Не выходя из двуколки, она громко окликнула Джека.
– Вам никогда не приходило в голову, что сначала нужно спросить у меня разрешение, прежде чем распоряжаться моей собственностью?
– Я думал, что вы не преминете отчитать меня, если вам это не понравится. Вы не раз видели, чем я занимаюсь.
– Может быть, проявите учтивость и попросите моего разрешения сейчас?
– Нет, только не я, потому что я не знаю, что такое учтивость.
Джек стоял на самом верху лестницы. В одной руке он держал ведро с влажной глиной, а в другой – совок. Он слегка развернулся и посмотрел ей в лицо.
– Если вы сейчас прикажете мне бросить работу, я брошу, – сказал он. – Если нет, то я продолжу.
– Где вы взяли этих хрюшек? – спросила она, уходя от ответа.
– Я их купил. Обоих за три шиллинга, у мистера Эллентона из Споутс Холл. Там же я купил и гусей. Почему вы спрашиваете?
– Купили их? – удивилась она. – Таким же образом, как купили коня, который бродит по моему саду?
– А, вот в чем дело? – воскликнул Джек. – Значит, вам рассказали эту историю, не так ли?
– Утром я была на рынке в Вуборо и встретила там некоего мистера Деннери из Астон Чармер, у которого вы работали. По его словам, вы забрали у него коня за просто так, чтобы отомстить ему за то, что он уволил вас за безделье.
– Деннери любит врать. Я заплатил десять фунтов за старую клячу, но отдал деньги не ему, а девушке по имени Пегги Смит, которая из-за него попала в щекотливую ситуацию. Он не упоминал кое-какие детали этого дела?
– Нет. Только от вас я слышу обвинения в его адрес.
– Все правильно, ответил Джек. – И теперь вам решать, кому верить.
– При случае я спрошу у мистера Эллентона, продал он вам этих свиней или нет, потому что у меня нет особых оснований верить вам, Мерсибрайт.
– А вы вообще кому-нибудь верите? – спросил Джек. Но можете отправляться наводить справки. По крайней мере, вам будет чем заняться.
Она стегнула пони и уехала. Джек вернулся к работе. Когда наутро он снова увидел ее и общался с ней, как и в последующие дни, вопрос о свиньях не поднимался. Без сомнения, она все проверила – уж такой она была, но признаваться в этом не хотела.
На протяжении всего лета два-три раза в неделю по вечерам в дом приходила Ненна, чтобы встретиться с Бевилом Эймсом, и нередко оба они, примостившись на неказистой скамеечке, наблюдали, как Джек размешивал влажную глину в деревянной бадье или строгал ореховые прутья.
– Думаю, я помешал вам, незаконно захватив ваши владения и присвоив место ваших свиданий. Но вообще-то тут полно сараев, и вы могли бы отправиться туда, если бы захотели остаться наедине.
– Ну и ну! – воскликнул Бевил. – Что это вы такое говорите, мистер Мерсибрайт? Сарай – неподходящее место для такой благовоспитанной девицы, как Ненна.
– Вы моя дуэнья, – сказала Ненна Джеку.
– Правда? Кто бы мог подумать?
– Вы так и не дорассказали нам историю о сражении у горы Махуба, – заметил Бевил. – О вашем армейском друге-ирландце.
– А, да. Он упал перед железнодорожной стрелкой. Потерял обе ноги и обварился паром. Он лежал в госпитале и молил, чтобы ему дали что-нибудь от этой дикой боли, но врач сказал, что у них нет лекарств.
– Это была правда? – спросил Бевил.
– Черт возьми! Конечно, нет! Они ждали, что он вот-вот помрет. И не собирались зря тратить на него лекарства.
– И вы залезли в их склады?
– Я попытался, но часовой выстрелил мне в колено.
– А что случилось с Педди?
– Он умер через три дня, в страшных муках.
– И вы были рядом с ним?
– Нет. Меня посадили за решетку, и там я провалялся со своей раной.
– А почему вы решили пойти в армию?
– Не мог найти работу – только поэтому. С тех пор, как закончил рыть новый канал в Борридже. И Педди мне сказал: «Давай вступим в армию!» Так мы отправились в Южную Африку.
– И вы не побывали ни в одном сражении?
– Ни разу, – признался Джек. – Когда меня выпустили из тюрьмы, война кончилась.
– Ни за что не разрешу Бевилу идти в армию, – сказала Ненна. – Мне не нравится, когда люди отправляются на войну убивать друг друга.
– Ну вот еще! – воскликнул Бевил, хлопнув себя по коленке. – Так я и думал!
– Нет! Не позволю! Тебя могут ранить! – обратилась она к Бевилу и крепко ухватилась за его руку, словно боялась, что он уйдет прямо сейчас. – Я никогда не позволю оставить меня! Никогда! Никогда! – повторяла она.
Бевил наклонился и чмокнул ее в губы. Потом высвободил свою руку, поднялся со скамейки и, вытащив часы из жилетного кармана, смущенно посмотрел на циферблат.
– Мне пора, Нен, – со вздохом произнес он. – Я обещал отцу сыграть с ним партию в шахматы, а старик так нуждается во мне. Но я провожу тебя до фермы.
Они удалились под ручку, и Джек долго смотрел им вслед, думая о том, какая же это странная парочка: их отношения напоминают неторопливый старинный танец, в котором переминаются двое тихих послушных детей.
Тем же вечером, когда Джек отправился в «Лавровое дерево» что-нибудь выпить, он застал там Бевила, который делал стойку на голове, а потом затянул песню в десять куплетов под шумное одобрение местных крестьян и лодочников, которые собирались здесь по пятницам. Джек со стаканом в руке вышел в сад, опустился на скамью под деревом и стал смотреть на дальние холмы, которые раскинулись на Другом берегу тихой реки, чернея на фоне яркого заката. Через какое-то время к нему подсел Бевил.
– Уверен, что за свои грехи придется отвечать!
– Ты имеешь в виду партию в шахматы, которую я обещал отцу?
– Зачем ты врешь девушке?
– А! Зачем мы вообще врем женщинам! – воскликнул Бевил. – Чтобы не причинять им страдания, разве не так? Думаете, было бы лучше, если бы я ей прямо сказал, что предпочитаю отправиться сюда вместо того, чтобы провести остаток вечера с ней? Мужчина должен быть свободен! Иначе он превратится в комнатную собачонку. А женщины, да благослови их Господь, при всей их любви способны задушить мужчину, не так ли? Разве другие мужчины делают иначе? Может быть, я себя так веду оттого, что я – поэт?
– А в деревенском кабаке ты чувствуешь себя свободнее? И здешнее общество помогает тебе осознать, что ты – поэт?
– Пожалуй, да, и лучшие мои строки рождаются здесь, когда я пьян! – сказал Бевил. – Беда в том, что я их забываю, когда трезвею.
Он замолчал и продолжал тихо сидеть, зажав в руках стакан с бренди. Ночь выдалась теплой. Жужжали комары, и воздух пропитался запахами реки. За дальними холмами еще виднелась желтая полоска заката, но над головой уже сгустилась тьма, и ярко мерцали звезды.
– А вы когда-нибудь думаете о том, – произнес Бевил, откидываясь назад и подняв глаза к небу, – что там – за далекими звездами?
– Иногда, – ответил Джек.
– И что вы видите, – спросил Бевил, – в своем воображении?
– Не знаю. Наверное, другие звезды и другую луну.
– «Другие звезды и другую луну…» – прошептал Бевил и произнес нараспев:
Неведомые звезды, невиданную вселенную.
И богов, более всемогущих, чем наши боги!
Он внезапно выпрямился и посмотрел Джеку прямо в лицо.
– Но что за всем этим? Ведь и звезды где-нибудь кончаются! Что вы видите за ними, на самой границе вселенной, когда лежите в постели и остаетесь наедине с небом, на которое смотрите из окна?
– Если бы ты был работягой и трудился на ферме с рассвета до заката, такие глупые вопросы не задавал бы. Оттого, что ты целыми днями сидишь в душной конторе, тебе и не спится по ночам, мальчик мой.
– Неужели вам не страшно? – продолжал Бевил. – Неужели вы не боитесь тех миров, которые простираются за звездами?
– Меня больше занимает то, что происходит в этом мире.
– А, понимаю, – произнес Бевил, поеживаясь. – Все то страшное, что происходит на земле… рождение, боль, болезни, смерть… неужели ничто вас не пугает?
– Все боятся смерти.
– А жизни вы тоже боитесь?
– Теперь я понимаю, почему ты пьешь! – воскликнул Джек. – Тебя что-то мучает – вот в чем дело!
Бевил рассмеялся, но не так, как он всегда смеялся – бодро и весело. Сейчас в его смехе было что-то жалкое. И Джек, глядя на тускнеющий горизонт, решил оставить парня в покое, заметив, что его лицо покрыла необычная бледность и в глазах застыл ужас маленького мальчика, который проснулся от ночного кошмара.
– Иногда я чувствую, что во мне что-то меняется. Я словно бы толстею, губы немеют и в то же время становятся влажными, а тело будто слеплено из глины. Потом начинается холодный моросящий дождь, который проникает во все мои клеточки, и я ощущаю огромное облегчение, какое бывает, когда понимаешь, что все на самом деле хорошо и ужас позади.
Бевил рассматривал оставшуюся на дне своего стакана каплю бренди, которая напоминала Круглую янтарную бусинку.
– Не кажется ли вам, что это ощущение сродни смерти? – спросил он.
– Если и так, это ощущение нельзя назвать самым плохим, – ответил Джек. – Я был бы не против, чтобы дождь промочил меня насквозь, и косточки мои перестали бы болеть.
– Иногда мне хочется, чтобы это поскорее случилось, и тогда мне уже нечего будет, бояться. И не будет больше ни страха, ни боли, ни отвращения… ни жалости к себе от того, что ты сам внушаешь отвращение другим…
Бевил допил свой стакан и наклонился к Джеку.
– Я никогда не смогу жениться на Ненне. Я не готов лицом к лицу встретиться с жизнью и заботиться о жене и детях.
– Но хорошая жена сама будет заботиться о тебе.
– О Боже! Но Ненна такой же ребенок, как я!
– Вместе вы станете сильнее, как связка прутьев, – возразил Джек. – Я часто думаю, что женщины больше верят в жизнь, чем мы, мужчины.
– Я совершенно замерз! – воскликнул Бевил и вскочил с места, надев на себя, подобно старому пиджаку, привычную личину веселости. – Давайте вернемся в компанию. Я слышу, что Анджелина заиграла на гармони. И когда они вошли в «Лавровое дерево», он добавил:
– Я не такой законченный лжец, как вы думаете. Я действительно вернулся домой и сыграл с отцом в шахматы.
Двух братьев-пастухов из Браун Элмс звали Питером и Полем Льюппиттами. Однажды утром Джек увидел, как они с изумлением разглядывали в хозяйском загоне двух новых коров.
– Откуда взялись эти коровы? – спросил Питер Джека.
– Понятия не имею. Я их никогда раньше не видел.
– Значит, они появились этой ночью, вот и все. Наверное, мисс Филиппа купила их в Хотчеме.
– Похоже, она не в себе, – сказал Поль. От трехногой табуретки можно получить молока больше, чем от этих на восьми ногах.
– Потише, – прошептал Поль. – К нам идет хозяйка.
Из дома вышла мисс Филиппа, и пастухи отошли от коровника.
– Ну, Мерсибрайт, что вы думаете о моих новых приобретениях? – спросила она.
– А почему бы вам не спросить об этом Питера и Поля? Они же профессиональные пастухи?
– Я хочу, чтобы ответили вы. Можете дать мне прямой ответ?
– Ну, у чалой дряблый зад, и, боюсь, черная станет такой же. Конечно, если они вам достались практически даром…
– Я заплатила за них восемнадцать гиней! Думаю, вы не скажете, что это даром.
– Не скажу, – ответил он, – наоборот, при этом добавлю, что скупиться нельзя: скупой платит дважды.
– Они с виду казались совершенно нормальными.
– Вам просто хотелось самостоятельно заключить сделку.
– Почему вы считаете, что они никуда не годятся? – раздраженно спросила она.
– Ну почему же не годятся? – пожал плечами Джек. – На них приятно посмотреть, и к тому же теперь создается впечатление, что в загоне стало гораздо больше коров.
Через неделю, отправившись в двуколке на ярмарку в Ладден, мисс Филиппа взяла с собой Джека. А потом, в июне, они вместе поехали на ярмарку в Дэрри-Кросс. Позже – на ферму близ Боскотта, где продавали овец. В его обязанности входило внимательно разглядывать живность в загонах, помечать в записной книжке тех, кто ему понравился, и тихонько толкать Филиппу в бок, если он замечал, что продавец завышает цену. И когда покупки были сделаны, она шла к соседям пить чай с тминным кексом, а Джек тем временем утрясал дела с агентом и искал гуртовщика.
– Этим займется Мерсибрайт! – говорила она нарочито громким голосом продавцам. – Он действует от моего имени.
– Вам бы следовало взять с собой Питера Льюппитта, – сказал как-то Джек, когда они возвращались домой из Дэрри-Кросс. – И Вилла Гонлета, если вы в пятницу поедете в Боскотт.
– А вам не нравится бывать на ярмарках?
– Да нет – нравится, но Питер Льюппитт – ваш старший пастух, и мне кажется, что он должен подбирать овец в свое стадо.
– Я им не доверяю. Я знаю их лучше, чем вы, и уверена, что они надуют меня при первом удобном случае.
Некоторое время они ехали молча, мисс Филиппа сидела очень прямо, и казалось, что ей слишком жарко в плотной черной юбке и в жакете, поскольку день был довольно душный.
– А вам я доверяю, – вдруг сказала она и, словно не зная, куда деваться от смущения, хлестнула кнутом по кустам ежевики, которые росли по сторонам. – Чьи это изгороди? Они такие заросшие! Выходит, вся моя работа по благоустройству фермы – насмарку!
За две июньские недели поля стали ярко-желтыми: это цвела дикая горчица, и в ее длинных стеблях совершенно затерялись хилые колосья, которые только-только начали пробиваться на свет Божий. Но вот горчица отцвела, на ее месте зарозовел чертополох, и теплые июльские ветры обдавали своим дыханием буйные травы, разнося вокруг терпкий запах миндаля.
– У меня сердце разрывается, – сказал Джо Стреттон, когда они с Джеком косили травы. – С каждым годом здесь становится все хуже и хуже. Во времена старика Гаффа это была самая лучшая ферма, и каждый акр земли был вылизан. А что женщины понимают в фермерстве?
Сено было тощее, с большим количеством щавеля, поскольку за лугами никто не следил.
– Весь год у нее тут пасутся коровы, и мисс Филиппа еще хочет, чтобы сено с этих лугов было хорошим! – сказал Джонатан Кирби, который подошел к месту привала, нацепив на вилы хиленький пучок сена. – Гляньте-ка на это! Огородные пугала набивают кое-чем получше!
– А вы ей говорили, – спросил Джек, – про выпасы?
– Ха! А толку! – воскликнул Стреттон. – Это все равно, что дуть на горчицу, чтобы не жгла. Она не считает нужным слушать таких, как мы. На такой ферме должно работать двадцать человек, так и было при ее отце, и каждый чувствовал себя на своем месте и любил с гордостью повторять, что он из Браун Элмса.
В конце августа, в разгар жатвы, мисс Филиппа тоже вышла в поле вязать снопы. Иногда появлялась и Ненна. И сестры работали бок о бок. Но вокруг них всегда оставалось свободное пространство, поскольку крестьянки и их дети предпочитали держаться от хозяев на расстоянии.
Сухой чертополох в снопах сильно кололся. Иногда женщины и дети вскрикивали от боли и останавливались, чтобы вытащить острые колючки из ладоней и пальцев.
Но мисс Филиппа всегда молчала и даже не вздрагивала, лишь кидала суровый взгляд на Ненну, если та начинала ворчать. Она считала ниже своего достоинства показывать всем свои страдания и пыталась делать вид, что здешний чертополох не слишком-то и колется.
Пока шла уборка, мисс Филиппа трудилась с восхода до заката, готовая в любую минуту броситься подбирать остатки колосьев, если в междурядьях, по которым проходила жатка, оставался хотя бы дюйм нескошенной пшеницы. И бранилась, когда дети принимались жевать зерна. Она по нескольку раз обходила одно и то же поле, внимательно осматривая стога пшеницы, и казалось, что она пересчитывает снопы.
– Но урожай от этого не станет больше, – сказал Оливер Лейси, обращаясь к Джеку, – сколько бы она на нее ни глазела!
Когда последние вязанки ячменя увезли на гумно и спрятали под навесом, мисс Филиппа распорядилась, чтобы обмолотили и взвесили первую партию пшеницы, поскольку собралась в среду отвезти ее на ярмарку в Елланд.
– А, вот что ей надо! – воскликнул Джо Стреттон. – Шляться по рынку и строить из себя первую леди-фермершу! Подумать только, с какой гордостью она осматривает свои стога! Словно собрала самый богатый урожай по эту сторону Ладдена!
Джек, зайдя в амбар после молотьбы, застал там мисс Филиппу в одиночестве и увидел, как она, кусая губы от досады, пересчитывает кули.
– С какого это поля и сколько там собрано с одного акра? – спросила она Джека.
– Эта партия – с поля Саут Вуд, а там получилось тринадцать-четырнадцать бушелей.
– Мало, да?
– Очень мало. Кроме того, возможно, в зерне полно горчицы. Такая земля, как в Саут Вуд, могла бы давать по сорок бушелей с акра, если к ней приложить руку. Но вы сняли слишком мало пшеницы и дали разрастись горчице. Не говоря уже о щавеле и чертополохе.
– Так это я дала разрастись горчице? Интересно, а за что я плачу своим работникам, разве не за то, чтобы они пропалывали поля?
– А вы им приказывали?
– Не знаю. Не помню. Неужели я должна им напоминать о каждой мелочи? Они ведь и сами могли сообразить, когда нужно было заняться прополкой!
Но жаркие, напряженные дни жатвы порядком утомили ее, и в голосе Филиппы уже не чувствовалось прежней силы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
– Вам никогда не приходило в голову, что сначала нужно спросить у меня разрешение, прежде чем распоряжаться моей собственностью?
– Я думал, что вы не преминете отчитать меня, если вам это не понравится. Вы не раз видели, чем я занимаюсь.
– Может быть, проявите учтивость и попросите моего разрешения сейчас?
– Нет, только не я, потому что я не знаю, что такое учтивость.
Джек стоял на самом верху лестницы. В одной руке он держал ведро с влажной глиной, а в другой – совок. Он слегка развернулся и посмотрел ей в лицо.
– Если вы сейчас прикажете мне бросить работу, я брошу, – сказал он. – Если нет, то я продолжу.
– Где вы взяли этих хрюшек? – спросила она, уходя от ответа.
– Я их купил. Обоих за три шиллинга, у мистера Эллентона из Споутс Холл. Там же я купил и гусей. Почему вы спрашиваете?
– Купили их? – удивилась она. – Таким же образом, как купили коня, который бродит по моему саду?
– А, вот в чем дело? – воскликнул Джек. – Значит, вам рассказали эту историю, не так ли?
– Утром я была на рынке в Вуборо и встретила там некоего мистера Деннери из Астон Чармер, у которого вы работали. По его словам, вы забрали у него коня за просто так, чтобы отомстить ему за то, что он уволил вас за безделье.
– Деннери любит врать. Я заплатил десять фунтов за старую клячу, но отдал деньги не ему, а девушке по имени Пегги Смит, которая из-за него попала в щекотливую ситуацию. Он не упоминал кое-какие детали этого дела?
– Нет. Только от вас я слышу обвинения в его адрес.
– Все правильно, ответил Джек. – И теперь вам решать, кому верить.
– При случае я спрошу у мистера Эллентона, продал он вам этих свиней или нет, потому что у меня нет особых оснований верить вам, Мерсибрайт.
– А вы вообще кому-нибудь верите? – спросил Джек. Но можете отправляться наводить справки. По крайней мере, вам будет чем заняться.
Она стегнула пони и уехала. Джек вернулся к работе. Когда наутро он снова увидел ее и общался с ней, как и в последующие дни, вопрос о свиньях не поднимался. Без сомнения, она все проверила – уж такой она была, но признаваться в этом не хотела.
На протяжении всего лета два-три раза в неделю по вечерам в дом приходила Ненна, чтобы встретиться с Бевилом Эймсом, и нередко оба они, примостившись на неказистой скамеечке, наблюдали, как Джек размешивал влажную глину в деревянной бадье или строгал ореховые прутья.
– Думаю, я помешал вам, незаконно захватив ваши владения и присвоив место ваших свиданий. Но вообще-то тут полно сараев, и вы могли бы отправиться туда, если бы захотели остаться наедине.
– Ну и ну! – воскликнул Бевил. – Что это вы такое говорите, мистер Мерсибрайт? Сарай – неподходящее место для такой благовоспитанной девицы, как Ненна.
– Вы моя дуэнья, – сказала Ненна Джеку.
– Правда? Кто бы мог подумать?
– Вы так и не дорассказали нам историю о сражении у горы Махуба, – заметил Бевил. – О вашем армейском друге-ирландце.
– А, да. Он упал перед железнодорожной стрелкой. Потерял обе ноги и обварился паром. Он лежал в госпитале и молил, чтобы ему дали что-нибудь от этой дикой боли, но врач сказал, что у них нет лекарств.
– Это была правда? – спросил Бевил.
– Черт возьми! Конечно, нет! Они ждали, что он вот-вот помрет. И не собирались зря тратить на него лекарства.
– И вы залезли в их склады?
– Я попытался, но часовой выстрелил мне в колено.
– А что случилось с Педди?
– Он умер через три дня, в страшных муках.
– И вы были рядом с ним?
– Нет. Меня посадили за решетку, и там я провалялся со своей раной.
– А почему вы решили пойти в армию?
– Не мог найти работу – только поэтому. С тех пор, как закончил рыть новый канал в Борридже. И Педди мне сказал: «Давай вступим в армию!» Так мы отправились в Южную Африку.
– И вы не побывали ни в одном сражении?
– Ни разу, – признался Джек. – Когда меня выпустили из тюрьмы, война кончилась.
– Ни за что не разрешу Бевилу идти в армию, – сказала Ненна. – Мне не нравится, когда люди отправляются на войну убивать друг друга.
– Ну вот еще! – воскликнул Бевил, хлопнув себя по коленке. – Так я и думал!
– Нет! Не позволю! Тебя могут ранить! – обратилась она к Бевилу и крепко ухватилась за его руку, словно боялась, что он уйдет прямо сейчас. – Я никогда не позволю оставить меня! Никогда! Никогда! – повторяла она.
Бевил наклонился и чмокнул ее в губы. Потом высвободил свою руку, поднялся со скамейки и, вытащив часы из жилетного кармана, смущенно посмотрел на циферблат.
– Мне пора, Нен, – со вздохом произнес он. – Я обещал отцу сыграть с ним партию в шахматы, а старик так нуждается во мне. Но я провожу тебя до фермы.
Они удалились под ручку, и Джек долго смотрел им вслед, думая о том, какая же это странная парочка: их отношения напоминают неторопливый старинный танец, в котором переминаются двое тихих послушных детей.
Тем же вечером, когда Джек отправился в «Лавровое дерево» что-нибудь выпить, он застал там Бевила, который делал стойку на голове, а потом затянул песню в десять куплетов под шумное одобрение местных крестьян и лодочников, которые собирались здесь по пятницам. Джек со стаканом в руке вышел в сад, опустился на скамью под деревом и стал смотреть на дальние холмы, которые раскинулись на Другом берегу тихой реки, чернея на фоне яркого заката. Через какое-то время к нему подсел Бевил.
– Уверен, что за свои грехи придется отвечать!
– Ты имеешь в виду партию в шахматы, которую я обещал отцу?
– Зачем ты врешь девушке?
– А! Зачем мы вообще врем женщинам! – воскликнул Бевил. – Чтобы не причинять им страдания, разве не так? Думаете, было бы лучше, если бы я ей прямо сказал, что предпочитаю отправиться сюда вместо того, чтобы провести остаток вечера с ней? Мужчина должен быть свободен! Иначе он превратится в комнатную собачонку. А женщины, да благослови их Господь, при всей их любви способны задушить мужчину, не так ли? Разве другие мужчины делают иначе? Может быть, я себя так веду оттого, что я – поэт?
– А в деревенском кабаке ты чувствуешь себя свободнее? И здешнее общество помогает тебе осознать, что ты – поэт?
– Пожалуй, да, и лучшие мои строки рождаются здесь, когда я пьян! – сказал Бевил. – Беда в том, что я их забываю, когда трезвею.
Он замолчал и продолжал тихо сидеть, зажав в руках стакан с бренди. Ночь выдалась теплой. Жужжали комары, и воздух пропитался запахами реки. За дальними холмами еще виднелась желтая полоска заката, но над головой уже сгустилась тьма, и ярко мерцали звезды.
– А вы когда-нибудь думаете о том, – произнес Бевил, откидываясь назад и подняв глаза к небу, – что там – за далекими звездами?
– Иногда, – ответил Джек.
– И что вы видите, – спросил Бевил, – в своем воображении?
– Не знаю. Наверное, другие звезды и другую луну.
– «Другие звезды и другую луну…» – прошептал Бевил и произнес нараспев:
Неведомые звезды, невиданную вселенную.
И богов, более всемогущих, чем наши боги!
Он внезапно выпрямился и посмотрел Джеку прямо в лицо.
– Но что за всем этим? Ведь и звезды где-нибудь кончаются! Что вы видите за ними, на самой границе вселенной, когда лежите в постели и остаетесь наедине с небом, на которое смотрите из окна?
– Если бы ты был работягой и трудился на ферме с рассвета до заката, такие глупые вопросы не задавал бы. Оттого, что ты целыми днями сидишь в душной конторе, тебе и не спится по ночам, мальчик мой.
– Неужели вам не страшно? – продолжал Бевил. – Неужели вы не боитесь тех миров, которые простираются за звездами?
– Меня больше занимает то, что происходит в этом мире.
– А, понимаю, – произнес Бевил, поеживаясь. – Все то страшное, что происходит на земле… рождение, боль, болезни, смерть… неужели ничто вас не пугает?
– Все боятся смерти.
– А жизни вы тоже боитесь?
– Теперь я понимаю, почему ты пьешь! – воскликнул Джек. – Тебя что-то мучает – вот в чем дело!
Бевил рассмеялся, но не так, как он всегда смеялся – бодро и весело. Сейчас в его смехе было что-то жалкое. И Джек, глядя на тускнеющий горизонт, решил оставить парня в покое, заметив, что его лицо покрыла необычная бледность и в глазах застыл ужас маленького мальчика, который проснулся от ночного кошмара.
– Иногда я чувствую, что во мне что-то меняется. Я словно бы толстею, губы немеют и в то же время становятся влажными, а тело будто слеплено из глины. Потом начинается холодный моросящий дождь, который проникает во все мои клеточки, и я ощущаю огромное облегчение, какое бывает, когда понимаешь, что все на самом деле хорошо и ужас позади.
Бевил рассматривал оставшуюся на дне своего стакана каплю бренди, которая напоминала Круглую янтарную бусинку.
– Не кажется ли вам, что это ощущение сродни смерти? – спросил он.
– Если и так, это ощущение нельзя назвать самым плохим, – ответил Джек. – Я был бы не против, чтобы дождь промочил меня насквозь, и косточки мои перестали бы болеть.
– Иногда мне хочется, чтобы это поскорее случилось, и тогда мне уже нечего будет, бояться. И не будет больше ни страха, ни боли, ни отвращения… ни жалости к себе от того, что ты сам внушаешь отвращение другим…
Бевил допил свой стакан и наклонился к Джеку.
– Я никогда не смогу жениться на Ненне. Я не готов лицом к лицу встретиться с жизнью и заботиться о жене и детях.
– Но хорошая жена сама будет заботиться о тебе.
– О Боже! Но Ненна такой же ребенок, как я!
– Вместе вы станете сильнее, как связка прутьев, – возразил Джек. – Я часто думаю, что женщины больше верят в жизнь, чем мы, мужчины.
– Я совершенно замерз! – воскликнул Бевил и вскочил с места, надев на себя, подобно старому пиджаку, привычную личину веселости. – Давайте вернемся в компанию. Я слышу, что Анджелина заиграла на гармони. И когда они вошли в «Лавровое дерево», он добавил:
– Я не такой законченный лжец, как вы думаете. Я действительно вернулся домой и сыграл с отцом в шахматы.
Двух братьев-пастухов из Браун Элмс звали Питером и Полем Льюппиттами. Однажды утром Джек увидел, как они с изумлением разглядывали в хозяйском загоне двух новых коров.
– Откуда взялись эти коровы? – спросил Питер Джека.
– Понятия не имею. Я их никогда раньше не видел.
– Значит, они появились этой ночью, вот и все. Наверное, мисс Филиппа купила их в Хотчеме.
– Похоже, она не в себе, – сказал Поль. От трехногой табуретки можно получить молока больше, чем от этих на восьми ногах.
– Потише, – прошептал Поль. – К нам идет хозяйка.
Из дома вышла мисс Филиппа, и пастухи отошли от коровника.
– Ну, Мерсибрайт, что вы думаете о моих новых приобретениях? – спросила она.
– А почему бы вам не спросить об этом Питера и Поля? Они же профессиональные пастухи?
– Я хочу, чтобы ответили вы. Можете дать мне прямой ответ?
– Ну, у чалой дряблый зад, и, боюсь, черная станет такой же. Конечно, если они вам достались практически даром…
– Я заплатила за них восемнадцать гиней! Думаю, вы не скажете, что это даром.
– Не скажу, – ответил он, – наоборот, при этом добавлю, что скупиться нельзя: скупой платит дважды.
– Они с виду казались совершенно нормальными.
– Вам просто хотелось самостоятельно заключить сделку.
– Почему вы считаете, что они никуда не годятся? – раздраженно спросила она.
– Ну почему же не годятся? – пожал плечами Джек. – На них приятно посмотреть, и к тому же теперь создается впечатление, что в загоне стало гораздо больше коров.
Через неделю, отправившись в двуколке на ярмарку в Ладден, мисс Филиппа взяла с собой Джека. А потом, в июне, они вместе поехали на ярмарку в Дэрри-Кросс. Позже – на ферму близ Боскотта, где продавали овец. В его обязанности входило внимательно разглядывать живность в загонах, помечать в записной книжке тех, кто ему понравился, и тихонько толкать Филиппу в бок, если он замечал, что продавец завышает цену. И когда покупки были сделаны, она шла к соседям пить чай с тминным кексом, а Джек тем временем утрясал дела с агентом и искал гуртовщика.
– Этим займется Мерсибрайт! – говорила она нарочито громким голосом продавцам. – Он действует от моего имени.
– Вам бы следовало взять с собой Питера Льюппитта, – сказал как-то Джек, когда они возвращались домой из Дэрри-Кросс. – И Вилла Гонлета, если вы в пятницу поедете в Боскотт.
– А вам не нравится бывать на ярмарках?
– Да нет – нравится, но Питер Льюппитт – ваш старший пастух, и мне кажется, что он должен подбирать овец в свое стадо.
– Я им не доверяю. Я знаю их лучше, чем вы, и уверена, что они надуют меня при первом удобном случае.
Некоторое время они ехали молча, мисс Филиппа сидела очень прямо, и казалось, что ей слишком жарко в плотной черной юбке и в жакете, поскольку день был довольно душный.
– А вам я доверяю, – вдруг сказала она и, словно не зная, куда деваться от смущения, хлестнула кнутом по кустам ежевики, которые росли по сторонам. – Чьи это изгороди? Они такие заросшие! Выходит, вся моя работа по благоустройству фермы – насмарку!
За две июньские недели поля стали ярко-желтыми: это цвела дикая горчица, и в ее длинных стеблях совершенно затерялись хилые колосья, которые только-только начали пробиваться на свет Божий. Но вот горчица отцвела, на ее месте зарозовел чертополох, и теплые июльские ветры обдавали своим дыханием буйные травы, разнося вокруг терпкий запах миндаля.
– У меня сердце разрывается, – сказал Джо Стреттон, когда они с Джеком косили травы. – С каждым годом здесь становится все хуже и хуже. Во времена старика Гаффа это была самая лучшая ферма, и каждый акр земли был вылизан. А что женщины понимают в фермерстве?
Сено было тощее, с большим количеством щавеля, поскольку за лугами никто не следил.
– Весь год у нее тут пасутся коровы, и мисс Филиппа еще хочет, чтобы сено с этих лугов было хорошим! – сказал Джонатан Кирби, который подошел к месту привала, нацепив на вилы хиленький пучок сена. – Гляньте-ка на это! Огородные пугала набивают кое-чем получше!
– А вы ей говорили, – спросил Джек, – про выпасы?
– Ха! А толку! – воскликнул Стреттон. – Это все равно, что дуть на горчицу, чтобы не жгла. Она не считает нужным слушать таких, как мы. На такой ферме должно работать двадцать человек, так и было при ее отце, и каждый чувствовал себя на своем месте и любил с гордостью повторять, что он из Браун Элмса.
В конце августа, в разгар жатвы, мисс Филиппа тоже вышла в поле вязать снопы. Иногда появлялась и Ненна. И сестры работали бок о бок. Но вокруг них всегда оставалось свободное пространство, поскольку крестьянки и их дети предпочитали держаться от хозяев на расстоянии.
Сухой чертополох в снопах сильно кололся. Иногда женщины и дети вскрикивали от боли и останавливались, чтобы вытащить острые колючки из ладоней и пальцев.
Но мисс Филиппа всегда молчала и даже не вздрагивала, лишь кидала суровый взгляд на Ненну, если та начинала ворчать. Она считала ниже своего достоинства показывать всем свои страдания и пыталась делать вид, что здешний чертополох не слишком-то и колется.
Пока шла уборка, мисс Филиппа трудилась с восхода до заката, готовая в любую минуту броситься подбирать остатки колосьев, если в междурядьях, по которым проходила жатка, оставался хотя бы дюйм нескошенной пшеницы. И бранилась, когда дети принимались жевать зерна. Она по нескольку раз обходила одно и то же поле, внимательно осматривая стога пшеницы, и казалось, что она пересчитывает снопы.
– Но урожай от этого не станет больше, – сказал Оливер Лейси, обращаясь к Джеку, – сколько бы она на нее ни глазела!
Когда последние вязанки ячменя увезли на гумно и спрятали под навесом, мисс Филиппа распорядилась, чтобы обмолотили и взвесили первую партию пшеницы, поскольку собралась в среду отвезти ее на ярмарку в Елланд.
– А, вот что ей надо! – воскликнул Джо Стреттон. – Шляться по рынку и строить из себя первую леди-фермершу! Подумать только, с какой гордостью она осматривает свои стога! Словно собрала самый богатый урожай по эту сторону Ладдена!
Джек, зайдя в амбар после молотьбы, застал там мисс Филиппу в одиночестве и увидел, как она, кусая губы от досады, пересчитывает кули.
– С какого это поля и сколько там собрано с одного акра? – спросила она Джека.
– Эта партия – с поля Саут Вуд, а там получилось тринадцать-четырнадцать бушелей.
– Мало, да?
– Очень мало. Кроме того, возможно, в зерне полно горчицы. Такая земля, как в Саут Вуд, могла бы давать по сорок бушелей с акра, если к ней приложить руку. Но вы сняли слишком мало пшеницы и дали разрастись горчице. Не говоря уже о щавеле и чертополохе.
– Так это я дала разрастись горчице? Интересно, а за что я плачу своим работникам, разве не за то, чтобы они пропалывали поля?
– А вы им приказывали?
– Не знаю. Не помню. Неужели я должна им напоминать о каждой мелочи? Они ведь и сами могли сообразить, когда нужно было заняться прополкой!
Но жаркие, напряженные дни жатвы порядком утомили ее, и в голосе Филиппы уже не чувствовалось прежней силы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19