«Вот и отлично, – подумала Джанет. – Несколько дней аскетизма и заботы о ближнем перед свадьбой пойдут только на пользу».
О состоянии Стива она практически каждый час спрашивала у дежурной сестры, и ничего опасного уже не ожидалось. Единственное, что занозой сидело у нее в душе, – и она понимала, что не меньше тревоги доставляет это и отцу, – было отсутствие Жаклин и каких-либо известий от нее. Ближе к полуночи Джанет позвонила в Колумбию, в отель, где проходил съезд дизайнеров. Но, к ее удивлению и снова неизвестно откуда появившейся тревоге, сухой голос ответил, что миссис Шерфорд выехала из отеля еще около двух часов дня.
– Но все самолеты из Колумбии и Венесуэлы давно в Штатах, ночных рейсов нет! – воскликнула Джанет, словно кому-то было до этого дело.
– Почему в Штатах? – так же бестрепетно ответил голос. – Миссис Шерфорд отбыла в Перу, насколько мне известно.
– В Перу? – тупо переспросила Джанет. – Зачем?
– Это мне неизвестно, – отчеканил голос и связь прервалась.
Какое-то время Джанет прислушивалась к своему громко застучавшему сердцу, но по здравом размышлении успокоила себя тем, что от так и не разгаданной ею до конца Жаклин можно на самом деле ожидать всего чего угодно, а за Стива теперь можно не опасаться. Завтра так или иначе все выяснится. И Джанет улеглась на жесткую больничную кровать, очаровавшую ее своей непорочностью, и неожиданно для себя включила телевизор.
Несмотря на принадлежность родителей к самой сердцевине телевизионного процесса, она все же весьма скептически относилась к масс-медиа, удивляясь, как большая часть ее соотечественников умудряется отдавать телевизору столь значительную часть своего, и так ограниченного, свободного времени. И нажимая на кнопку, она каждый раз невольно представляла себе снисходительно улыбавшегося Хаскема, который называл телевизор «интеллектуальным презервативом» и искренне не понимал, как с его помощью можно иметь какую-то связь с жизнью и уж тем более – получать удовольствие.
На экране в бешеном темпе замелькали анонсы, сопровождаемые комментариями ведущих, а потом на мгновение высветилось пульсирующим синевато-малиновым цветом, как все суперновости на третьем канале Нью-Джерси, улыбающееся, но фотографически неподвижное лицо Пат.
– Мама! – отчаянно крикнула Джанет, которой за какую-то тысячную долю секунды, в слепящей вспышке прозрения любящего существа, все стало ясно – еще до того, как ее слух уловил произнесенные чуть более медленно, чем обычно, слова:
– Сегодня в пригороде Лимы Каллао при освобождении от группы террористов самолета рейса Каракас – Лима погибла звезда Кантри-Мьюзик-Телевижн Патриция Фоулбарт. Подробности в нашей программе новостей…
* * *
Джанет не потеряла сознания, не забилась в истерике, даже ни одной слезы не появилось в ее синих, словно застывших в изумлении глазах. Только напряглось и закаменело легкое тело, которое словно покинула жизнь. Так, в мертвом онемении, она досмотрела кадры, которые всегда сопровождают подобные случаи: плачущие спасенные, трупы террористов, машины «скорой помощи». Потом снова появилось лицо Пат, но уже не фотография… Мертвое лицо… Но в нем, несмотря на смерть, было столько красоты, спокойствия и ощущения исполненного долга, что операторы, вопреки телевизионной традиции, показывали его зрителям крупным планом несколько долгих секунд. Джанет остановившимися глазами впилась в это родное и уже такое далекое лицо – и увидела в нем то, чего никак не ожидала увидеть. Она увидела… улыбку.
И тогда девушка почувствовала, что к ее горлу подступает тяжелый душный комок и сейчас она заплачет, взорвется страшными, не облегчающими душу слезами. Как слепая, она вышла из палаты, ощупью, по стенам, прошла бесконечными коридорами и очутилась в том небольшом больничном парке, в котором Фергус провел весь минувший день. Джанет упала на мокрую, уже остывшую траву и уткнулась в нее лицом, задыхаясь от рвущего душу горя.
Через какое-то время она обнаружила, что лежит около ряда густых кустов, с поджатыми к груди и обхваченными руками коленями, а в голове ее стоит изматывающий, непереносимо-тонкий звон, и она совсем не властна над своим распухшим неподвижным лицом. Джанет долго смотрела на нежные, фигурной вырезки, пурпурные даже в ночной полутьме листья и не понимала, и не хотела понимать ничего иного, кроме этого, столь совершенного и вечного проявления жизни.
Но постепенно мертвое лицо Пат с непостижимой светлой улыбкой снова появилось перед ее глазами. Джанет не знала, что теперь делать. Что делать сейчас – в ближайшие минуты, часы, дни? Что делать потом? Она понимала только одно: ее прежняя жизнь, со всеми страданиями и взлетами, кончилась безвозвратно. Она одна. Ее отец, музыкант, давно забытый на старинном кладбище, мать, чье тело бесстыдно освещают теперь вспышки репортеров, Руфь, с которой она едва успела познакомиться, Чарльз… И Милош, навеки потерянный Милош… Джанет заплакала холодными слезами обиды за свое одиночество в этом жестоком мире, который слишком долго обманывал ее своим теплом и всепрощением. «Сирота, – беззвучно твердили ее непослушные губы нелепое резкое слово, – сирота… – И впервые за долгие годы после детства она подняла глаза к бархатному небу, надеясь увидеть в нем карающего и милующего Бога. – За что, Господи!? – шептала она, уже не понимая, о чем спрашивает, до тех пор, пока ее взгляд случайно не привлекли несколько вспыхнувших больничных окон. – Господи! – уже совсем другим тоном всхлипнула она. – Что я говорю!? Папа! Папочка, прости! И бабушка…»
Но мысль о Селии, о том, что придется перенести ей, была уже совсем невыносима. И эта боль за другого заставила ее подняться и взять себя в руки. О, почему рядом с ней нет сейчас Хаскема, который умеет все делать спокойно, разумно и без лишних слов?! А именно слов Джанет боялась больше всего: пустых, формальных, но режущих прямо по живому… Надо было спешить, в первую очередь для того, чтобы страшное известие не дошло до Стива, пока… Она сама не знала, что означает это «пока».
Разумеется, вся клиника была взбудоражена, и сестры шептались, бросая на слепо идущую Джанет быстрые косые взгляды. Патриция Фоулбарт была не только гордостью, но и всеобщей любовью Трентона. Джанет не постучавшись вошла в кабинет дежурного врача и, даже не глядя, кто перед ней, с порога сказала:
– Отец не должен узнать о том, что произошло. Не должен до тех пор, пока хотя бы не появится миссис Шерфорд!
– О, разумеется. Мы сделаем все возможное.
– К сожалению, она там, в Лиме, и будет здесь… Не знаю. О Боже, я ничего не знаю, – и Джанет, совершенно неожиданно для себя, уткнулась в плечо поднявшейся ей навстречу полной женщины-врача. – Что же мне делать!?
Теплая рука легла на ее затылок.
– Джанет, не плачь, дорогая!
Чем-то родным, но давно забытым повеяло на девушку от этих простых слов, и она расплакалась еще сильнее.
– Поезжай домой. Всех журналистов посылай к Симсону, папиному пресс-секретарю, с ним я уже договорилась. Если что – звони ему и сама.
Услышав это, Джанет с удивлением оторвалась от мягкого плеча и сквозь слепящую пелену слез увидела ничуть не изменившуюся улыбку и все те же ямочки на слегка располневшем лице.
– Динни! – ахнула она.
Перед ней, ниже ее едва ли не на голову, стояла Дина Джонс, нянчившая ее в старом доме, куда пятилетняя Джанет, увезенная в Ноттингем, уже не возвратилась.
* * *
Спустя два дня дом на Боу-Хилл был полон так, как, пожалуй, не бывало даже при жизни хозяйки. Представительницы европейских стран и кризисных центров Америки, директора региональных отделений Си-Эм-Ти, ведущие других каналов и практически весь состав кантри-мьюзик – кто-то останавливался прямо в доме и флигеле, кто-то по ближайшим гостиницам, кто-то просто приходил и уходил.
Оба эти дня Джанет слепо повиновалась указаниям доктора Джонс и мистера Симсона, куда-то звоня и с кем-то договариваясь. Ее задача состояла сейчас в том, чтобы уберечь Стива, поскольку Жаклин, вылетевшая в Лиму сразу после сообщения местного радио, должна была возвратиться в Трентон только вместе с гробом. И Джанет по три раза в день заходила к отцу, улыбаясь и болтая о пустяках, а после выбегала в парк и, прижавшись лицом к шершавым старым стволам, плакала вволю – и не только из-за смерти Пат, но и потому, что ей приходилось обманывать верящего ей Стива. Но плакать долго у нее не было ни сил, ни времени, и она снова возвращалась в переполненный, но уже пустой для нее дом, где постоянно требовалось ее присутствие.
Хаскем позвонил на следующее утро после трагедии и предложил свою помощь.
– Селия! – вырвалось у Джанет. – Если сможешь, привези ее сюда. И… и будь с ней, если она откажется приехать. Наша свадьба откладывается.
– Об этом ты могла бы и не говорить, – сухо заметил Хаскем, и Джанет как наяву увидела его дернувшееся плечо и скривившиеся губы.
Селия действительно отказалась приехать. Весь день Джанет промучилась мыслью о том, что надо позвонить в Ноттингем, и всячески оттягивала исполнение этого разговора. А вечером Селия позвонила сама. Голос ее был настолько бесцветен, что Джанет не сразу узнала его.
– Я не приеду, Джанет. Не проси меня ни о чем. Это поездка бессмысленна и выше моих сил. Я не хочу и не могу видеть мою девочку в гробу. Пусть она останется для меня такой, той… – Наступила долгая пауза: Селия пыталась справиться с рыданиями, но слезы хлынули из глаз Джанет. – Я прошу только об одном: ради меня и памяти дедушки – отпойте ее.
– О, конечно!
– А потом приезжай ко мне. Одна или с мистером Хаскемом, как хочешь. Вы должны жить здесь – иначе я продам дом…
– Нет, бабушка, нет, только не это! – в ужасе крикнула Джанет, никогда не представлявшая себе жизни без старого дома, охраняемого бронзовым лучником.
– …я продам его, ибо мертвый дом никому не нужен. А я теперь мертва, Джанет.
– Бабушка, я все сделаю, как ты хочешь. Ведь ты нужна мне, ты теперь у меня одна, – всхлипнула Джанет, но, опомнившись, поспешила добавить: – Папа в больнице с инфарктом, он еще ничего не знает.
– Дай Бог сил ему и тебе, девочка, – прошелестел в трубку безжизненный старческий голос, и разговор закончился.
Самолет из Лимы должен был прилететь в четыре часа пополудни, а вопрос о том, где хоронить Пат, все еще не был решен. Вчера вечером они, самые близкие покойной люди, собрались в ее дубовом кабинете на втором этаже, пытаясь внести в этот вопрос хоть какую-то ясность. Симсон и прилетевшая из Португалии Кейт Урбан настаивали на том, чтобы оставить Пат здесь, где все ее знали и любили и где свершилась ее блистательная карьера. Еще больше потемневший, словно выгоревший изнутри Милош, практически не разговаривавший с момента приезда ни с кем, даже со своей маленькой некрасивой сорокалетней женой, предлагал Кюсснахт, но не приводил в защиту своего предложения никаких доводов – только несколько раз бросил на Джанет темный, полный тоски и надежды на понимание взгляд. Джанет была в растерянности: здесь, в Трентоне, Патриция встретила свою любовь, здесь отдала всю себя помощи людям… Но там на тихом кладбище лежал ее никому не известный возлюбленный, отец ее единственного ребенка, и, возможно, она хотела бы быть рядом с ним в последнем покое…
– Я не знаю, – растерянно твердила Джанет. – Не знаю.
Наступило время, когда скрывать от Стива случившееся стало невозможно.
– Хочешь, я сам пойду к отцу? – Милош впервые с момента своего приезда посмотрел ей прямо в глаза.
– Нет, – как ни велик был соблазн, отказалась Джанет. – Я должна сказать ему сама. Но тебе спасибо. – Она не выдержала отчаянного взгляда Милоша и провела рукой по его высоким скулам, с острой грустью отметив, что это прикосновение уже не вызывает в ней ни малейшего чувства.
– Послушай, – стремясь задержать это мгновение близости, зашептал Милош, – я потому хотел, чтобы в Кюсснахте, что…
– Прости, – рассеянно пробормотала Джанет. – Мы потом поговорим обо всем, да?
Она пришла к отцу рано утром, когда серое молоко рассвета еще только-только начало уступать первым проблескам дня. К ее испугу и удивлению, Стив полусидел на кровати.
– Папочка, – начала она, – папа…
Стив положил ей на колено свою руку, почему-то показавшуюся ей очень легкой.
– Не надо. Я все уже знаю.
– Но откуда? – спросила потрясенная Джанет.
– Ты забыла, что я все-таки директор огромного канала, малышка. – Стив через силу улыбнулся. – А сейчас ты пришла спросить, где ей найти покой, так?
– Да.
Он медленно вынул из-под подушки пачку «Лаки Страйк».
– Папа, тебе же нельзя!
– Если бы я всю жизнь делал только то, что можно, я бы, наверное, уже не сидел сейчас с тобой. – Он жадно затянулся. – Я считаю, что Пат нужно похоронить в Ноттингеме. Она плоть от плоти Англии, она и в программы всегда привносила то сдержанное изящество, которого так не хватает в Америке и которое дается только веками культуры. К тому же человек должен покоиться рядом со своими предками, с родителями… Ты поймешь это позже. Самолет прилетает в четыре?
– Да. Отпевание в пресвитерианской церкви назначено на пять. Господи, папа, неужели ты собираешься?.. – внезапно догадалась Джанет.
– Конечно, – ответил Стив тоном, исключающим какие бы то ни было уговоры. – Все, Джанет, иди.
* * *
Итак, Патрицию Фоулбарт было решено похоронить в Ноттингеме. Симсон связался с Хаскемом, твердо исполнявшим просьбу Джанет и не покидавшим Касл-грин. Джанет и Симсон вылетали в Ноттингем этим же вечером.
После разговора с отцом Джанет уже была уверена, что все выдержит и со всем справится. Сама выбрав журналистов для встречи самолета, она поехала в аэропорт.
Первой по трапу спустилась неузнаваемая в длинном черном платье и наглухо повязанной шали Жаклин. Она подняла на Джанет полные уже не проливавшихся слез глаза и застыла у нее на плече. И Джанет, как старшая, погладила ее вздрагивавшую спину.
Гроб не открывали, и всю длинную дорогу до Трентона Джанет просидела, положив голову на мертвящий холод цинка, но не в силах поверить, что там, внутри, – ее мать. Наконец их черный, украшенный живыми цветами лимузин остановился. Вслед за ним остановился немногочисленный кортеж – на отпевании присутствовали только родные и самые близкие друзья Пат. Люди и предметы виделись Джанет словно в мутной дымке, размыто и бессмысленно, и только выходя из машины и опираясь на поданную кем-то руку, она на секунду заметила, что на нее в упор смотрят неправдоподобно яркие, зеленые, как у кошки, глаза одного из сопровождавших гроб еще в самолете. Джанет передернула плечами, не понимая, почему этот человек еще здесь, и ее снова поглотила серая пелена нереальности происходящего.
Густой сине-золотой свет позднего майского дня лился в открытые высокие окна церкви, чьи устремленные ввысь белые стены напоминали парусный корабль. Пат лежала в нежно-лиловом платье с так и не исчезнувшей улыбкой на губах, и легкий ветер, прилетавший откуда-то сверху, шевелил каштановую прядь над высоким лбом и колебал языки свечей в изголовье, делая улыбку еще явственней. И казалось, что эта улыбка говорит собравшимся, что смерти нет в этом мире… И, увидев ее, Джанет нежно и горько улыбнулась в ответ – всем своим залитым слезами лицом. Нет, человеческий путь не заканчивается пулей в висок… Под суровые звуки протестантских молитв это остро осознал каждый из стоявших здесь: и опирающийся на руку сопровождавшего его врача Стив – тот, кто, как заботливый и опытный садовник, помогал расти гордой и честной душе Пат и видел щедрые плоды; и непохожая сама на себя от слез Жаклин, так необъяснимо трагически связанная с лежавшей здесь женщиной; и даже маленький Фергус, не верящий в смерть вообще, а в смерть красивой доброй Патриции и подавно; и Милош, для которого она когда-то открыла двери в трагический мир плоти, и Кейт Урбан, видевшая, до каких высот в таинственном деле влияния на многомиллионную аудиторию поднялась ее давнишняя робкая ученица… Это осознали все собравшиеся: и те из них, кто работал на Си-Эм-Ти – канале, созданном Стивеном Шерфордом, но одушевленном ею, недосягаемой Патрицией Фоулбарт, и те, кто вместе с ней совершал святое дело помощи женщинам, не сумевшим выйти победительницами в повседневной жизненной борьбе.
И потому в церкви царила торжественная скорбь, которая, следуя великой правде жизни, всегда переходит затем в деятельное добро.
Отпевание закончилось, и все медленно направились к выходу, когда Джанет снова увидела устремленные на нее нездешние зеленые глаза. Она невольно провела рукой по лицу, словно стирая наваждение, но вдруг увидела, что к обладателю кошачьих глаз медленно приближается Стив и, останавливаясь возле него, приветствует его низким наклоном головы. Джанет удивилась: Стив Шерфорд, конечно, всегда славился демократичностью поведения, но сейчас, после отпевания Пат, сам еле передвигающий ноги!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
О состоянии Стива она практически каждый час спрашивала у дежурной сестры, и ничего опасного уже не ожидалось. Единственное, что занозой сидело у нее в душе, – и она понимала, что не меньше тревоги доставляет это и отцу, – было отсутствие Жаклин и каких-либо известий от нее. Ближе к полуночи Джанет позвонила в Колумбию, в отель, где проходил съезд дизайнеров. Но, к ее удивлению и снова неизвестно откуда появившейся тревоге, сухой голос ответил, что миссис Шерфорд выехала из отеля еще около двух часов дня.
– Но все самолеты из Колумбии и Венесуэлы давно в Штатах, ночных рейсов нет! – воскликнула Джанет, словно кому-то было до этого дело.
– Почему в Штатах? – так же бестрепетно ответил голос. – Миссис Шерфорд отбыла в Перу, насколько мне известно.
– В Перу? – тупо переспросила Джанет. – Зачем?
– Это мне неизвестно, – отчеканил голос и связь прервалась.
Какое-то время Джанет прислушивалась к своему громко застучавшему сердцу, но по здравом размышлении успокоила себя тем, что от так и не разгаданной ею до конца Жаклин можно на самом деле ожидать всего чего угодно, а за Стива теперь можно не опасаться. Завтра так или иначе все выяснится. И Джанет улеглась на жесткую больничную кровать, очаровавшую ее своей непорочностью, и неожиданно для себя включила телевизор.
Несмотря на принадлежность родителей к самой сердцевине телевизионного процесса, она все же весьма скептически относилась к масс-медиа, удивляясь, как большая часть ее соотечественников умудряется отдавать телевизору столь значительную часть своего, и так ограниченного, свободного времени. И нажимая на кнопку, она каждый раз невольно представляла себе снисходительно улыбавшегося Хаскема, который называл телевизор «интеллектуальным презервативом» и искренне не понимал, как с его помощью можно иметь какую-то связь с жизнью и уж тем более – получать удовольствие.
На экране в бешеном темпе замелькали анонсы, сопровождаемые комментариями ведущих, а потом на мгновение высветилось пульсирующим синевато-малиновым цветом, как все суперновости на третьем канале Нью-Джерси, улыбающееся, но фотографически неподвижное лицо Пат.
– Мама! – отчаянно крикнула Джанет, которой за какую-то тысячную долю секунды, в слепящей вспышке прозрения любящего существа, все стало ясно – еще до того, как ее слух уловил произнесенные чуть более медленно, чем обычно, слова:
– Сегодня в пригороде Лимы Каллао при освобождении от группы террористов самолета рейса Каракас – Лима погибла звезда Кантри-Мьюзик-Телевижн Патриция Фоулбарт. Подробности в нашей программе новостей…
* * *
Джанет не потеряла сознания, не забилась в истерике, даже ни одной слезы не появилось в ее синих, словно застывших в изумлении глазах. Только напряглось и закаменело легкое тело, которое словно покинула жизнь. Так, в мертвом онемении, она досмотрела кадры, которые всегда сопровождают подобные случаи: плачущие спасенные, трупы террористов, машины «скорой помощи». Потом снова появилось лицо Пат, но уже не фотография… Мертвое лицо… Но в нем, несмотря на смерть, было столько красоты, спокойствия и ощущения исполненного долга, что операторы, вопреки телевизионной традиции, показывали его зрителям крупным планом несколько долгих секунд. Джанет остановившимися глазами впилась в это родное и уже такое далекое лицо – и увидела в нем то, чего никак не ожидала увидеть. Она увидела… улыбку.
И тогда девушка почувствовала, что к ее горлу подступает тяжелый душный комок и сейчас она заплачет, взорвется страшными, не облегчающими душу слезами. Как слепая, она вышла из палаты, ощупью, по стенам, прошла бесконечными коридорами и очутилась в том небольшом больничном парке, в котором Фергус провел весь минувший день. Джанет упала на мокрую, уже остывшую траву и уткнулась в нее лицом, задыхаясь от рвущего душу горя.
Через какое-то время она обнаружила, что лежит около ряда густых кустов, с поджатыми к груди и обхваченными руками коленями, а в голове ее стоит изматывающий, непереносимо-тонкий звон, и она совсем не властна над своим распухшим неподвижным лицом. Джанет долго смотрела на нежные, фигурной вырезки, пурпурные даже в ночной полутьме листья и не понимала, и не хотела понимать ничего иного, кроме этого, столь совершенного и вечного проявления жизни.
Но постепенно мертвое лицо Пат с непостижимой светлой улыбкой снова появилось перед ее глазами. Джанет не знала, что теперь делать. Что делать сейчас – в ближайшие минуты, часы, дни? Что делать потом? Она понимала только одно: ее прежняя жизнь, со всеми страданиями и взлетами, кончилась безвозвратно. Она одна. Ее отец, музыкант, давно забытый на старинном кладбище, мать, чье тело бесстыдно освещают теперь вспышки репортеров, Руфь, с которой она едва успела познакомиться, Чарльз… И Милош, навеки потерянный Милош… Джанет заплакала холодными слезами обиды за свое одиночество в этом жестоком мире, который слишком долго обманывал ее своим теплом и всепрощением. «Сирота, – беззвучно твердили ее непослушные губы нелепое резкое слово, – сирота… – И впервые за долгие годы после детства она подняла глаза к бархатному небу, надеясь увидеть в нем карающего и милующего Бога. – За что, Господи!? – шептала она, уже не понимая, о чем спрашивает, до тех пор, пока ее взгляд случайно не привлекли несколько вспыхнувших больничных окон. – Господи! – уже совсем другим тоном всхлипнула она. – Что я говорю!? Папа! Папочка, прости! И бабушка…»
Но мысль о Селии, о том, что придется перенести ей, была уже совсем невыносима. И эта боль за другого заставила ее подняться и взять себя в руки. О, почему рядом с ней нет сейчас Хаскема, который умеет все делать спокойно, разумно и без лишних слов?! А именно слов Джанет боялась больше всего: пустых, формальных, но режущих прямо по живому… Надо было спешить, в первую очередь для того, чтобы страшное известие не дошло до Стива, пока… Она сама не знала, что означает это «пока».
Разумеется, вся клиника была взбудоражена, и сестры шептались, бросая на слепо идущую Джанет быстрые косые взгляды. Патриция Фоулбарт была не только гордостью, но и всеобщей любовью Трентона. Джанет не постучавшись вошла в кабинет дежурного врача и, даже не глядя, кто перед ней, с порога сказала:
– Отец не должен узнать о том, что произошло. Не должен до тех пор, пока хотя бы не появится миссис Шерфорд!
– О, разумеется. Мы сделаем все возможное.
– К сожалению, она там, в Лиме, и будет здесь… Не знаю. О Боже, я ничего не знаю, – и Джанет, совершенно неожиданно для себя, уткнулась в плечо поднявшейся ей навстречу полной женщины-врача. – Что же мне делать!?
Теплая рука легла на ее затылок.
– Джанет, не плачь, дорогая!
Чем-то родным, но давно забытым повеяло на девушку от этих простых слов, и она расплакалась еще сильнее.
– Поезжай домой. Всех журналистов посылай к Симсону, папиному пресс-секретарю, с ним я уже договорилась. Если что – звони ему и сама.
Услышав это, Джанет с удивлением оторвалась от мягкого плеча и сквозь слепящую пелену слез увидела ничуть не изменившуюся улыбку и все те же ямочки на слегка располневшем лице.
– Динни! – ахнула она.
Перед ней, ниже ее едва ли не на голову, стояла Дина Джонс, нянчившая ее в старом доме, куда пятилетняя Джанет, увезенная в Ноттингем, уже не возвратилась.
* * *
Спустя два дня дом на Боу-Хилл был полон так, как, пожалуй, не бывало даже при жизни хозяйки. Представительницы европейских стран и кризисных центров Америки, директора региональных отделений Си-Эм-Ти, ведущие других каналов и практически весь состав кантри-мьюзик – кто-то останавливался прямо в доме и флигеле, кто-то по ближайшим гостиницам, кто-то просто приходил и уходил.
Оба эти дня Джанет слепо повиновалась указаниям доктора Джонс и мистера Симсона, куда-то звоня и с кем-то договариваясь. Ее задача состояла сейчас в том, чтобы уберечь Стива, поскольку Жаклин, вылетевшая в Лиму сразу после сообщения местного радио, должна была возвратиться в Трентон только вместе с гробом. И Джанет по три раза в день заходила к отцу, улыбаясь и болтая о пустяках, а после выбегала в парк и, прижавшись лицом к шершавым старым стволам, плакала вволю – и не только из-за смерти Пат, но и потому, что ей приходилось обманывать верящего ей Стива. Но плакать долго у нее не было ни сил, ни времени, и она снова возвращалась в переполненный, но уже пустой для нее дом, где постоянно требовалось ее присутствие.
Хаскем позвонил на следующее утро после трагедии и предложил свою помощь.
– Селия! – вырвалось у Джанет. – Если сможешь, привези ее сюда. И… и будь с ней, если она откажется приехать. Наша свадьба откладывается.
– Об этом ты могла бы и не говорить, – сухо заметил Хаскем, и Джанет как наяву увидела его дернувшееся плечо и скривившиеся губы.
Селия действительно отказалась приехать. Весь день Джанет промучилась мыслью о том, что надо позвонить в Ноттингем, и всячески оттягивала исполнение этого разговора. А вечером Селия позвонила сама. Голос ее был настолько бесцветен, что Джанет не сразу узнала его.
– Я не приеду, Джанет. Не проси меня ни о чем. Это поездка бессмысленна и выше моих сил. Я не хочу и не могу видеть мою девочку в гробу. Пусть она останется для меня такой, той… – Наступила долгая пауза: Селия пыталась справиться с рыданиями, но слезы хлынули из глаз Джанет. – Я прошу только об одном: ради меня и памяти дедушки – отпойте ее.
– О, конечно!
– А потом приезжай ко мне. Одна или с мистером Хаскемом, как хочешь. Вы должны жить здесь – иначе я продам дом…
– Нет, бабушка, нет, только не это! – в ужасе крикнула Джанет, никогда не представлявшая себе жизни без старого дома, охраняемого бронзовым лучником.
– …я продам его, ибо мертвый дом никому не нужен. А я теперь мертва, Джанет.
– Бабушка, я все сделаю, как ты хочешь. Ведь ты нужна мне, ты теперь у меня одна, – всхлипнула Джанет, но, опомнившись, поспешила добавить: – Папа в больнице с инфарктом, он еще ничего не знает.
– Дай Бог сил ему и тебе, девочка, – прошелестел в трубку безжизненный старческий голос, и разговор закончился.
Самолет из Лимы должен был прилететь в четыре часа пополудни, а вопрос о том, где хоронить Пат, все еще не был решен. Вчера вечером они, самые близкие покойной люди, собрались в ее дубовом кабинете на втором этаже, пытаясь внести в этот вопрос хоть какую-то ясность. Симсон и прилетевшая из Португалии Кейт Урбан настаивали на том, чтобы оставить Пат здесь, где все ее знали и любили и где свершилась ее блистательная карьера. Еще больше потемневший, словно выгоревший изнутри Милош, практически не разговаривавший с момента приезда ни с кем, даже со своей маленькой некрасивой сорокалетней женой, предлагал Кюсснахт, но не приводил в защиту своего предложения никаких доводов – только несколько раз бросил на Джанет темный, полный тоски и надежды на понимание взгляд. Джанет была в растерянности: здесь, в Трентоне, Патриция встретила свою любовь, здесь отдала всю себя помощи людям… Но там на тихом кладбище лежал ее никому не известный возлюбленный, отец ее единственного ребенка, и, возможно, она хотела бы быть рядом с ним в последнем покое…
– Я не знаю, – растерянно твердила Джанет. – Не знаю.
Наступило время, когда скрывать от Стива случившееся стало невозможно.
– Хочешь, я сам пойду к отцу? – Милош впервые с момента своего приезда посмотрел ей прямо в глаза.
– Нет, – как ни велик был соблазн, отказалась Джанет. – Я должна сказать ему сама. Но тебе спасибо. – Она не выдержала отчаянного взгляда Милоша и провела рукой по его высоким скулам, с острой грустью отметив, что это прикосновение уже не вызывает в ней ни малейшего чувства.
– Послушай, – стремясь задержать это мгновение близости, зашептал Милош, – я потому хотел, чтобы в Кюсснахте, что…
– Прости, – рассеянно пробормотала Джанет. – Мы потом поговорим обо всем, да?
Она пришла к отцу рано утром, когда серое молоко рассвета еще только-только начало уступать первым проблескам дня. К ее испугу и удивлению, Стив полусидел на кровати.
– Папочка, – начала она, – папа…
Стив положил ей на колено свою руку, почему-то показавшуюся ей очень легкой.
– Не надо. Я все уже знаю.
– Но откуда? – спросила потрясенная Джанет.
– Ты забыла, что я все-таки директор огромного канала, малышка. – Стив через силу улыбнулся. – А сейчас ты пришла спросить, где ей найти покой, так?
– Да.
Он медленно вынул из-под подушки пачку «Лаки Страйк».
– Папа, тебе же нельзя!
– Если бы я всю жизнь делал только то, что можно, я бы, наверное, уже не сидел сейчас с тобой. – Он жадно затянулся. – Я считаю, что Пат нужно похоронить в Ноттингеме. Она плоть от плоти Англии, она и в программы всегда привносила то сдержанное изящество, которого так не хватает в Америке и которое дается только веками культуры. К тому же человек должен покоиться рядом со своими предками, с родителями… Ты поймешь это позже. Самолет прилетает в четыре?
– Да. Отпевание в пресвитерианской церкви назначено на пять. Господи, папа, неужели ты собираешься?.. – внезапно догадалась Джанет.
– Конечно, – ответил Стив тоном, исключающим какие бы то ни было уговоры. – Все, Джанет, иди.
* * *
Итак, Патрицию Фоулбарт было решено похоронить в Ноттингеме. Симсон связался с Хаскемом, твердо исполнявшим просьбу Джанет и не покидавшим Касл-грин. Джанет и Симсон вылетали в Ноттингем этим же вечером.
После разговора с отцом Джанет уже была уверена, что все выдержит и со всем справится. Сама выбрав журналистов для встречи самолета, она поехала в аэропорт.
Первой по трапу спустилась неузнаваемая в длинном черном платье и наглухо повязанной шали Жаклин. Она подняла на Джанет полные уже не проливавшихся слез глаза и застыла у нее на плече. И Джанет, как старшая, погладила ее вздрагивавшую спину.
Гроб не открывали, и всю длинную дорогу до Трентона Джанет просидела, положив голову на мертвящий холод цинка, но не в силах поверить, что там, внутри, – ее мать. Наконец их черный, украшенный живыми цветами лимузин остановился. Вслед за ним остановился немногочисленный кортеж – на отпевании присутствовали только родные и самые близкие друзья Пат. Люди и предметы виделись Джанет словно в мутной дымке, размыто и бессмысленно, и только выходя из машины и опираясь на поданную кем-то руку, она на секунду заметила, что на нее в упор смотрят неправдоподобно яркие, зеленые, как у кошки, глаза одного из сопровождавших гроб еще в самолете. Джанет передернула плечами, не понимая, почему этот человек еще здесь, и ее снова поглотила серая пелена нереальности происходящего.
Густой сине-золотой свет позднего майского дня лился в открытые высокие окна церкви, чьи устремленные ввысь белые стены напоминали парусный корабль. Пат лежала в нежно-лиловом платье с так и не исчезнувшей улыбкой на губах, и легкий ветер, прилетавший откуда-то сверху, шевелил каштановую прядь над высоким лбом и колебал языки свечей в изголовье, делая улыбку еще явственней. И казалось, что эта улыбка говорит собравшимся, что смерти нет в этом мире… И, увидев ее, Джанет нежно и горько улыбнулась в ответ – всем своим залитым слезами лицом. Нет, человеческий путь не заканчивается пулей в висок… Под суровые звуки протестантских молитв это остро осознал каждый из стоявших здесь: и опирающийся на руку сопровождавшего его врача Стив – тот, кто, как заботливый и опытный садовник, помогал расти гордой и честной душе Пат и видел щедрые плоды; и непохожая сама на себя от слез Жаклин, так необъяснимо трагически связанная с лежавшей здесь женщиной; и даже маленький Фергус, не верящий в смерть вообще, а в смерть красивой доброй Патриции и подавно; и Милош, для которого она когда-то открыла двери в трагический мир плоти, и Кейт Урбан, видевшая, до каких высот в таинственном деле влияния на многомиллионную аудиторию поднялась ее давнишняя робкая ученица… Это осознали все собравшиеся: и те из них, кто работал на Си-Эм-Ти – канале, созданном Стивеном Шерфордом, но одушевленном ею, недосягаемой Патрицией Фоулбарт, и те, кто вместе с ней совершал святое дело помощи женщинам, не сумевшим выйти победительницами в повседневной жизненной борьбе.
И потому в церкви царила торжественная скорбь, которая, следуя великой правде жизни, всегда переходит затем в деятельное добро.
Отпевание закончилось, и все медленно направились к выходу, когда Джанет снова увидела устремленные на нее нездешние зеленые глаза. Она невольно провела рукой по лицу, словно стирая наваждение, но вдруг увидела, что к обладателю кошачьих глаз медленно приближается Стив и, останавливаясь возле него, приветствует его низким наклоном головы. Джанет удивилась: Стив Шерфорд, конечно, всегда славился демократичностью поведения, но сейчас, после отпевания Пат, сам еле передвигающий ноги!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28