И всегда продолжаешь идти, что характерно. Как ситуация повернется, иногда знал до мелочей, узнавал совершенно незнакомые помещения, идешь вот так, тебе дорогу показывают, а ты знаешь, что за поворотом. Все вот такие «дежа-вю наоборот» сопровождаются этим самым чувством этой самой «правильности». «Правильность» сопровождала его во многих случаях мелкого бытового выбора — он даже пробовал как-то пытаться влиять на события, вызывая это ощущение — но, естественно, без каких-то результатов.
Короче. Хрень эту он выпил, и не сказать, что с каким-то особым трудом. Дыхание задержал, пахла она и впрямь как иприт, ну да водку пью, подумал, и это так же выпью. А она никакого отвращения не вызвала, проскочила как по маслу. Где-то через секунду-две глаза открыл, а башкир со свои драндулетом не испарились, и покупатели с продавцами ходят обычные, с руками и ногами. Вернулся звук. Оказывается, пропадал. А уже был почему-то вполне готов к неожиданностям, даже не страшно стало — и тут такой облом… Чудеса, блин, отменяются. Стало так все безразлично, как никогда до этого не бывало. В сторону башкира даже головы не повернул, уходя — во насколько. Пошел, бросил картошку в багажник, завелся да уехал. И забыл об этом, забыл начисто — вот что интересно…
Посреди в меру захламленного двора стоял тот самый старик-башкир, улыбаясь и вытирая руки о синие китайские штаны, с кричащими «adidasами» по лампасам.
— Здравствуйте…
— Здравствуй, здравствуй — приветливо ответил старик, подойдя и здороваясь с Ахметом за руку. — Исмаил, жди, сейчас.
Не выпуская руки Ахмета, старик потащил его к стоящему на обрубках шпал «Москвичу», обвел его вокруг, расталкивая суетящихся под ногами кур, отпустил и встал, приветливо глядя в глаза. Точно сделал хорошее дело и ждет благодарности. Ахмет снова, как и тогда, тупо тормозил, хлопая ничего не понимающими глазами.
— Озеро видишь ты?
— Какое озеро? — недоуменно покрутил башкой Ахмет, бросил непонимающий взгляд на Магомедыча, снова вернул на старика.
— Где живешь ты. Там озеро есть, ты его часто видишь?
— Где я живу, там три их, озера, и все к городу вплотную подходят. Ты про какое, дед, говоришь?
— Большое. Главное. Его часто видишь?
— Ну, вижу. Не часто, но все-таки.
— Видишь? Ну, хорошо, хорошо. Как оно? Нормально?
— Да вроде — растеряно ответил Ахмет, окончательно сбитый с толку. …Во загрузил старый. Щас еще привет Эртяшу попросит передать — и я соглашусь…
— Нормально? — опять переспросил старик и широко улыбнулся, показав желтые, но, похоже, еще крепкие зубы. — Это хорошо.
Показал жестом — садитесь, мол. Магомедыч с Ахметом присели на скамью у крыльца, дед устроился на краю. Улучив момент, Ахмет мимикой спросил — «ну, и как с ним таким о чем-то говорить?!» Магомедыч только развел руками. Как знаешь, типа. Хотел? Хотел. Ну вот, привели, беседуй. Ахмет почувствовал, что совершенно не контролирует себя — из глубины души подымалась такая злость от этого невменяемого деда, от идиотизма ситуации, и — почему-то — от явственного ощущения опасности, хотя опасности не было, точно не было! Да и не злость это была, а что-то совсем, совсем другое, словно душа нестерпимо чесалась. Из него как будто что-то вырвалось наружу, и, встретив на поверхности злость, надуло ее до неестественных для злости размеров. Ахмет яростно выдохнул сквозь зубы, изо всех сил пытаясь собраться в кучу, о каких-то маскировках своего состояния речи уже не шло — он лишь пытался не соскользнуть в открывшуюся внутри него бездну истерики. Рукам срочно требовалось вцепиться хоть во что-нибудь, и Ахмет, все еще пытаясь сделать это незаметно, крепко ухватился за скамью — и едва не подпрыгнул, заорав что-то невразумительное — на ощупь скамья была в несколько раз толще, и вдобавок ледяной, обжигающе ледяной. Ахмета протрясло до мокрых от страха подошв, из глубин пищевода поднялся сдобренный коньяком шашлык, но он как-то задавил его обратно, сделал то, что могло считаться нормальным выражением лица и повернулся к дедку. …Надо сказать. Ему. Зачем я пришел… Во рту словно забил источник. Глотая непрерывно выделяющуюся слюну, Ахмет кое-как, коверкая слова, вытолкнул свою просьбу, тут же отвернулся и замер — не в ожидании ответа, а радуясь передышке. То, что уже не надо ничего делать, ловить носящиеся по голове обрывки слов, собирать их в трепещущее стадо и как-то предъявлять собеседнику, немного успокоило его, и он переводил дух, поражаясь, что столько событий уместилось всего в двух секундах перед несколькими короткими фразами. Немного отдышавшись, он снова повернул голову вправо, желая увидеть реакцию дедка, а то пауза что-то затягивалась. На скамье никого не было. Встряхнувшись, повернулся к Магомедычу — и этого тоже не было! …Это что, блядь, за шуточки?!.. Тут скрипнула калитка, и недовольный голос Магомедыча спросил, долго ли он еще будет тут рассиживаться. …Че?! Какой на хуй рассиживаться? И где этот девался? И че ващще тут за хуйня?!.. — хотел, но так и не спросил Ахмет. — …Не. Че-то тут не так. Ладно, пока свалим отсюда, и потихоньку разберемся… Вставая, боязливо оперся ладонью о скамью — нет, ничего, обычная рассохшаяся сто лет назад сосна, вытертая стариковской задницей до лаковой гладкости. Признаться, что не помнит себя, он отчего-то не мог, и вяло шлепал по ухабистой деревенской улице, едва поспевая за Магомедычем. Заметив, что на улице гораздо темнее, чем должно быть, Ахмет не особо удивился, равнодушно присовокупив и эту непонятку к вороху уже имеющихся. Обратный путь показался короче. Может, он и был короче.
В темном дворе Магомедычева особнячка поочередно вспыхивали три огонька. Завидев приближающихся хозяев, два из них рассыпались мелкими искрами, третий остался неподвижен. …Кирюха. А эти двое — Магомедычевы помогальники… — все еще равнодушно отметил Ахмет. — …Кажется, мир с ума не сошел. Все потихоньку встает по местам…
— Че так долго-то? Мы тут с парнями уже два раза чай попили. — сыто, для порядка, заворчал довольный Кирюха. — Эй, Ахмет! Ты че смурной такой? Магомедыч, ты его куда водил? Не за клуб?
Однако Кирюхины смехуечки никто не поддержал, Магомедыч даже глянул строго — и Кирюха осекся, снова став солидным хозяином большого Дома. Парни, курившие с Кирюхой сладкие городские сигареты, вынесли из дому стволы гостей, мешок с гостинцем — сотовым медом, и после короткого прощанья городские вышли на трассу. Кирюха попытался расспросить спутника на предмет его, как оказалось, трехчасовой отлучки, но Ахмет, уже малость оклемавшийся, отделался обещаньями все разложить завтра. Его здорово раздражало все, отвлекающее от новой игрушки — ренген здорово прибавил в разрешении. Ночной осенний лес по сторонам дороги перестал быть черной, угрожающей стеной, оказавшись бесконечно изменчивой мозаикой, где все текло без движения, искрилось без света, и было живым. Это было захватывающе интересно — но и страшно до усеру. Стоило хотя бы ненадолго сосредоточиться на какой-нибудь мелочи, как поле зрения бросалось вперед, и мелочь стремительно разрасталась во все зрительное поле, становясь фоном и обнаруживая сложную структуру, где глаза тотчас отыскивали и приближали следующую мелочь. Вырваться из этой ускоряющейся череды провалов было неимоверно трудно, коридор затягивал, и Ахмет, раз-другой чуть не провалившись хрен знает куда, раскорячивался как кот в мусоропроводе при малейшей попытке плоскости стать воронкой. Угасло это замечательное состояние возле поворота на атомку, сразу, как ножом отрезало. Ахмет обнаружил себя беседующим с Кирюхой о делах его Дома. Прислушался — ептыть, пока я глюки ловлю, я же и иду себе спокойно, с Жириком базарю, во подача! Осторожно попытался совпасть с собой, базарящим. Получилось, как тут и был. Даже весь базар помнится — Жирик патроны в долг просит…
— Не, у меня их и так немного, не могу.
— Тогда поможешь мне прессануть тут одних? У них есть, они катерную стоянку когда бомбили, набрали по-любому. Я знаю, там было. Обоим хватит.
— Расклад поясни, подумаю. А че ты добром не хочешь? Если у них машины под них нет, то зачем они им? Продадут, может?
— Да базарил я недавно с ихним одним, предлогу забрасывал. Тот доложился, опять встречаю — бреет. Хозяин у них знаешь кто? Автайкин, режик с двадцать второй зоны, понял, нет? И кто у него домашние, знаешь?
— Говори, че тянешь.
— Жулики его бывшие, да наших еще несколько. Прикинь, семейка — контингент пополам с вэвэшниками, охуеть!
— Кум да отрицалово — близнецы братья. Кто более режиму преданней служит? Кум с отрядным — строят на завтрак. Авторитеты — на ужин. А че давал-то, за ДШКовские?
— Ну, предлагал один к двум, пятеркой. Так, для себя думаю — три попросят, дам.
— У, богатый какой. Не, Ж… Кирюха, зря ты так. Я бы за полтора еще подумал. Машин по Тридцатке мало, а патрона много, некоторые нахапали. Им куда его деть? На хуй он нужен, лежать?
— Не, ты простой такой. Это тебе хорошо, у тебя его хватит ствол расстрелять, а мне? Одна лента, и та твоя. Наехал кто — все, один сеанс, и тю-тю. Все равно надо искать, где брать. Ты же за патрон чем другим не возьмешь?
— Неа, патроном брал, патроном и отдавай.
— Ну вот.
Немного прошли молча. Обогнули мокрым лесом садовый кооператив, не желая получить из-за забора дроби в морду. Жирик снова завел базар про то, что неплохо было бы взять Автайкинский Дом. Типа, взять их будет не так сложно, у них там пьянка постоянно, и хули псы да жулики против нас, реально воевавших мужиков — Жирик ничем не гнушался, приплел и Ахмета чуть не к ветеранам…
— Слышь, товарищ начальник. Ты ради пары коробок хочешь цинк пятеры сжечь? Ну не верю я, что там будет больше, чем ты истратишь, не верю. Значит, вопрос в другом. Или колись давай, че ты удумал, или я об этом больше базарить с тобой не буду.
Жирик опять заткнулся и засопел. …Ух ты, мы никак недовольны, что старшего товарища не сумели запаровозить. — насмешливо думал Ахмет, боковым зрением наблюдая за насупленным Кирюхой. — …Однако, как быстро наш младший товарищ вошел в должность, а! Не успел еще Дом как следует собрать, а уже вон че, одного соседа втемную разводим, второго грохнуть собираемся…
— Ахмет. Я тебе скажу, но это моя наколка, ништяк?
— Че, такая жирная? Может, я и сам знаю. — поддразнил Ахмет. — Ладно, ладно, не менжуйся, твоя так твоя, поперек не сунусь. Ежли че на свару возьмем, пилим по Домам. Один Дом — одна часть.
— Ага, щщаз! По людям делим!
— Ушлый? Я только сам пойти могу. На Доме я кого оставлю? Бабу?
— Тогда так. Делим на части: Дом — одна часть, человек — тоже одна.
— На домашнего тогда не целую, а половину. Целая — на хозяина.
— Ну… Лады. Короче, смысл такой — не в патроне дело, правильно ты выкупил. Смысл в том, что под Автайкиным живет один очень интересный пацан, Толик Паневин. Знаешь, может? Нет? Он с чехами все четыре войны отмудохал, а перед пенсией в 59395 служил, у полковника Улановских. Помнишь, на шахту когда ходили?
— Конечно. Хрен забудешь, чуть сам себя не взорвал тогда.
— Вот. Че это за часть, знаешь? Арсенал атомный, понял? Он там рядом, через сопочку от шахты, километров пять, не больше.
— Да это каждая собака знает. Только это, мне Максимыч, покойник, че-то насчет заразы говорил. Вроде как смену, которая внизу на БД сидела, амеры чем-то бактериологическим траванули. Или химическим. А ты туда лезть собрался?
— Я там был уже. Нет там следов, что бациллами работали. А химия, может, если и была, то выветрилась. Наверно.
— Эт ты когда успел?
— Еще Конь посылал. ЗУхи-то откуда, понял, нет? Я старшим, и еще четыре пацана. Они трупы уже, их еще по зиме грохнули. Так что кроме меня уже не знает никто. Первого начштаба Конь сам привалил, Фому ты взорвал, Конь тоже, да все уже двухсотые, кто в курсе был.
— Так… Ни Мирохе, ни Нигмату пока не до этого… А этот твой че, не слил еще своим?
— Да какие они ему свои. Попкари-гнилухи да жулики, а он — боевой офицер все же. Он на них как на грязь смотрит, ну, в душе. Это ж видно.
— А че ж ты с ним общего языка не поищешь? Позвал бы к себе, у тебя ж Дом.
— Не найдем мы с ним общего языка. — отрезал Жирик. — И добром он не поколется.
— Дак нахера он тебе вообще сдался, раз ты там сам полазил? И вообще, пора уже обозначить, че там такое лежит, что тебе так неймется. Хотя погоди, давай догадаться попробую. Капониры? Боезапас там остался?
— Почти угадал. Автоматические пулеметы в потернах. Они за панелями такими стоят, как бы вентиляционными, а когда проникновение — потерны глушатся, и эти дуры начинают садить на каждое движение. Мы тогда один, в самом начале который, с турели сдернули — а короб боепитания выковырнуть не смогли, сталь толстая. Ленту пробовали вытаскивать, сначала вроде идет, а потом там че-то раком встает, и ни туда, ни сюда. Да и не поковыряться там было больше минут пяти, край — десяти, клеть недалеко от этого места, а в клети тогда двухсотые метровым слоем лежали, из них по коридору шагов на десять натекло.
— А-а, понятно. Кирюх, а как его снаряжали тогда? Изнутри откуда-то?
— Там бронеплита казематик этот прикрывает, и не подлезть. Похоже, изнутри электрозамок.
— Угу. Вот я зачем тебе понадобился. Рвать, значит, надо. И все же, мужик зачем тебе этот?
— Вроде как там есть где еще пошариться. И этот хрен моржовый знает, где там че. Выдергивать его надо сейчас, с первым снегом они и сами уже сходить могут.
— Понятно… Хрен, да? Короче, Кирюх. Скажешь, за чем идем — пойдем, сегодня снег выпал — завтра вышли, не скажешь — ну его, сам рви. Понял? — Ахмет немного перестарался с убедительностью тона, и вышло немного резче задуманного. — Ладно, замнем до окончания этой истории с твоим базаром, уже один поворот остался. Бля, у КПП целая псарня.
— Че, хочешь сказать, что отсюда слышишь, что ли? — недоверчиво, думая о своем, автоматически переспросил Жирик.
Лес расступился, по правую руку открылось засаженное картошкой стрельбище, слева, метрах в трехстах от границы леса, в темноте угадывались первые девятиэтажки города.
Хозяева остановились посреди дороги, оценивая обстановку. Место это было одним из самых обильных по собакам — рядом, в ста метрах — городская свалка, куда псы давно уже никого не пускали, тут же озеро, садовый кооператив и начало городской застройки — все сошлось в этой точке. «В местности-перекрестке иди» — всплыло у Ахмета изречение из книжки о древних китайцах, недавно подобранной в почти целой квартире. Из тьмы, с разных направлений, доносилась возня огромной, голов в пятьдесят, собачьей стаи.
— Точно, псарня целая. Че им, медом тут намазано… — недовольно выдохнул Жирик. — Как ни пойдешь, вечно у КПП отираются…
— Дык гоняй, че ж ты теряешся. — не упустил возможности пригрузить собеседника Ахмет. — Это ж твое, так сказать, стратыгыцкое предполье. Поставь АГС на крыше, и враз отвадишь.
— Шутничок. Батарею минометную… Делать-то че будем?
— Пошли. Спокойно, но быстро. Ты — лево и зад, мой перед и право.
— Ты уверен, не порвут?
— Нет. — неожиданно для себя твердо сказал Ахмет и двинулся вперед. …ой, че это я? А с чего, собственно, я это взял?..
Но уверенность не ослабла, тело откуда-то знало — не, не порвут. Не в этот раз. Страшно ходить промеж утробно рычащих из тьмы кучек расположившейся на ночевку стаи, даже спиной к спине с надежным человеком, даже с такой страшной силой в руках, как автомат Калашникова. Ну, вот, уже дамба. Не порвали. …А Жирик, урыс проклятый, смотри-ка… — насторожился Ахмет. — …Страх аж до физиологического уровня задавить смог, падла, ни одна не дернулась. Я так не могу. Да, в натуре, урысы — вояки, ихнее это. Не ырым, так пошла бы моя боеспособность курить в сторонке. А я его тут поднимаю всеми силами. Не себе ли на голову…
Однако тревожных сигналов не поступало. Всю неделю Ахмет слонялся вместе с Кирюхой по торжкам, улаживая дела организуемого базара. Народ вроде велся, понимая преимущества новой точки, с консерваторами приходилось работать. С молчаливыми противниками этой идеи спокойно беседовали, с активными же иногда приходилось поступать по обычаю нового времени. Раз, снеся голову слишком далеко зашедшей бабе, непотребно оравшей на него посреди староресторанского торжка, Кирюха даже немного подгрузился:
— Не, хуйня это какая-то. Че-то не идет, Ахмет. Может, и впрямь далековато для них?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Короче. Хрень эту он выпил, и не сказать, что с каким-то особым трудом. Дыхание задержал, пахла она и впрямь как иприт, ну да водку пью, подумал, и это так же выпью. А она никакого отвращения не вызвала, проскочила как по маслу. Где-то через секунду-две глаза открыл, а башкир со свои драндулетом не испарились, и покупатели с продавцами ходят обычные, с руками и ногами. Вернулся звук. Оказывается, пропадал. А уже был почему-то вполне готов к неожиданностям, даже не страшно стало — и тут такой облом… Чудеса, блин, отменяются. Стало так все безразлично, как никогда до этого не бывало. В сторону башкира даже головы не повернул, уходя — во насколько. Пошел, бросил картошку в багажник, завелся да уехал. И забыл об этом, забыл начисто — вот что интересно…
Посреди в меру захламленного двора стоял тот самый старик-башкир, улыбаясь и вытирая руки о синие китайские штаны, с кричащими «adidasами» по лампасам.
— Здравствуйте…
— Здравствуй, здравствуй — приветливо ответил старик, подойдя и здороваясь с Ахметом за руку. — Исмаил, жди, сейчас.
Не выпуская руки Ахмета, старик потащил его к стоящему на обрубках шпал «Москвичу», обвел его вокруг, расталкивая суетящихся под ногами кур, отпустил и встал, приветливо глядя в глаза. Точно сделал хорошее дело и ждет благодарности. Ахмет снова, как и тогда, тупо тормозил, хлопая ничего не понимающими глазами.
— Озеро видишь ты?
— Какое озеро? — недоуменно покрутил башкой Ахмет, бросил непонимающий взгляд на Магомедыча, снова вернул на старика.
— Где живешь ты. Там озеро есть, ты его часто видишь?
— Где я живу, там три их, озера, и все к городу вплотную подходят. Ты про какое, дед, говоришь?
— Большое. Главное. Его часто видишь?
— Ну, вижу. Не часто, но все-таки.
— Видишь? Ну, хорошо, хорошо. Как оно? Нормально?
— Да вроде — растеряно ответил Ахмет, окончательно сбитый с толку. …Во загрузил старый. Щас еще привет Эртяшу попросит передать — и я соглашусь…
— Нормально? — опять переспросил старик и широко улыбнулся, показав желтые, но, похоже, еще крепкие зубы. — Это хорошо.
Показал жестом — садитесь, мол. Магомедыч с Ахметом присели на скамью у крыльца, дед устроился на краю. Улучив момент, Ахмет мимикой спросил — «ну, и как с ним таким о чем-то говорить?!» Магомедыч только развел руками. Как знаешь, типа. Хотел? Хотел. Ну вот, привели, беседуй. Ахмет почувствовал, что совершенно не контролирует себя — из глубины души подымалась такая злость от этого невменяемого деда, от идиотизма ситуации, и — почему-то — от явственного ощущения опасности, хотя опасности не было, точно не было! Да и не злость это была, а что-то совсем, совсем другое, словно душа нестерпимо чесалась. Из него как будто что-то вырвалось наружу, и, встретив на поверхности злость, надуло ее до неестественных для злости размеров. Ахмет яростно выдохнул сквозь зубы, изо всех сил пытаясь собраться в кучу, о каких-то маскировках своего состояния речи уже не шло — он лишь пытался не соскользнуть в открывшуюся внутри него бездну истерики. Рукам срочно требовалось вцепиться хоть во что-нибудь, и Ахмет, все еще пытаясь сделать это незаметно, крепко ухватился за скамью — и едва не подпрыгнул, заорав что-то невразумительное — на ощупь скамья была в несколько раз толще, и вдобавок ледяной, обжигающе ледяной. Ахмета протрясло до мокрых от страха подошв, из глубин пищевода поднялся сдобренный коньяком шашлык, но он как-то задавил его обратно, сделал то, что могло считаться нормальным выражением лица и повернулся к дедку. …Надо сказать. Ему. Зачем я пришел… Во рту словно забил источник. Глотая непрерывно выделяющуюся слюну, Ахмет кое-как, коверкая слова, вытолкнул свою просьбу, тут же отвернулся и замер — не в ожидании ответа, а радуясь передышке. То, что уже не надо ничего делать, ловить носящиеся по голове обрывки слов, собирать их в трепещущее стадо и как-то предъявлять собеседнику, немного успокоило его, и он переводил дух, поражаясь, что столько событий уместилось всего в двух секундах перед несколькими короткими фразами. Немного отдышавшись, он снова повернул голову вправо, желая увидеть реакцию дедка, а то пауза что-то затягивалась. На скамье никого не было. Встряхнувшись, повернулся к Магомедычу — и этого тоже не было! …Это что, блядь, за шуточки?!.. Тут скрипнула калитка, и недовольный голос Магомедыча спросил, долго ли он еще будет тут рассиживаться. …Че?! Какой на хуй рассиживаться? И где этот девался? И че ващще тут за хуйня?!.. — хотел, но так и не спросил Ахмет. — …Не. Че-то тут не так. Ладно, пока свалим отсюда, и потихоньку разберемся… Вставая, боязливо оперся ладонью о скамью — нет, ничего, обычная рассохшаяся сто лет назад сосна, вытертая стариковской задницей до лаковой гладкости. Признаться, что не помнит себя, он отчего-то не мог, и вяло шлепал по ухабистой деревенской улице, едва поспевая за Магомедычем. Заметив, что на улице гораздо темнее, чем должно быть, Ахмет не особо удивился, равнодушно присовокупив и эту непонятку к вороху уже имеющихся. Обратный путь показался короче. Может, он и был короче.
В темном дворе Магомедычева особнячка поочередно вспыхивали три огонька. Завидев приближающихся хозяев, два из них рассыпались мелкими искрами, третий остался неподвижен. …Кирюха. А эти двое — Магомедычевы помогальники… — все еще равнодушно отметил Ахмет. — …Кажется, мир с ума не сошел. Все потихоньку встает по местам…
— Че так долго-то? Мы тут с парнями уже два раза чай попили. — сыто, для порядка, заворчал довольный Кирюха. — Эй, Ахмет! Ты че смурной такой? Магомедыч, ты его куда водил? Не за клуб?
Однако Кирюхины смехуечки никто не поддержал, Магомедыч даже глянул строго — и Кирюха осекся, снова став солидным хозяином большого Дома. Парни, курившие с Кирюхой сладкие городские сигареты, вынесли из дому стволы гостей, мешок с гостинцем — сотовым медом, и после короткого прощанья городские вышли на трассу. Кирюха попытался расспросить спутника на предмет его, как оказалось, трехчасовой отлучки, но Ахмет, уже малость оклемавшийся, отделался обещаньями все разложить завтра. Его здорово раздражало все, отвлекающее от новой игрушки — ренген здорово прибавил в разрешении. Ночной осенний лес по сторонам дороги перестал быть черной, угрожающей стеной, оказавшись бесконечно изменчивой мозаикой, где все текло без движения, искрилось без света, и было живым. Это было захватывающе интересно — но и страшно до усеру. Стоило хотя бы ненадолго сосредоточиться на какой-нибудь мелочи, как поле зрения бросалось вперед, и мелочь стремительно разрасталась во все зрительное поле, становясь фоном и обнаруживая сложную структуру, где глаза тотчас отыскивали и приближали следующую мелочь. Вырваться из этой ускоряющейся череды провалов было неимоверно трудно, коридор затягивал, и Ахмет, раз-другой чуть не провалившись хрен знает куда, раскорячивался как кот в мусоропроводе при малейшей попытке плоскости стать воронкой. Угасло это замечательное состояние возле поворота на атомку, сразу, как ножом отрезало. Ахмет обнаружил себя беседующим с Кирюхой о делах его Дома. Прислушался — ептыть, пока я глюки ловлю, я же и иду себе спокойно, с Жириком базарю, во подача! Осторожно попытался совпасть с собой, базарящим. Получилось, как тут и был. Даже весь базар помнится — Жирик патроны в долг просит…
— Не, у меня их и так немного, не могу.
— Тогда поможешь мне прессануть тут одних? У них есть, они катерную стоянку когда бомбили, набрали по-любому. Я знаю, там было. Обоим хватит.
— Расклад поясни, подумаю. А че ты добром не хочешь? Если у них машины под них нет, то зачем они им? Продадут, может?
— Да базарил я недавно с ихним одним, предлогу забрасывал. Тот доложился, опять встречаю — бреет. Хозяин у них знаешь кто? Автайкин, режик с двадцать второй зоны, понял, нет? И кто у него домашние, знаешь?
— Говори, че тянешь.
— Жулики его бывшие, да наших еще несколько. Прикинь, семейка — контингент пополам с вэвэшниками, охуеть!
— Кум да отрицалово — близнецы братья. Кто более режиму преданней служит? Кум с отрядным — строят на завтрак. Авторитеты — на ужин. А че давал-то, за ДШКовские?
— Ну, предлагал один к двум, пятеркой. Так, для себя думаю — три попросят, дам.
— У, богатый какой. Не, Ж… Кирюха, зря ты так. Я бы за полтора еще подумал. Машин по Тридцатке мало, а патрона много, некоторые нахапали. Им куда его деть? На хуй он нужен, лежать?
— Не, ты простой такой. Это тебе хорошо, у тебя его хватит ствол расстрелять, а мне? Одна лента, и та твоя. Наехал кто — все, один сеанс, и тю-тю. Все равно надо искать, где брать. Ты же за патрон чем другим не возьмешь?
— Неа, патроном брал, патроном и отдавай.
— Ну вот.
Немного прошли молча. Обогнули мокрым лесом садовый кооператив, не желая получить из-за забора дроби в морду. Жирик снова завел базар про то, что неплохо было бы взять Автайкинский Дом. Типа, взять их будет не так сложно, у них там пьянка постоянно, и хули псы да жулики против нас, реально воевавших мужиков — Жирик ничем не гнушался, приплел и Ахмета чуть не к ветеранам…
— Слышь, товарищ начальник. Ты ради пары коробок хочешь цинк пятеры сжечь? Ну не верю я, что там будет больше, чем ты истратишь, не верю. Значит, вопрос в другом. Или колись давай, че ты удумал, или я об этом больше базарить с тобой не буду.
Жирик опять заткнулся и засопел. …Ух ты, мы никак недовольны, что старшего товарища не сумели запаровозить. — насмешливо думал Ахмет, боковым зрением наблюдая за насупленным Кирюхой. — …Однако, как быстро наш младший товарищ вошел в должность, а! Не успел еще Дом как следует собрать, а уже вон че, одного соседа втемную разводим, второго грохнуть собираемся…
— Ахмет. Я тебе скажу, но это моя наколка, ништяк?
— Че, такая жирная? Может, я и сам знаю. — поддразнил Ахмет. — Ладно, ладно, не менжуйся, твоя так твоя, поперек не сунусь. Ежли че на свару возьмем, пилим по Домам. Один Дом — одна часть.
— Ага, щщаз! По людям делим!
— Ушлый? Я только сам пойти могу. На Доме я кого оставлю? Бабу?
— Тогда так. Делим на части: Дом — одна часть, человек — тоже одна.
— На домашнего тогда не целую, а половину. Целая — на хозяина.
— Ну… Лады. Короче, смысл такой — не в патроне дело, правильно ты выкупил. Смысл в том, что под Автайкиным живет один очень интересный пацан, Толик Паневин. Знаешь, может? Нет? Он с чехами все четыре войны отмудохал, а перед пенсией в 59395 служил, у полковника Улановских. Помнишь, на шахту когда ходили?
— Конечно. Хрен забудешь, чуть сам себя не взорвал тогда.
— Вот. Че это за часть, знаешь? Арсенал атомный, понял? Он там рядом, через сопочку от шахты, километров пять, не больше.
— Да это каждая собака знает. Только это, мне Максимыч, покойник, че-то насчет заразы говорил. Вроде как смену, которая внизу на БД сидела, амеры чем-то бактериологическим траванули. Или химическим. А ты туда лезть собрался?
— Я там был уже. Нет там следов, что бациллами работали. А химия, может, если и была, то выветрилась. Наверно.
— Эт ты когда успел?
— Еще Конь посылал. ЗУхи-то откуда, понял, нет? Я старшим, и еще четыре пацана. Они трупы уже, их еще по зиме грохнули. Так что кроме меня уже не знает никто. Первого начштаба Конь сам привалил, Фому ты взорвал, Конь тоже, да все уже двухсотые, кто в курсе был.
— Так… Ни Мирохе, ни Нигмату пока не до этого… А этот твой че, не слил еще своим?
— Да какие они ему свои. Попкари-гнилухи да жулики, а он — боевой офицер все же. Он на них как на грязь смотрит, ну, в душе. Это ж видно.
— А че ж ты с ним общего языка не поищешь? Позвал бы к себе, у тебя ж Дом.
— Не найдем мы с ним общего языка. — отрезал Жирик. — И добром он не поколется.
— Дак нахера он тебе вообще сдался, раз ты там сам полазил? И вообще, пора уже обозначить, че там такое лежит, что тебе так неймется. Хотя погоди, давай догадаться попробую. Капониры? Боезапас там остался?
— Почти угадал. Автоматические пулеметы в потернах. Они за панелями такими стоят, как бы вентиляционными, а когда проникновение — потерны глушатся, и эти дуры начинают садить на каждое движение. Мы тогда один, в самом начале который, с турели сдернули — а короб боепитания выковырнуть не смогли, сталь толстая. Ленту пробовали вытаскивать, сначала вроде идет, а потом там че-то раком встает, и ни туда, ни сюда. Да и не поковыряться там было больше минут пяти, край — десяти, клеть недалеко от этого места, а в клети тогда двухсотые метровым слоем лежали, из них по коридору шагов на десять натекло.
— А-а, понятно. Кирюх, а как его снаряжали тогда? Изнутри откуда-то?
— Там бронеплита казематик этот прикрывает, и не подлезть. Похоже, изнутри электрозамок.
— Угу. Вот я зачем тебе понадобился. Рвать, значит, надо. И все же, мужик зачем тебе этот?
— Вроде как там есть где еще пошариться. И этот хрен моржовый знает, где там че. Выдергивать его надо сейчас, с первым снегом они и сами уже сходить могут.
— Понятно… Хрен, да? Короче, Кирюх. Скажешь, за чем идем — пойдем, сегодня снег выпал — завтра вышли, не скажешь — ну его, сам рви. Понял? — Ахмет немного перестарался с убедительностью тона, и вышло немного резче задуманного. — Ладно, замнем до окончания этой истории с твоим базаром, уже один поворот остался. Бля, у КПП целая псарня.
— Че, хочешь сказать, что отсюда слышишь, что ли? — недоверчиво, думая о своем, автоматически переспросил Жирик.
Лес расступился, по правую руку открылось засаженное картошкой стрельбище, слева, метрах в трехстах от границы леса, в темноте угадывались первые девятиэтажки города.
Хозяева остановились посреди дороги, оценивая обстановку. Место это было одним из самых обильных по собакам — рядом, в ста метрах — городская свалка, куда псы давно уже никого не пускали, тут же озеро, садовый кооператив и начало городской застройки — все сошлось в этой точке. «В местности-перекрестке иди» — всплыло у Ахмета изречение из книжки о древних китайцах, недавно подобранной в почти целой квартире. Из тьмы, с разных направлений, доносилась возня огромной, голов в пятьдесят, собачьей стаи.
— Точно, псарня целая. Че им, медом тут намазано… — недовольно выдохнул Жирик. — Как ни пойдешь, вечно у КПП отираются…
— Дык гоняй, че ж ты теряешся. — не упустил возможности пригрузить собеседника Ахмет. — Это ж твое, так сказать, стратыгыцкое предполье. Поставь АГС на крыше, и враз отвадишь.
— Шутничок. Батарею минометную… Делать-то че будем?
— Пошли. Спокойно, но быстро. Ты — лево и зад, мой перед и право.
— Ты уверен, не порвут?
— Нет. — неожиданно для себя твердо сказал Ахмет и двинулся вперед. …ой, че это я? А с чего, собственно, я это взял?..
Но уверенность не ослабла, тело откуда-то знало — не, не порвут. Не в этот раз. Страшно ходить промеж утробно рычащих из тьмы кучек расположившейся на ночевку стаи, даже спиной к спине с надежным человеком, даже с такой страшной силой в руках, как автомат Калашникова. Ну, вот, уже дамба. Не порвали. …А Жирик, урыс проклятый, смотри-ка… — насторожился Ахмет. — …Страх аж до физиологического уровня задавить смог, падла, ни одна не дернулась. Я так не могу. Да, в натуре, урысы — вояки, ихнее это. Не ырым, так пошла бы моя боеспособность курить в сторонке. А я его тут поднимаю всеми силами. Не себе ли на голову…
Однако тревожных сигналов не поступало. Всю неделю Ахмет слонялся вместе с Кирюхой по торжкам, улаживая дела организуемого базара. Народ вроде велся, понимая преимущества новой точки, с консерваторами приходилось работать. С молчаливыми противниками этой идеи спокойно беседовали, с активными же иногда приходилось поступать по обычаю нового времени. Раз, снеся голову слишком далеко зашедшей бабе, непотребно оравшей на него посреди староресторанского торжка, Кирюха даже немного подгрузился:
— Не, хуйня это какая-то. Че-то не идет, Ахмет. Может, и впрямь далековато для них?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38