Джанет медленно залилась тем прозрачно-алым румянцем во все лицо, включая уши и шею, которым краснеют блондинки.
– Я… Мне… Мне подарила его одна знакомая Милоша. Она удивительная. Она так любит его и… – Но тут Джанет прикусила язык, потому что все-таки не была уверена, что таинственная Руфь действительно знает ее отца.
Но Стив истолковал ее заминку по-другому и с отчаянием, которое вдруг явственно прозвучало в его голосе, спросил:
– И что она тебе сказала?
И перепуганная этим отчаянием, Джанет растерялась совсем. Наверное, надо сказать, что старая женщина не произнесла ничего плохого. Может быть, папе станет от этого легче. И все же что-то в тоне и Руфи, и отца говорило девушке о какой-то тайне, и тайне не светлой и не хорошей. Не зная, как поступить, Джанет все ниже наклоняла голову.
– Не бойся, Джанет, скажи все, чего бы это ни касалось.
– Она… Она сказала, чтобы я любила тебя, потому что ты недополучил, – Джанет опустила глаза и с усилием договорила: – любви. – И тут же помимо воли у нее вырвалось: – Папочка, неужели она и есть мать Милоша, и она тебя простила?!
Несмотря на ситуацию, Стив не мог удержать улыбки.
– Нет, родная, мать Милоша, к сожалению, действительно умерла. А эта женщина… Этой женщине я обязан своим вторым рождением, – попытался как можно мягче сформулировать Стив, не подозревая о том, что слово в слово повторяет Милоша. – Но это из другой жизни, говорить о которой теперь бессмысленно и бесполезно, – добавил он, отсекая возможные дальнейшие расспросы дочери. – Я попрошу тебя только об одном: дай мне это кольцо! – Эти слова неожиданно вырвались у него сами, совершенно помимо его воли. – На время, только сейчас, пока… – Он не договорил и посмотрел на кровать, где мертвенно-плоская, с восковым постаревшим лицом лежала Жаклин.
– О Господи, папа! Конечно! – И она положила кольцо в накрепко сжавшую его большую ладонь.
* * *
А через месяц, когда по склонам Делавер-ривер первой терракотой пожухла трава, Жаклин уже была дома.
Их дом за Домом памяти воинам, купленный Стивеном, отлично знавшим этот район, заочно – во время его пребывания с Жаклин в Лондондерри, был совсем не похож на прежние жилища президента Си-Эм-Ти. Построенный в годы Великой депрессии, он неизменно наводил тоску и на Пат, и позже на Джанет, но его обитателям он, преображенный силой их чувства и стремления к жизни семьей, казался уютным и теплым. Жаклин, даже еле передвигая ноги, умела наполнять его своей тяжеловесной женственностью и такой заботой, что даже Пат вынуждена была признать некоторые достоинства этого плосковато-просторного чудовища. А Джанет было не до оценок: весь сентябрь, который Пат разрешила ей провести в Штатах, она разрывалась между двумя домами, ухаживая за Жаклин и нянчась с болеющим братом. На жену отца девушка теперь смотрела с некоторым мистическим ужасом: от той, прежней Жаклин, которую она видела смеющейся и недвусмысленно телесно-манящей только на фотографиях, не осталось и следа. Теперь большую часть времени Жаклин проводила сидя у камина или у окна, а когда поднималась, то Джанет никак не могла отвести глаз от ее тяжелых обвисших грудей и оставшегося некрасиво выпирающим живота.
«А ведь она на шесть лет моложе мамы! И ради чего все это? – каждый раз с неприязнью удивлялась Джанет. – У нее и так был сын, а у папы нас вообще много… Нет, со мной такого не произойдет никогда! – с максимализмом юности решила Джанет. – Один ребенок, как у мамы, и попозже. Мне вполне хватает Ферга». И перед сном она с суеверным опасением проводила руками по своему юному, натянутому как лук, телу.
Стив давно вернул ей кольцо, и теперь она носила его постоянно, уже не испытывая летних терзаний, которые остыли, словно перелившись в заметно округлившуюся грудь и ножки, ставшие наконец ногами девушки, а не голенастого подростка. Мать смотрела на Джанет с гордостью, Жаклин – с печалью, Стив – с опасением, а все без исключения молодые люди – с неприкрытым восхищением. И Джанет, ликуя от своего расцвета, тайно приготовленного возлюбленному, нарочно носила тонкие широкие платья, под которыми так дерзко и жадно торчали груди, красиво обрисовывались талия и упругие ягодицы.
Однажды Жаклин, как всегда печально поглядев на девушку, попросила ее сесть рядом.
– Ты только пойми меня правильно, – робко начала она. После больницы Жаклин всегда говорила тихо, словно ощущала за собой какую-то вину. – Не искушай судьбу, Джанет. Не играй сейчас нарочно тем, чему еще рано. – Джанет недоумевающе вскинула глаза. – В тебе есть то… Словом, знаешь ли ты, что есть самое сгущеное, самое пряное и конечное выражение женского?
– Нет, – растерянно удивилась Джанет. – Может быть, когда женщина отдается? – Ей было неудобно говорить об этом с Жаклин.
– Нет, – тяжелые глаза Жаклин подернулись блестящей пеленой. – Это ведьмовство. Ты англичанка, тебе это не так близко, но во Франции, в Ирландии… Вот ты носишь кольцо. Стивен рассказал мне о нем. Ничего не спрашивай, – видя порыв девушки, улыбнулась она краешками губ, и Джанет, словно в волшебном зеркале, на мгновение увидела, какой по-земному манящей была когда-то Жаклин. – И оно тоже. Дело в том, что опасно будить эти силы – а именно этим, сама не сознавая, ты сейчас и занимаешься, – опасно, потому что рано, потому что неведомо, потому что оттуда нет возврата… – Джанет внезапно подумала: а не сошла ли с ума эта сидящая перед ней женщина? – И расплата за это жестокая. Сейчас твое тело ведет тебя не туда, ибо просто-напросто пока ищет выхода. Дай ему его, пока оно не закружило тебя слишком. Ведь ты влюблена в Милоша? – Вся кровь отхлынула у Джанет от щек. – Не бойся, об этом никто не знает, даже Стив. А я давно это видела, еще прошлым летом. Так чего же ты ждешь?
– Но, Жаклин, ведь он мой брат!
– Природа разумней нас, – еле слышно прошептала Жаклин. – И потом, это всего лишь побочные условности цивилизации. Еще два века назад это происходило на каждом шагу и не считалось чем-то постыдным. – И снова в лице Жаклин Джанет увидела что-то бездонное, властное, смутное, отчего недоумение, как может отец по-прежнему любить эту женщину, чью плоть так исказили последствия любви, мгновенно исчезло. – Я очень люблю тебя, Джанет, – словно вернувшись откуда-то, продолжила уже другим тоном Жаклин. – Люблю, потому что люблю Пат, люблю Стива и потому что так хотела подарить ему девочку… Так помни, о чем я предупредила тебя. – И она поцеловала волосы Джанет на узком виске.
Ошеломленная девушка вышла из комнаты и весь остаток дня провела на побережье Лейквуда, там, где они, как когда-то в ее детстве, порой и теперь гуляли с отцом.
Весь этот год Джанет жила во все сгущающейся атмосфере нависших над нею тайн, которым она поначалу, как девочка книжная и одинокая, радовалась… Но теперь она чувствовала, что, не разгадав их, эти тайны, она просто не сможет жить дальше, оставаясь самой собой. И пересыпая меж пальцами прохладный искрящийся песок, она отметила, что последнее время куда больше думает обо всех этих загадках, чем о Милоше, который приходит к ней лишь в снах, изматывая и дразня исходящим от него темным зовом. А кольцо Руфи стало холодным и матовым. Что ж, впереди была целая осень. И Джанет захотелось в Англию, в старый дом, своей неизменностью дававший силы и веру в то, что все в конце концов станет на свои места… К бабушке, воплощавшей дух этого дома…
«Сегодня же скажу маме, а завтра улечу», – бесповоротно решила Джанет и, почувствовав облегчение от возможности совершить хоть один поступок самой, подбросила в воздух остатки песка с ладони, и он вспыхнул маленьким фейерверком в последних красноватых лучах солнца.
* * *
Заехав на Боу-Хилл и забрав брата, всегда умилявшего ее своей бурно выражаемой радостью, Джанет отправилась к отцу, твердо уверенная, что это ее последний вечер здесь. По дороге Ферг развлекал ее такой дикой смесью языков – ибо целые дни он проводил в обществе разноязычных женщин, постоянно живших во флигеле Пат и с удовольствием занимавшихся смышленым малышом, – что она на время забыла все свои проблемы. В голубой гостиной, к ее удивлению, она застала обоих родителей.
– Я все-таки лучше поеду на студию, – Стив не прервал разговора даже при ее появлении, хотя и приветливо махнул рукой. – Говорят, оттуда ведутся какие-то передачи.
– Лучше просто позвони. Генри, наверное, сидит в посольстве безвылазно.
Стив кивнул, подбросил вверх Ферга, прижался головой к щеке Джанет и вышел из гостиной своими крупными бесшумными шагами, до сладкой боли напомнив девушке Милоша.
– Я думаю, что мне пора возвращаться. И бабушка ждет… Я хочу вылететь завтра, мама.
– Да-да, конечно. Только подожди до вечера. После восьми я сама завезу тебя в аэропорт, – Пат говорила как-то отвлеченно, словно была погружена во что-то совсем другое.
– А что случилось? – поинтересовалась Джанет, всегда обостренно чувствовавшая любые нюансы в голосах людей, даже не только близких.
– Танки в Москве. Военный переворот. И Стив хочет лететь туда.
– Ух ты! – Вот это была новость! Джанет еще три-четыре года назад не раз в бесконечных фантазиях перед сном представляла себе, как где-нибудь в Версале она, переодевшись юным виконтом-гвардейцем, спасает от разъяренной черни королеву и дофина, а потом… Потом… тайные встречи, безумные речи… – Я тоже полечу с ним!
Пат смерила дочь долгим холодным взглядом, под которым пыл Джанет заметно подостыл.
– И ты говоришь это серьезно?
– Конечно! – Джанет снова загорелась надеждой. – Ведь я буду с папой и…
– Удивительная инфантильность, – вздохнула Пат. – Иди уложи Фергуса и возвращайся домой, а я поговорю с Жаклин и тоже поеду на студию. Завтра я заеду за тобой около шести, так что будь готова.
– А папа?
Но Пат уже поднималась к Жаклин по узкой лестнице, змеей вившейся из центра гостиной.
Вернувшись на Боу-Хилл и быстро сложив вещи, Джанет бродила по пустынному дому матери. Часов до двух еще горел свет во флигеле, но погас и он, и девушка переходила из комнаты в комнату в молочных струях поздней августовской луны.
Здесь, в отличие от ноттингемского дома с его ночными вздохами, шорохами и скрипами, царила абсолютная тишина, завораживающая и одновременно гнетущая.
Джанет стало не по себе. Она спустилась в патио, где лепетал водопад и шептались листья. Прислонившись к стене шероховатого старого кирпича, Джанет, как во сне, представляла себе почти двести лет назад жившую здесь полуузницу-полукокотку, и почему-то ей стало жаль ее до слез. Луна стояла прямо над узким колодцем патио, обнажая каждую трещинку, каждый упавший лист, и Джанет вдруг ощутила, что серебряное кольцо Руфи до боли жжет ей палец.
– Господи, да что же со мной происходит?! – крикнула Джанет в черно-лиловое гулкое небо и бросилась обратно в дом. Ноги привели ее в кабинет Пат, где все же ощущалась более теплая атмосфера, чем в остальном – стильном, удобном, но каком-то неживом – пространстве. Забравшись с ногами в кожаное кресло, в котором поместились бы еще две такие тростинки, как она, Джанет стянула кольцо с пальца и в который раз стала рассматривать его. От кольца так и шел прерывистый жар, передававшийся ее рукам, когда к ним прикасался горячий металл. Словно пробуя, девушка стала прикладывать кольцо то к щекам, то к груди – и кровь, сгущаясь, запела, делая кожу еще прозрачней и тоньше, наливая грудь, взорвавшуюся пламенем вспухших сосков, а когда рука Джанет скользнула меж сжатых коленей, то словно огненный столб начал медленно подниматься в ней, своими жадными языками захватывая и ноги, и бедра. Джанет даже застонала, раскинувшись в кресле, безвольно разжав вспотевшие ладони, – и кольцо выпало из руки, с глухим стуком покатившись по идеально гладкому деревянному полу в пятнах света и тьмы. И наваждение мгновенно отпустило Джанет, оставив лишь слабую боль в сосках.
Полчаса она методично обшаривала каждый квадратик розоватого паркета, изготовленного из тех могучих деревьев Небраски, в которых трудно узнать изменившийся под влиянием климата обыкновенный дикий шиповник, – но кольцо исчезло. В отчаянии Джанет в десятый раз поднимала ковер, передвигала тяжелый стол и исследовала самые сокровенные складки необъятного кресла – все безрезультатно. Оставались еще стоявшие в ряд у южной стены узкие застекленные шкафы, которые Пат купила на каком-то дорогом аукционе и которые напоминали Джанет старинные бокалы для шампанского, еще не широкие и плоские, а порывом стеклодува устремленные вверх. Просунуть руку под их темные животы на толстых львиных лапках не представлялось никакой возможности, и, вздохнув, она принялась по очереди отодвигать их от стены. Потревоженные стеклянные дверцы возмущенно звенели, норовя открыться и ударить Джанет по плечу, но, охваченная отчаянием, поскольку оставался всего лишь один непроверенный шкаф, девушка не замечала падавших на пол книг, старых блокнотов и папок, педантично сохраняемых Пат. Главное – найти кольцо, от которого, как ей теперь казалось, зависел исход ее любви к Милошу. Поиски превращались в работу души, а не тела – и она была вознаграждена: под последним шкафом Джанет нашла его – опять холодное и словно потускневшее.
– У-у-у! – Девушка села посередине вороха бумаг и кое-как выдвинутых шкафов, отдуваясь и пытаясь таким образом убрать упавшие на лицо волосы. Кольцо легло на палец как влитое, и она сразу же почувствовала, как неодолимо хочет спать. Но привычка все оставлять после себя в таком виде, в каком оно существовало до ее появления, ненавязчиво, но прочно воспитанная в ней Селией, взяла верх. То и дело поправляя падавшие на глаза кудри, Джанет пыталась определить, что откуда выпало. Увы, некоторые листки лежали совершенно одиноко, а ветхая лента, перевязывавшая какие-то пожелтевшие и потертые на сгибах конверты, и вовсе лопнула, веером рассыпав свое содержимое по комнате. Кое-как разобравшись с остальным, Джанет принялась за письма, оставив их напоследок как самое легкое – сложить в нужной последовательности по штемпелям и засунуть в тот шкаф, в котором зияло явно предназначенное для них пространство.
Складывая письма по выцветшим датам, Джанет с удовольствием смотрела на чрезвычайно изящный и одновременно экспрессивный почерк, которым были надписаны конверты, адресованные маме откуда-то из Голландии в далеком семьдесят четвертом году.
«Надо же, с кем это мама могла так бурно переписываться, кроме папы, когда у них уже должна была появиться я? – удивилась Джанет, поскольку письма были датированы буквально каждым днем, и почерк явно принадлежал мужчине. – Неужели еще одна тайна? Ну да, сначала папа, а теперь, конечно, и мама. Разумеется, у нее не могло не быть какого-нибудь пылкого поклонника, который обожал ее даже тогда, когда она вышла замуж и собиралась родить младенца. И это очень круто! Жаль, что мама никогда не говорит со мной о таких вещах, надо будет непременно как-нибудь вытянуть из нее всю эту историю. – Джанет продолжала складывать письма, заметив, что к концу декабря почерк несколько изменился, словно стал мягче. – И значит, не так уж и наплевать ей было, раз она не выкинула их, а так аккуратно сложила и хранит до сих пор. – Вот несчастье! – почти вслух пробормотала Джанет, чувствовавшая, что не вынесет еще одной новой тайны, грозившей прибавиться к другим, и так окружившим ее душной стеной. – И ведь видно, что письма читаны не по разу, вон тут какие-то царапины, а тут пятна… как от слез! И тут, и тут… Нет, это невыносимо! – И после долгой борьбы с железным табу воспитанного человека относительно чужих писем Джанет сдалась. – Ведь это было так давно, и теперь никому не может причинить ни зла, ни стыда… А потом, когда я выйду замуж и у меня тоже будут дети, я непременно расскажу маме об этом своем поступке, и мы вместе посмеемся… Я прочту одно, только одно письмо!» – И девушка быстро раскрыла первый попавшийся конверт.
* * *
«16 декабря 74. Вельзен.
По утрам дышать невозможно, потому что воздух тяжел и влажен, как подступы к твоему лону, и я открываю окна настежь, чтобы задохнуться в нем…»
Что за бред! Это, наверное, какая-то цитата! Кровь гулко застучала в мозгу крошечными молоточками, и Джанет, не давая себе ни о чем задуматься, выхватила из письма новые строчки.
«…Ах, милая Рита, милая Рита, она связывала людей, как никто и ничто иное в мирные времена нашего убогого столетия. Тебе трудно поверить, но я сам слышал, как на всю страну, из мощных радиотранзисторов и из портативных «хай-фай», доносилась эта мелодия. На короткий момент наше непоправимо фрагментарное западное сознание сплотилось, по крайней мере хотя бы в умах молодежи. Но ты не сможешь понять это, как понял я, ибо, несмотря на чистоту, твое сознание столь же обрывочно. О, если бы ты вошла в поток!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28