«Я люблю тебя… До завтра…» Ушла, злючка, гордячка, словно не сомневается во мне; несмотря на моё сопротивление, она уверена в себе, грозная и любящая…Оставшись наконец с Рено одни, мы угрюмо поглядываем друг на друга, будто утомлённые победители на поле битвы. Он потягивается, отворяет окно и облокачивается на подоконник. Я пристраиваюсь рядом подышать ночной свежестью, сырым после дождя воздухом. Рено обнимает меня за плечи и отвлекает от мрачных мыслей; они беспорядочно разбегаются или мимо проносятся их обрывки, похожие на рваные облака.Я бы хотела, чтобы Рено, который выше меня на полторы головы, стал ещё больше. Я мечтаю превратиться в дочку или жену Рено-великана, чтобы укрыться в сгибе его локтя, в пещере его кармана. Я спрячусь у него за ухом, и он понесёт меня через бескрайние равнины в дальние леса, и, пока бушует непогода, его волосы будут шуметь, словно сосны, у меня над головой.Одно неловкое движение Рено (не великана – настоящего), и видение исчезает…– Клодина! – говорит он звучно, обволакивая меня своим голосом, как и взглядом. – Если не ошибаюсь, у вас с Рези мир?– Мир… Да, если угодно. Я заставляю её стоять на задних лапках.Он довольно фыркает.– Ничего дурного в этом нет, Клодиночка, ничего дурного! Она по-прежнему от тебя без ума?– Да. А я хочу её помучить после… после того, как прошу. «Чем горше страдание…– …тем слаще награда», – подхватывает Рено, настроенный в этот вечер весьма игриво. – Твоя подруга очень недурно сегодня выглядела!– Как всегда!– Не сомневаюсь. А как она сложена? Я в панике.– Да понятия не имею! Вы верно, полагаете, что она меня принимает, моясь в тазу?– Именно так я и думал. Я пожимаю плечами.– Эти уловки недостойны вас! Поверьте, Рено, что мне достанет честности – да и любви! – открыто признаться, когда наступит такой день: «Рези завела меня дальше, чем я рассчитывала…»Той же рукой, которой Рено обнимает меня за плечи, он поворачивает меня к свету.– Да, Клодина?.. Значит?.. (На его склонённом лице – выражение любопытства, страсти, но только не беспокойства.)…Значит, по-твоему, приближается такой день, когда ты признаешься?– Ну уж во всяком случае не сейчас, – отвожу я взгляд.Я его избегаю, потому что чувствую себя более взволнованной и трепещущей, как маленькая сумеречная бабочка – рыжий бражник с синими светящимися глазками, порхающий над астрами и цветущими лаврами; когда держишь его в руке, бархатистое тельце трепещет и задыхается, и ты никак не можешь расстаться с этой волнующей теплотой…В этот вечер я больше не принадлежу себе. Если мой муж пожелает – а это непременно так и будет, – я стану Клодиной, которая его пугает и приводит в неистовство, которая бросается в любовь как в омут, которая дрожит и вцепляется Рено в руку, не имея сил бороться с самой собой.– Рено! Вы полагаете, Рези – порочная женщина?Время позднее: около двух часов ночи. Я лежу в кромешной темноте: отдыхаю, тесно прижавшись к Рено. Он только что пережил блаженные минуты, ещё не успокоился и готов хоть сейчас продолжать; я прижимаюсь ухом к его груди и слышу, как нервно бьётся его сердце… У меня всё внутри жалобно стонет, и я наслаждаюсь покоем, наступающим вслед за бурными минутами… Но вместе с разумом ко мне возвращается и неотступная мысль о Рези: она снова и снова встаёт у меня перед глазами.Вот она стоит в белом, вытянув руки, высокая, в плотно облегающем её платье, и будто светится в темноте, а в моих утомлённых от напряжения глазах мелькают разноцветные точки; вот она сидит перед зеркалом, внимательно разглядывает своё отражение, поднимает руки, прячет лицо, и янтарная шея чуть просвечивает сквозь тускло-золотистый пушок – это тоже Рези. Сейчас, когда её нет рядом, я начинаю сомневаться в её любви. Моя вера в неё ограничивается нетерпеливым желанием постоянно видеть её рядом…
– Рено! Так вы думаете, она порочна?– Я же тебе сказал, глупенькая, что не знал за госпожой Ламбрук любовников.– Я спрашиваю не об этом. Иметь любовников ещё не означает быть порочной.– Нет? В таком случае, что такое, по-твоему, порок? Однополая любовь?– И да и нет. Всё зависит от того, как ею заниматься. И порок тут ни при чём.– По-видимому, сейчас я услышу весьма оригинальное определение.– Мне очень жаль вас разочаровывать. Ведь это же очевидно! Вот я завожу любовника…– Что-о-о?..– Это всего лишь предположение.– Тебе оно будет стоить порки.– Я завожу любовника, без любви, просто потому что знаю: это дурно. Вот порок! Я завожу любовника…– Второго, стало быть?– …любовника, которого люблю или просто хочу– не нервничайте, Рено, это естественный закон природы, и я считаю себя честнейшим существом. Подводим итоги: порок – это зло, совершённое без удовольствия.– Давай поговорим о чём-нибудь ещё! Все эти твои любовники… Я должен тебя очистить…– Не возражаю!(И всё же, если бы я сказала, что заведу «подругу», а не «любовника», Рено счёл бы моё рассуждение вполне приемлемым. Для Рено адюльтер – вопрос пола.)
Она меня волнует. С некоторых пор в этой нежной чертовке, действующей с ловкой предосторожностью, дабы не возбуждать мою подозрительность, я не узнаю бледную от волнения и страстную Рези, горячо меня заклинающую со слезами на глазах… В лукавом взгляде, в котором едва угадывается ласковый вызов, я только что прочла тайну её сдержанности: она знает, – что я люблю её – до чего невыразительно это слово! – она догадалась о моём смятении, когда мы остаёмся вдвоём; во время короткого поцелуя при встрече или прощании (я больше не смею совсем её не целовать!) её дрожь передаётся мне… Теперь она знает и выжидает. Банальная тактика, пусть так. Жалкая уловка влюблённых, старая, как сама любовь, однако я, всезнающая, вот-вот на неё поддамся. О расчётливая дрянь! Я бы ещё могла противостоять вашему желанию, но не своему!
«…Отдаться головокружительным ласкам, желаниям, позабыть обо всём, что любил раньше, и уйти с головой в теперешнюю любовь, ощутить себя помолодевшим после новой победы – вот цель всей жизни!..»Эти слова принадлежат не Рези. И не мне – Марселю! Его неосознанная развращённость достигает определённого величия, с тех пор как новое увлечение оживляет его увядающую красоту и неутомимый лиризм.Он с удручённым видом сидит напротив в огромном кресле, он несёт бред, опустив глаза и сведя колени, и то и дело с маниакальным постоянством поглаживает подведённые брови.Несомненно, он меня недолюбливает, но я никогда не позволяла себе подсмеиваться над его странными привязанностями; возможно, в этом и кроется секрет его доверия.Больше чем когда-либо я слушаю его серьёзно и не без смущения. «Отдаться головокружительным ласкам, желаниям, позабыть обо всём, что любил раньше…»– Зачем забывать. Марсель?Он задирает подбородок, не зная, что сказать.– Зачем? Понятия не имею. Я забываю, сам того не желая. Вчерашний день бледнеет и уходит в туман, заслонённый днём сегодняшним.– А я бы предпочла похоронить прошлое и его засохшие цветы в благоухающем ларце – памяти.(Почти против воли я перенимаю его цветистую, пересыпанную метафорами речь.)– Не стану спорить… – беспечно машет он рукой. – Расскажите лучше о вашем нынешнем увлечении, о его излишне чувственной, типично венской грациозности…Я морщу нос и грозно насупливаюсь:– Сплетни, Марсель? Так скоро?– Нет, пока только нюх. Сами знаете: большой опыт!.. Итак, вы отдаёте предпочтение блондинкам.– Почему во множественном числе?– Эхе-хе! Сейчас в фаворе Рези, а ведь когда-то и я был вам небезразличен!Какая наглость! Его подводит собственное извращённое кокетство. Совсем недавно я бы влепила ему пощёчину, а теперь не знаю, чем я лучше его. Всё равно! Я смотрю на него в упор, с пристрастием разглядывая его хрупкие виски, кожа на которых до времени увяла, и раннюю морщину на нижнем веке; разобрав его внешность по косточкам, я злобно изрекаю:– В тридцать лет. Марсель, вы будете похожи на старушку.Так он заметил! Стало быть, это бросается в глаза? Я не смею успокаивать себя тем, что у Марселя особый нюх. В порыве обречённости, а также от лени я себе говорю: «Раз все так думают, пусть так и будет!»Легко сказать! Если Рези по-прежнему молча меня обхаживает, изводя своим присутствием и неотступными взглядами, похоже, она отказалась от решительного наступления. В моём присутствии она одевается с таким видом, словно готовит оружие к бою; она кадит своими духами и словно в насмешку выставляет передо мной свои прелести. Проделывает свой фокус с мальчишеской ловкостью, и вместе с тем движения её безупречно-уверенны: мне не на что пожаловаться.– Взгляните, Клодина, на мои коготки! У меня новый лак – чудо как хорош! Каждый ноготь – как выпуклое зеркальце…Изящная вызывающе-обнажённая ножка поднимается, словно невзначай обронив туфлю без задника, и бледные пальчики поблёскивают нежно – розовым искусственным блеском… и вдруг нога исчезает как раз в то мгновение, когда я, может быть, готова была вот-вот схватить её и прижаться к ней губами…
Другое искушение – её волосы: Рези лень причёсываться самой, и она поручает причёску моим заботам. Берусь я за дело с воодушевлением. Однако от продолжительного соприкосновения с моими руками эта золотая ткань, каждую нить которой я перебираю с величайшей осторожностью, электризуется, липнет к моему платью, потрескивает под черепаховым гребнем, будто занявшийся пламенем папоротник; меня чаруют, пьянят эти волосы, и я впадаю в оцепенение… Я трусливо бросаю этот сноп волос, а Рези теряет терпение или делает вид, что сердится…
Вчера вечером за столом – во время ужина на пятнадцать персон у Ламбруков – она осмелела и, пока все были заняты толстокожими омарами по-американски, послала мне воздушный поцелуй… поцелуй беззвучный и полный: губы плотно сжимаются, потом приоткрываются, серые глаза широко распахнуты и смотрят властно, потом взгляд затуманивается…Я задрожала при мысли, что её выходка будет замечена, но ещё больше – от увиденного. Когда она ведёт эту изматывающую игру, случается и ей самой смущаться, как, например, нынче утром у неё дома…В нижней юбке и корсете соломенного цвета она вертелась перед зеркалом, откидываясь назад всем корпусом под стать испано-монмартрской танцовщице и доставая затылком до поясницы.– Клодина, вы так умеете?– Умею, и получше вашего.– Не сомневаюсь, дорогая. Вы – словно рапира твёрдого закала: упруги и гибки… Ах!– Что с вами?– Неужели так рано появились комары? Скорей, скорей взгляните, что там у меня на драгоценной коже, которую я так люблю… а я ещё собиралась сегодня вечером выйти в декольте!..Она поворачивает голову и пытается разглядеть на оголённом плече укус (воображаемый?). Я наклоняюсь над ней.– Да, да, повыше лопатки, ещё выше, вот здесь… кто-то меня укусил… Что вы там видите?Я вижу совсем близко, почти касаясь, безупречную линию плеча, профиль озабоченной Рези, ниже – открытую девичью грудь, расходящиеся и округлые грудки, как те, что изображают на фривольных гравюрах прошлого века… Я вижу всё это, теряюсь, не произношу ни слова и не сразу ловлю на себе пристальный, призывный взгляд своей подруги. Однако продолжаю любоваться её белоснежной кожей без оттенков и теней; бросаются в глаза лишь розовые соски того же цвета, что и лак на её ногтях…Рези с торжествующим видом следит за моим бегающим взглядом. Наконец я справляюсь с волнением и твёрдо смотрю ей прямо в лицо; теперь смущается она, её ресницы трепещут, словно осиные крылышки… Её внезапно поголубевшие глаза начинают бешено вращаться, она сама просит: «Довольно… спасибо…» – и смущается не меньше моего.«Спасибо…» Стоило Рези выдохнуть это слово, вобравшее в себя и сладострастие, и ребячество, и я сдаюсь скорее, чем после самой смелой ласки.
– Девочка моя, почему так поздно? И в такой вечер, когда мы можем наконец поужинать вдвоём!.. Иди скорее, ты и так хороша, не уходи к себе под тем предлогом, что хочешь причесаться… Мы вместе отправимся туда попозже. Ну, иди же сюда, садись, прелесть моя. Я заказал нынче к ужину гадкие баклажаны с пармезаном, Пармезан – сорт сыра.
которые ты так любишь.– Да…Я слушаю и не понимаю ни слова. Моя шляпа осталась у Рено в руках; я ерошу волосы на своей разгорячённой голове и падаю на кожаный стул против мужа; свет в столовой неяркий, приглушённый.– Будешь суп? (Я морщу нос.) Придётся тебе меня подождать. Рассказывай, откуда ты, почему похожа на лунатика, а на лице одни глаза? Ты, верно, только что от Рези, а?– Да…– Согласись, Клодина, что я не самый ревнивый муж.Увы, недостаточно ревнивый! Так следовало бы мне ответить, я же возражаю только в мыслях. Он придвигает ко мне загорелое лицо, будто перечёркнутое светлыми усами; его женственная улыбка проникнута отеческой влюблённостью, и я не смею…Желая занять чем-нибудь руки, я крошу золотистый хлеб и подношу ко рту, как вдруг моя рука дрогнула: я вдыхаю стойкий запах, впитавшийся в кожу, и бледнею.– Ты не заболела, девочка моя? – обеспокоенно спрашивает Рено, откладывая салфетку…– Нет-нет, просто устала. Очень хочется пить…Он звонит и просит подать моего любимого шипучего вина, асти-муската: когда я его пью, не могу сдержать улыбку. На сей раз я пьянею раньше, чем выпиваю вина.
Да! Да! Я была у Рези! Я хочу крикнуть, с хрустом потянуться всем телом, откинувшись назад.Я пошла к ней, как обычно, в пять. Она никогда не назначает мне встречи, но непременно ждёт к этому часу, и я ничего не обещаю, но обязательно прихожу в это время.Я иду к ней быстрым шагом. Отмечаю про себя, что дни становятся всё длиннее, весенние дожди поливают тротуары, а нарциссы из Ниццы, наваленные на тележки, наполняют сырой воздух волнующе-вызывающим весенним ароматом. Во время этого недолгого пути я теперь слежу за сменой времени года, как когда-то ревниво поджидала появление первого клейкого листочка в лесу, первого дикого анемона – тёплого бутона с сиреневыми разводами, ивовых почек– пушистых хвостиков с медовым ароматом. Вольная птаха! Теперь тебя держат в клетке, да и сама ты держишься за неё. Сегодня, как и всегда. Рези ждёт меня в своей бело-зелёной спальне с матово-белой кроватью и большими креслами в стиле Людовика XV позднего периода, обитыми орехового цвета шёлком с бантиками и большими белыми букетами. В зеленоватом свете спальни лицо и волосы моей подруги излучают сияние.Однако сегодня…– Как у вас темно. Рези! И в передней света нет! Скажите что-нибудь: я вас не вижу!Раздаётся её недовольный голос, он доносится из глубокого кресла – сомнительного сидения: слишком широкого для одного и тесноватого для двоих:– Да, это забавно. Неполадки с электричеством. Обещали поменять только к завтрашнему утру. Здесь, естественно, нет ничего такого, чем можно было бы заменить… Горничная предлагала расставить свечи в мои флаконы!..– Что ж, мысль недурна!– Благодарю… Вы всегда готовы заключить против меня союз с моей злой судьбой… Свечи! Надеюсь, не церковные? Или, может, мне завернуться в саван? Вместо того, чтобы меня утешить, вы смеётесь: я же слышу, как вы там веселитесь втихоря! Садитесь со мной в кресло, дорогая Клодина…Я без малейшего колебания забираюсь в большое кресло. Обвив руками её талию, я чувствую сквозь складки платья её тепло, аромат её духов ударяет мне в голову…– Рези, вы похожи на цветок белого табака, который ждёт ночи, чтобы испустить благоухание… С наступлением темноты все вдыхают только его запах; он затмевает даже розы…– Неужели я в самом деле благоухаю лишь ночью?Она опускает голову мне на плечо. Она горячая и живая, и я поддерживаю её, словно пойманную куропатку…– Ваш муж опять появится из темноты, как англо-индийский сатана? – спрашиваю я приглушённым голосом.– Нет, – вздыхает она. – Он сопровождает соотечественников.– Индусов?– Англичан.Ни она, ни я не думаем, что говорим. На нас опускается ночь. Я не в силах расцепить руки, да и не хочу этого.– Клодина! Я люблю вас…– Зачем об этом говорить?– Почему бы не сказать? Ради вас я оставила всё, даже флирты – единственное моё утешение и спасение от скуки. Я в вашей власти, я совершенно безобидна и болезненно робка при мысли, что могу быть вам неприятна.– Болезненно робка, о! Рези…– Это именно то слово. Вы же знаете, что любовь и желание – болезни неизлечимые: они приносят страдания.(Да, знаю… Насколько хорошо я это знаю? В эту самую минуту я как раз с упоением слушаю в себе эту боль.)Неуловимым движением она повернулась ещё больше, прильнув ко мне всем телом. Я почти не почувствовала, как она передвинулась, мне показалось, что она просто вращается внутри своего платья.– Рези, не говорите ничего. У меня такое ощущение, будто я связана по рукам и ногам, и мне так хорошо! Не заставляйте меня вставать… Представьте себе, что сейчас ночь, мы путешествуем… Ветер ерошит волосы… Наклонитесь: эта низкая ветка может хлестнуть вас по лицу!… Прижмитесь ко мне, осторожно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
– Рено! Так вы думаете, она порочна?– Я же тебе сказал, глупенькая, что не знал за госпожой Ламбрук любовников.– Я спрашиваю не об этом. Иметь любовников ещё не означает быть порочной.– Нет? В таком случае, что такое, по-твоему, порок? Однополая любовь?– И да и нет. Всё зависит от того, как ею заниматься. И порок тут ни при чём.– По-видимому, сейчас я услышу весьма оригинальное определение.– Мне очень жаль вас разочаровывать. Ведь это же очевидно! Вот я завожу любовника…– Что-о-о?..– Это всего лишь предположение.– Тебе оно будет стоить порки.– Я завожу любовника, без любви, просто потому что знаю: это дурно. Вот порок! Я завожу любовника…– Второго, стало быть?– …любовника, которого люблю или просто хочу– не нервничайте, Рено, это естественный закон природы, и я считаю себя честнейшим существом. Подводим итоги: порок – это зло, совершённое без удовольствия.– Давай поговорим о чём-нибудь ещё! Все эти твои любовники… Я должен тебя очистить…– Не возражаю!(И всё же, если бы я сказала, что заведу «подругу», а не «любовника», Рено счёл бы моё рассуждение вполне приемлемым. Для Рено адюльтер – вопрос пола.)
Она меня волнует. С некоторых пор в этой нежной чертовке, действующей с ловкой предосторожностью, дабы не возбуждать мою подозрительность, я не узнаю бледную от волнения и страстную Рези, горячо меня заклинающую со слезами на глазах… В лукавом взгляде, в котором едва угадывается ласковый вызов, я только что прочла тайну её сдержанности: она знает, – что я люблю её – до чего невыразительно это слово! – она догадалась о моём смятении, когда мы остаёмся вдвоём; во время короткого поцелуя при встрече или прощании (я больше не смею совсем её не целовать!) её дрожь передаётся мне… Теперь она знает и выжидает. Банальная тактика, пусть так. Жалкая уловка влюблённых, старая, как сама любовь, однако я, всезнающая, вот-вот на неё поддамся. О расчётливая дрянь! Я бы ещё могла противостоять вашему желанию, но не своему!
«…Отдаться головокружительным ласкам, желаниям, позабыть обо всём, что любил раньше, и уйти с головой в теперешнюю любовь, ощутить себя помолодевшим после новой победы – вот цель всей жизни!..»Эти слова принадлежат не Рези. И не мне – Марселю! Его неосознанная развращённость достигает определённого величия, с тех пор как новое увлечение оживляет его увядающую красоту и неутомимый лиризм.Он с удручённым видом сидит напротив в огромном кресле, он несёт бред, опустив глаза и сведя колени, и то и дело с маниакальным постоянством поглаживает подведённые брови.Несомненно, он меня недолюбливает, но я никогда не позволяла себе подсмеиваться над его странными привязанностями; возможно, в этом и кроется секрет его доверия.Больше чем когда-либо я слушаю его серьёзно и не без смущения. «Отдаться головокружительным ласкам, желаниям, позабыть обо всём, что любил раньше…»– Зачем забывать. Марсель?Он задирает подбородок, не зная, что сказать.– Зачем? Понятия не имею. Я забываю, сам того не желая. Вчерашний день бледнеет и уходит в туман, заслонённый днём сегодняшним.– А я бы предпочла похоронить прошлое и его засохшие цветы в благоухающем ларце – памяти.(Почти против воли я перенимаю его цветистую, пересыпанную метафорами речь.)– Не стану спорить… – беспечно машет он рукой. – Расскажите лучше о вашем нынешнем увлечении, о его излишне чувственной, типично венской грациозности…Я морщу нос и грозно насупливаюсь:– Сплетни, Марсель? Так скоро?– Нет, пока только нюх. Сами знаете: большой опыт!.. Итак, вы отдаёте предпочтение блондинкам.– Почему во множественном числе?– Эхе-хе! Сейчас в фаворе Рези, а ведь когда-то и я был вам небезразличен!Какая наглость! Его подводит собственное извращённое кокетство. Совсем недавно я бы влепила ему пощёчину, а теперь не знаю, чем я лучше его. Всё равно! Я смотрю на него в упор, с пристрастием разглядывая его хрупкие виски, кожа на которых до времени увяла, и раннюю морщину на нижнем веке; разобрав его внешность по косточкам, я злобно изрекаю:– В тридцать лет. Марсель, вы будете похожи на старушку.Так он заметил! Стало быть, это бросается в глаза? Я не смею успокаивать себя тем, что у Марселя особый нюх. В порыве обречённости, а также от лени я себе говорю: «Раз все так думают, пусть так и будет!»Легко сказать! Если Рези по-прежнему молча меня обхаживает, изводя своим присутствием и неотступными взглядами, похоже, она отказалась от решительного наступления. В моём присутствии она одевается с таким видом, словно готовит оружие к бою; она кадит своими духами и словно в насмешку выставляет передо мной свои прелести. Проделывает свой фокус с мальчишеской ловкостью, и вместе с тем движения её безупречно-уверенны: мне не на что пожаловаться.– Взгляните, Клодина, на мои коготки! У меня новый лак – чудо как хорош! Каждый ноготь – как выпуклое зеркальце…Изящная вызывающе-обнажённая ножка поднимается, словно невзначай обронив туфлю без задника, и бледные пальчики поблёскивают нежно – розовым искусственным блеском… и вдруг нога исчезает как раз в то мгновение, когда я, может быть, готова была вот-вот схватить её и прижаться к ней губами…
Другое искушение – её волосы: Рези лень причёсываться самой, и она поручает причёску моим заботам. Берусь я за дело с воодушевлением. Однако от продолжительного соприкосновения с моими руками эта золотая ткань, каждую нить которой я перебираю с величайшей осторожностью, электризуется, липнет к моему платью, потрескивает под черепаховым гребнем, будто занявшийся пламенем папоротник; меня чаруют, пьянят эти волосы, и я впадаю в оцепенение… Я трусливо бросаю этот сноп волос, а Рези теряет терпение или делает вид, что сердится…
Вчера вечером за столом – во время ужина на пятнадцать персон у Ламбруков – она осмелела и, пока все были заняты толстокожими омарами по-американски, послала мне воздушный поцелуй… поцелуй беззвучный и полный: губы плотно сжимаются, потом приоткрываются, серые глаза широко распахнуты и смотрят властно, потом взгляд затуманивается…Я задрожала при мысли, что её выходка будет замечена, но ещё больше – от увиденного. Когда она ведёт эту изматывающую игру, случается и ей самой смущаться, как, например, нынче утром у неё дома…В нижней юбке и корсете соломенного цвета она вертелась перед зеркалом, откидываясь назад всем корпусом под стать испано-монмартрской танцовщице и доставая затылком до поясницы.– Клодина, вы так умеете?– Умею, и получше вашего.– Не сомневаюсь, дорогая. Вы – словно рапира твёрдого закала: упруги и гибки… Ах!– Что с вами?– Неужели так рано появились комары? Скорей, скорей взгляните, что там у меня на драгоценной коже, которую я так люблю… а я ещё собиралась сегодня вечером выйти в декольте!..Она поворачивает голову и пытается разглядеть на оголённом плече укус (воображаемый?). Я наклоняюсь над ней.– Да, да, повыше лопатки, ещё выше, вот здесь… кто-то меня укусил… Что вы там видите?Я вижу совсем близко, почти касаясь, безупречную линию плеча, профиль озабоченной Рези, ниже – открытую девичью грудь, расходящиеся и округлые грудки, как те, что изображают на фривольных гравюрах прошлого века… Я вижу всё это, теряюсь, не произношу ни слова и не сразу ловлю на себе пристальный, призывный взгляд своей подруги. Однако продолжаю любоваться её белоснежной кожей без оттенков и теней; бросаются в глаза лишь розовые соски того же цвета, что и лак на её ногтях…Рези с торжествующим видом следит за моим бегающим взглядом. Наконец я справляюсь с волнением и твёрдо смотрю ей прямо в лицо; теперь смущается она, её ресницы трепещут, словно осиные крылышки… Её внезапно поголубевшие глаза начинают бешено вращаться, она сама просит: «Довольно… спасибо…» – и смущается не меньше моего.«Спасибо…» Стоило Рези выдохнуть это слово, вобравшее в себя и сладострастие, и ребячество, и я сдаюсь скорее, чем после самой смелой ласки.
– Девочка моя, почему так поздно? И в такой вечер, когда мы можем наконец поужинать вдвоём!.. Иди скорее, ты и так хороша, не уходи к себе под тем предлогом, что хочешь причесаться… Мы вместе отправимся туда попозже. Ну, иди же сюда, садись, прелесть моя. Я заказал нынче к ужину гадкие баклажаны с пармезаном, Пармезан – сорт сыра.
которые ты так любишь.– Да…Я слушаю и не понимаю ни слова. Моя шляпа осталась у Рено в руках; я ерошу волосы на своей разгорячённой голове и падаю на кожаный стул против мужа; свет в столовой неяркий, приглушённый.– Будешь суп? (Я морщу нос.) Придётся тебе меня подождать. Рассказывай, откуда ты, почему похожа на лунатика, а на лице одни глаза? Ты, верно, только что от Рези, а?– Да…– Согласись, Клодина, что я не самый ревнивый муж.Увы, недостаточно ревнивый! Так следовало бы мне ответить, я же возражаю только в мыслях. Он придвигает ко мне загорелое лицо, будто перечёркнутое светлыми усами; его женственная улыбка проникнута отеческой влюблённостью, и я не смею…Желая занять чем-нибудь руки, я крошу золотистый хлеб и подношу ко рту, как вдруг моя рука дрогнула: я вдыхаю стойкий запах, впитавшийся в кожу, и бледнею.– Ты не заболела, девочка моя? – обеспокоенно спрашивает Рено, откладывая салфетку…– Нет-нет, просто устала. Очень хочется пить…Он звонит и просит подать моего любимого шипучего вина, асти-муската: когда я его пью, не могу сдержать улыбку. На сей раз я пьянею раньше, чем выпиваю вина.
Да! Да! Я была у Рези! Я хочу крикнуть, с хрустом потянуться всем телом, откинувшись назад.Я пошла к ней, как обычно, в пять. Она никогда не назначает мне встречи, но непременно ждёт к этому часу, и я ничего не обещаю, но обязательно прихожу в это время.Я иду к ней быстрым шагом. Отмечаю про себя, что дни становятся всё длиннее, весенние дожди поливают тротуары, а нарциссы из Ниццы, наваленные на тележки, наполняют сырой воздух волнующе-вызывающим весенним ароматом. Во время этого недолгого пути я теперь слежу за сменой времени года, как когда-то ревниво поджидала появление первого клейкого листочка в лесу, первого дикого анемона – тёплого бутона с сиреневыми разводами, ивовых почек– пушистых хвостиков с медовым ароматом. Вольная птаха! Теперь тебя держат в клетке, да и сама ты держишься за неё. Сегодня, как и всегда. Рези ждёт меня в своей бело-зелёной спальне с матово-белой кроватью и большими креслами в стиле Людовика XV позднего периода, обитыми орехового цвета шёлком с бантиками и большими белыми букетами. В зеленоватом свете спальни лицо и волосы моей подруги излучают сияние.Однако сегодня…– Как у вас темно. Рези! И в передней света нет! Скажите что-нибудь: я вас не вижу!Раздаётся её недовольный голос, он доносится из глубокого кресла – сомнительного сидения: слишком широкого для одного и тесноватого для двоих:– Да, это забавно. Неполадки с электричеством. Обещали поменять только к завтрашнему утру. Здесь, естественно, нет ничего такого, чем можно было бы заменить… Горничная предлагала расставить свечи в мои флаконы!..– Что ж, мысль недурна!– Благодарю… Вы всегда готовы заключить против меня союз с моей злой судьбой… Свечи! Надеюсь, не церковные? Или, может, мне завернуться в саван? Вместо того, чтобы меня утешить, вы смеётесь: я же слышу, как вы там веселитесь втихоря! Садитесь со мной в кресло, дорогая Клодина…Я без малейшего колебания забираюсь в большое кресло. Обвив руками её талию, я чувствую сквозь складки платья её тепло, аромат её духов ударяет мне в голову…– Рези, вы похожи на цветок белого табака, который ждёт ночи, чтобы испустить благоухание… С наступлением темноты все вдыхают только его запах; он затмевает даже розы…– Неужели я в самом деле благоухаю лишь ночью?Она опускает голову мне на плечо. Она горячая и живая, и я поддерживаю её, словно пойманную куропатку…– Ваш муж опять появится из темноты, как англо-индийский сатана? – спрашиваю я приглушённым голосом.– Нет, – вздыхает она. – Он сопровождает соотечественников.– Индусов?– Англичан.Ни она, ни я не думаем, что говорим. На нас опускается ночь. Я не в силах расцепить руки, да и не хочу этого.– Клодина! Я люблю вас…– Зачем об этом говорить?– Почему бы не сказать? Ради вас я оставила всё, даже флирты – единственное моё утешение и спасение от скуки. Я в вашей власти, я совершенно безобидна и болезненно робка при мысли, что могу быть вам неприятна.– Болезненно робка, о! Рези…– Это именно то слово. Вы же знаете, что любовь и желание – болезни неизлечимые: они приносят страдания.(Да, знаю… Насколько хорошо я это знаю? В эту самую минуту я как раз с упоением слушаю в себе эту боль.)Неуловимым движением она повернулась ещё больше, прильнув ко мне всем телом. Я почти не почувствовала, как она передвинулась, мне показалось, что она просто вращается внутри своего платья.– Рези, не говорите ничего. У меня такое ощущение, будто я связана по рукам и ногам, и мне так хорошо! Не заставляйте меня вставать… Представьте себе, что сейчас ночь, мы путешествуем… Ветер ерошит волосы… Наклонитесь: эта низкая ветка может хлестнуть вас по лицу!… Прижмитесь ко мне, осторожно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17