– мягко говорю я ей, не отрывая от нее взгляда и ошеломленно задавая себе бездну вопросов.
Она неожиданно замолчала и снова погрузилась в свое мирное занятие, покачивая головой из стороны в сторону, как будто отказываясь неизвестно от чего.
– Что ты сказала, бабушка? – Она на секунду подняла взгляд и посмотрела на меня через свои очки, но в ее больных катарактой глазах был только туман непонимания.
Я закрылась в своей комнате и снова стала рассматривать фотографии отца. Я пыталась вспомнить события детства, но ничего не получалось. Я не помнила похорон папы. Мы так и не узнали, где находится его могила. Основываясь на неясных объяснениях мамы, можно было предположить, что в каком-то неизвестном поселке на юге, откуда мать папы уехала в поисках благополучия, когда была почти девочкой. Так же поступила в свое время моя бабушка по материнской линии: большие города всегда привлекали людей, которые готовы были рискнуть, потому что не имели ничего, что можно было бы потерять.
Идеализированный образ моего отца неожиданно начал терять свою прежнюю безупречность. Появились дурные предчувствия и необъяснимая злость.
Пожалуй, мне следует поговорить с тетей Мари.
Глава 22
– Я принимала ванну. Что тебе надо? – Тетя в купальном халате, с недовольным, вернее, совсем не радостным выражением лица оказывает мне суровый прием. Она открывает дверь и сразу поворачивается ко мне спиной, не дав даже поздороваться с ней.
По телевизору показывают рекламу, в которой девушка делает уборку с помощью чудесного спрея. Она сама, как и помещение, в котором находится, чистая, компактная, сияющая и удобная. У меня всегда было впечатление, что дома похожи на людей, которые в них обитают, так же, как собаки на своих хозяев. Реклама это подтверждала.
У Бренди комната оклеена упаковочной бумагой для подарков, потому что это самое дешевое и яркое, что она смогла найти, Бели просто приспосабливается, принимая вкусы сестры. Моя спальня увешана плакатами. Они помогают мне повысить самооценку. У меня с этим проблема. Бели даже недавно подарила мне книгу под названием «Учебник для женщины без предрассудков» и посоветовала прочесть ее и взять кое-что на вооружение. Комната Кармины выглядит очень строгой: стены выкрашены в синий цвет, и единственным ее украшением являются желтые одеяла на кроватях и несколько романов на книжной полке. Гадор жила в квартире, где чувствовался недостаток во всем, и были только стены и водопроводная вода. Моя мать заставила наш дом довольно пошлыми керамическими украшениями, но, как ни странно, ей удалось сделать его уютным.
Сейчас я проникла в святая святых нашей старой и богатой тети и еще раз убедилась, что жилище дает представление о личности хозяина. Покои теги Марианы, как и она, – неприветливые, холодные, мрачные, меланхоличные, здесь полно зеркал, которые отражают друг друга.
– Я бы хотела немного с тобой поговорить, – я повышаю голос, чтобы она меня услышала в ванной.
– А ты не можешь подождать до ужина? Конечно нет! Вы ведь не знаете, что такое терпение, вам оно никогда не было свойственно, – ворчит она из ванной комнаты, которая для удобства имеет выход и в спальню.
Я жду, пока она закончит, даже не пытаясь ей ответить. Я думаю, что нужно ее понять или хотя бы постараться это сделать; жизнь ей много обещала и много дала, но в итоге в награду за свою красоту тетя получила только одно – одинокую жизнь в двухэтажном доме, часть которого отдана под магазин, а другую занимают семь женщин, собака, девочка и младенец, деля с ней стол и кров, но не слишком ее идеализируя.
Да, нужно быть к ней снисходительной, ведь все ее дороги закончились здесь, и очень тяжело, если после долгого пути вдруг выясняется, что на самом деле ты не сдвинулся с места.
– Ты встречаешься с цыганом? – напрямик спрашивает тетя Мариана, появившись передо мной. Она надела нижнюю рубашку и халат из черного атласа. Мне она кажется в нем какой-то торжественной и слабой. Наверное, потому что еще не успела накраситься после душа.
– Кто тебе это сказал?
– Твой шеф, сеньор Ориоль как-то упомянул. Знаешь, он меня очень уважает. Он дал тебе работу только благодаря мне, и ты могла бы выйти замуж за его брата Эдгара, который работает адвокатом. Он молод, красив и, когда получит наследство от матери, станет очень богат. Ты могла бы стать его женой, если не захотела делать карьеру. – Тетя садится в кресло и надменно смотрит на меня своими запавшими глазами. – Можно узнать, чем ты занимаешься с цыганом?
– Тем же, чем с любым другим, но с гораздо большим удовольствием, – отвечаю я, стараясь не дать ее высокомерию смутить меня.
– Ты такая развратная.
– Не тебе говорить…
Ей не удается скрыть впечатление, которое произвела на нее моя выходка. Ее зрачки изучают меня, и я еле заметно дрожу, втайне надеясь, что ее глаза не смогут проникнуть внутрь и все разрушить. В нашу эпоху, когда состояния появляются, растут, исчезают, переходят из рук в руки, я верю, что моя единственная и настоящая собственность – это мои мысли. И я собираюсь держать их как можно дальше от нашей ведьмы.
– Какой развратной надо быть, чтобы спать с мужем своей племянницы, а потом продолжать жить в ее доме, как будто ничего не произошло, давать всем указания и медленно, день за днем отравлять всем жизнь? – продолжаю я, прежде чем она успевает отреагировать. – Возможно, с твоей точки зрения, иметь друга-цыгана – это неприлично, а мне кажется, что ты побила все рекорды, трудно представить себе что-то более безнравственное.
У тети Мари очень хорошее зрение, но очевидно, ей не удалось прочесть то, что у меня внутри, потому что сейчас она смотрит на меня ошеломленно.
– Что ты говоришь? Кто тебе это сказал? – Она приходит в себя, поднимается и приближается ко мне. На ее лице появляется гримаса злобы и отвращения. Она дает мне пощечину. Я ощущаю жгучую боль, которая меняет мое настроение и стирает улыбку с моего лица.
Я заставляю себя сдержаться и принимаюсь рассматривать турецкий ковер в синеватых тонах, весь в цветах и маленьких птичках.
– Тогда скажи мне, что это ложь, – бормочу я. Она хватает хрустальный бокал с маленького столика, наливает себе из граненого графина, чье сияние заставляет меня вспомнить о толстой и тяжелой трости покойного Хоакинико Серьезного, а потом снова опускается на прежнее место. Взгляд ее становится стеклянным, усталым. Кажется, что ее веки стали очень тяжелыми, она делает короткий глоток и поджимает губы, как будто только что попробовала лекарство с отвратительными вкусом и запахом.
– Нет, это не ложь, – очень тихо признает она. – Твой отец был единственным мужчиной, который делал меня счастливой, хотя я не из тех женщин, которым необходимо, чтобы рядом был мужчина. Если хочешь знать, мне вообще не нужны мужчины.
Я размышляю над сказанным. Мари не сказала «единственный мужчина, которого я любила», она произнесла «единственный мужчина, который делал меня счастливой». Она безусловно личность, не могу не признать этого.
Я упрекаю ее в том, что она была гораздо старше моего отца, но тетя Мари отвечает мне обезоруживающим смехом, а потом следует целая лекция, суть которой можно свести к следующему: когда человек достигает определенного возраста, годы перестают иметь большое значение, особенно в постели, и, возможно, когда придет время, я сама в этом смогу убедиться.
– А твой отец был уже зрелым мужчиной. – Она медленно поглаживает пальцами грани бокала, а я чувствую такой стыд и смущение, что смотрю в другую сторону. – Твой отец был таким… ему очень нравились женщины, потому что он им тоже нравился. Такой мужчина не создан быть отцом семейства. Или мужем. Его предназначение – спать с разными женщинами и когда-нибудь умереть в чужой кровати. Я ненавидела мужчин, пока он не появился в моей жизни, или я в его, но какая теперь разница? – Она смотрит поверх меня на старинную картину, которая висит на стене, над диваном. Вероятно, ей не хочется смотреть мне в глаза, хотя я уже могла бы выдержать ее взгляд. Странно, она только что призналась, что тоже способна испытывать человеческие чувства. – С первого дня моего брака я испытывала неприязнь к моему мужу; он был слабым и отвратительным, и хотя я никогда ему не изменяла, но считала, что все человеческие особи мужского пола похожи на него. Я не помню своего отца, ты знаешь, он умер, когда мне было всего два года. В общем, я презирала их всех. Для меня они были отталкивающими, грязными, неполноценными созданиями. Но потом здесь появился твой отец… – она обводит рукой воображаемое пространство, которое может обозначать ее дом или ее тело, – и я, конечно, изменила свое мнение. Твой отец был диким, никто не может укротить такого мужчину, поэтому твоя мать всегда ходила с печальным лицом. Он не был образованным – какое образование может иметь токарь-фрезеровщик который работает на фабрике и чьи руки будто покрыты наждачной пылью? И все же в нем было что-то… обаяние открытого пространства, гор и моря. Не знаю, как тебе объяснить, но главное то, что если он был не со мной, то, значит, был с другой. Никто не может укротить дикого мужчину. В любой момент он может уйти навсегда, причина не так уж важна. Твоему отцу не нужен был повод, и потом, не думаю, что дело было во мне, не буду тебе врать.
– Но мы все считали, что он умер. Нам так сказали, что мы были маленькими, поэтому нас не взяли на похороны. Мы иногда думали о том, чтобы поехать и навестить его могилу. – Я чувствую изумление, и беспокойство, и огромную тревогу, как будто меня здорово только что разыграли. – Так его все же нет в живых, он действительно умер? – спрашиваю я ее и не могу сдержать слез, я боюсь, что впаду в сентиментальное состояние, хотя сейчас мое сердце затопляют ярость и желание отомстить за ложь и побег.
– Я оплатила ему билет на самолет до Бразилии, с тех пор прошло уже почти восемнадцать лет. Еще я дала ему денег, чтобы он продержался, пока не найдет способ зарабатывать на жизнь. Я никогда не сомневалась, что у него все получится. Он все схватывал на лету, но обычно у него не было никакого интереса к обучению.
– Ты знаешь, жив он или мертв? – настаиваю я, поглаживая покрасневшую щеку.
– Не имею ни малейшего понятия. Когда прошло время, установленное законом, его признали умершим, и твоя мать стала получать пенсию как вдова. Я ей тоже помогала. Мы больше не говорили о прошлом. Твоему дедушке все было так противно, что, вероятно, это свело его в могилу. Знаешь, твой отец был бродяга. Он только и делал, что терял одну работу за другой. А ведь если бы он приложил малейшие усилия, смог бы процветать. Он был не из тех, кто приспосабливается и терпеливо ждет лучшей жизни. Это было выше его сил. А твоя мать со временем утешилась. И даже не таит на меня зла: она ведь его знала лучше, чем другие.
– Значит, не исключено, что он еще жив?
– Не знаю. Но Бразилия – очень большая страна, а может, он даже там не остался, Бразилия граничит с другими странами Южной Америки. Наверняка ему быстро все надоело, и он снова куда-нибудь полетел. Он был как шальная пуля: попадал во все, что было на пути. Ему нужна была свобода. Это трудно описать привычными словами, он просто чувствовал внутри боль, которая заставляла его бежать. За годы, проведенные с твоей матерью, он то появлялся, то исчезал. Неожиданно входил в дверь – борода, и глаза огромные, похож на святого Иоанна Крестителя, – делал очередную дочку твоей матери и снова отправлялся в странствия. Обычно он возвращался осенью. И никогда ничего не объяснял. А она только плакала, любила его и страдала. Поверь, она стала жить гораздо лучше с тех пор, как он исчез.
– Я понимаю.
– И я думаю, что нет необходимости… Твои сестры об этом знают?
– Нет, я никому не говорила. – Я пожимаю плечами.
– Лучше, чтобы они не знали, понимаешь?
– Да, вероятно, им лучше не знать. Скорее всего, они даже не поверили бы, что такая история могла произойти в нашей семье. Все это слишком похоже на сюжет из телевизионного шоу.
Глава 23
Согласно Аристотелю время приносит не только понимание, но и самое грубое невежество, потому что всему приходит конец, и прошлое забывается. Я пыталась противостоять времени и забвению, слабо и безрезультатно сопротивляясь их силе, но смерть, которая по загадочному недоразумению выбрала меня своим свидетелем, день за днем мне доказывает, что она – единственный пример того, что забвение кристаллизуется во времени. Я не могу помешать смерти, я ее материально обслуживаю. Будет ли существовать время, если я не буду о нем спрашивать и не буду служить его инструментом? А забвение, если я не вспомню, что оно существует?
Я знаю очень мало: что я тоже соткана из забвения и времени, – это мое наследство; что дороже всего мне стоят мои собственные ограничения; что даже на последнем этапе я не смогу с полной очевидностью доказать, что существую на самом деле; что наша память может служить укрытием от разочарований реальной жизни. Я понимаю, что все настоящее подвержено влиянию времени и забвению.
Я не хочу думать об этом, мне никогда не нравилось размышлять на такие темы, но все вокруг наводит меня на такие раздумья.
Всю свою жизнь я пыталась трезво смотреть на вещи и быть достаточно проницательной, чтобы знать, какое расстояние оставить между собой и другими людьми. Вероятно, я в этом мало преуспела или не сделала необходимых усилий, чтобы достичь своей цели.
Дело в том, что сейчас передо мной лежит тело девушки, почти девочки, примерно возраста Бели. Вдавленная грудная клетка и свернутая челюсть образуют фигуры какой-то сюрреалистической геометрии. Кровь уже перестала течь, не думаю, что хотя бы капля осталась в ее венах. Врачи безуспешно прооперировали несчастную, зашили и перевязали, потом сделали вскрытие и привезли сюда. Мой шеф занялся ее отцом. Они погибли в автокатастрофе. Я заплакала, когда их привезли, как будто речь шла о моем отце и обо мне.
Прощай, сказала я девушке.
– Дон Хуан Мануэль…
– Что, Кандела?
– Все, я с ней закончила. У нее обезображено лицо, я ничего больше не могу сделать. – Я безнадежно пожимаю плечами, а сеньор Ориоль любезно улыбается мне в ответ.
– Этой ночью их будут оплакивать в часовне, но я сам останусь, не волнуйся. Возьми отгулы на следующую неделю, пока сдаешь экзамены. А мне поможет Матиас, я уже договорился.
– Ладно… Дон Хуан Мануэль… Я вот что хотела сказать… – Я нервно потираю руки, рассматриваю свои переплетенные пальцы. Пожалуй, мне нужно больше бывать на свежем воздухе. Подальше отсюда. Не знаю, как это сказать.
– Что ты хочешь, Кандела? – Мой шеф собирается снять перчатки и вымыть руки. Он принес новый фильм, чтобы скоротать ночь в офисе, пока родственники погибших будут оплакивать их в маленькой часовне нашего похоронного бюро. Уверена, дону Хуану не терпится побыстрее все закончить, чтобы посмотреть «Влажные зоны». Он попытался внушить мне, что это документальный фильм о национальных парках Иберийского полуострова, но я знаю, что речь идет о легком порно, на котором он помешан, как моя мать на Богородице. Полагаю, так сеньор Ориоль старается забыть, что вокруг нас смерть и что мы ее так же ненавидим, как и она нас.
– Спасибо вам, но…
– Говори же, Кандела. Ты похожа на ожившего мертвеца. – Он улыбается, показывая несколько своих зубов, отреставрированных и отбеленных одним из чудесных американских составов, которые применяют те, у кого есть деньги. Мне будет его не хватать. Я почувствовала, что очень привязана к нему, хотя до нынешнего момента не отдавала себе в этом отчета. Он неловкий, вежливый, забавный, в меру развратный, терпимый и ласковый и заслуживает того, чтобы я без него скучала. Я часто критиковала своего шефа за то, что он занялся бизнесом, который унаследовал от своего отца, хотя в свое время получил диплом психолога, мог продать похоронное бюро и посвятить себя другим делам. Я не понимаю, как он может работать в таком месте, где невозможно применить на практике ничего из того, чему его учили в университете: мертвецам особенно не хватает душевных волнений. – А, я совсем забыл: Эдгар проиграл в суде…
– А… Понятно, – говорю я в некотором смущении; странно, но я иногда забываю, на каком свете я нахожусь.
– Прокурор разгромил его защиту.
Боже мой, я всегда забываю, что Эдгар адвокат.
– А, – тихо произношу я.
– Теперь он должен подготовить апелляцию и будет очень занят в течение нескольких дней, поэтому пока не появится здесь. Он позвонил и попросил вам передать, что дело о разводе Гадор на мази, ты знаешь, ему помогает местный адвокат, его партнер. Еще он сказал, что пытался договориться о встрече с Бренди, но с телефоном в клинике что-то не в порядке, а дома ее никогда не застать, поэтому ему так и не удалось с ней связаться.
– С Бренди? – недоверчиво переспрашиваю я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Она неожиданно замолчала и снова погрузилась в свое мирное занятие, покачивая головой из стороны в сторону, как будто отказываясь неизвестно от чего.
– Что ты сказала, бабушка? – Она на секунду подняла взгляд и посмотрела на меня через свои очки, но в ее больных катарактой глазах был только туман непонимания.
Я закрылась в своей комнате и снова стала рассматривать фотографии отца. Я пыталась вспомнить события детства, но ничего не получалось. Я не помнила похорон папы. Мы так и не узнали, где находится его могила. Основываясь на неясных объяснениях мамы, можно было предположить, что в каком-то неизвестном поселке на юге, откуда мать папы уехала в поисках благополучия, когда была почти девочкой. Так же поступила в свое время моя бабушка по материнской линии: большие города всегда привлекали людей, которые готовы были рискнуть, потому что не имели ничего, что можно было бы потерять.
Идеализированный образ моего отца неожиданно начал терять свою прежнюю безупречность. Появились дурные предчувствия и необъяснимая злость.
Пожалуй, мне следует поговорить с тетей Мари.
Глава 22
– Я принимала ванну. Что тебе надо? – Тетя в купальном халате, с недовольным, вернее, совсем не радостным выражением лица оказывает мне суровый прием. Она открывает дверь и сразу поворачивается ко мне спиной, не дав даже поздороваться с ней.
По телевизору показывают рекламу, в которой девушка делает уборку с помощью чудесного спрея. Она сама, как и помещение, в котором находится, чистая, компактная, сияющая и удобная. У меня всегда было впечатление, что дома похожи на людей, которые в них обитают, так же, как собаки на своих хозяев. Реклама это подтверждала.
У Бренди комната оклеена упаковочной бумагой для подарков, потому что это самое дешевое и яркое, что она смогла найти, Бели просто приспосабливается, принимая вкусы сестры. Моя спальня увешана плакатами. Они помогают мне повысить самооценку. У меня с этим проблема. Бели даже недавно подарила мне книгу под названием «Учебник для женщины без предрассудков» и посоветовала прочесть ее и взять кое-что на вооружение. Комната Кармины выглядит очень строгой: стены выкрашены в синий цвет, и единственным ее украшением являются желтые одеяла на кроватях и несколько романов на книжной полке. Гадор жила в квартире, где чувствовался недостаток во всем, и были только стены и водопроводная вода. Моя мать заставила наш дом довольно пошлыми керамическими украшениями, но, как ни странно, ей удалось сделать его уютным.
Сейчас я проникла в святая святых нашей старой и богатой тети и еще раз убедилась, что жилище дает представление о личности хозяина. Покои теги Марианы, как и она, – неприветливые, холодные, мрачные, меланхоличные, здесь полно зеркал, которые отражают друг друга.
– Я бы хотела немного с тобой поговорить, – я повышаю голос, чтобы она меня услышала в ванной.
– А ты не можешь подождать до ужина? Конечно нет! Вы ведь не знаете, что такое терпение, вам оно никогда не было свойственно, – ворчит она из ванной комнаты, которая для удобства имеет выход и в спальню.
Я жду, пока она закончит, даже не пытаясь ей ответить. Я думаю, что нужно ее понять или хотя бы постараться это сделать; жизнь ей много обещала и много дала, но в итоге в награду за свою красоту тетя получила только одно – одинокую жизнь в двухэтажном доме, часть которого отдана под магазин, а другую занимают семь женщин, собака, девочка и младенец, деля с ней стол и кров, но не слишком ее идеализируя.
Да, нужно быть к ней снисходительной, ведь все ее дороги закончились здесь, и очень тяжело, если после долгого пути вдруг выясняется, что на самом деле ты не сдвинулся с места.
– Ты встречаешься с цыганом? – напрямик спрашивает тетя Мариана, появившись передо мной. Она надела нижнюю рубашку и халат из черного атласа. Мне она кажется в нем какой-то торжественной и слабой. Наверное, потому что еще не успела накраситься после душа.
– Кто тебе это сказал?
– Твой шеф, сеньор Ориоль как-то упомянул. Знаешь, он меня очень уважает. Он дал тебе работу только благодаря мне, и ты могла бы выйти замуж за его брата Эдгара, который работает адвокатом. Он молод, красив и, когда получит наследство от матери, станет очень богат. Ты могла бы стать его женой, если не захотела делать карьеру. – Тетя садится в кресло и надменно смотрит на меня своими запавшими глазами. – Можно узнать, чем ты занимаешься с цыганом?
– Тем же, чем с любым другим, но с гораздо большим удовольствием, – отвечаю я, стараясь не дать ее высокомерию смутить меня.
– Ты такая развратная.
– Не тебе говорить…
Ей не удается скрыть впечатление, которое произвела на нее моя выходка. Ее зрачки изучают меня, и я еле заметно дрожу, втайне надеясь, что ее глаза не смогут проникнуть внутрь и все разрушить. В нашу эпоху, когда состояния появляются, растут, исчезают, переходят из рук в руки, я верю, что моя единственная и настоящая собственность – это мои мысли. И я собираюсь держать их как можно дальше от нашей ведьмы.
– Какой развратной надо быть, чтобы спать с мужем своей племянницы, а потом продолжать жить в ее доме, как будто ничего не произошло, давать всем указания и медленно, день за днем отравлять всем жизнь? – продолжаю я, прежде чем она успевает отреагировать. – Возможно, с твоей точки зрения, иметь друга-цыгана – это неприлично, а мне кажется, что ты побила все рекорды, трудно представить себе что-то более безнравственное.
У тети Мари очень хорошее зрение, но очевидно, ей не удалось прочесть то, что у меня внутри, потому что сейчас она смотрит на меня ошеломленно.
– Что ты говоришь? Кто тебе это сказал? – Она приходит в себя, поднимается и приближается ко мне. На ее лице появляется гримаса злобы и отвращения. Она дает мне пощечину. Я ощущаю жгучую боль, которая меняет мое настроение и стирает улыбку с моего лица.
Я заставляю себя сдержаться и принимаюсь рассматривать турецкий ковер в синеватых тонах, весь в цветах и маленьких птичках.
– Тогда скажи мне, что это ложь, – бормочу я. Она хватает хрустальный бокал с маленького столика, наливает себе из граненого графина, чье сияние заставляет меня вспомнить о толстой и тяжелой трости покойного Хоакинико Серьезного, а потом снова опускается на прежнее место. Взгляд ее становится стеклянным, усталым. Кажется, что ее веки стали очень тяжелыми, она делает короткий глоток и поджимает губы, как будто только что попробовала лекарство с отвратительными вкусом и запахом.
– Нет, это не ложь, – очень тихо признает она. – Твой отец был единственным мужчиной, который делал меня счастливой, хотя я не из тех женщин, которым необходимо, чтобы рядом был мужчина. Если хочешь знать, мне вообще не нужны мужчины.
Я размышляю над сказанным. Мари не сказала «единственный мужчина, которого я любила», она произнесла «единственный мужчина, который делал меня счастливой». Она безусловно личность, не могу не признать этого.
Я упрекаю ее в том, что она была гораздо старше моего отца, но тетя Мари отвечает мне обезоруживающим смехом, а потом следует целая лекция, суть которой можно свести к следующему: когда человек достигает определенного возраста, годы перестают иметь большое значение, особенно в постели, и, возможно, когда придет время, я сама в этом смогу убедиться.
– А твой отец был уже зрелым мужчиной. – Она медленно поглаживает пальцами грани бокала, а я чувствую такой стыд и смущение, что смотрю в другую сторону. – Твой отец был таким… ему очень нравились женщины, потому что он им тоже нравился. Такой мужчина не создан быть отцом семейства. Или мужем. Его предназначение – спать с разными женщинами и когда-нибудь умереть в чужой кровати. Я ненавидела мужчин, пока он не появился в моей жизни, или я в его, но какая теперь разница? – Она смотрит поверх меня на старинную картину, которая висит на стене, над диваном. Вероятно, ей не хочется смотреть мне в глаза, хотя я уже могла бы выдержать ее взгляд. Странно, она только что призналась, что тоже способна испытывать человеческие чувства. – С первого дня моего брака я испытывала неприязнь к моему мужу; он был слабым и отвратительным, и хотя я никогда ему не изменяла, но считала, что все человеческие особи мужского пола похожи на него. Я не помню своего отца, ты знаешь, он умер, когда мне было всего два года. В общем, я презирала их всех. Для меня они были отталкивающими, грязными, неполноценными созданиями. Но потом здесь появился твой отец… – она обводит рукой воображаемое пространство, которое может обозначать ее дом или ее тело, – и я, конечно, изменила свое мнение. Твой отец был диким, никто не может укротить такого мужчину, поэтому твоя мать всегда ходила с печальным лицом. Он не был образованным – какое образование может иметь токарь-фрезеровщик который работает на фабрике и чьи руки будто покрыты наждачной пылью? И все же в нем было что-то… обаяние открытого пространства, гор и моря. Не знаю, как тебе объяснить, но главное то, что если он был не со мной, то, значит, был с другой. Никто не может укротить дикого мужчину. В любой момент он может уйти навсегда, причина не так уж важна. Твоему отцу не нужен был повод, и потом, не думаю, что дело было во мне, не буду тебе врать.
– Но мы все считали, что он умер. Нам так сказали, что мы были маленькими, поэтому нас не взяли на похороны. Мы иногда думали о том, чтобы поехать и навестить его могилу. – Я чувствую изумление, и беспокойство, и огромную тревогу, как будто меня здорово только что разыграли. – Так его все же нет в живых, он действительно умер? – спрашиваю я ее и не могу сдержать слез, я боюсь, что впаду в сентиментальное состояние, хотя сейчас мое сердце затопляют ярость и желание отомстить за ложь и побег.
– Я оплатила ему билет на самолет до Бразилии, с тех пор прошло уже почти восемнадцать лет. Еще я дала ему денег, чтобы он продержался, пока не найдет способ зарабатывать на жизнь. Я никогда не сомневалась, что у него все получится. Он все схватывал на лету, но обычно у него не было никакого интереса к обучению.
– Ты знаешь, жив он или мертв? – настаиваю я, поглаживая покрасневшую щеку.
– Не имею ни малейшего понятия. Когда прошло время, установленное законом, его признали умершим, и твоя мать стала получать пенсию как вдова. Я ей тоже помогала. Мы больше не говорили о прошлом. Твоему дедушке все было так противно, что, вероятно, это свело его в могилу. Знаешь, твой отец был бродяга. Он только и делал, что терял одну работу за другой. А ведь если бы он приложил малейшие усилия, смог бы процветать. Он был не из тех, кто приспосабливается и терпеливо ждет лучшей жизни. Это было выше его сил. А твоя мать со временем утешилась. И даже не таит на меня зла: она ведь его знала лучше, чем другие.
– Значит, не исключено, что он еще жив?
– Не знаю. Но Бразилия – очень большая страна, а может, он даже там не остался, Бразилия граничит с другими странами Южной Америки. Наверняка ему быстро все надоело, и он снова куда-нибудь полетел. Он был как шальная пуля: попадал во все, что было на пути. Ему нужна была свобода. Это трудно описать привычными словами, он просто чувствовал внутри боль, которая заставляла его бежать. За годы, проведенные с твоей матерью, он то появлялся, то исчезал. Неожиданно входил в дверь – борода, и глаза огромные, похож на святого Иоанна Крестителя, – делал очередную дочку твоей матери и снова отправлялся в странствия. Обычно он возвращался осенью. И никогда ничего не объяснял. А она только плакала, любила его и страдала. Поверь, она стала жить гораздо лучше с тех пор, как он исчез.
– Я понимаю.
– И я думаю, что нет необходимости… Твои сестры об этом знают?
– Нет, я никому не говорила. – Я пожимаю плечами.
– Лучше, чтобы они не знали, понимаешь?
– Да, вероятно, им лучше не знать. Скорее всего, они даже не поверили бы, что такая история могла произойти в нашей семье. Все это слишком похоже на сюжет из телевизионного шоу.
Глава 23
Согласно Аристотелю время приносит не только понимание, но и самое грубое невежество, потому что всему приходит конец, и прошлое забывается. Я пыталась противостоять времени и забвению, слабо и безрезультатно сопротивляясь их силе, но смерть, которая по загадочному недоразумению выбрала меня своим свидетелем, день за днем мне доказывает, что она – единственный пример того, что забвение кристаллизуется во времени. Я не могу помешать смерти, я ее материально обслуживаю. Будет ли существовать время, если я не буду о нем спрашивать и не буду служить его инструментом? А забвение, если я не вспомню, что оно существует?
Я знаю очень мало: что я тоже соткана из забвения и времени, – это мое наследство; что дороже всего мне стоят мои собственные ограничения; что даже на последнем этапе я не смогу с полной очевидностью доказать, что существую на самом деле; что наша память может служить укрытием от разочарований реальной жизни. Я понимаю, что все настоящее подвержено влиянию времени и забвению.
Я не хочу думать об этом, мне никогда не нравилось размышлять на такие темы, но все вокруг наводит меня на такие раздумья.
Всю свою жизнь я пыталась трезво смотреть на вещи и быть достаточно проницательной, чтобы знать, какое расстояние оставить между собой и другими людьми. Вероятно, я в этом мало преуспела или не сделала необходимых усилий, чтобы достичь своей цели.
Дело в том, что сейчас передо мной лежит тело девушки, почти девочки, примерно возраста Бели. Вдавленная грудная клетка и свернутая челюсть образуют фигуры какой-то сюрреалистической геометрии. Кровь уже перестала течь, не думаю, что хотя бы капля осталась в ее венах. Врачи безуспешно прооперировали несчастную, зашили и перевязали, потом сделали вскрытие и привезли сюда. Мой шеф занялся ее отцом. Они погибли в автокатастрофе. Я заплакала, когда их привезли, как будто речь шла о моем отце и обо мне.
Прощай, сказала я девушке.
– Дон Хуан Мануэль…
– Что, Кандела?
– Все, я с ней закончила. У нее обезображено лицо, я ничего больше не могу сделать. – Я безнадежно пожимаю плечами, а сеньор Ориоль любезно улыбается мне в ответ.
– Этой ночью их будут оплакивать в часовне, но я сам останусь, не волнуйся. Возьми отгулы на следующую неделю, пока сдаешь экзамены. А мне поможет Матиас, я уже договорился.
– Ладно… Дон Хуан Мануэль… Я вот что хотела сказать… – Я нервно потираю руки, рассматриваю свои переплетенные пальцы. Пожалуй, мне нужно больше бывать на свежем воздухе. Подальше отсюда. Не знаю, как это сказать.
– Что ты хочешь, Кандела? – Мой шеф собирается снять перчатки и вымыть руки. Он принес новый фильм, чтобы скоротать ночь в офисе, пока родственники погибших будут оплакивать их в маленькой часовне нашего похоронного бюро. Уверена, дону Хуану не терпится побыстрее все закончить, чтобы посмотреть «Влажные зоны». Он попытался внушить мне, что это документальный фильм о национальных парках Иберийского полуострова, но я знаю, что речь идет о легком порно, на котором он помешан, как моя мать на Богородице. Полагаю, так сеньор Ориоль старается забыть, что вокруг нас смерть и что мы ее так же ненавидим, как и она нас.
– Спасибо вам, но…
– Говори же, Кандела. Ты похожа на ожившего мертвеца. – Он улыбается, показывая несколько своих зубов, отреставрированных и отбеленных одним из чудесных американских составов, которые применяют те, у кого есть деньги. Мне будет его не хватать. Я почувствовала, что очень привязана к нему, хотя до нынешнего момента не отдавала себе в этом отчета. Он неловкий, вежливый, забавный, в меру развратный, терпимый и ласковый и заслуживает того, чтобы я без него скучала. Я часто критиковала своего шефа за то, что он занялся бизнесом, который унаследовал от своего отца, хотя в свое время получил диплом психолога, мог продать похоронное бюро и посвятить себя другим делам. Я не понимаю, как он может работать в таком месте, где невозможно применить на практике ничего из того, чему его учили в университете: мертвецам особенно не хватает душевных волнений. – А, я совсем забыл: Эдгар проиграл в суде…
– А… Понятно, – говорю я в некотором смущении; странно, но я иногда забываю, на каком свете я нахожусь.
– Прокурор разгромил его защиту.
Боже мой, я всегда забываю, что Эдгар адвокат.
– А, – тихо произношу я.
– Теперь он должен подготовить апелляцию и будет очень занят в течение нескольких дней, поэтому пока не появится здесь. Он позвонил и попросил вам передать, что дело о разводе Гадор на мази, ты знаешь, ему помогает местный адвокат, его партнер. Еще он сказал, что пытался договориться о встрече с Бренди, но с телефоном в клинике что-то не в порядке, а дома ее никогда не застать, поэтому ему так и не удалось с ней связаться.
– С Бренди? – недоверчиво переспрашиваю я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18