И то, и другое он делал от нервности и от смущения. Начальственности – в смысле важности, солидности, уверенности перед народом, – в нем не было никакой, не приставала она к нему. Нехватку эту он чувствовал сам, но научиться держать себя по-командному не мог. Еще лет десять назад он был просто трактористом, рядовым колхозным механизатором, как все, что сейчас его слушали, заочно учился – сначала в техникуме, потом в институте. Учение давалось ему тяжким, упорным трудом, – известно, что такое заочник, который только вечером, вымотавшись за день на физической работе, садится за книги. И глаза слипаются, и голова тупа, и памяти нет… Особенно трудно давались ему чертежи. Черчение – дело тонкое, руки нужны как у скрипача, сорвался чуть-чуть рейсфедер – и все, лист испорчен, загублена работа нескольких вечеров. Не для загрубелых рабочих рук рейсфедер, которые привыкли действовать кувалдой, полупудовыми гаечными ключами, двигать неподатливые тракторные рычаги… На чертежах и за книгами Илья Иванович подпортил глаза, однако все премудрости одолел. По-честному, без скидок, одним своим упорством. И хотя не было у него начальственной осанки, важного вида, какой умеют придавать себе иные начальники, как будто посвящены во что-то значительное, чего не дано знать и понимать их подчиненным, колхозные трактористы его уважали даже больше, чем если бы прислали его откуда-нибудь со стороны, уже готового, дипломированного и без биографии простого тракториста, прошедшей у всех на глазах. Уважали за то, что он из самого низу выбился, своим старанием и охотой, той же породы, что и они все; каждый из них ведь мог бы так, да недостало отваги и упорства, а у него – достало… За то, что он инженер не по одному тому, что книжки выучил, не только умом технику знает, а и руками все может. Самому же Илье Ивановичу его должность главного колхозного инженера, там, где он должен быть администратором, стоять над людьми, как власть, приказывать и взыскивать, была неловка, точно чужая одежда, что не по плечу, не по размеру. Гораздо лучше чувствовал он себя там, где нужно было проявить знания, технический опыт – на прежних своих местах умелого механизатора, и охотно, с удовольствием лез всякий раз вместе с трактористами в незаладившую машину, марал руки, крутил гайки, искал и исправлял неполадки.
Петр Васильевич входил в звено вместе с Козломякиным, Данковцевым. На двух других комбайнах водители менялись, обычно ставили молодежь, нарочно подключали к «старикам», под их надзор, чтоб набирались в одной с ними компании опыта и дальше уже работали сами.
Слушая фамилии, Петр Васильевич ждал: назовет ли Илья Иванович его? Илья Иванович назвал Митрошу, но тут же скосил из-под очков на Петра Васильевича глаза:
– Ты не обижайся, Петр Васильевич, список мы писали, когда было еще неизвестно, успеешь ли ты на уборку. Но раз успел – стало быть, так с Митрошей, вдвоем, по-прежнему и будете…
Петр Васильевич промолчал – молчанием согласия и только потом вспомнил, что Люба предупреждала не запрягаться сразу в работу и такое же намерение было у него самого, шел он сюда, на это собрание, лишь повидаться с товарищами, послушать да посмотреть…
Едва Илья Иванович кончил читать по тетрадке, заспорили о составе звеньев. Неизбежно стали задевать и другое, что и не предполагалось обсуждать, и прежде всего подготовку комбайнов и всей остальной уборочной техники, почему задерживается ремонт, подсчитывать, что уже можно вывести на линейку готовности, а с чем еще возиться, проливать пот. Очень скоро разговор превратился в жаркий, многоголосый шум, как бывает, когда изрядно накопилось, наболело и каждому хочется сказать свое, самое себе близкое, важное. Уже никто не делал разбора – к месту, не к месту, спуталось, свалилось в одну кучу: разделение на звенья и нехватка запчастей, здравые предложения и всевозможные обиды; реплики, забивая друг друга, летели со всех сторон, – только успевай поворачивать голову к очередному оратору.
– …Почему это так – тем летом, и нынешним нашему звену ни одного «газона», одни только колесные тракторы с тележками? У них и емкость не та, и скорость, они нам темп задерживают. Опять посередь поля с полными бункерами стоять, дожидаться? Пускай с ними теперь другие помучаются, а нам автомашины давайте!
– …Ходовых ремней надо в запас на каждый комбайн. И цепей транспортерных. Чего жмотничать, в кладовке их держать? Им при комбайнах место! Случись что – все под руками, не надо никого звать, тут же в поле сам и починил…
– …Генератор у меня барахляный, с ним выезжать – только нервы портить. А электрик участковый одним глазом глянул – ничего, говорит, еще поживет. Поживет! При всех заявляю – я с ним косовицу не начну, пускай исправный ставят!
– …И в прошлом годе я говорил, и в этом говорю – надо на комбайн дополнительные баки с горючим установить, литров хотя бы на сорок. Какой это выигрыш на заправочном времени! Если по всем агрегатам подсчитать, так это все равно, что одним комбайном на уборке больше…
– Товарищи! Товарищи! – не выдержал, вступил в свои права Рыбкин. – Нельзя базар устраивать! Вопросов, понятно, много, но давайте по порядку. Просите слово, высказывайте, у кого что есть, будем обсуждать. Но сначала с этим надо закончить: устраивает названный состав звеньев?
– Устраивает!
– Принимаем, ладно!
– А меня не устраивает! На «газоне» к нам опять Митька Лопушонков назначен.
– Ну и что, чем он плох? Шофер второго класса, мастер безаварийной езды.
– Это, точно, мастер. На разные штуки. Прошлый сезон он такой номер отколол. Отвез с утра на ток зерно раз, другой, а потом говорит – клапана стучат, поеду к механику, отрегулирую. И нет его. Два часа. А он баб с картошкой набрал, которые к поезду, в город, да и чесанул на станцию глухой дорогой. Бутылку себе добывал! Мы за обязательства боролись, за красный вымпел передового звена, работали – себя не жалели, совсем уж показателями вышли, а он как раз и срезал… И еще случай был, похожий. Другого давайте, а Митька не нужон. Говорю от имени звена.
– Ладно, проведем с Митькой работу, – сказал Илья Иванович, ставя карандашом отметку в тетрадь.
– Не нужон он, и все. Старших не уважает, огрызается. А сам еще сопляк. Не нужон он в звене! Пускай помнит и выводы для себя делает.
– А кем заменить? Шоферов у нас в обрез, все уже раскрепленные.
– Из города шефы приедут, заводские. Они народ технический, подготовленный. Кого-нибудь на машину и сажайте. А Митьку давно пора с «газона» внять, хоть он и второй класс. Вот и вся с ним работа.
– Шефы-то приедут, да самое большее – только помощниками на комбайн. А машину случайному, временному человеку доверять нельзя.
– А ловчить на колхозном «газоне», как Митька, можно?
– Ну, ладно, подумаем… – примиряюще оказал Илья Иванович, переминаясь у столика.
В лице его, напряженном, покрасневшем, с блестками пота на лбу, под рассыпавшимися прядями густых черных волос, прибавилось хмурой сосредоточенности. Самые тяжкие это дела – вот такие, как с Митькой. Иную техническую закавыку в сто раз легче распутать. А что с Митькой придумаешь? Прогнать нельзя, шоферов не хватает, не поставишь же машину на прикол. Внушения – от него как от стенки горох. И страха у парня никакого нет, потому что знает: пожурят, пожурят, да так и сойдет ему, как не раз уже сходило…
– Какие будут еще замечания по составу звеньев? Есть у кого еще замечания?
Рыбкин освоился, утвердился у столика уже прочно смотрел орлом, высоко держа голову.
– Давайте заявлять все сейчас, чтоб не кроить в последний момент, когда уже в поле ехать, – добавил Илья Иванович.
Люди примолкли, секунда, другая пролетела в раздумье.
– Можно мне оказать?
Голос Володьки Гудошникова прозвучал сипловато, негромко, однако слышно для всех. Он стоял неподвижно, угловатый, кряжистый, руки в карманах, весь точно бы налитый какой-то решительной, тяжеловесной, устремленной силой. Озорства, шутейства уже ни капли не было в нем. Видать, специально готовился заявить свой голос, выбирал момент, – чтоб не в общем хоре, а отдельно, особо, когда бы все внимание обратилось на него.
– Хочу сказать о главном… Запчастя, тут говорили, ремни… Это все техника. Техника без людей мертва. Главное – это трудовой настрой. Борьба за высокие показатели.
– Погоди, Гудошников, не забегай. Сейчас закончим организационную сторону и поговорим про обязательства, – прервал Володьку Рыбкин.
– А я считаю, это на первое место надо ставить. Трудовой энтузиазм – основа успеха.
Володька напряг желваки. Он знал, что говорил слова, с которыми не спорят, и нажимал на них.
– При самой передовой технике решает все равно идейная сознательность. Социалистическое соревнование за высокие показатели. Равнение на маяки. – Володька облизнул сухие губы. – В прошлый сезон наш колхоз по темпам уборки вышел на третье место в районе. А в этом году мы должны взять курс на первое. Лично я намерен трудиться, как положено, с высоким энтузиазмом и передовой сознательностью. Двенадцатого августа прошлого года мной была достигнута самая высокая производительность труда в районе. За двадцать часов бесперебойной работы на своем комбайне я намолотил тыщу сто центнеров хлеба и завоевал районное переходящее знамя. В нынешнем году зерновые у нас не те, но я даю обязательство повторить свои рекорд непрерывной работы и намолотить даже больше. Чтоб опять знамя было у нас.
Володька на миг приостановился, опять облизнул сухие губы. Стоял он все так же кряжисто, по виду – спокойно, говорил без запинки, уверенно, но, видать, изнутри пекло его жаром волнения.
– Если, конечно, – добавил он сниженным голосом, но – как самое важное, – если руководство колхоза и партийная организация обеспечат условия и всю нужную поддержку…
Володька выдохнул из себя воздух, пошевелился и сразу вроде бы опал – и в росте, и в ширине плеч.
На скамьях и бревнах, заполненных народом, некоторое время длилось безмолвие, которое неизвестно как было понимать. Рыбкин стоял тоже застыло, соображая, видно, про себя, как ему, председателю, надлежит отреагировать на заявление Володьки и как теперь дальше вести собрание. Ничего не решив, он, ища помощи и подсказки, обратил свой взгляд на Илью Ивановича, но тут комбайнеры зашумели, все разом, со всех сторон, – точно что-то прорвалось.
– Условия ему подай! Ишь, какой! Рекорды ему понравились! Жаден ты, брат, на славу!
– А мы что – хуже? А нам как – условий не надо? Нет уж, условия – так всем поровну. Вот и ставь рекорд, коль ты такой умелец!
– Ты тогда рекорд бил, а сколько агрегатов в пол-нагрузки работали? Зерно хоть на землю сыпь, все «газоны» тебе одному пригнали. На хрена такие рекорды!
– Правильно! Я б тоже рекорд побил, если б столько обслуги подкинули!..
– Сегодня – рекорд новатора, завтра – норма для всех, – произнес Володька, напрягая желваки и темнея длинным лицом.
– Сегодня, завтра!.. Насобачился повторять! Вот станет в колхозе достаток автотранспорта, мы и без твоего рекорда сумеем по тыще центнеров давать. А то ишь – опять простаивай, заработок из-за него теряй, а он за наш счет будет в передовики выходить!
Собрание шумело бы и дальше, да Илья Иванович весомо сказал, комкая в руках свернутую трубкой тетрадь:
– Это, конечно, нужное дело – образцы, примеры настоящего труда, но таким искусственным способом мы их создавать больше не будем. Правление это обсуждало и решило: вместо отдельных рекордов, как бы эффектны они ни были, бороться за ритмичную, предельно уплотненную работу всех уборочно-транспортных звеньев.
– Защемляете почин! – насупился Володька. – Закрываете дорогу новаторам!
– Почему? Почин и новаторство – проявляй, пожалуйста. Приветствуем. Но каким путем? Ищи у себя скрытые резервы. Их много. Рациональное использование каждой минуты рабочего времени. Отличная подготовленность агрегата – тоже резерв производительности, бесперебойной работы…
– Коростылев, да что ты ему объясняешь, первогодок он, что ли? Сам все знает. Давай говорить по делу. Про звенья. Мы вот своим звеном подумали и вот что хотим оказать…
Расходились уже в сумерках. Когда Рыбкин объявил собрание закрытым и все поднялись, Илья Иванович протолкался сквозь толпу к Петру Васильевичу, оказал: «Погоди», отвел его в сторону. Кто-то сунулся к Коростылеву с вопросами, просьбами, он отмахнулся рукой: минутку, подождите! Направив на Петра Васильевича блестящие стекла очков, отражавших желто-малиновый закат, Илья Иванович торопливо, пока их опять не перебили, спросил:
– Я-то тебя уже на комбайне числю, а ведь не узнал: будешь ты работать иль как? Сил у тебя хватит?
У Петра Васильевича дрогнуло, захолонуло внутри: дело вроде бы уже решилось, но надо было отвечать прямо, и Илье Ивановичу, и самому себе. А правда, хватит ли сил, ведь это не что-нибудь – уборка, страда… Это целый месяц – от зари до зари, а то еще и ночью. Вкалывать придется – будь здоров, воловьи жилы – и те слабоваты. Будут на него рассчитывать, а он подведет в самый разгар… И колхозу неприятность, а уж ему-то каково?..
Секунду-другую длилось это колебание в Петре Васильевиче.
– Да вроде бы потяну… – проговорил Петр Васильевич и несмело улыбнулся: отвечать твердо, решительно не было у него права. А про себя подумал: до начала косовицы время еще есть, он еще успеет прикопить силенок, подправить себя.
– Тогда вот что… – сказал Илья Иванович. – «Колос» на станции, на платформе, сегодня пришел. Завтра же выезжай с Митрошей, берите его с платформы и гоните сюда. И будешь на нем работать. За него уже перечислено, бумаги в «Сельхозтехнике» завтра я дооформлю, но взять его надо прямо с утра, пока они его к себе на усадьбу не увезли. А то попадет к ним, а там знаешь ведь, какой народ. Отвинтят что-нибудь, а потом и скажут – таким, дескать, пришел, железная дорога виновата. Значит, понял? Рано-рано утречком с Митрошей выезжайте, на молоковозе. А я по телефону договорюсь, чтоб вам прямо с платформы взять…
12
Митроша постучал в окошко, когда рассвет еще только занимался.
Петр Васильевич вышел из дома, из одной духоты в другую – недолгой и вместе с тем от беззвучия, тягостной неподвижности горячего воздуха как бы нескончаемо растянувшейся ночи. На деревенских дворах еще все усыпленно молчало. Полумрак истаивал над землей неравномерно: открытые места быстро освобождались от него, а там, где были плетни, кусты, заросли бурьяна, низенькие сарайчики, клетушки, еще удерживались его сгустки, делая все, что они окутывали, скрывали, неопределенным, размытым, неузнаваемым. Эти темные и точно бы неуловимо шевелящиеся пятна казались зримыми волнами того сухого, мертвого зноя, что теснил дыхание, покрывал тело липкой влажностью.
– А ты не рано? – спросил Петр Васильевич.
– Да уж проехал молоковоз на ферму. До грейдера дойдем – он как раз и поедет.
Петр Васильевич перекинул через руку свой старый рабочий пиджак, – может, в райцентре они с Митрошей заночуют, так пригодится. Вдвоем они молча зашагали по улице, Петр Васильевич – в легких брезентовых полуботинках, Митроша – скребя сухую землю заскорузлыми сапогами.
Митроша зевал, широко раздирая рот. Не выспался. Вечером, когда Петр Васильевич зашел к нему уговориться о поездке, он сидел в кампании с каким-то своим родичем, крепко хмельной.
Небо на восходе тепло и нежно желтело.
Бортовой грузовик с молочными флягами, гремуче подпрыгивая на сухих кочках, вывернул от фермы на широкий грейдер.
– Садись с шофером, – приказал Петр Васильевич. – А то такой-то из кузова на первом ухабе вылетишь!
Грузовик набрал скорость. Тугой ветер засвистел вокруг Петра Васильевича, ухватил его за волосы, стал их трепать, дергать, будто в намерении вырвать совсем. Полные молока алюминиевые фляги побрякивали, толкаясь друг о друга, иногда грузно подскакивали и грохали о днище все разом – на каком-нибудь крутом ухабе или глубокой выбоине. Серо-лиловая пыль бешено вихрилась за грузовиком. Когда грейдер слегка поворачивал, становилось видно, что сзади дорога до самого горизонта вся застлана непроглядной клубящейся мглой.
Да, совсем не то, что в председательском «Жигуле»! Фляга, на которой сидел Петр Васильевич, ерзала, норовила выскочить из-под него, спиной он то и дело ударялся о железную стенку шоферской кабины, рука, державшаяся за борт, срывалась. Отвык от такой езды, за месяцы своей болезни даже как-то успел позабыть, какие они – для колес, для ездоков – районные сельские дороги. Один только вот этот их молоковоз – и уже пыли на всю степь, за десять километров видно! А что будет на районных дорогах недели через две, когда пойдет из-под комбайнов хлеб, повезут его на тока, с токов – на хлебоприемные пункты, к станции?
Митрошу дорога тоже протрясла до самых потрохов, но на пользу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Петр Васильевич входил в звено вместе с Козломякиным, Данковцевым. На двух других комбайнах водители менялись, обычно ставили молодежь, нарочно подключали к «старикам», под их надзор, чтоб набирались в одной с ними компании опыта и дальше уже работали сами.
Слушая фамилии, Петр Васильевич ждал: назовет ли Илья Иванович его? Илья Иванович назвал Митрошу, но тут же скосил из-под очков на Петра Васильевича глаза:
– Ты не обижайся, Петр Васильевич, список мы писали, когда было еще неизвестно, успеешь ли ты на уборку. Но раз успел – стало быть, так с Митрошей, вдвоем, по-прежнему и будете…
Петр Васильевич промолчал – молчанием согласия и только потом вспомнил, что Люба предупреждала не запрягаться сразу в работу и такое же намерение было у него самого, шел он сюда, на это собрание, лишь повидаться с товарищами, послушать да посмотреть…
Едва Илья Иванович кончил читать по тетрадке, заспорили о составе звеньев. Неизбежно стали задевать и другое, что и не предполагалось обсуждать, и прежде всего подготовку комбайнов и всей остальной уборочной техники, почему задерживается ремонт, подсчитывать, что уже можно вывести на линейку готовности, а с чем еще возиться, проливать пот. Очень скоро разговор превратился в жаркий, многоголосый шум, как бывает, когда изрядно накопилось, наболело и каждому хочется сказать свое, самое себе близкое, важное. Уже никто не делал разбора – к месту, не к месту, спуталось, свалилось в одну кучу: разделение на звенья и нехватка запчастей, здравые предложения и всевозможные обиды; реплики, забивая друг друга, летели со всех сторон, – только успевай поворачивать голову к очередному оратору.
– …Почему это так – тем летом, и нынешним нашему звену ни одного «газона», одни только колесные тракторы с тележками? У них и емкость не та, и скорость, они нам темп задерживают. Опять посередь поля с полными бункерами стоять, дожидаться? Пускай с ними теперь другие помучаются, а нам автомашины давайте!
– …Ходовых ремней надо в запас на каждый комбайн. И цепей транспортерных. Чего жмотничать, в кладовке их держать? Им при комбайнах место! Случись что – все под руками, не надо никого звать, тут же в поле сам и починил…
– …Генератор у меня барахляный, с ним выезжать – только нервы портить. А электрик участковый одним глазом глянул – ничего, говорит, еще поживет. Поживет! При всех заявляю – я с ним косовицу не начну, пускай исправный ставят!
– …И в прошлом годе я говорил, и в этом говорю – надо на комбайн дополнительные баки с горючим установить, литров хотя бы на сорок. Какой это выигрыш на заправочном времени! Если по всем агрегатам подсчитать, так это все равно, что одним комбайном на уборке больше…
– Товарищи! Товарищи! – не выдержал, вступил в свои права Рыбкин. – Нельзя базар устраивать! Вопросов, понятно, много, но давайте по порядку. Просите слово, высказывайте, у кого что есть, будем обсуждать. Но сначала с этим надо закончить: устраивает названный состав звеньев?
– Устраивает!
– Принимаем, ладно!
– А меня не устраивает! На «газоне» к нам опять Митька Лопушонков назначен.
– Ну и что, чем он плох? Шофер второго класса, мастер безаварийной езды.
– Это, точно, мастер. На разные штуки. Прошлый сезон он такой номер отколол. Отвез с утра на ток зерно раз, другой, а потом говорит – клапана стучат, поеду к механику, отрегулирую. И нет его. Два часа. А он баб с картошкой набрал, которые к поезду, в город, да и чесанул на станцию глухой дорогой. Бутылку себе добывал! Мы за обязательства боролись, за красный вымпел передового звена, работали – себя не жалели, совсем уж показателями вышли, а он как раз и срезал… И еще случай был, похожий. Другого давайте, а Митька не нужон. Говорю от имени звена.
– Ладно, проведем с Митькой работу, – сказал Илья Иванович, ставя карандашом отметку в тетрадь.
– Не нужон он, и все. Старших не уважает, огрызается. А сам еще сопляк. Не нужон он в звене! Пускай помнит и выводы для себя делает.
– А кем заменить? Шоферов у нас в обрез, все уже раскрепленные.
– Из города шефы приедут, заводские. Они народ технический, подготовленный. Кого-нибудь на машину и сажайте. А Митьку давно пора с «газона» внять, хоть он и второй класс. Вот и вся с ним работа.
– Шефы-то приедут, да самое большее – только помощниками на комбайн. А машину случайному, временному человеку доверять нельзя.
– А ловчить на колхозном «газоне», как Митька, можно?
– Ну, ладно, подумаем… – примиряюще оказал Илья Иванович, переминаясь у столика.
В лице его, напряженном, покрасневшем, с блестками пота на лбу, под рассыпавшимися прядями густых черных волос, прибавилось хмурой сосредоточенности. Самые тяжкие это дела – вот такие, как с Митькой. Иную техническую закавыку в сто раз легче распутать. А что с Митькой придумаешь? Прогнать нельзя, шоферов не хватает, не поставишь же машину на прикол. Внушения – от него как от стенки горох. И страха у парня никакого нет, потому что знает: пожурят, пожурят, да так и сойдет ему, как не раз уже сходило…
– Какие будут еще замечания по составу звеньев? Есть у кого еще замечания?
Рыбкин освоился, утвердился у столика уже прочно смотрел орлом, высоко держа голову.
– Давайте заявлять все сейчас, чтоб не кроить в последний момент, когда уже в поле ехать, – добавил Илья Иванович.
Люди примолкли, секунда, другая пролетела в раздумье.
– Можно мне оказать?
Голос Володьки Гудошникова прозвучал сипловато, негромко, однако слышно для всех. Он стоял неподвижно, угловатый, кряжистый, руки в карманах, весь точно бы налитый какой-то решительной, тяжеловесной, устремленной силой. Озорства, шутейства уже ни капли не было в нем. Видать, специально готовился заявить свой голос, выбирал момент, – чтоб не в общем хоре, а отдельно, особо, когда бы все внимание обратилось на него.
– Хочу сказать о главном… Запчастя, тут говорили, ремни… Это все техника. Техника без людей мертва. Главное – это трудовой настрой. Борьба за высокие показатели.
– Погоди, Гудошников, не забегай. Сейчас закончим организационную сторону и поговорим про обязательства, – прервал Володьку Рыбкин.
– А я считаю, это на первое место надо ставить. Трудовой энтузиазм – основа успеха.
Володька напряг желваки. Он знал, что говорил слова, с которыми не спорят, и нажимал на них.
– При самой передовой технике решает все равно идейная сознательность. Социалистическое соревнование за высокие показатели. Равнение на маяки. – Володька облизнул сухие губы. – В прошлый сезон наш колхоз по темпам уборки вышел на третье место в районе. А в этом году мы должны взять курс на первое. Лично я намерен трудиться, как положено, с высоким энтузиазмом и передовой сознательностью. Двенадцатого августа прошлого года мной была достигнута самая высокая производительность труда в районе. За двадцать часов бесперебойной работы на своем комбайне я намолотил тыщу сто центнеров хлеба и завоевал районное переходящее знамя. В нынешнем году зерновые у нас не те, но я даю обязательство повторить свои рекорд непрерывной работы и намолотить даже больше. Чтоб опять знамя было у нас.
Володька на миг приостановился, опять облизнул сухие губы. Стоял он все так же кряжисто, по виду – спокойно, говорил без запинки, уверенно, но, видать, изнутри пекло его жаром волнения.
– Если, конечно, – добавил он сниженным голосом, но – как самое важное, – если руководство колхоза и партийная организация обеспечат условия и всю нужную поддержку…
Володька выдохнул из себя воздух, пошевелился и сразу вроде бы опал – и в росте, и в ширине плеч.
На скамьях и бревнах, заполненных народом, некоторое время длилось безмолвие, которое неизвестно как было понимать. Рыбкин стоял тоже застыло, соображая, видно, про себя, как ему, председателю, надлежит отреагировать на заявление Володьки и как теперь дальше вести собрание. Ничего не решив, он, ища помощи и подсказки, обратил свой взгляд на Илью Ивановича, но тут комбайнеры зашумели, все разом, со всех сторон, – точно что-то прорвалось.
– Условия ему подай! Ишь, какой! Рекорды ему понравились! Жаден ты, брат, на славу!
– А мы что – хуже? А нам как – условий не надо? Нет уж, условия – так всем поровну. Вот и ставь рекорд, коль ты такой умелец!
– Ты тогда рекорд бил, а сколько агрегатов в пол-нагрузки работали? Зерно хоть на землю сыпь, все «газоны» тебе одному пригнали. На хрена такие рекорды!
– Правильно! Я б тоже рекорд побил, если б столько обслуги подкинули!..
– Сегодня – рекорд новатора, завтра – норма для всех, – произнес Володька, напрягая желваки и темнея длинным лицом.
– Сегодня, завтра!.. Насобачился повторять! Вот станет в колхозе достаток автотранспорта, мы и без твоего рекорда сумеем по тыще центнеров давать. А то ишь – опять простаивай, заработок из-за него теряй, а он за наш счет будет в передовики выходить!
Собрание шумело бы и дальше, да Илья Иванович весомо сказал, комкая в руках свернутую трубкой тетрадь:
– Это, конечно, нужное дело – образцы, примеры настоящего труда, но таким искусственным способом мы их создавать больше не будем. Правление это обсуждало и решило: вместо отдельных рекордов, как бы эффектны они ни были, бороться за ритмичную, предельно уплотненную работу всех уборочно-транспортных звеньев.
– Защемляете почин! – насупился Володька. – Закрываете дорогу новаторам!
– Почему? Почин и новаторство – проявляй, пожалуйста. Приветствуем. Но каким путем? Ищи у себя скрытые резервы. Их много. Рациональное использование каждой минуты рабочего времени. Отличная подготовленность агрегата – тоже резерв производительности, бесперебойной работы…
– Коростылев, да что ты ему объясняешь, первогодок он, что ли? Сам все знает. Давай говорить по делу. Про звенья. Мы вот своим звеном подумали и вот что хотим оказать…
Расходились уже в сумерках. Когда Рыбкин объявил собрание закрытым и все поднялись, Илья Иванович протолкался сквозь толпу к Петру Васильевичу, оказал: «Погоди», отвел его в сторону. Кто-то сунулся к Коростылеву с вопросами, просьбами, он отмахнулся рукой: минутку, подождите! Направив на Петра Васильевича блестящие стекла очков, отражавших желто-малиновый закат, Илья Иванович торопливо, пока их опять не перебили, спросил:
– Я-то тебя уже на комбайне числю, а ведь не узнал: будешь ты работать иль как? Сил у тебя хватит?
У Петра Васильевича дрогнуло, захолонуло внутри: дело вроде бы уже решилось, но надо было отвечать прямо, и Илье Ивановичу, и самому себе. А правда, хватит ли сил, ведь это не что-нибудь – уборка, страда… Это целый месяц – от зари до зари, а то еще и ночью. Вкалывать придется – будь здоров, воловьи жилы – и те слабоваты. Будут на него рассчитывать, а он подведет в самый разгар… И колхозу неприятность, а уж ему-то каково?..
Секунду-другую длилось это колебание в Петре Васильевиче.
– Да вроде бы потяну… – проговорил Петр Васильевич и несмело улыбнулся: отвечать твердо, решительно не было у него права. А про себя подумал: до начала косовицы время еще есть, он еще успеет прикопить силенок, подправить себя.
– Тогда вот что… – сказал Илья Иванович. – «Колос» на станции, на платформе, сегодня пришел. Завтра же выезжай с Митрошей, берите его с платформы и гоните сюда. И будешь на нем работать. За него уже перечислено, бумаги в «Сельхозтехнике» завтра я дооформлю, но взять его надо прямо с утра, пока они его к себе на усадьбу не увезли. А то попадет к ним, а там знаешь ведь, какой народ. Отвинтят что-нибудь, а потом и скажут – таким, дескать, пришел, железная дорога виновата. Значит, понял? Рано-рано утречком с Митрошей выезжайте, на молоковозе. А я по телефону договорюсь, чтоб вам прямо с платформы взять…
12
Митроша постучал в окошко, когда рассвет еще только занимался.
Петр Васильевич вышел из дома, из одной духоты в другую – недолгой и вместе с тем от беззвучия, тягостной неподвижности горячего воздуха как бы нескончаемо растянувшейся ночи. На деревенских дворах еще все усыпленно молчало. Полумрак истаивал над землей неравномерно: открытые места быстро освобождались от него, а там, где были плетни, кусты, заросли бурьяна, низенькие сарайчики, клетушки, еще удерживались его сгустки, делая все, что они окутывали, скрывали, неопределенным, размытым, неузнаваемым. Эти темные и точно бы неуловимо шевелящиеся пятна казались зримыми волнами того сухого, мертвого зноя, что теснил дыхание, покрывал тело липкой влажностью.
– А ты не рано? – спросил Петр Васильевич.
– Да уж проехал молоковоз на ферму. До грейдера дойдем – он как раз и поедет.
Петр Васильевич перекинул через руку свой старый рабочий пиджак, – может, в райцентре они с Митрошей заночуют, так пригодится. Вдвоем они молча зашагали по улице, Петр Васильевич – в легких брезентовых полуботинках, Митроша – скребя сухую землю заскорузлыми сапогами.
Митроша зевал, широко раздирая рот. Не выспался. Вечером, когда Петр Васильевич зашел к нему уговориться о поездке, он сидел в кампании с каким-то своим родичем, крепко хмельной.
Небо на восходе тепло и нежно желтело.
Бортовой грузовик с молочными флягами, гремуче подпрыгивая на сухих кочках, вывернул от фермы на широкий грейдер.
– Садись с шофером, – приказал Петр Васильевич. – А то такой-то из кузова на первом ухабе вылетишь!
Грузовик набрал скорость. Тугой ветер засвистел вокруг Петра Васильевича, ухватил его за волосы, стал их трепать, дергать, будто в намерении вырвать совсем. Полные молока алюминиевые фляги побрякивали, толкаясь друг о друга, иногда грузно подскакивали и грохали о днище все разом – на каком-нибудь крутом ухабе или глубокой выбоине. Серо-лиловая пыль бешено вихрилась за грузовиком. Когда грейдер слегка поворачивал, становилось видно, что сзади дорога до самого горизонта вся застлана непроглядной клубящейся мглой.
Да, совсем не то, что в председательском «Жигуле»! Фляга, на которой сидел Петр Васильевич, ерзала, норовила выскочить из-под него, спиной он то и дело ударялся о железную стенку шоферской кабины, рука, державшаяся за борт, срывалась. Отвык от такой езды, за месяцы своей болезни даже как-то успел позабыть, какие они – для колес, для ездоков – районные сельские дороги. Один только вот этот их молоковоз – и уже пыли на всю степь, за десять километров видно! А что будет на районных дорогах недели через две, когда пойдет из-под комбайнов хлеб, повезут его на тока, с токов – на хлебоприемные пункты, к станции?
Митрошу дорога тоже протрясла до самых потрохов, но на пользу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32