Для
профилактического ремонта. Пока дети не вернулись из пионерлагерей. Как будто
взрослым мыться не обязательно.
Хелен меня не понимает. Если бы начальник какого-нибудь датского ЖЭКа повесил
такое объявление, оно превратилось бы в его завещание.
Спросите у своего начальника ЖЭКа, почему нет воды. Он ответит: "Зачем вам
вода, когда нет мыла?" Это логика начальников. Нет мыла -- не надо воды. Нет
воды -- не надо чая. Нет чая -- не надо сахара...
Вообще начальство лучше ни о чем не спрашивать: тебя же заставят и отвечать.
-- Кто отключает? -- не понимает меня Хелен. -- Ты что, не платишь за воду?
-- Нет, плачу.
-- Так почему отключают?
-- Для ремонта водопровода.
-- А, он у вас всегда портится летом! Какая точная техника!
Мы заходим в маленькое кафе. В Дании все кафе маленькие. Но зато их много. Чем
их больше, тем они меньше.
Я предлагаю выпить за нашу технику:
-- Как говорит наш сантехник: "Кто рано встает, с тем бог поддает!"
-- А кто такой сан-техник? -- спрашивает Хелен.
-- Это и есть наш бог, -- отвечаю я. -- Бог нашей техники. Сан-техник. То есть
святой техник. Питается исключительно святой водой.
-- А где он ее берет?
-- Жильцы ставят.
-- Как это -- ставят воду? Она что, твердая?
-- Да, -- говорю. -- Крепкая.
-- То есть ее покушал -- и становишься крепче?
-- Наоборот, -- говорю. -- Жиже. Шатаешься после нее.
Из кафе мы идем к знакомым Хелен. Это ее старинные друзья и живут они в
старинном доме. В Копенгагене почти все дома старинные снаружи, но современные
внутри. В отличие от многих наших домов, которые старинные внутри, но
современные снаружи.
-- Это -- парадный вход? -- спрашиваю я.
-- Да, парадный, -- говорит Хелен. -- А что это такое?
-- Ну, -- говорю я, -- парадный вход -- это такой вход, над которым висит
большой плакат с какой-нибудь большой мыслью, например: "Верным путем идете,
товарищи!"
-- Это чтобы сантехник с пути не сбился? -- спрашивает Хелен.
-- Не только сантехник, -- говорю я. -- Мы все без парадных входов жить не
можем. Мы, куда бы ни шли, всегда идем через парадный вход и всегда парадным
шагом. Есть, правда, у нас и черный вход. Но не для всех. А только для белых.
-- У вас что, есть черные и белые?
-- И черные, -- говорю, -- и белые, и красные, и коричневые, и зеленые, и
серые, и голубые, и оранжевые, и фиолетовые.
-- Фиолетовые?!
-- Да. Это -- те, кто в реке искупался.
-- А оранжевые?
-- А оранжевые -- это тетки такие. В оранжевых жилетках. Рельсоукладчицы. Одной
рельсой она может двадцать человек уложить.
С 1917 г. у нас был только один цвет. Красный. Все остальные были запрещены.
Сейчас по количеству цветов мы уже обогнали Данию.
В Дании не любят революций. Ну, была у них одна революция -- да и та
сексуальная. Причем обошлась малой кровью. Хотели заинтересовать население в
собственном воспроизводстве, поскольку мало народу. Но результат как всегда
обратный. Самые горячие мужчины по-прежнему -- в жаркой Азии, потому что там
самые стыдливые женщины: не снимают чадру даже во время обеда.
* * *
Как-то я получил письмо: "Что делать, если моя "жена -- это
прочитанная книга"?"
Я ответил: "Пользуйтесь публичной библиотекой".
Публичные дома в Дании разрешены: чтобы все проститутки были под колпаком.
Кроме того, благодаря публичным домам намного меньше стрессов, изнасилований и
венерических заболеваний
Мой приятель, съездивший по приглашению в США, рассказал, как они с женой
заметили, что их сын-семиклассник все время что-то покупает и складывает в
рюкзак. Приехали домой и решили заглянуть -- что у него там. Открывают --
полный рюкзак презервативов!
Бизнес по-русски.
И презреватив может быть лицом легкой промышленности. В российских, во-первых,
слишком много резины, как в галошах. Во-вторых, быстро снашиваются. В-третьих,
их мало.
Одноразовые средства в Дании на каждом углу. Наверно, только у нас --
многоразовые презервативы, многоразовые сосиски. Все остальное у нас --
одноразовое: туфли, стулья, мосты (речные и зубные). А шприцы --
однозаразовые.
* * *
Конечно, проблемы есть не только у нас, но и у них. У нас,
например, -- как купить? А у них -- как продать?
У них есть, с чем сравнивать. На датских прилавках -- все лучшее, что
производится в мире.
Хелен говорит:
-- У испанков лучше вино.
-- У испанцев, -- поправляю я.
Что датчане делают хуже россиян, так это говорят по-русски.
-- Мужчина, -- объясняю я, -- испанец. А женщина -- испанка. Испанцы и
испанки. Датчане и датчанки. Французы и француженки. Русские и русские.
-- У вас что, нет разделения на мужчин и женщин?
-- Есть, но оно не бросается сразу в глаза.
У нас определить, мужчина ты или женщина, легче ночью, чем днем. А днем можно
определить только по силе. У женщины сумки тяжелей.
Только в наших анкетах есть графа: пол.
У нас пол сравняли с землей.
Многие у нас требуют отменить конкурсы красоты. Стесняются смотреть на
обнаженную женщину в купальнике. Привыкли видеть ее в ватнике и кирзовых
сапогах, с лопатой и ломом.
Женщины у нас красятся почти все. Старые -- чтобы быть моложе. Молодые -- чтобы
быть старше.
У нас накрашеная женщина -- это красавица. А у них накрашеная женщина -- это
клоун.
Косметикой у датчан пользуются в основном проститутки.
У датчан другие понятия о красоте. Красота -- это здоровье. Поэтому все
направлено на то, чтобы человек был здоровым. Все, что делает человека
здоровей, очень дешево. Фрукты, овощи, лекарства, спорт -- на дотации
государства.
У нас все это дороже. Потому, наверно, и живем меньше. По продолжительности
жизни мы опережаем только Африку. И только Центральную. А Европу мы опережаем
только по продолжительности жизни курицы. Только у нас курица умирает своей
смертью. А судя по мускулатуре ее ног, ходит помирать из деревни в город
пешком.
Датская женщина не носит платье. Женщина в платье, в пальто, на высоком каблуке
-- не деловая женщина. В платье, в пальто, в туфлях трудно делать широкий шаг,
неудобно жать на педаль. Поэтому датская женщина -- в брюках, в шортах, в
куртках, в кроссовках.
Сумок в руках тоже нет. Носить сумки -- слишком унылая функция для датской
руки. Поэтому сумка висит на плече. Или за спиной -- сумка-рюкзак. Или сумка на
поясе, пристегнутая к ремню. У мужчин иногда маленькая сумочка на ремешке
вокруг запястья, как говорят у нас, -- "потаскушка".
Наше главное богатство -- это наши ресурсы: лес, вода, уголь, нефть, женщины.
Наша женщина -- то же горючее: выполняет самую тяжелую работу, загорается от
одного неосторожного движения мужчины и очень высоко ценится на Западе.
Многовековое смешение наций на территории нашей страны вывело уникальный тип
женщины, в которой есть все лучшее от каждой нации. (Это, правда, не означает,
что все худшее от каждой нации -- в нашем мужчине).
Как российские шахматисты и музыканты увозят почти все награды с международных
турниров и конкурсов, так и российские женщины увозят уже почти все награды с
международных конкурсов красоты. Правда, если их женщина стала победительницей,
ее сразу хватают замуж, а если -- наша, то ее выгоняют из дома.
Хотя наша одежда так уродует наших красавиц, что их мужья должны спать
спокойно.
А наша обувь! -- кажется, что ее выпускает не легкая промышленность, а
тяжелая.
А наше белье! -- кажется, что оно не нижнее, а верхнее. Ясно теперь, почему
наша женщина так быстро раздевается. Всю одежду -- одним рывком. Картина с
репродукции Гойи "Обнаженная одним махом".
Нет, прежде чем раздевать женщину, мужчина должен ее как следует одеть.
Герда, подружка Хелен, приехала на велосипеде и прикатила под уздцы -- второй.
Оказывается, мы едем на пикник. Чтобы мне было понятней, Герда называет
велосипед бисиклетом. Для бисиклетов вдоль улиц специальные дороги -- между
пешеходной и автомобильной. Есть и велосипедные стоянки: металлические скобы,
вделанные в асфальт.
Перед пикником заехали в небольшой магазин. Сорта помидор напоминают годовой
репертуар театра, а сорта колбасы -- репертуар кинотеатра.
Хорошо, что они меня не спросили про наши помидоры. А то бы я им ответил: "У
нас два сорта помидор -- недозрелые и перезрелые".
Больше всего меня удивляет не качество и количество их колбасы, а то, как они
ориентируются в этих колбасных джунглях. Какую взять? Тоже проблема.
-- Лично я, -- говорит Герда, -- покупаю то, что покупала вчера.
-- А я, -- говорю, -- покупаю то, чего не купить завтра.
-- У вас маленький колбаскин выбор? -- спрашивает Герда.
-- У нас социалистический выбор, -- говорю я. -- Это значит, что у нас в каждом
доме выборы, кому сегодня есть колбасу.
Не хотел я им говорить, что у нас колбаса -- вообще только во время выборов и
референдумов. Не хотел их расстраивать.
И что самое обидное, каждый сорт колбасы у них пахнет по-разному. А у нас --
один сорт колбасы, но пахнет тоже по-разному. В течение часа.
Герда изучает русский язык.
-- А как пишется слово "колбаса": КОЛбаса или КАЛбаса?
-- Смотря из чего она сделана, -- говорю я. -- КОНЬбаса, КОТбаса,
КОСТЬбаса...
Мы купили 200 г колбасы и 300 г помидор. Мне кажется, в Дании еще и потому
всего много, что там берут всего мало. В Дании покупают обычно 100 г сметаны,
150 г мяса. Мясо не исчезает даже во время стихийного бедствия. Во время
стихийного бедствия, наоборот, вообще всего больше, потому что все-таки не
что-нибудь, а стихийное бедствие!
У нас быстро забывают о том, что было вчера, но долго думают о том, что будет
завтра.
Конфет берут 10 кило. Сахарного песку -- мешок. Картошки -- сколько можешь
унести. Потому что завтра может не быть. А завтра оно раз -- и снова есть.
Тогда приходится все съедать, потому что оно уже начало гнить. Причем за месяц
до того, как вы купили.
Перед Данией меня предупредили, что датчане едят мало. Но когда я туда приехал,
меня стали кормить, как приплывшего в отпуск Робинзона Крузо. Потом я узнал:
их, оказывается, предупредили, что русские едят много. Потому что нечего
есть.
* * *
На улице, где живет мэр, я видел, как брали грабителя. Седому
интеллигентного вида громиле две полицейские женщины надели с извинениями
наручники. Я думаю, они его нашли по визитной карточке, которую он
предусмотрительно оставил на месте преступления.
Грабят и воруют, конечно, в каждой стране. Разница лишь в том -- что, как и
сколько.
У нас вором считается только тот, кто ворует не со своей работы.
В датские урны заправлены полиэтиленовые мешки -- концами наружу. Когда мешок
наполняется, его вынимают и заправляют новый мешок. Сразу вспоминаются наши
каменные урны без дна. Наша дворничиха, которая приподнимает ее одной левой, а
одной правой выгребает из-под нее мусор и ставит на место. Урну и того, кто в
эту урну плюнул.
* * *
Мы с Хелен перешли на другую сторону улицы.
-- Интересно, -- говорю я. -- Вы переходите дорогу только на зеленый свет. Даже
если нет ни одной машины.
-- А у вас разве по-другому?
-- Ну, мы в общем-то тоже переходим дорогу на зеленый свет. А на красный мы
перебегаем.
Причем умудряемся еще перевести на красный свет какую-нибудь старушку.
Но это -- нарушения, которых могло бы не быть. А есть нарушения, которых не
может не быть. В Ленинграде или в Москве иногда попадается такая широкая улица,
что невозможно успеть перейти ее на зеленый. Тем более -- пожилой старушке.
Поэтому опытная старушка начинает переходить на красный. Когда вспыхивает
зеленый свет, она еще только на середине. А когда снова вспыхивает красный
свет, она мысленно уже прощается с белым.
Мы с Хелен садимся а автобус. Обычный рейсовый автобус. Но датский. Внутри --
ковровые дорожки.
В Дании входишь в автобус только после того, как пробьешь компостером
специальную картонку. На ней указан час, когда ты вошел. И этот битый час можно
ездить бесплатно на всех автобусах города. Правда, транспорт, хоть и лучше, чем
у нас, но дороже.
На следующей остановке входит датская старушка. Я, как джентльмен, встаю и
уступаю ей место:
-- Сит даун, плиз, мамаша!
Весь автобус оборачивается и смотрит на меня, не как на джентльмена, а как на
донкихота.
Оказывается, в Дании джентльмены никому не уступают место, потому что там места
хватает всем.
Я вспоминаю наши венгерские автобусы.
Наши автобусы -- как мужчины у женщины: то нет ни одного, а то вдруг появляется
сразу несколько.
Наш автобус -- это клубок проблем: сначала его никак не дождаться, потом не
влезть, а потом не вылезти.
Летом он, душегуб, отапливается, а зимой -- нет, и стекла выбиты. Но зато крыша
протекает очень редко: только -- когда идет дождь. Еще проблема -- купить
талоны. Потом проблема -- их прокомпостировать. Потому что давка такая, что
могут прокомпостировать все что угодно, но только не талон. И пока на этом
автобусе доберешься до работы, устаешь так, что на работе только отдыхаешь.
В общем, с нашим автобусом лучше не связываться. Быстрей -- пешком.
* * *
Они нас не понимают. Мы говорим:
-- У нас все дорого.
А они говорят:
-- У вас все дешево! Путешествие из Петербурга в Москву стоит всего
полдоллара!
Я интересуюсь ценой автомобиля. Оказывается, их автомобиль стоит столько же,
сколько наш магнитофон. Их магнитофон стоит столько же, сколько наши туфли.
Туфли стоят, сколько наши колготки. Колготки -- сколько полиэтиленовый мешок.
Полиэтиленовый мешок не стоит ничего.
То, что производят в Дании, -- не самое лучшее в мире, но то, что в Дании
продают, -- самое лучшее, что в мире производят.
Им непонятны наши разговоры -- когда наш продавец спрашивает нашего
покупателя:
-- Что вы хотите купить?
-- Ничего.
-- К сожалению, ничего нет.
-- Спасибо.
-- Приходите завтра.
-- Что-нибудь будет?
-- Нет, ничего.
-- Хорошо, я зайду.
Чем большее количество рук проходят наши полезные ископаемые, тем хуже для
нас. Железная руда -- отличная. Железо -- уже хуже. Телевизоры -- совсем
плохие. Взрываются на самом интересном месте. Наверно, их делают на военных
заводах.
Социализм показал, как много может человек, но как мало -- коллектив. Хотя
коллектив при социализме ставится выше человека.
В нашем социалистическом государстве индивидуальный труд оказался намного лучше
компанейского. Вот у капиталистов компании -- "Адидас", "Сони", "Дженерал
моторз"! Но зато у нас есть отдельные личности в искусстве и науке, которые
уравновешивают нашу безликость в остальном.
Мокрое утро Копенгагена. Здесь надо отложить авторучку и взять акварельные
краски.
Хелен шагает -- как Петр Первый. Ноги в крикливых рейтузах распахивают длинное
пальто, как конферансье -- занавес.
Тонкие губы ни о чем не спрашивают. Только -- ответ на ваш немой вопрос.
На стене вдруг вижу родную российскую надпись -- "Beatles". Музыка
объединяет всех, кроме соседей.
Наше искусство они знают плохо.
Спрашиваю их:
-- Кого вы знаете из советских писателей?
-- Достоевский и Лев Толстой.
-- А -- из артистов?
-- Михаил Горбачев.
Горбачева в Дании знают все. Он -- на обложках, майках, штанах. Правда, в
редакции одной газеты я видел плакат: на фоне советских танков и вертолетов в
афганской пустыне -- Михал Сергеич, раздетый по пояс, в руке пулемет, на лбу
черная повязка, и подпись -- Рэмбо.
Но тут, думаю, они ошиблись: рисовать надо было Брежнева.
Вот она -- драма советской жизни: сначала на политическую арену вышел сценарист
героической пьесы, потом режиссер трагедии, потом танцор, потом клоун, потом
два статиста и, наконец, -- артист!
Наша жизнь им непонятна. Как, впрочем, и непонятна нам самим. Просто опыт
позволил нам приспособиться к нашей жизни. Наш долгий опыт -- к нашей недолгой
жизни. На Западе до сих пор считают, что коммунальная квартира и совмещенный
санузел -- это аттракционы в парке отдыха, нечто вроде пещеры ужасов и комнаты
смеха. Наша реальность -- для них фантастика. А их реальность -- фантастика для
нас.
В Дании любят абстракционизм. Абстрактные работы -- в офисах и квартирах.
Музей современного искусства в пригороде Копенгагена.
Главное -- не повесить картину вверх ногами. Зритель-то не заметит, а автор
может обидеться.
Вторая трудность -- придумать название. Название абстрактной картине
придумываешь дольше, чем ее пишешь.
Третья трудность -- цена. Назначишь слишком высокую -- никто не купит. А
назначишь слишком низкую -- подумают: мазня.
У нас абстракционизм не развит. Потому что у нас вся жизнь -- абстракция. О
том, что съел, узнаешь на другой день. О том, что человек жил, узнаешь из его
некролога. Правительство говорит абстрактно, а народ конкретно. Правительство
говорит: "Невиданный урожай", -- а народ уточняет: "Невидимый". Правительство
говорит: "Свиная отбивная", -- а народ уточняет: "Это картошка, отбитая у
свиньи".
1 2 3 4 5 6 7