..
- Вот, уже лучше, - шепотом похвалил его тот, что сидел слева.
- Ты привлекался по делу об убийстве на Павелецком вокзале?
- Да.
- В каком году это было?
- В прошлом.
- Конкретнее, - потребовал тот, что стоял перед ним с камерой.
- В девяносто пятом.
- Значит, уже в позапрошлом, - уточнил тот, что сидел справа. Он тоже
говорил шепотом.
- А, ну да, в позапрошлом, - послушно согласился Никита.
Почему же тебя не посадили?
- Доказательств не было.
- Расскажи, как было дело. Подробно.
- Мы должны были встретить поезд...
- Кто это - мы? Я же сказал: подробно.
Никита рассказывал о совершенном полтора года назад убийстве, проклиная
все на свете, но в первую очередь - себя, свою слабость. Он боялся боли, он
никогда не участвовал в драках, и при помощи силы из него можно было
веревки вить. Тогда, в девяносто пятом, ею много раз допрашивали, но
допросы он вынес легко. Он был неглупым парнем, обладал хорошей памятью и
смекалкой, поэтому в показаниях не путался, твердо стоял на своем, быстро
поняв, что прямых доказательств у следствия нег и менты только ждут от него
ошибки, уцепившись за которую, его будут раскручивать. Он такой возможности
им не дал, и его отпустили с миром, а то убийство так и осталось
нераскрытым. От корешей он наслушался всяких страстей про то, как в милиции
бьют, и понимал, что если его ударят хотя бы два раза, он расколется. Но
его почему-то не били. И это его спасло.
А вот сегодня явились эти трое, заломили руки и стали избивать. Ему было
очень больно и очень страшно. И он рассказал им все.
* * *

Настя очень боялась, что прощальный вечер у Гордеева получится грустным,
но ее опасения, к счастью, не оправдались. Тон задал сам Виктор Алексеевич,
который много шутил, в основном на тему: кот из дому - мыши в пляс.
- Знаю, знаю, - приговаривал он, - рады до смерти, что я наконец от вас
уйду и перестану приставать со своими завышенными требованиями. Вот уж вам
свобода будет с новым-то начальником.
Новый начальник тоже был здесь, шутки Гордеева охотно поддерживал и вообще
показал себя обладателем живою и тонкою юмора. Рюмки не боялся, пил наравне
со всеми, но видимых признаков опьянения не обнаруживал.
Поскольку, кроме жены Гордеева, Надежды Андреевны, Настя была в этой
компании единственной женщиной, она рьяно взялась помогать хозяйке на
кухне. В один из таких моментов, взявшись вымыть тарелки перед подачей
горячего, Настя осталась на кухне одна. Перемыв посуду, она собралась было
уже выйти в комнату, но неожиданно передумала. Навалилась тоска, в горле
встал противный ком, к глазам подступили слезы, и она присела за кухонный
стол, налила себе стакан воды из-под крана и закурила. Да и от шума
захотелось отдохнуть.
- Вы опять прячетесь? - раздался у нее за спиной голос Мельника.
Она обернулась и сделала приветливое лицо Барин стоял рядом с ней, держа в
руках рюмку и бокал.
- Давайте выпьем, Анастасия Павловна, - сказал он, протягивая ей бокал. -
Это мартини. Меня предупредили, что ничего другого вы не пьете
Нить ей не хотелось, тем более с Барином. Но и отказываться неприлично.
Настя взяла бокал и вопросительно посмотрела на начальника.
- За что будем пить?
- За нас с вами.
- То есть?
- За нас с вами, - повторил Мельник с улыбкой. - За то, чтобы у меня,
вашего нового начальника, и у вас, лучшего аналитика Петровки, получилось
плодотворное сотрудничество. Я знаю, что вы пользуетесь заслуженным
авторитетом среди коллег, и от вашего отношения ко мне зависит и отношение
ко мне всех остальных. Поэтому наши с вами деловые отношения должны стать
добрыми и строиться под знаком взаимопонимания. За это я и прошу вас выпить
вместе со мной.
Ну что ж, подумала Настя, по крайней мере откровенно. Он, со свойственным
ему мужским шовинизмом, считает женщину в любом деле самым слабым звеном,
поэтому и видит ее в качестве самой легкой добычи. Переманив в свой стан
сначала ее, потом взявшись за других сотрудников, мягких и не строптивых по
характеру, он постепенно переведет количество в качество, заручившись
поддержкой большинства, после чего и с меньшинством справится.
Она слегка приподняла бокал и выпила мар" и ни, не чокаясь с начальником.
Надо было бы улыбнуться, но нас "роения нет... Барин осушил рюмку одним
"лотком.
- Что ж вы пьете не чокаясь, как за упокой души? - пошутил он.
- Извините, я далека от этих правил, - сдержанно ответила Настя.
Мельник поставил рюмку возле раковины и открыл духовку. Слабый запах
запеченного мяса сразу стал сильным, разлившись по всей кухне.
- По-моему, готово - сказал он. - Позвать Надежду Андреевну, или сами
справимся?
- Я все сделаю.
- Я вам помогу, - с готовностью откликнулся Барин, снимая с крючка
рукавички из толстого сукна. - Женщина с такими руками не должна таскать
горячие тяжелые противни. Я вам, кстати, еще с утра хотел сказать, да все
случая подходящего не было. У вас удивительно красивые руки, Анастасия
Павловна.
Настя с удивлением посмотрела на начальника, потом перевела глаза на свои
руки.
- Вы что, ухаживаете за мной? - спросила она.
- Почему вас это удивляет? Разве другие мужчины за вами не ухаживают?
Настя с неудовольствием подумала, что Барин прибегает к старым дешевым
приемам, а у нее нет практики, она к таким ситуациям не очень-то привычна.
За ней действительно редко ухаживали, да что там редко, почти никогда.
Конечно, мужчины оказывали ей знаки внимания, но это, как правило, бывало
связано с работой, с теми делами, которыми она занималась. Однажды ей
подарили огромную охапку роз, но цветы прислал представитель мафии, чтобы
уговорить ее помочь в раскрытии тяжкого преступления. В другой раз ей
прислали прямо домой букет гладиолусов в большой хрустальной вазе, но это
тоже была мафия, только уже другая, которая, наоборот, хотела заставить ее
отказаться от расследования. Несколько раз ее приглашали в рестораны,
иногда она принимала приглашения, иногда отказывалась, но опятьтаки это
было связано с необходимостью встретиться или поговорить с нужными по
работе людьми. И комплименты Настя чаще всего слышала не от искренних
поклонников (каковых у нее, в сущности, и не было никогда), а от людей
заинтересованных, желающих расположить ее к себе.
- Нет, - сказала она спокойно, но все же не сумев скрыть раздражения, -
мужчины за мной не ухаживают. Вероятно, им известно, что у меня есть муж,
конкурировать с которым им не под силу, поэтому и не пытаются.
- Вот как?
Барин пододвинул себе табурет и уселся рядом с Настей, совсем близко. Так
близко, что коленом касался ее бедра.
- И чем же так опасен ваш супруг? Он чемпион мира по кикбоксингу?
- Владимир Борисович, я не намерена обсуждать с вами своего мужа. Если вам
интересна формальная сторона вопроса, возьмите в отделе кадров мое личное
дело, там все написано.
- А если меня интересует неформальная сторона?
- Неформальную сторону я обсуждаю только с самыми близкими людьми. И
пожалуйста, господин начальник, не надо смотреть на меня так
многозначительно. Я уже давно вышла из того возраста, когда такие взгляды
могут произвести впечатление.
Мельник расхохотался. Смеялся он от души, весело, заразительно.
- Вы очаровательны, Анастасия Павловна! Почему вам всюду мерещится подвох?
Неужели вас кто-то так сильно испугал в этой жизни, что вы готовы в самых
невинных вещах видеть гадость и попытку вам навредить? Будьте проще. И сами
увидите, что вам станет легче жить. Вы даже не замечаете, что своей
хронической подозрительностью обижаете людей, которые не хотят вам ничего
дурного.
Он положил ладонь поверх Настиной руки, лежащей на столе. От такой
фамильярности она оторопела. Ладонь у Мельника была теплой, но Насте, у
которой из-за плохих сосудов руки почти всегда были холодными, она
показалась горячей грелкой.
- Между прочим, вы собирались заняться мясом, - напомнила Настя, резко
вставая и отходя чуть в сторону.
Мельник тоже поднялся и снова взялся за суконные рукавички. Вытащив из
духовки противень, он ловко переложил большой кусок запеченного мяса на
разделочную доску и принялся отрезать одинаковые по размеру и толщине ломти
и раскладывать их на стоящем здесь же блюде. Он стоял спиной к Насте, и она
собралась было уже незаметно выйти из кухни, когда се остановил голос
Барина:
- Анастасия Павловна, я ждал вас сегодня в шесть часов с докладом, но вы
не соизволили прийти, хотя были на месте. Должен ли я расценивать это как
акт демонстрации, или вы просто забыли?
- Я заходила к вам ровно в шесть, но вас не было на месте.
- Я был у генерала и вернулся в десять минут седьмого.
- Но я же не могла знать, что вы с минуты на минуту вернетесь. Дверь в ваш
кабинет была заперта, и я с чистой совестью ушла к себе, подумав, что если
я вам нужна, вы меня сами вызовете.
- Скажите, в вашем отделе принято считать такое оправдание достаточным?
- В нашем отделе никому никогда не приходилось оправдываться перед
начальником по такому поводу, - сухо ответила Настя. - Виктор Алексеевич
хорошо понимал, что сыщик не может спланировать свой день с утра таким
образом, чтобы ровно в шесть явиться с докладом. Работа такая
специфическая. Чтобы явиться ровно шесть, он должен в три часа вообще
закончить работать по раскрытию преступления, сидеть в кабинете и писать
бумажки. Потому что если он в половине пятого найдет свидетеля, за которым
полмесяца гонялся, и сумеет его разговорить, то в четверть шестого ему
придется сказать: извините, гражданин, душевная у нас с вами беседа
получается, но я вынужден отложить ее до завтра, потому что у меня
начальник самодур.
Мельник повернулся к ней, держа в руке нож. На лице его было написано
любопытство, как у энтомолога, разглядывающего невиданное доселе насекомое.
- Вы что, совсем не боитесь начальников?
- Нет. Совсем не боюсь. Я больше десяти лет проработала с Гордеевым и
привыкла к мысли, что хороший начальник - тот, которого уважаешь, а не тот,
которого боишься. И потом, я не боюсь, что меня выгонят.
- Совсем не боитесь? - вздернул брови Мельник. - Уверены в своей
незаменимости?
- Не в этом дело Пока я работала у Гордеева, мысль об уходе вызывала у
меня ужас. И я действительно боялась сделать что-нибудь не так, нарушить
какую-нибудь инструкцию и оказаться уволенной. А теперь мне все равно.
Поймите меня правильно, Владимир Борисович. Я не хочу вас обидеть, но мне
безразлично, у какого начальника работая, если этот начальник не Гордеев.
Поэтому я и вас не боюсь. Не сработаемся - уйду.
- К Заточному? Или в ваших запасниках есть еще какиенибудь генералы?
Вот это уже был удар ниже пояса. Сидел тут, понимаешь ли, глазки строил,
коленками прижимался, про мужа расспрашивал, делал вид, что ничего о Насте
не знает, а сам, оказывается, неплохо подготовился, справочки навел и даже
сплетен подсобрал с миру по нитке.
Настя попыталась собраться с мыслями, чтобы ответить правильно и при этом
не сказать глупую дерзость, но в этот момент из комнаты прибежала жена
Гордеева Надежда Андреевна.
- Господи, я с Мишенькой заболталась, совсем про мясо забыла!
- Ничего, Надежда Андреевна, - весело отозвался Мельник, - мы с Анастасией
Павловной его старательно караулили и момент не упустили.
Он отошел от рабочего стола и сделал картинный жест рукой в сторону
большого прямоугольного блюда, на котором были аккуратно выложены ровные
одинаковые куски мяса.
- Все, дорогая хозяйка, можно подавать.
Надежда Андреевна подхватила блюдо и понесла его в комнату. Настя юркнула
за ней следом, радуясь, что удалось естественным путем свернуть разговор,
который вдруг принял такой неприятный оборот. Последним в комнату вернулся
Барин и сразу включился в разговор с Гордеевым. До Оконца вечера он больше
не заговаривал с Настей и даже не смотрел на нее. И она не знала,
радоваться ей этому обстоятельству или насторожиться.

Глава 2

Никита лежал на диване, отвернувшись к стене и подтянув колени к груди.
Его мучители давно уже ушли, беззлобно щелкнув Никиту на прощание пару раз
кулаками. Все тело болело, было трудно дышать, прикушенный язык все еще
кровоточил, и от этого во рту был неприятный металлический привкус.
Записали его признание на диктофон и на видео - и ушли. Кто они? Зачем
приходили? Зачем им его признание?
Первая мысль была, конечно, о том, что они все-таки из ментовки. Но,
поразмышляв немного, Никита пришел к выводу, что это не так. Если менты в
принципе могут вот так вломиться в квартиру и выколотить из тебя признание,
то почему они сделали это сейчас, а не полтора года назад? Сейчас-то все
это уже потеряло актуальность. Про того мужика, которого он замочил на
Павелецком, уже и забыли все давным-давно. Сегодня даже про убийства всяких
там звезд и крупных политиков дольше двух месяцев не помнят. А уж если это
"шестерка" из мафиозной группировки, так кому он на хрен нужен через
полтора-то года?
Поэтому вторая мысль, пришедшая в голову Никите Мамонтову, показалась ему
куда более правильной. Нужен этот убитый только своим дружкам. Не
понравилось дружкам, что в столице нашей Родины ихнего кореша порешили - и
с комсомольским приветом. Им самим, конечно, милицейские разборки ни к
чему, поэтому тот факт, что дело "повисло", им только на руку, но, однако
же, милицейские дела - это одна песня, а дела личные, внутримафиозные, -
совсем, можно сказать, другой романс. А подайте сюда того наглеца, который
посмел нашего любимого кореша тронуть!
При такой постановке вопроса срок в полтора года не казался чем-то
невероятным. У криминальных структур своя логика, не такая, как у милиции.
Это менты всегда хотят скорей да быстрей, у них начальства выше крыши, а
сбоку еще прокуроры погоняют. А "деловые" - они по-другому взаимные расчеты
ведут. В тот момент, когда его, Никиту Мамонтова, на Павелецкий вокзал
послали, промеж двумя группировками один счет был, на очко больше в пользу
приезжих, и замоченный чужак этот счет сравнял. А теперь, спустя полтора
года, перевес мог вполне оказаться в пользу московских, и их "конкуренты"
могут сделать из Никиты разменную карту.
Он вспомнил того опера с Петровки, который им тогда занимался. Всю душу
прямо вынул своими разговорами, по три часа каждый день мурыжил Никиту, все
расколоть пытался. Как же звали его? Ну, впрочем, неважно. Так вот этот
опер говорил Никите: "Я знаю, что убийство совершил ты. Знаю - и все. А ты
вот о чем подумай. Если я найду доказательства твоей вины, ты получишь
срок. Солидный, но все равно это только срок. Понимаешь? Если ты успеешь
обернуться раньше меня и напишешь явку с повинной, срок будет меньше. Если
начнешь активно помогать следствию и дашь информацию о своих хозяевах, срок
будет еще меньше. А вот если я не найду доказательств против тебя, ты
останешься на свободе. И долго ты на этой свободе не проживешь".
Никита тогда ему не поверил. Его хозяева казались ему сильными,
могущественными и вечными. Они его в обиду не дадут. Тем более он показал
себя таким молодцом, от ментов вывернулся. Однако прошло полтора года, и
все изменилось. Группировка, к которой он принадлежал, оказалась не такой
уж могущественной и жизнеспособной. Внутренние распри ее ослабляли, да и
милиция не дремала, кое-кого сумела зацепить и из общей кучки выдернуть.
Месяца три назад жалкие остатки группы влились в другую структуру, более
крупную и сильную, которая подмяла под себя хозяев Никиты Мамонтова. Но
самому Никите в этой новой структуре места не нашлось. То есть не то чтобы
его выставили без выходного пособия, но ясно дали понять, что не
расстроятся, если он отвалит на все четыре стороны. Он не боевик, не
снайпер, не качок и не драчун, не мастер вождения и вообще никакими
выдающимися талантами не обладает. Его прежние хозяева, мелочь пузатая,
были каждой паре рук рады, особенно если эти руки принадлежат человеку
трусоватому, которому легко приказывать. А у новых хозяев порядки другие.
Тим на каждое место чуть не конкурсный отбор, и такие, как Никита, им не
нужны. Его, конечно, примут, ежели он захочет остаться, потому как на нем
"мокрое" висит и свое право на принадлежность к структуре он этим как бы
заслужил. Но на большее пусть не рассчитывает. Роль жалкого "приживалы" -
вот тот максимум, который ему могут предложить.
Никита изобразил достойный отказ, сказал, что никаких обид и претензий у
него нет, и с облегчением завершил свои отношения с криминальным миром. Он
с детства был слабым и трусливым парнем, но к двадцати пяти годам хотя бы
поумнел. Ему было девятнадцать, когда он дал втянуть себя в криминальные
отношения, потому что не посмел отказаться.
1 2 3 4 5 6 7 8