Мой муж лежал на диване, предаваясь раздумьям.
Если ему не нравится то, что я работаю, почему же он сам ничего не предпринимает?!
Это странное существование длилось больше года – меня все сильнее увлекала работа, в то время как совершенно перестала радовать личная жизнь. Моя работа, поначалу временная, превратилась в самую что ни на есть постоянную. Но моего жалованья, разумеется, не хватало на то, чтобы поддерживать привычный образ жизни, и, когда от наших сбережений ничего не осталось, я вновь пошла наперекор воле Махмуди, решив продать дом.
Во дворе перед домом я поставила табличку: «ПРОДАЕТСЯ НЕПОСРЕДСТВЕННО ВЛАДЕЛЬЦЕМ» – и стала ждать, что будет. В случае удачи мы могли сэкономить на комиссионных агенту по продаже недвижимости.
В течение нескольких недель, по словам Махмуди, десятки супружеских пар останавливались, чтобы осмотреть наш прелестный дом с потрясающим видом на реку, но никто не изъявлял желания его купить. Я подозревала, что либо Махмуди намеренно их отваживал, либо их отпугивал его мрачный, неряшливый вид.
Наконец однажды вечером Махмуди сообщил мне, что дом понравился одной семье и завтра они собираются вернуться для повторного осмотра. Я решила быть в это время дома.
Прибежав домой к назначенному сроку, я увидела, что кругом чудовищный беспорядок. Я придумала для Махмуди какое-то поручение, чтобы отослать его прочь, быстро все прибрала и сама показала дом.
– Нам нравится, – сказал муж, – но как скоро вы могли бы выехать?
– Когда вы хотите вселиться?
– Через две недели.
Это привело меня в некоторое замешательство, но они предложили взять на себя нашу закладную и выплатить нам баланс наличными. После всех расходов мы получали чистыми двадцать тысяч долларов, а деньги нужны были позарез.
– Ладно, – согласилась я.
Когда, вернувшись, Махмуди узнал о сделке, он пришел в ярость.
– Куда мы переберемся за две недели? – негодовал он.
– Нам нужны деньги, – твердо сказала я. – И мы должны их получить.
Мы долго спорили якобы по этому поводу, на самом же деле разряжали друг на друге накопившееся напряжение. Это была неравная борьба, так как у Махмуди почти не было доводов. Он делал слабые попытки восстановить свою власть главы семьи, но мы оба знали, что он король без трона.
– Это по твоей вине мы оказались в таком положении, – упрекала я. – Мы что, должны ждать, пока останемся без штанов? Будем продавать дом.
Я заставила его подписать контракт о продаже.
Следующие две недели дел было невпроворот. Я перетрясала содержимое шкафов, комодов и буфетов, пакуя все нажитое в Алпине, хотя и не знала, куда нам теперь деться. Махмуди мне не помогал.
– Уложи хотя бы свои книги, – возмутилась я.
У него была внушительная библиотека, состоявшая из медицинской литературы и исламской пропаганды. Как-то утром я дала ему несколько картонных ящиков и сказала:
– Чтобы сегодня же книги были упакованы.
Под конец сумасшедшего дня, вернувшись с работы поздно вечером, я увидела, что он сидит в халате, вялый, небритый и неумытый. А книги по-прежнему стоят на полках. Я вышла из себя.
– Сейчас же собирай чемодан! Завтра сядешь в машину и отправишься в Детройт, и, пока не устроишься на работу, не возвращайся. Я сыта по горло. И больше не намерена так жить ни минуты.
– Я не смогу устроиться на работу, – прохныкал он.
– Ты даже не пытался.
– Я не могу работать, пока в больнице мне не дадут разрешения.
– Необязательно быть анестезиологом. Можно заниматься общей практикой.
Ему нечего было возразить, он лишь пытался придумывать слабые отговорки.
– Я уже много лет не занимался общей практикой, – покорно проговорил он. – И не хочу начинать сначала.
Он напомнил мне Резу, который не желал соглашаться на меньшее чем должность президента американской компании.
– Я тоже много чего не хочу, однако делаю, – ответила я, все сильнее распаляясь. – Ты исковеркал мне жизнь. Продолжать жить с тобой подобным образом я отказываюсь. Ты обленился. Спекулируешь на создавшейся ситуации. Сидя здесь, ты никогда не найдешь работу. Для этого надо шевелиться. На блюдечке тебе ее никто не преподнесет. Ты сейчас же начнешь поиски работы, и, пока не устроишься, не думай возвращаться, иначе, – слова сами сорвались у меня с языка, – я с тобой разведусь.
Искренность моего заявления не вызывала сомнений.
Махмуди сделал, как ему было велено. В следующий же вечер он позвонил мне из Детройта. Он получил работу в клинике. И приступит к ней со следующего понедельника, сразу после Пасхи.
Спрашивается, почему я так долго ждала? И почему не настаивала на своем раньше?
В Пасхальное воскресенье 1983 года в доме царила неразбериха. Мы должны были съехать на Страстную пятницу, а с понедельника Махмуди начинал работать в детройтской клинике. В среду мы все еще не знали, куда тронуться. К чувству страха перед будущим примешивалось и чувство удовлетворения. Все-таки мы что-то предпринимали.
Клиент фирмы, где я работала, вице-президент местного банка, узнав о наших трудностях, предложил временное решение. Он только что наложил арест на право выкупа одного из домов и посоветовал нам снять его на условиях помесячной оплаты. Мы подписали договор об аренде в полдень в Страстную пятницу и тут же начали перевозить пожитки.
В выходные Махмуди проявил некоторый энтузиазм, помогая мне устраивать дом. В воскресенье, поцеловав меня на прощанье, он отправился в пятичасовое путешествие на машине в Детройт. Это был первый поцелуй за несколько месяцев, и, к своему удивлению, я ощутила желание. Махмуди не очень-то привлекала монотонная и тяжелая работа в клинике, но я видела, что его моральное состояние улучшилось. То обстоятельство, что он так легко получил работу, подлечило его уязвленное самолюбие. Ему предложили очень хорошую зарплату – она была хоть и скромнее, чем в алпинской больнице, но составляла ни много ни мало почти девяносто тысяч в год.
И началась жизнь, сладостно напоминавшая годы нашего романа. В течение недели каждый из нас занимался своими делами, а выходные мы проводили попеременно то в Алпине, то в Детройте.
Душевное равновесие Махмуди постепенно восстанавливалось.
– Как у нас все чудесно наладилось! – сказал он мне в свой очередной приезд.
Он всегда был счастлив нас видеть. Махтаб, радуясь, что ее папа стал прежним, бросалась к нему на шею, как только он переступал порог.
Так пролетели весна, лето и осень. И хотя Махмуди терпеть не мог Детройт, но связывал свое профессиональное будущее именно с ним, так как пришел к выводу, что в большом городе расовым предрассудкам придается гораздо меньшее значение.
Что касается меня, то я вновь почувствовала себя свободной. На неделе я решала собственные проблемы. А в выходные предавалась любви. Возможно, это был наилучший способ сохранить наш брак. Пожалуй, тогда я была счастлива.
В марте 1984 года раздался телефонный звонок из Тегерана. Мужской голос, говоривший по-английски – с запинками и сильным акцентом, – представился Мохаммедом Али Годжи. И назвался племянником Махмуди. Учитывая семейную тенденцию кровных браков, это могло означать все что угодно. У меня сложилось впечатление, что Махмуди считает своими племянниками сотни иранцев.
«Племянник» поинтересовался нашим с Махтаб здоровьем и вообще рассыпался в любезностях. Я записала его номер телефона и пообещала, что обязательно передам Махмуди его просьбу позвонить.
Я надиктовала это сообщение на автоответчик в Детройте, и Махмуди позвонил мне в тот же вечер. Это был Маммаль, сказал он, четвертый сын его сестры Амех Бозорг. Маммаль всегда отличался щуплостью, а за последние несколько месяцев совсем исхудал. В Тегеране ему поставили диагноз «язва желудка» и сделали операцию, но он продолжал терять вес. В отчаянии он полетел на консультацию в Швейцарию. По мнению швейцарских докторов, в результате небрежно сделанной операции ему надо было перекраивать весь желудок. Он позвонил в Америку своему дяде, чтобы спросить совета – где лучше сделать такую операцию.
– Я ничего ему не сказал. Что ты об этом думаешь?
– Пусть приезжает сюда, – предложила я. – Мы поможем ему найти хорошую больницу.
Махмуди пришел в восторг.
– Но, – усомнился он, – из Ирана трудно вывезти деньги.
– А разве ты не можешь заплатить за операцию? Ведь ты бы поступил именно так, если бы что-нибудь подобное случилось с кем-то из моих родственников.
– Отлично. Решено!
Через несколько дней – после необходимой подготовки – Маммаль вылетел в Америку. Он прибыл в пятницу, в начале апреля. Махмуди собирался встретить его в аэропорту и сразу привезти в Алпину, чтобы он мог провести выходные у нас.
За исключением крикливых революционеров, наводнявших наш дом в Корпус-Кристи, большинство иранцев, которых я встречала, были людьми культурными и вежливыми. Правда, их отличал несколько непросвещенный взгляд на женщин, но, как правило, это выражалось в изящном и весьма лестном ухаживании. Я решила оказать радушный прием племяннику Махмуди. В ожидании его приезда я с удовольствием приготовила иранский ужин.
К сожалению, уже с порога Маммаль внушил мне антипатию. Как и большинство иранцев, он был маленького роста, но, несмотря на это – а может быть, благодаря этому, – держался развязно и нагло. Неухоженные бородка и усы придавали ему неряшливый вид. Его маленькие, глубоко посаженные глазки смотрели сквозь меня, словно меня здесь не было. Весь его вид, казалось, говорил: «Кто ты такая? По сравнению со мной?»
Кроме того, он отрицательно действовал на Махмуди. Первые слова, которые он произнес, были следующими:
– Вы должны приехать к нам в Тегеран. Все хотят увидеть тебя и Махтаб.
Эта мысль привела меня в ужас. В первый вечер дядя с племянником несколько часов кряду оживленно беседовали на фарси. Что было вполне понятно – они делились друг с другом семейными новостями, – но я беспокоилась, как бы Махмуди не воспринял приглашение Маммаля всерьез. Однако при том, что Маммаль прилично говорил по-английски, они общались исключительно на фарси, напрочь лишая меня возможности принять участие в разговоре.
Я поймала себя на том, что считаю часы, оставшиеся до воскресного вечера, когда Махмуди и Маммаль отбудут в Детройт и в доме воцарится покой. Однако в воскресенье днем Махмуди сказал мне:
– Пусть он побудет здесь с тобой, пока я договорюсь об операции.
– Нет, – ответила я. – Он твой племянник. И твой гость.
Махмуди спокойно заметил, что занят в клинике. А Маммаль нуждается в уходе. Ему предписали строжайшую диету. Мне придется на несколько дней отпроситься с работы – до операции.
Его тон не допускал возражений. Уголком сознания я понимала, что Махмуди восстанавливает надо мной свою прежнюю безоговорочную власть. Тем не менее я согласилась, успокаивая себя тем, что это всего на несколько дней.
Я решила постараться от души. Авиакомпания по ошибке отправила багаж Маммаля в другой город – бедный Маммаль! Моя приятельница Анни Куреджан, армянка по национальности и портниха по профессии, помогла мне выбрать для него в магазине несколько смен одежды. Затем подогнала все вещи по его необычайно миниатюрной фигуре.
Маммаль принял одежду, не поблагодарив, сунул ее в шкаф у себя в комнате и продолжал носить все те же вонючие рубашку и джинсы.
Когда чемодан Маммаля наконец нашелся, то оказалось, что он был набит сувенирами. Никакой одежды в нем не было. При том, что он мог задержаться в Америке на несколько месяцев, Маммаль не собирался менять «платье».
– Давай я выстираю твою одежду, – предложила я.
– Нет, – он лишь пожал плечами.
Когда Махмуди приехал домой на следующие выходные, то, похоже – невероятно! – не замечал исходившей от Маммаля вони, пока я ему не пожаловалась.
– Пойди переоденься, а это дай Бетти выстирать, – велел он Маммалю. – И прими душ.
Племянник Махмуди, поморщившись, подчинился. Душ был редким событием в его жизни и воспринимался скорее как тяжелая обязанность, нежели чем способ освежиться.
Маммаль прожил у нас полных две недели, прежде чем я отвезла его в больницу Карсон-Сити на операцию; он был ленивым, капризным и наглым гостем. Я навестила своих и вернулась в Алпину, забыв о Маммале.
Позже Махмуди сказал мне, что Маммаль на меня в обиде – я должна была еще раз отпроситься с работы, пригласить ночную няню для детей и повторить четырехчасовую поездку в Карсон-Сити, чтобы быть при Маммале во время и после операции.
Шли дни, Маммаль уже выздоравливал, но все еще лежал в больнице. Когда его выписали, Махмуди перевез своего еще не окрепшего племянника из Карсон-Сити в Алпину – опять мне на шею.
– Я не хочу брать на себя такую ответственность, – отнекивалась я. – А вдруг с ним что-то случится? Ты врач. Ты за ним и ухаживай.
Махмуди вполуха выслушал мои протесты. И уехал в Детройт, оставив Маммаля на моем попечении.
Я ненавидела себя за то, что опять играю роль покорной жены, но тем не менее выполняла обязанности сестры-сиделки при Маммале, готовя ему пять раз на дню предписанную диетой еду. Моя стряпня нравилась ему примерно так же, как мне нравилось ею заниматься. Однако другого выхода, кроме как дожидаться выздоровления и отъезда Маммаля, все равно не было.
Почему-то Махмуди решил, что Махтаб должна сразу ощутить прилив родственных чувств к Маммалю. Он пытался заставить ее проводить с ним время, однако реакция Махтаб на грязнулю гостя была точно такая же, как и у меня.
– Оставь ее в покое, – посоветовала я. – Махтаб нельзя принудить дружить с кем бы то ни было. Такой уж у нее характер. И ты это знаешь. Не придавай этому чрезмерного значения, и постепенно у них наладятся отношения.
Махмуди меня не слушал. Пару раз он даже шлепнул Махтаб за то, что она шарахнулась от Маммаля.
На неделе, пока Махмуди был в Детройте, он звонил Маммалю каждый вечер. Они говорили на фарси, иногда ужасно подолгу, и вскоре я поняла, что Махмуди использует Маммаля как домашнего шпиона. Например, как-то вечером Маммаль вдруг отнял от уха трубку и подозвал меня к телефону. Мой муж был вне себя от ярости. Почему это я позволила Махтаб смотреть такую-то телепередачу вопреки его запрету?
Наши безмятежные уик-энды отошли в прошлое. Теперь, приезжая в Алпину на субботу-воскресенье, Махмуди был занят исключительно беседами с Маммалем – справлялся о родственниках, как когда-то разглагольствовал об аятолле Хомейни и поносил западные – прежде всего американские – обычаи и нравственные устои.
Что мне было делать? Мой муж, американец на протяжении двадцати пяти лет, на глазах превращался в иранца. Пребывание Маммаля в доме являлось суровым испытанием для моей супружеской любви! Я выходила замуж за Махмуди-американца, Махмуди-иранец был нежеланным незнакомцем. Но что было еще хуже, они с Маммалем теперь постоянно говорили о нашем с Махтаб семейном визите в Тегеран.
Закрывшись в комнате, они вели нескончаемые, оживленные дискуссии на непонятном мне языке. И все равно стоило мне войти, как они понижали голос.
– Когда он уедет? – в отчаянии спросила я Махмуди.
– Не раньше, чем разрешат врачи.
Два события ускорили кризис. Во-первых, банк нашел покупателя на дом, который мы снимали, и нам предстояло его освободить. Почти одновременно моя работа в юридической конторе пошла на убыль. По мнению близких, для меня наступило время перемен.
И Махмуди знал, каких перемен он хочет. Пора возобновить нашу полноценную семейную жизнь.
Я не хотела с ним съезжаться и вовсе не стремилась потерять свою независимость. Но я знала: Маммаль скоро уедет – и надеялась, что нам удастся вернуться к прежнему элегантному и комфортабельному образу жизни. И хотя вслух об этом не упоминалось, альтернативой мог быть только развод. Что явствовало из напора Махмуди. И я согласилась переехать в Детройт. Я думала, надеялась и молилась, что худшее позади. Я постараюсь – изо всех сил постараюсь возродить наш брак.
Все же я приняла одну меру предосторожности. Не будучи уверенной в своем будущем, я опасалась беременности. И за неделю до переезда пошла к врачу, который поставил мне спираль.
До сих пор Махмуди жил в небольшой квартирке, и сейчас мы пустились на поиски дома. Я предполагала, что дом будет куплен. Однако под давлением Махмуди согласилась пока снимать, с тем чтобы за это время найти подходящий участок земли и выстроить на нем дом нашей мечты. События разворачивались с головокружительной быстротой. Махмуди полностью восстановил надо мной свою власть. Прежде чем я успела сообразить, в чем дело, мы сняли дом в Саутфилде и переехали туда – я, Махмуди, Джо, Джон, Махтаб… и Маммаль.
Я записала Махтаб в прекрасную школу, где обучали по методике Монтессори, в окрестностях Бирмингема.
Махмуди купил мне новую машину, и почти ежедневно я возила Маммаля осматривать Детройт или просто по магазинам, где он тратил деньги Махмуди, на которые тот не скупился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Если ему не нравится то, что я работаю, почему же он сам ничего не предпринимает?!
Это странное существование длилось больше года – меня все сильнее увлекала работа, в то время как совершенно перестала радовать личная жизнь. Моя работа, поначалу временная, превратилась в самую что ни на есть постоянную. Но моего жалованья, разумеется, не хватало на то, чтобы поддерживать привычный образ жизни, и, когда от наших сбережений ничего не осталось, я вновь пошла наперекор воле Махмуди, решив продать дом.
Во дворе перед домом я поставила табличку: «ПРОДАЕТСЯ НЕПОСРЕДСТВЕННО ВЛАДЕЛЬЦЕМ» – и стала ждать, что будет. В случае удачи мы могли сэкономить на комиссионных агенту по продаже недвижимости.
В течение нескольких недель, по словам Махмуди, десятки супружеских пар останавливались, чтобы осмотреть наш прелестный дом с потрясающим видом на реку, но никто не изъявлял желания его купить. Я подозревала, что либо Махмуди намеренно их отваживал, либо их отпугивал его мрачный, неряшливый вид.
Наконец однажды вечером Махмуди сообщил мне, что дом понравился одной семье и завтра они собираются вернуться для повторного осмотра. Я решила быть в это время дома.
Прибежав домой к назначенному сроку, я увидела, что кругом чудовищный беспорядок. Я придумала для Махмуди какое-то поручение, чтобы отослать его прочь, быстро все прибрала и сама показала дом.
– Нам нравится, – сказал муж, – но как скоро вы могли бы выехать?
– Когда вы хотите вселиться?
– Через две недели.
Это привело меня в некоторое замешательство, но они предложили взять на себя нашу закладную и выплатить нам баланс наличными. После всех расходов мы получали чистыми двадцать тысяч долларов, а деньги нужны были позарез.
– Ладно, – согласилась я.
Когда, вернувшись, Махмуди узнал о сделке, он пришел в ярость.
– Куда мы переберемся за две недели? – негодовал он.
– Нам нужны деньги, – твердо сказала я. – И мы должны их получить.
Мы долго спорили якобы по этому поводу, на самом же деле разряжали друг на друге накопившееся напряжение. Это была неравная борьба, так как у Махмуди почти не было доводов. Он делал слабые попытки восстановить свою власть главы семьи, но мы оба знали, что он король без трона.
– Это по твоей вине мы оказались в таком положении, – упрекала я. – Мы что, должны ждать, пока останемся без штанов? Будем продавать дом.
Я заставила его подписать контракт о продаже.
Следующие две недели дел было невпроворот. Я перетрясала содержимое шкафов, комодов и буфетов, пакуя все нажитое в Алпине, хотя и не знала, куда нам теперь деться. Махмуди мне не помогал.
– Уложи хотя бы свои книги, – возмутилась я.
У него была внушительная библиотека, состоявшая из медицинской литературы и исламской пропаганды. Как-то утром я дала ему несколько картонных ящиков и сказала:
– Чтобы сегодня же книги были упакованы.
Под конец сумасшедшего дня, вернувшись с работы поздно вечером, я увидела, что он сидит в халате, вялый, небритый и неумытый. А книги по-прежнему стоят на полках. Я вышла из себя.
– Сейчас же собирай чемодан! Завтра сядешь в машину и отправишься в Детройт, и, пока не устроишься на работу, не возвращайся. Я сыта по горло. И больше не намерена так жить ни минуты.
– Я не смогу устроиться на работу, – прохныкал он.
– Ты даже не пытался.
– Я не могу работать, пока в больнице мне не дадут разрешения.
– Необязательно быть анестезиологом. Можно заниматься общей практикой.
Ему нечего было возразить, он лишь пытался придумывать слабые отговорки.
– Я уже много лет не занимался общей практикой, – покорно проговорил он. – И не хочу начинать сначала.
Он напомнил мне Резу, который не желал соглашаться на меньшее чем должность президента американской компании.
– Я тоже много чего не хочу, однако делаю, – ответила я, все сильнее распаляясь. – Ты исковеркал мне жизнь. Продолжать жить с тобой подобным образом я отказываюсь. Ты обленился. Спекулируешь на создавшейся ситуации. Сидя здесь, ты никогда не найдешь работу. Для этого надо шевелиться. На блюдечке тебе ее никто не преподнесет. Ты сейчас же начнешь поиски работы, и, пока не устроишься, не думай возвращаться, иначе, – слова сами сорвались у меня с языка, – я с тобой разведусь.
Искренность моего заявления не вызывала сомнений.
Махмуди сделал, как ему было велено. В следующий же вечер он позвонил мне из Детройта. Он получил работу в клинике. И приступит к ней со следующего понедельника, сразу после Пасхи.
Спрашивается, почему я так долго ждала? И почему не настаивала на своем раньше?
В Пасхальное воскресенье 1983 года в доме царила неразбериха. Мы должны были съехать на Страстную пятницу, а с понедельника Махмуди начинал работать в детройтской клинике. В среду мы все еще не знали, куда тронуться. К чувству страха перед будущим примешивалось и чувство удовлетворения. Все-таки мы что-то предпринимали.
Клиент фирмы, где я работала, вице-президент местного банка, узнав о наших трудностях, предложил временное решение. Он только что наложил арест на право выкупа одного из домов и посоветовал нам снять его на условиях помесячной оплаты. Мы подписали договор об аренде в полдень в Страстную пятницу и тут же начали перевозить пожитки.
В выходные Махмуди проявил некоторый энтузиазм, помогая мне устраивать дом. В воскресенье, поцеловав меня на прощанье, он отправился в пятичасовое путешествие на машине в Детройт. Это был первый поцелуй за несколько месяцев, и, к своему удивлению, я ощутила желание. Махмуди не очень-то привлекала монотонная и тяжелая работа в клинике, но я видела, что его моральное состояние улучшилось. То обстоятельство, что он так легко получил работу, подлечило его уязвленное самолюбие. Ему предложили очень хорошую зарплату – она была хоть и скромнее, чем в алпинской больнице, но составляла ни много ни мало почти девяносто тысяч в год.
И началась жизнь, сладостно напоминавшая годы нашего романа. В течение недели каждый из нас занимался своими делами, а выходные мы проводили попеременно то в Алпине, то в Детройте.
Душевное равновесие Махмуди постепенно восстанавливалось.
– Как у нас все чудесно наладилось! – сказал он мне в свой очередной приезд.
Он всегда был счастлив нас видеть. Махтаб, радуясь, что ее папа стал прежним, бросалась к нему на шею, как только он переступал порог.
Так пролетели весна, лето и осень. И хотя Махмуди терпеть не мог Детройт, но связывал свое профессиональное будущее именно с ним, так как пришел к выводу, что в большом городе расовым предрассудкам придается гораздо меньшее значение.
Что касается меня, то я вновь почувствовала себя свободной. На неделе я решала собственные проблемы. А в выходные предавалась любви. Возможно, это был наилучший способ сохранить наш брак. Пожалуй, тогда я была счастлива.
В марте 1984 года раздался телефонный звонок из Тегерана. Мужской голос, говоривший по-английски – с запинками и сильным акцентом, – представился Мохаммедом Али Годжи. И назвался племянником Махмуди. Учитывая семейную тенденцию кровных браков, это могло означать все что угодно. У меня сложилось впечатление, что Махмуди считает своими племянниками сотни иранцев.
«Племянник» поинтересовался нашим с Махтаб здоровьем и вообще рассыпался в любезностях. Я записала его номер телефона и пообещала, что обязательно передам Махмуди его просьбу позвонить.
Я надиктовала это сообщение на автоответчик в Детройте, и Махмуди позвонил мне в тот же вечер. Это был Маммаль, сказал он, четвертый сын его сестры Амех Бозорг. Маммаль всегда отличался щуплостью, а за последние несколько месяцев совсем исхудал. В Тегеране ему поставили диагноз «язва желудка» и сделали операцию, но он продолжал терять вес. В отчаянии он полетел на консультацию в Швейцарию. По мнению швейцарских докторов, в результате небрежно сделанной операции ему надо было перекраивать весь желудок. Он позвонил в Америку своему дяде, чтобы спросить совета – где лучше сделать такую операцию.
– Я ничего ему не сказал. Что ты об этом думаешь?
– Пусть приезжает сюда, – предложила я. – Мы поможем ему найти хорошую больницу.
Махмуди пришел в восторг.
– Но, – усомнился он, – из Ирана трудно вывезти деньги.
– А разве ты не можешь заплатить за операцию? Ведь ты бы поступил именно так, если бы что-нибудь подобное случилось с кем-то из моих родственников.
– Отлично. Решено!
Через несколько дней – после необходимой подготовки – Маммаль вылетел в Америку. Он прибыл в пятницу, в начале апреля. Махмуди собирался встретить его в аэропорту и сразу привезти в Алпину, чтобы он мог провести выходные у нас.
За исключением крикливых революционеров, наводнявших наш дом в Корпус-Кристи, большинство иранцев, которых я встречала, были людьми культурными и вежливыми. Правда, их отличал несколько непросвещенный взгляд на женщин, но, как правило, это выражалось в изящном и весьма лестном ухаживании. Я решила оказать радушный прием племяннику Махмуди. В ожидании его приезда я с удовольствием приготовила иранский ужин.
К сожалению, уже с порога Маммаль внушил мне антипатию. Как и большинство иранцев, он был маленького роста, но, несмотря на это – а может быть, благодаря этому, – держался развязно и нагло. Неухоженные бородка и усы придавали ему неряшливый вид. Его маленькие, глубоко посаженные глазки смотрели сквозь меня, словно меня здесь не было. Весь его вид, казалось, говорил: «Кто ты такая? По сравнению со мной?»
Кроме того, он отрицательно действовал на Махмуди. Первые слова, которые он произнес, были следующими:
– Вы должны приехать к нам в Тегеран. Все хотят увидеть тебя и Махтаб.
Эта мысль привела меня в ужас. В первый вечер дядя с племянником несколько часов кряду оживленно беседовали на фарси. Что было вполне понятно – они делились друг с другом семейными новостями, – но я беспокоилась, как бы Махмуди не воспринял приглашение Маммаля всерьез. Однако при том, что Маммаль прилично говорил по-английски, они общались исключительно на фарси, напрочь лишая меня возможности принять участие в разговоре.
Я поймала себя на том, что считаю часы, оставшиеся до воскресного вечера, когда Махмуди и Маммаль отбудут в Детройт и в доме воцарится покой. Однако в воскресенье днем Махмуди сказал мне:
– Пусть он побудет здесь с тобой, пока я договорюсь об операции.
– Нет, – ответила я. – Он твой племянник. И твой гость.
Махмуди спокойно заметил, что занят в клинике. А Маммаль нуждается в уходе. Ему предписали строжайшую диету. Мне придется на несколько дней отпроситься с работы – до операции.
Его тон не допускал возражений. Уголком сознания я понимала, что Махмуди восстанавливает надо мной свою прежнюю безоговорочную власть. Тем не менее я согласилась, успокаивая себя тем, что это всего на несколько дней.
Я решила постараться от души. Авиакомпания по ошибке отправила багаж Маммаля в другой город – бедный Маммаль! Моя приятельница Анни Куреджан, армянка по национальности и портниха по профессии, помогла мне выбрать для него в магазине несколько смен одежды. Затем подогнала все вещи по его необычайно миниатюрной фигуре.
Маммаль принял одежду, не поблагодарив, сунул ее в шкаф у себя в комнате и продолжал носить все те же вонючие рубашку и джинсы.
Когда чемодан Маммаля наконец нашелся, то оказалось, что он был набит сувенирами. Никакой одежды в нем не было. При том, что он мог задержаться в Америке на несколько месяцев, Маммаль не собирался менять «платье».
– Давай я выстираю твою одежду, – предложила я.
– Нет, – он лишь пожал плечами.
Когда Махмуди приехал домой на следующие выходные, то, похоже – невероятно! – не замечал исходившей от Маммаля вони, пока я ему не пожаловалась.
– Пойди переоденься, а это дай Бетти выстирать, – велел он Маммалю. – И прими душ.
Племянник Махмуди, поморщившись, подчинился. Душ был редким событием в его жизни и воспринимался скорее как тяжелая обязанность, нежели чем способ освежиться.
Маммаль прожил у нас полных две недели, прежде чем я отвезла его в больницу Карсон-Сити на операцию; он был ленивым, капризным и наглым гостем. Я навестила своих и вернулась в Алпину, забыв о Маммале.
Позже Махмуди сказал мне, что Маммаль на меня в обиде – я должна была еще раз отпроситься с работы, пригласить ночную няню для детей и повторить четырехчасовую поездку в Карсон-Сити, чтобы быть при Маммале во время и после операции.
Шли дни, Маммаль уже выздоравливал, но все еще лежал в больнице. Когда его выписали, Махмуди перевез своего еще не окрепшего племянника из Карсон-Сити в Алпину – опять мне на шею.
– Я не хочу брать на себя такую ответственность, – отнекивалась я. – А вдруг с ним что-то случится? Ты врач. Ты за ним и ухаживай.
Махмуди вполуха выслушал мои протесты. И уехал в Детройт, оставив Маммаля на моем попечении.
Я ненавидела себя за то, что опять играю роль покорной жены, но тем не менее выполняла обязанности сестры-сиделки при Маммале, готовя ему пять раз на дню предписанную диетой еду. Моя стряпня нравилась ему примерно так же, как мне нравилось ею заниматься. Однако другого выхода, кроме как дожидаться выздоровления и отъезда Маммаля, все равно не было.
Почему-то Махмуди решил, что Махтаб должна сразу ощутить прилив родственных чувств к Маммалю. Он пытался заставить ее проводить с ним время, однако реакция Махтаб на грязнулю гостя была точно такая же, как и у меня.
– Оставь ее в покое, – посоветовала я. – Махтаб нельзя принудить дружить с кем бы то ни было. Такой уж у нее характер. И ты это знаешь. Не придавай этому чрезмерного значения, и постепенно у них наладятся отношения.
Махмуди меня не слушал. Пару раз он даже шлепнул Махтаб за то, что она шарахнулась от Маммаля.
На неделе, пока Махмуди был в Детройте, он звонил Маммалю каждый вечер. Они говорили на фарси, иногда ужасно подолгу, и вскоре я поняла, что Махмуди использует Маммаля как домашнего шпиона. Например, как-то вечером Маммаль вдруг отнял от уха трубку и подозвал меня к телефону. Мой муж был вне себя от ярости. Почему это я позволила Махтаб смотреть такую-то телепередачу вопреки его запрету?
Наши безмятежные уик-энды отошли в прошлое. Теперь, приезжая в Алпину на субботу-воскресенье, Махмуди был занят исключительно беседами с Маммалем – справлялся о родственниках, как когда-то разглагольствовал об аятолле Хомейни и поносил западные – прежде всего американские – обычаи и нравственные устои.
Что мне было делать? Мой муж, американец на протяжении двадцати пяти лет, на глазах превращался в иранца. Пребывание Маммаля в доме являлось суровым испытанием для моей супружеской любви! Я выходила замуж за Махмуди-американца, Махмуди-иранец был нежеланным незнакомцем. Но что было еще хуже, они с Маммалем теперь постоянно говорили о нашем с Махтаб семейном визите в Тегеран.
Закрывшись в комнате, они вели нескончаемые, оживленные дискуссии на непонятном мне языке. И все равно стоило мне войти, как они понижали голос.
– Когда он уедет? – в отчаянии спросила я Махмуди.
– Не раньше, чем разрешат врачи.
Два события ускорили кризис. Во-первых, банк нашел покупателя на дом, который мы снимали, и нам предстояло его освободить. Почти одновременно моя работа в юридической конторе пошла на убыль. По мнению близких, для меня наступило время перемен.
И Махмуди знал, каких перемен он хочет. Пора возобновить нашу полноценную семейную жизнь.
Я не хотела с ним съезжаться и вовсе не стремилась потерять свою независимость. Но я знала: Маммаль скоро уедет – и надеялась, что нам удастся вернуться к прежнему элегантному и комфортабельному образу жизни. И хотя вслух об этом не упоминалось, альтернативой мог быть только развод. Что явствовало из напора Махмуди. И я согласилась переехать в Детройт. Я думала, надеялась и молилась, что худшее позади. Я постараюсь – изо всех сил постараюсь возродить наш брак.
Все же я приняла одну меру предосторожности. Не будучи уверенной в своем будущем, я опасалась беременности. И за неделю до переезда пошла к врачу, который поставил мне спираль.
До сих пор Махмуди жил в небольшой квартирке, и сейчас мы пустились на поиски дома. Я предполагала, что дом будет куплен. Однако под давлением Махмуди согласилась пока снимать, с тем чтобы за это время найти подходящий участок земли и выстроить на нем дом нашей мечты. События разворачивались с головокружительной быстротой. Махмуди полностью восстановил надо мной свою власть. Прежде чем я успела сообразить, в чем дело, мы сняли дом в Саутфилде и переехали туда – я, Махмуди, Джо, Джон, Махтаб… и Маммаль.
Я записала Махтаб в прекрасную школу, где обучали по методике Монтессори, в окрестностях Бирмингема.
Махмуди купил мне новую машину, и почти ежедневно я возила Маммаля осматривать Детройт или просто по магазинам, где он тратил деньги Махмуди, на которые тот не скупился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47