Наконец, зажав в дрожащих пальцах камень, она разбила стекло и схватила ключ, разрезав при этом руку. На мгновение она застыла, глядя на капли крови. Неважно. Иной боли она не чувствовала – только боль в глубине груди.
Глотнув воздух, она вставила ключ в замок, толкая глубже часть оставшейся в замочной скважине земли, накопившейся там за много лет. Сейчас надо быть очень осторожной, чтобы не повредить ни замок, ни ключ. Пальцы ее подрагивали, нежно прикасаясь к ключу. Если ключ сломается, это будет означать крушение всех ее надежд вернуть Армана. Слезы все струились и струились по ее щекам, но Хоуп ничего не замечала – она и не знала, что плачет.
Услышав насвистывание, она сначала решила, что это поднимающийся ветер обманывает ее. Но звук раздался снова, такой нежный и сладостный, такой же болезненно знакомый, как и всегда. Она замерла на месте, не в силах пошевелиться. Минуты шли.
– Арман? – хрипло прошептала она, все еще неуверенно. И снова застыла, боясь, что мелодия затихнет. Но этого не случилось. Казалось, она парила на крыльях ветерка, обволакивая Хоуп. Повторяющийся мотив был ей дорог, но вызывал и страх. Что же это – начало или конец? – Арман? Ты здесь? – снова спросила она ветер.
– Да, ma petite cherie. – Голос его был тих, как шепот, и раздался, кажется, внутри ее самой, а не от ветерка, но был наполнен характерной для него смесью иронии и печали. – Боюсь, я вижу тебя намного лучше, чем ты меня.
Она круто повернулась, глаза ее метались из стороны в сторону.
– Где ты? – прошептала она, внезапно испугавшись, что теряет рассудок.
– Я в воздухе, над тобой, рядом с тобой, любовь моя.
– Я нашла ключ! – Хоуп высоко подняла его в воздухе, словно жертвоприношение, которое должно было умилостивить богов. Она бы все на свете отдала, только чтобы Арман был рядом с ней. Все на свете! – Я вложила его в замок, Арман. – Она отчаянно пыталась избавиться от комка в горле. Ей было больно дышать, больно смотреть. Все доставляло такую боль… Словно тысячи ножей исполосовали ее кожу и впились в кости, разрывая ее на части. Она снова утерла слезы рукавом. – Я думала, может, ты вернешься, если я воспользуюсь ключом. Но я опоздала.
– Нет, – голос его донесся до нее подобно порыву теплого ветерка. – Ты не опоздала, любимая. Ты как раз вовремя.
– Что же мне делать? – Слова были произнесены шепотом, они прозвучали как плач ребенка ночью.
– Встань, моя eglantier. Дай мне посмотреть на тебя. Дай увидеть тебя всю, как при нашей первой встрече.
Колени ее дрожали, когда она поднялась, но руки действовали быстро и уверенно, пока она раздевалась и поворачивалась. Ей было все равно, что она не может увидеть его, если только он с ней. Все еще с ней. Он разговаривает с ней. Она не могла утратить последнюю ниточку, связывавшую их. И не утратит.
Теплый ветерок ласкал ее, словно это его руки прикасались к ее груди, дразня, касались живота, согревали ее кожу своим теплом.
– Я люблю тебя, моя Хоуп. Я люблю тебя так, что не могу и выразить. И мне не надо объяснять это тебе, правда? Ты ведь все знаешь, да?
– Да, я это знаю. И ты знаешь, что в тебе вся моя жизнь, – просто ответила она и выпрямилась с достоинством, запечатленным в каждой линии ее обнаженного тела.
– Будь сильной, моя Хоуп. Будь такой сильной, как та сила, что заложена в тебе. Мы снова встретимся. Неважно, как или где, но мы снова будем вместе. Клянусь тебе. И когда мы с тобой встретимся в следующий раз, то оба будем свободны и сможем любить и быть любимыми. Как нам и предназначено.
Сердце Хоуп стучало в груди, и смутный страх от мысли, что она вот-вот потеряет его, переполнял ее. И все же она понимала, что ничего больше не может сделать. Если он не останется с ней, душа ее будет опустошена, и перед ней будет только одинокая жизнь, наполненная невыносимыми воспоминаниями. Но если вдруг он прав…
– А откуда… откуда ты это знаешь?
Он грустно рассмеялся.
– Откуда я знаю, что солнце будет вставать снова и снова? Откуда я знаю, что у тебя будут замечательные дети? Я одинаково уверен и в том, и в другом. Я просто знаю.
Страх ее сменился яростным гневом, который нарастал в ней с невероятной силой и наконец излился, давая выход неимоверному напряжению, которое она испытывала.
– Черт бы тебя побрал, ты просто высокомерный, напыщенный француз! – воскликнула она, страстно желая и нуждаясь в успокоении, которое, она понимала, он не мог принести ей теперь.
– А ты – любящая женщина, готовая отдать все, и с темпераментом, которому позавидуют сами фурии, – прошептал он ей на ухо, и в голосе его проступило бесовское лукавство. – Ты моя лесная роза!
Слезы застлали ей глаза. Высоко подняв руки, она пошарила в воздухе, пытаясь нащупать очертания Армана.
– Не уходи. Пожалуйста, не покидай меня, – молила она хриплым шепотом.
– Шшш, малышка. Дай мне в последний раз ощутить тебя рядом с собой, – сказал он.
Ветер коснулся ее длинных волос, пока она молча стояла, закрыв глаза, чтобы отдалить приближение неизбежного. Внезапно теплый порыв ветра окружил ее со всех сторон, прикасаясь к ней то тут, то там, обвиваясь вокруг ее талии, словно руки возлюбленного. А слезы все катились и катились по ее щекам. Дыхание Хоуп становилось прерывистым и таким неровным, что у нее закружилась голова.
И желание ее возрастало.
Каждый раз, как ветерок притрагивался к ней, он разжигал в ее теле огонь, которым до сих пор лишь Арману удавалось воспламенить ее. Ветерок играл с растрепавшимися прядями ее волос, ласкал ее глаза и губы, нежно поглаживал груди, наполняя их зрелостью любви Армана.
Низкий стон вырвался у нее, и она не знала, почему: то ли от мучительного осознания, что она теряет его, то ли от мучительных прикосновений ласкового ветерка…
– Я люблю тебя, Хоуп. Никогда в этом не сомневайся, – сказал ветер, и в голове ее прозвучал знакомый голос Армана.
Она только могла вздохнуть в ответ. Откинув голову назад, она подняла лицо к небу, и волосы ее развевались как у безумной.
– Неважно, как или когда, но мы будем снова вместе. Клянусь тебе, моя Хоуп, моя Надежда. Господь милостив – мы уже довольно страдали.
Она содрогнулась, теряя равновесие от внезапно наэлектризовавшегося тела, но ветер легко обвился вокруг Хоуп, удерживая ее. Порыв ветра снова коснулся ее губ мимолетной лаской, и она глубоко вдохнула его. Яркая молния с треском разорвала небо зигзагом и пропала, спрятавшись в темной, зловещей туче.
Хоуп осела на землю, откинув назад голову и протянув руки к небу. Низкий, болезненный крик вырвался из ее груди в опустевший воздух. Ей казалось, что невыносимая боль разрывает ей всю душу.
– Не-ет!
Она должна попытаться! Она должна вернуть его! На четвереньках Хоуп подползла к сундучку и быстро повернула ключ, отмыкая замок. В ту же секунду на острове наступила полная тишина. Даже птицы замолчали.
Он исчез.
Следующие три дня слились для Хоуп в одно неясное пятно с туманными очертаниями. Рассеянно посмотрев на себя в зеркало, она удивилась, увидев в нем то же самое лицо – свое лицо.
– Она ходит, она говорит, она почти похожа на человека, – пробормотала Хоуп, обращаясь к самой себе. Это были первые слова, произнесенные ею вслух с того грозового дня. Затем она глуховато рассмеялась, но смех этот закончился рыданием.
Казалось, рассудок покинул Хоуп. Все, что она ни делала каждый день, она делала лишь для того, чтобы дожить до следующего дня. Ей все было все равно. Ничто не имело значения. Ничто и было как раз именно тем словом, которое лучше всего подходило сейчас для описания ее жизни. Она не чувствовала рядом с собой живого присутствия Армана, и для нее жизнь потеряла всякий смысл.
Месяцы, проведенные с ним, казались ей целой прожитой жизнью. Однако все, что осталось у нее от этой любви, – это проржавевший латунный сундучок и его содержимое: дневник, написанный на французском языке, и миниатюра с изображением женщины, до того похожей на Хоуп, что это сходство завораживало. Ах, да. И ключ, ключ из слоновой кости, который она носила на шее, словно талисман, как напоминание о его любви, о его заботе. О самом его существовании. И каждый раз, как Хоуп принималась плакать, громко всхлипывая, она прижимала этот ключ к груди и чувствовала если не полное успокоение, то хотя бы некоторое облегчение. Когда-то Арман держал этот ключ в своих руках…
На четвертый день Хоуп проснулась обозленная. Сев на кровати, она осмотрела себя. Последние три дня она надевала лишь старую футболку и шортики-бикини. Обе эти одежки были далеко не новыми. Волосы ее свалялись, стали жирными, лицо распухло от слез, а под пустыми, ничего не выражающими глазами виднелись темные мешки.
– Черт бы тебя побрал, Арман! – горестно воскликнула она. – Ты покинул меня, бросил! И сейчас ты обрел покой, а у меня не осталось ничего! Ничего! Ты слышишь меня? – закричала она, и ей стало легче. – Черт бы тебя побрал! Если бы ты только был настоящим мужчиной, ты бы уже давно нашел выход из этого тупика!
Она ударила кулаками по матрасу, на котором сидела, и уставилась в потолок. Да как только он посмел оставить ее! А сам, наверное, парит на каком-нибудь проклятом облачке, похожем на подушку, или находится там, где положено находиться душам. О чем только он думал – позволил ей вкусить райское блаженство, но лишь для того, чтобы оставить ее в подобном состоянии!
Затем она начала смеяться. Мало того, что он превратил ее в слезливую идиотку, так она сама ему это позволила! Ну, больше этого не будет, кричал ее рассудок. Не будет! Может быть, она действительно серьезно расстроена, но уж списывать ее со счетов никак нельзя. Да он скорее сгинет в аду, чем она потратит впустую еще хоть один день, тоскуя по нему!
Тело ее жаждало деятельности. Любое движение поможет ей снова почувствовать себя живой. Она упаковала сумку, положив туда достаточно одежды на неделю. В первый раз за это время Хоуп сняла с шеи ключ и бережно убрала его в сумочку. Затем, заперев за собой дверь, она направилась в Дулут и оттуда – в Вашингтон. Она повидается с отцом, даст показания перед Комитетом сената по иностранным делам и потом вернется на остров, чтобы сложить все вещи и окончательно покинуть его.
По дороге в аэропорт она завезла дневник Армана в бюро переводов и попросила переводчика, чтобы он начал работу с последней страницы. Тогда на следующей неделе она сможет забрать столько страниц, сколько он успеет перевести, и, может быть, узнает для себя что-то важное, содержащееся в конце записей.
Она съездила в парикмахерскую и постриглась. Сделала маникюр и даже побаловала себя маской для лица. Лиловые круги под глазами были еще видны, но взгляд ее постепенно становился твердым и блестящим – несколько месяцев назад она и не предполагала, что это возможно. Даже джунгли Сан-Хименеса не смогли так повлиять на нее! Все в ее жизни: и отец, и похищение, и карьера – отдалилось и ушло на второй план в результате ее общения с Арманом.
Прошло немногим более недели, прежде чем она вернулась в Дулут. Между Хоуп и ее отцом воцарилось полное взаимопонимание. Они, как никогда раньше, легко и свободно общались друг с другом, и это в какой-то степени помогло Хоуп примириться и с самой собой. Наконец-то.
Но все равно ни на минуту не забывала она об Армане. Если раньше ей только казалось, что сердце ее разбито из-за того, что он исчез, она жестоко ошибалась. Именно повседневная жизнь, независимо от того, где она находилась, заставляла Хоуп постоянно думать о своем одиночестве и его любви. Она тосковала по нему, замечая каждый взгляд, которым обменивались влюбленные, вдыхая каждый глоток воздуха, которому не суждено было утолить желание, пылавшее в глубинах ее существ;!.
И она не могла ни поговорить с кем-либо на эту тему, ни рассказать об этом кому-нибудь. Любой, кто выслушал бы ее историю, усомнился бы в ее рассудке, даже отец. Так что Хоуп продолжала улыбаться людям, которых не знала и до которых ей не было никакого дела, поддерживала пустые бессодержательные беседы на темы, которые ее совершенно не интересовали, и продолжала притворяться, что все в полном порядке. В то время как душа ее истекала кровью.
Уезжая из Вашингтона, она пообещала отцу вернуться через месяц и провести с ним всю зиму. Она попыталась заверить его, что с ней все в порядке, но оба они знали, что это ложь. Она видела в глазах отца беспокойство, но ничего не могла сделать, чтобы его рассеять.
Возвращение в Дулут и на остров оказалось еще тяжелее, чем пребывание в Вашингтоне. В пять тридцать вечера Хоуп приблизилась к причалу на острове Слезы. Переведенные страницы дневника Армана были спрятаны в сумочке – непрочитанные. Быстро темнело, и к вечеру резко похолодало. Лето закончилось, наступила осень. Листья уже начинали желтеть, и при первом же заморозке они загорятся великолепным пожаром красок.
Всю ночь Хоуп проспала как младенец.
На следующее утро она приняла душ, вымыла голову и даже слегка подкрасилась. Затем, держа в руке перевод дневника Армана, отправилась на холм, к валуну. Ей казалось, что это наиболее подходящее место для того, чтобы прочитать сокровенные мысли Армана.
Спустя часа три она по-прежнему сидела у валуна и тихо плакала. Раньше ей думалось, что она хорошо знает Армана, но теперь она узнала его гораздо лучше. Последний абзац дневника поведал ей даже больше, чем она хотела бы знать. «Я не совсем уверен, что Фейт способна пойти против воли своего отца настолько, чтобы стать моей. Она ведь еще так молода и так напугана миром, окружающим ее. Я надеюсь, что она повзрослеет и сможет полностью полагаться на свои собственные суждения, превратится наконец в зрелую женщину. Но взросление проходит тяжело и с болью – от приобретения мудрости. Она еще совсем молоденькая девушка, а мне хочется видеть ее взрослой, расцветшей женщиной, готовой справляться с проблемами, занимающими жену и мать. Она необходима мне как партнер в жизни, а не как дочь или подруга по играм. Кажется, пока она старается избегать страданий взросления, предпочитая удовольствия… но мне не следует писать так о моей возлюбленной. Ведь и у меня есть недостатки, с которыми мне надо научиться жить и которые должны учить меня жизни. Вот только, думая о Фейт, я не уверен, хочет ли она учиться. Похоже, она любит мысль о том, что влюблена в меня, больше, чем меня самого. Еще четыре дня – и я буду знать начертанную мне судьбу. В полночь мы встречаемся у Порт-Гурона. Если она придет, я буду знать, что она действительно готова к браку и ко всему, что с ним связано. Если же не придет, это тоже будет ответом. Я молюсь о том, чтобы наши ответы совпали так же, как и вся наша с ней жизнь».
Но именно последний абзац, написанный дрожащей рукой на чистой странице, больше всего потряс Хоуп, заставив ее почувствовать незримое присутствие Армана. «Никакая любовь не остается одной и той же вечно. С любовью приходит взросление. И если любовь не взрослеет, она увядает и умирает. Однако самой важной и неотъемлемой частью всякой любви должна быть надежда. Если ее нет, все остальное теряет смысл…»
Чувствуя себя утомленной и совсем вымотанной, Хоуп отложила в сторону прочитанные страницы. Слезы заливали ей глаза. Когда же он написал эти последние строчки? Перед самой смертью? Или чуть раньше?..
Ясно лишь одно: он оказался совершенно прав. Фейт действительно была слишком молода, чтобы справиться с любовью, которая и волновала ее, и угрожала ей.
В жизни самой Хоуп и Фейт так много параллелей. Фейт потеряла свою мать тогда, когда больше всего нуждалась в ней, точно так же, как и Хоуп. Фейт хотела бороться с властной волей своего отца, но у нее не хватило решимости. Хоуп удалось бежать, а затем она вынуждена была вернуться и примириться… Она смахнула слезу. Они любили одного мужчину. Хоуп любила его гораздо крепче, чем Фейт, но ведь Хоуп была и старше, и мудрее.
Она улыбнулась при этой мысли. Если это так, почему же тогда она сидит тут и раздумывает о своей любви к призраку? Обычно смерть никому не дает второго шанса. Если жизнь заканчивается, это означает конец всего. Должно быть, Арман явился исключением – иначе на земле шагнуть было бы некуда из-за толпящихся призраков!
Без Армана жизнь ее станет одинокой. Но у нее есть дела, которые предстоит сделать, даже если рядом и не будет того единственного человека, с которым она желала бы разделить свою жизнь. У нее есть работа, карьера, которая не может не вызывать уважение даже у современных мужчин. Это еще не все, но и этого будет довольно. Она должна продолжать жить. – Но только не здесь, – пробормотала Хоуп. – Никогда. – Она посмотрела на пейзаж, который когда-то так любила. Всякий раз, когда ей нужен был мир и покой, ей удавалось обрести их среди величественной красоты нетронутой природы острова. Осины с серебристыми листьями, дубы, поднимающиеся выше иных домов, высокие, поджарые сосны грациозно покачивались, здороваясь с бездонной синью небес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20