголь, клей, обычная поваренная соль, нефть и цветы календулы, затем все это кипятится со щепоткой железа, а уже потом горячим наносится на части тела. Затем покойного заворачивают в листья лавра с парой волчьих зубов, а на глаза кладут компресс из двух унций кардамона, такого же количества парафина и трех граммов серого янтаря, смешанного с жженым сахаром. После этого труп нужно оставить пропитываться три часа при комнатной температуре.
Моя маленькая сестра мне полностью поверила, хотя, конечно, это была лишь невинная шутка. Не хотелось сознаваться, что акт бальзамирования очень похож на процесс маринования, и что хоть я и помощница сеньора Ориоля, но чаще всего в мои обязанности входит мытье лица, наложение макияжа и одевание мертвеца. Я показываю семье различные каталоги, по которым они выбирают гроб и другие аксессуары для похорон, а потом беру деньги и выписываю квитанцию.
Но тогда передо мной лежал дон Хоакинико Амайа, и я решила, что лучше не будить шефа в такой час – уже был близок рассвет, – ведь он и так скоро появится, и от него будет, как всегда, пахнуть шоколадом с чуррос и духами от Шанель. Нет, лучше самой раздеть старика, чтобы дело не стояло на месте, а мне можно было бы удалиться, как только дон Хуан Мануэль появится в дверях: таким образом у меня высвободилось бы время немного поспать утром, а потом вернуться днем и закончить работу.
Приложив немало усилий, я сняла с Хоакинико шляпу и обнаружила заросли красивых черных волос, хотя их владелец, вероятно, уже разменял восьмой десяток.
– Давай, дедушка, я сделаю из тебя красавчика, – сказала я ему. Я люблю немного поболтать, хотя мои клиенты относятся к этому с полным безразличием. Мне кажется, что они по-настоящему одиноки, а у меня отзывчивая душа, и я поддерживаю положительное сальдо, давая выход эмоциям в таких разговорах.
Дон Хоакинико теперь интересовался жизнью не больше, чем собака обедней, и поэтому ему было все равно, будет он красавчиком или нет, оденем ли мы его монахом или проституткой, – ведь он был уже далеко отсюда. Я начала его раздевать и поняла, что трость мешает процессу, вернее сказать, делает его осуществление невозможным. Она могла пролезть в рукава больничного халата, но не в костюм, который нужно было надеть на него потом. Лучше убрать ее, а потом, когда он будет уже одет, вложить ему в руки. Трость была красивой, сквозь прозрачное стекло блестела вода. Я вспомнила шары со снегом, которые мне так нравились в детстве, потому что, когда их встряхивали, внутри появлялись искусственные снежинки. Они падали на маленькие фигурки и на крыши домов, покрытые чем-то белым, напоминающим лед. Разница была в том, что в трости не было снега, поэтому не требовалось ее трясти, чтобы восхищаться фальшивыми падающими снежинками; но резное стекло создавало внутри странные формы и было похоже на калейдоскоп.
Я схватила руку сеньора Хоакинико и попыталась расцепить его пальцы, чтобы извлечь предмет искусства, который теперь стал частью его тела.
– Не беспокойся, приятель, – шептала я ему, стараясь тянуть изо всей силы. – Я ее у тебя не заберу, это временно, пока я буду наводить красоту. Ну же, отпусти. Я верну, когда тебя переодену. Ты заберешь ее с собой в твое новое жилище. Без проблем, дружище.
Я тянула и так и сяк – все безрезультатно, мои суставы покраснели, кроме того, я ударилась локтем об угол стола, на котором лежал старый цыган. Дон Хоакинико упрямо не хотел уступать. А когда он совсем застынет, вырвать трофей из его правой руки станет совсем трудно, даже с помощью вазелина и щипцов.
– Это уж слишком, приятель. Отпусти ее, кому говорю, Хоакин! – повторяла я и продолжала дергать, для меня это уже стало делом принципа, хотя было бы гораздо проще сдаться и оставить его сеньору Ориолю, чтобы он сам занялся этим упрямцем, когда появится на работе. Он всегда быстрее справлялся с такими сложными случаями.
Отчаявшись, я поставила диск в маленький музыкальный центр мастерской и прослушала очень подходящую к случаю песню о том, что, когда твои кости уже в могиле и тебя ничто не связывает с жизнью, оставь свое тяжелое тело земле и посмотри на окружающий мир, на звезды в небе…
– Скажи это нашему упрямцу.
Мне так и не удалось разжать пальцы и вынуть из них палку, что неудивительно, поскольку я не слишком сильная. Я подумала, что, возможно, удастся разобрать палку, оставив в его пальцах рукоятку, которая, казалось, была сделана из серебра, и убрать остальную часть мешающего мне произведения искусства. Если в его руке останется одна рукоятка, можно будет снять с него рубаху, легко надеть что-то другое и таким образом сберечь время: не придется выходить на работу днем. В любом случае, его супруга не хотела, чтобы его бальзамировали, так как подозревала, что для этого мертвым что-то вводят через задний проход.
Мне очень хотелось спать. Всю ночь занимаясь доньей Ампаро и доном Хоакинико, я не сомкнула глаз, а обычно, если приходится работать по ночам, я сплю в маленькой комнате, где есть две переносные кровати: одна моя, а другая сеньора Ориоля. Мы никогда не оставались там одновременно, и у каждого из нас есть свой комплект постельного белья. Если нет трупа, который надо подготовить срочно, я могу спокойно спать, хотя и со включенной сигнализацией, зажженным светом и музыкой, играющей достаточно громко, но если есть тело и если даже родственники не желают провести ночь рядом с ним, я не могу отключиться даже при помощи снотворного моего шефа – специального средства, способного свалить любого. А если я не сплю, то на следующий день я вижу не лучше, чем коротышка с челкой и не могу избавиться от плохого настроения.
Но в ту ночь я и так уже была в плохом настроении.
– И ты еще говорить о расизме? – обратилась я к Серьезному. – Скажи мне, кто здесь расист.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18