Мы опомнились от своей глупости только с приходом мужчины, который проверял билеты, перед самым Кру, и, разумеется, были вынуждены перейти в вагон первого класса, хоть и на своем месте было вполне удобно. Я не хочу сказать, что действительно были вынуждены, только иначе деньги были 6 потрачены совсем впустую. И все время, во втором классе и в первом, Говард листал свою книжку, газеты, то и дело закрывал глаза и шевелил губами, как бы молился, но это были просто клички лошадей, в любом случае, насколько я могла сказать.
Глава 11
Когда мы вернулись обратно домой, я собрала нам чего-то поесть, а Говард развел огонь, так как холод был адский. А когда мы запаслись тостами с готовыми бобами и чайником чаю, то Говард сказал:
– Я намерен за это взяться. Разумеется, может быть и провал, однако может быть и успех. Если успеха не будет, что скажешь?
– Ничего не скажу, – сказала я. – Оставляю все это тебе.
Он поцеловал меня за это. Потом закрыл глаза, как бы от боли, и начал перечислять имена лошадей:
– 1936, Ньютаунский Форд. 1937, Солитер. 1938, Папагено. 1939, Наставник. – Это были победители манчестерского гандикапа. – 1954, Покинутый. 1955, Стремительный. 1956, Парень из Трентэма. 1957, Голосистый. – А я проверяла имена по книжке, и он, разумеется, был абсолютно прав. Мне приходилось все время напоминать себе: это не ум, Говард просто таким уродился. Молодой человек из «Дейли уиндоу» назвал это дефектом, так оно и было на самом деле. Потом Говард сказал: – Теперь пора переходить к завтрашним участникам. – А потом прочитал список в газете, и уже просто всех знал, вот так вот, так как сразу сумел перечислить. А потом говорит: – Теперь трудное дело. Теперь мне надо вообразить эту самую «Энциклопедию Коупа для любителей скачек» за будущий год. Теперь мне надо закрыть глаза и увидеть вот эту страницу со всеми победителями разных лет, а в конце списка победителя этого года.
– Ох, это сумасшествие, – говорю я. – Просто полное безумство.
– Всё безумство, – сказал Говард. – Сумасшествие, и безумие, и одна пакость. Только это недолго продлится. – Потом крепко зажмурил глаза, сделал типа попытки. – Ничего хорошего, – сказал он. – Просто ничего не вижу. – И весь вечер пытался и так ничего не увидел. Видел только прошлогоднего победителя в конце страницы и без конца ругался, бедный котик, потому что ему не давали увидеть победителя этого года.
– Брось пока, – говорю я. – Дай мозгам отдохнуть. Не старайся заставить. Заставлял мужик свинью, а она сдохла.
– Чего он ее заставлял делать?
– Не знаю я. Просто так говорят. Брось, давай телик посмотрим. – Я включила ТВ, и мы сели смотреть, Говард очень мрачный. Шел в тот вечер один старый фильм, очень плохой, про войну в пустыне, мужчины насвистывают «Лили Марлен», танки, противотанковое оружие, Роммель, очень скучно и старомодно. Я хочу сказать, хватит нам своих проблем и без напоминания о проблемах других людей в прошлые времена.
– Эль-Аламейн, – ни с того ни с сего громко вслух сказал Говард. – Вот оно. Это дает мне подсказку. – Тут он выключил ТВ, начал нашаривать на стене выключатель, сказав: – Теперь надо мне посмотреть, – зажмурился, чтоб лучше видеть, а потом говорит: – Все в порядке. Вот и победитель.
– Который? – спросила я.
– Дальнамейн! – крикнул Говард. – Вижу ясно, как не знаю что, просто черным по белому, в конце страницы. Сказано, Дальнамейн, жокей Дж. Гринуэй. Тренер…
– Плевать на все это, – говорю я. – Сколько ты собираешься ставить?
Он открыл глаза, посмотрел на меня, как на чокнутую, и сказал:
– Много. Всю тысячу.
– Твой букмекер возьмет столько?
– Возьмет, – сказал Говард. – Только обрадуется. Видишь ли, он их распределит по другим букмекерам на случай, если вдруг проиграет. А он, разумеется, проиграет. Только не знает этого. – И начал шебаршить газетами по всему дому, выискивая ставки и всякую всячину. – Аутсайдер, – сказал Говард, – вот кто эта лошадь.
– Ох, поосторожнее, – говорю я. Как бы умоляю. Все это было жуткое сумасшествие, иначе не скажешь, вот именно. – Не ставь сразу столько. Поставь половину. Оставим пять сотен. Риск жуткий.
– Никакого жуткого риска, – сказал Говард как бы высокомерно. – На самом деле это ведь не наши деньги. Я хочу сказать, я их по-настоящему не заслужил. У меня просто такие мозги. Ну, если б дело касалось какого-нибудь старого бедолаги профессора в одних лохмотьях, человека, который читал эти книжки и все про них знает… Но это ведь просто мои мозги, мне это на самом деле не стоило никакого труда. Проиграем так проиграем. На самом деле ничего не потеряем.
С бедным Говардом ничего нельзя было поделать, он все должен быть делать по-своему. Он любил меня всей душой, снова и снова показывал и доказывал это, но должен был делать по-своему то, что знал, по его утверждению; и поэтому я это дело вот так и оставила. В конце концов, завтра снова могу пойти в супермаркет без всяких проблем, Говард тоже вполне способен найти работу, особенно теперь, став таким знаменитым. Даже мог пойти на сцену, Чудо Памяти, как говорится. Не о чем было по-настоящему беспокоиться, но я никак не могла отделаться от мысли, какая это будет потеря, все деньги в трубу вылетят.
На следующее утро Говард ушел рано в своем самом лучшем пальто. Вернулся не раньше середины дня, войдя, как-то мрачно кивнул и сказал:
– Возникли небольшие проблемы, как ни странно может показаться, но теперь все в порядке.
– Значит, все поставил? – говорю я.
– До последнего пенни. – Он снова кивнул.
Ну, в тот день на обед у меня были рыбные палочки, по пять штук на каждого, и я сделала чипсы, но никто из нас особо не ел. В один момент во время обеда Говард вдруг зажмурился и говорит:
– По-моему, там было сказано Дальнамейн.
– Уже слишком поздно, – напомнила я. И заварила чай, очень крепкий.
Скачки были в 1.55, их, конечно, показывали по ТВ, поэтому примерно в 1.30 мы сели перед ним, сердца наши стучали, как бешеные, и я спросила:
– Какую тебе ставку сказали?
– Двадцать восемь к одному, – сказал Говард.
29 000 фунтов, подумала я про себя. Это слишком много для людей нашего типа, и я себя стала немножечко лучше чувствовать насчет проигрыша, теперь точно зная, что Говард поступил неправильно и сам не очень-то рад, можно было сказать, – он тянул сигареты одну за другой как бы с какой-то жаждой. И все это время голос комментатора на ипподроме бубнил про эту лошадь, и про ту лошадь, все они для меня одинаково выглядели. Экран наш семнадцати дюймов, прыгавший и заносившийся снегом, когда мимо по улице проезжали машины, был сплошь забит лошадьми, они ржали и бегали туда-сюда рысью, или чем-то еще.
– Вон, – мрачно сказал Говард. – Вон та черная лошадь. Тот самый Дальнамейн. Молю Бога, чтоб я правильно сделал. – И начал грызть ногти, я всегда ненавидела эту привычку и поэтому выдернула у него изо рта его пальцы. Он что-то пробормотал, тут все лошади встали по стартовым номерам, а потом побежали.
Комментатор нам все рассказывал таким тоном, как у какого-нибудь проповедника в церкви, хотя очень быстро, на одной и той же ноте:
– А он то-то и то-то, то-то и то-то, то-то и то-то, и то-то, и то-то. А он то-то и то-то, то-то и то-то, то-то и то-то, и то-то, и то-то, – делая глубокий вдох перед каждым новым «а» и все больше и больше волнуясь.
Происходило же вот что: Новый Боец впереди, Мшистая Морда, Пантофель, Солнечный Восход и Сабо позади, Ветреный Кряж в хвосте, что бы это ни значило. За семь фарлонгов до конца Красавчик Весельчак обошел Нового Бойца, Солнечный Восход, Первичный Двигатель и Сабо. Потом последний поворот, и маленькое преимущество получил Первичный Двигатель, потом вышел Пантофель, осталось два фарлонга, Пантофель впереди на корпус.
– Давай, Дальнамейн, – абсолютно неожиданно завопил Говард, и мы оба ударили кулаками по своим коленкам, комментатор очень быстро тараторил все на той же одной ноте, а Говард вопил: – Давай, Дальнамейн, сукин ты сын! – Дальнамейна пришпорили, вперед вышел Ветреный, потом пошли последний фарлонг, и Дальнамейн стал лидером, прямо за ним Ветреный, Дальнамейн все держался, и вот финишный столб. Дальнамейн обошел Ветреного на голову, как говорится, и мы с Говардом даже не знали, то ли нам прыгать и расколачивать мебель, то ли попросту отключиться как бы в онемении.
Вот что я сказала:
– Пожалуй, пойду заварю чашку чаю. – И пошла заваривать, а Говард выключил телик и просто сидел там с разинутым ртом, глядя в его большой квадратный молочный ослепший глаз. Прихлебывая чай, что нам было необходимо, уж можете мне поверить, Говард сказал:
– Двадцать восемь тысяч фунтов, вот сколько это будет. И вот что я сделаю: половину положу в банк на время, а на другую буду играть, скажем, неделю, и если чуточку повезет, то нам хватит на то, что задумали.
– Тысячу ты получишь обратно, – напомнила я. – То есть ту, что поставил. Знаешь, букмекер отдаст ее тебе обратно.
– Ох, да, – сказал Говард. – Я про это все знаю, но ту самую тысячу я получил ведь за то, что как будто все знаю про книги и всякие такие вещи, так что я ее отдам.
– Кому? – спросила я, давно перестав удивляться любому слову и делу Говарда.
Ох, отправлю тому молодому парню из «Дейли уиндоу». Он сказал, будто знает кучу писателей и поэтов, и тому подобное, которые почти с голоду умирают. Это самое меньшее, что я могу сделать.
– Ты ничего такого не сделаешь, – сказала я чуточку злобно. – Он про тебя в газете так ничего и не напечатал. Он для тебя ничего не сделал.
– Это же не ему, – сказал Говард. – А какому-нибудь поэту, что живет на чердаке, пишет свои стихи, которые никому не нужны, и почти с голоду умирает.
– Откуда ты знаешь, что можно ему доверять и он отдаст деньги кому-нибудь, кто их заслуживает?
– Он кажется порядочным молодым человеком. Смотри, он мне карточку дал. – И Говард вытащил из кармана карточку, на которой было напечатано: «Альберт Ривс, „Дейли уиндоу“. – Я хочу сказать, – сказал Говард, – это ведь справедливо, правда? Вроде расплаты со всеми теми самыми мертвыми старыми поэтами и писателями, и тому подобное, которых никто из нас никогда не читал. Это самое меньшее, что я могу сделать. Тогда я буду чувствовать себя свободней, если ты понимаешь, что я имею в виду. У меня больше не будет никаких обязательств.
Еще что-нибудь говорить не было смысла; в любом случае, мы теперь спорили просто из-за жалкой тыщи монет, когда у нас столько денег, что мы даже не знаем, куда их девать, – я, в любом случае, – а Говард рассуждает о том, чтоб еще больше сделать. Лучше всего было мне перестать спорить, думать, планировать и как-нибудь заняться чаем. Конечно, не попросту чашкой чаю, а что-нибудь приготовить, разогреть те самые рыбные палочки, которые мы съесть не смогли, облив их теперь чуточкой томатного кетчупа. К чаю пойдет отлично.
Глава 12
Следующая неделя, как вы легко можете себе представить, была здорово хлопотливой, начиная с воскресенья, когда нам, конечно, пришлось пойти повидать моих маму и папу и сказать, мы им дарим подарок, чего б они ни пожелали для дома, и они подумали про холодильник, так что мы сказали, посмотрим. Это было утром. Днем Говард отправился навестить свою тетку, просто сам по себе; я понятия не имела, что он ей сделал, но догадывалась, что дал чек, а на сколько, понятия не имела, и не расспрашивала. Теперь я увидела смысл счета в банке, открытого Говардом год-два назад, на котором у нас до сих пор ничего не было на самом деле. Я всегда говорила: «Мы получаем зарплату и тратим зарплату. А ты платишь банку комиссионные и всякую всячину, пока банк ничего не делает, чтобы их заработать». А он всегда говорил: «Так полагается. Кроме того, в один прекрасный день банк нам в самом деле понадобится, попомни мои слова». Разумеется, мне никогда и не снилось, что так будет на самом деле, однако вот оно, большое, как жизнь, причем вдвое прекрасней, а Говард был прав, как всегда.
Вечером в воскресенье пришла Миртл со своим мужем Майклом, Говард, конечно, не хуже меня видел, чего им надо, хоть и был занят газетами про скачки, на кого надо ставить на следующей неделе. Миртл с чувством, захлебываясь, говорила, как все это было чудесно, мы, конечно, ни слова не проронили про то, что Говард уже сотворил со своей тыщей монет, точно так же, как маме, папе и тетке Говарда, хотя думали, скажем попозже, когда Говард доведет до конца свой так называемый план. На самом деле Миртл с Майклом были лишь первыми из людей, которые начали к нам заглядывать, а раньше никогда не заглядывали, и мы этим немножко пресытились, хотя Говард сказал: «Всего этого следовало ожидать. Такова человеческая натура, вот и все». Огдены, Мейзи Бауэр, разведенка; Джек Брейнтри, Лиз Бамбер со своим будущим мужем, еще куча других, и все вежливо попрошайничали, но мы им давали только чашку чаю с имбирным печеньем.
В понедельник утром Говард написал тому самому молодому парию из «Дейли уиндоу» письмо, сообщая, что вкладывает кроссированный чек на 1000 фунтов, которые надо использовать в помощь голодным поэтам и тому подобное, по чтоб без всякого паблисити. Говард сказал, после этого он себя лучше чувствует, говорит, духи мертвых писателей и поэтов, которых он так бесстыдно эксплуатировал (его собственные слова), могут теперь спать спокойно. Ох, Говард был странный парень, но было видно, чего он добивается в своем роде. Потом он отправился делать ставки на лошадей, хотя теперь возникла проблема, пришлось открывать счета у других букмекеров в городе, Джордж Уэлбек (Уэлбек Никогда Не Обманет) явно не собирался слишком радостно встречать Говарда после ноябрьского гандикапа, да ведь если кому-то не нравится, когда его клиенты выигрывают, зачем вообще браться за этот бизнес? В любом случае, я из-за этого вдруг подумала про то, про что не подумал Говард, и говорю ему:
– Ты еще не получил от Уэлбека деньги. А рассылаешь кругом чеки на тыщу монет. Может быть, ты немножко вперед забегаешь?
А он мне подмигнул и сказал:
– Выплата после субботы. Я пролонгировал тот самый чек, понимаешь?
Я тряхнула головой, не вполне понимая значение этого слова, но все предоставила Говарду, как обычно. Говард всегда лучше знал, бедный мальчик. Итак, утро понедельника было хлопотливым для него утром, он все бегал к другим скаковым комиссионерам в Брадкастере и открывал у них счета. А теперь я вам расскажу, на каких он ставил лошадей, и на каких скачках, и сколько всего выиграл, то есть что припомню. Я его никогда не спрашивала, какой он использует метод, только знала, не тот, что на ноябрьском гандикапе, так как подобные мелкие скачки не попали бы в «Энциклопедию Коупа». Может, тыкал булавкой, не знаю, или раздобывал информацию изнутри, или еще что-нибудь, потому что весь день пропадал, прибегая домой где-то в пять, с виду как бы порозовевший. Если б он пил, то я просто не знаю, где именно; никогда не хамил, это точно, был еще ласковей, чем обычно, если такое возможно.
Ну, в понедельник скачки шли в Бирмингеме, и Говард в час дня проигрался, поставив на победу Благородного Бойца, а тот пришел четвертым, а бежали всего четыре. Но в час тридцать была сделана ставка на Кочана туда и сюда, и Кочан пришел третьим при 100-9. В два часа было поставлено на Ладиньяка туда и сюда при ставке 33-1, и он пришел вторым. В два тридцать было поставлено на Горный Склон как на победителя, и он пришел третьим. Но в три часа Говард по-настоящему преуспел. Он поставил на Зимний Буран и Гидранта туда и сюда (причем много, сколько именно, он мне так никогда не сказал, только должно быть много), и Зимний Буран пришел первым при 6–1, а Гидрант третьим при 8–1. К тому же те бега были очень крупными. В три тридцать была ставка на Эйрский Огонь туда и сюда, и он пришел третьем при 33-1, жокей Т. Брукшоу. Когда Говард явился домой, я спросила, сколько, по его подсчетам, он выиграл за весь день (или проиграл, я ж не знала, какие там ставки), и он начал проделывать очень странные вещи, как будто нализался. Приложил сбоку палец к ноздре, немножечко шатаясь. Поэтому я дала ему чаю (с банкой почек в подливке с картофельным пюре) и ничего больше не спрашивала, а он лег в постель в полдевятого и вовсю захрапел.
Ну, на следующий день Говард ничего не ставил, не знаю почему, в Бирмингеме ведь были большие скачки, насколько мне известно. Но у него была какая-то собственная странная система. В среду шли мелкие скачки в Ворчестере на тяжелых беговых дорожках, и в час Говард поставил на Крестик туда и сюда, и он пришел вторым при 100-7. В час тридцать он поставил на победу Верескового Оврага при очень плохой ставке 5–2, но сказал, в целом выставил около шестисот монет в общей сложности, так что это была симпатичная маленькая победа. Теперь я получила понятие о величине ставок, однако не забеспокоилась, потому что мы мило ухнули бы четырнадцать тысяч, если 6 Джордж Уэлбек, который никогда не обманывает, вдруг решил обмануть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Глава 11
Когда мы вернулись обратно домой, я собрала нам чего-то поесть, а Говард развел огонь, так как холод был адский. А когда мы запаслись тостами с готовыми бобами и чайником чаю, то Говард сказал:
– Я намерен за это взяться. Разумеется, может быть и провал, однако может быть и успех. Если успеха не будет, что скажешь?
– Ничего не скажу, – сказала я. – Оставляю все это тебе.
Он поцеловал меня за это. Потом закрыл глаза, как бы от боли, и начал перечислять имена лошадей:
– 1936, Ньютаунский Форд. 1937, Солитер. 1938, Папагено. 1939, Наставник. – Это были победители манчестерского гандикапа. – 1954, Покинутый. 1955, Стремительный. 1956, Парень из Трентэма. 1957, Голосистый. – А я проверяла имена по книжке, и он, разумеется, был абсолютно прав. Мне приходилось все время напоминать себе: это не ум, Говард просто таким уродился. Молодой человек из «Дейли уиндоу» назвал это дефектом, так оно и было на самом деле. Потом Говард сказал: – Теперь пора переходить к завтрашним участникам. – А потом прочитал список в газете, и уже просто всех знал, вот так вот, так как сразу сумел перечислить. А потом говорит: – Теперь трудное дело. Теперь мне надо вообразить эту самую «Энциклопедию Коупа для любителей скачек» за будущий год. Теперь мне надо закрыть глаза и увидеть вот эту страницу со всеми победителями разных лет, а в конце списка победителя этого года.
– Ох, это сумасшествие, – говорю я. – Просто полное безумство.
– Всё безумство, – сказал Говард. – Сумасшествие, и безумие, и одна пакость. Только это недолго продлится. – Потом крепко зажмурил глаза, сделал типа попытки. – Ничего хорошего, – сказал он. – Просто ничего не вижу. – И весь вечер пытался и так ничего не увидел. Видел только прошлогоднего победителя в конце страницы и без конца ругался, бедный котик, потому что ему не давали увидеть победителя этого года.
– Брось пока, – говорю я. – Дай мозгам отдохнуть. Не старайся заставить. Заставлял мужик свинью, а она сдохла.
– Чего он ее заставлял делать?
– Не знаю я. Просто так говорят. Брось, давай телик посмотрим. – Я включила ТВ, и мы сели смотреть, Говард очень мрачный. Шел в тот вечер один старый фильм, очень плохой, про войну в пустыне, мужчины насвистывают «Лили Марлен», танки, противотанковое оружие, Роммель, очень скучно и старомодно. Я хочу сказать, хватит нам своих проблем и без напоминания о проблемах других людей в прошлые времена.
– Эль-Аламейн, – ни с того ни с сего громко вслух сказал Говард. – Вот оно. Это дает мне подсказку. – Тут он выключил ТВ, начал нашаривать на стене выключатель, сказав: – Теперь надо мне посмотреть, – зажмурился, чтоб лучше видеть, а потом говорит: – Все в порядке. Вот и победитель.
– Который? – спросила я.
– Дальнамейн! – крикнул Говард. – Вижу ясно, как не знаю что, просто черным по белому, в конце страницы. Сказано, Дальнамейн, жокей Дж. Гринуэй. Тренер…
– Плевать на все это, – говорю я. – Сколько ты собираешься ставить?
Он открыл глаза, посмотрел на меня, как на чокнутую, и сказал:
– Много. Всю тысячу.
– Твой букмекер возьмет столько?
– Возьмет, – сказал Говард. – Только обрадуется. Видишь ли, он их распределит по другим букмекерам на случай, если вдруг проиграет. А он, разумеется, проиграет. Только не знает этого. – И начал шебаршить газетами по всему дому, выискивая ставки и всякую всячину. – Аутсайдер, – сказал Говард, – вот кто эта лошадь.
– Ох, поосторожнее, – говорю я. Как бы умоляю. Все это было жуткое сумасшествие, иначе не скажешь, вот именно. – Не ставь сразу столько. Поставь половину. Оставим пять сотен. Риск жуткий.
– Никакого жуткого риска, – сказал Говард как бы высокомерно. – На самом деле это ведь не наши деньги. Я хочу сказать, я их по-настоящему не заслужил. У меня просто такие мозги. Ну, если б дело касалось какого-нибудь старого бедолаги профессора в одних лохмотьях, человека, который читал эти книжки и все про них знает… Но это ведь просто мои мозги, мне это на самом деле не стоило никакого труда. Проиграем так проиграем. На самом деле ничего не потеряем.
С бедным Говардом ничего нельзя было поделать, он все должен быть делать по-своему. Он любил меня всей душой, снова и снова показывал и доказывал это, но должен был делать по-своему то, что знал, по его утверждению; и поэтому я это дело вот так и оставила. В конце концов, завтра снова могу пойти в супермаркет без всяких проблем, Говард тоже вполне способен найти работу, особенно теперь, став таким знаменитым. Даже мог пойти на сцену, Чудо Памяти, как говорится. Не о чем было по-настоящему беспокоиться, но я никак не могла отделаться от мысли, какая это будет потеря, все деньги в трубу вылетят.
На следующее утро Говард ушел рано в своем самом лучшем пальто. Вернулся не раньше середины дня, войдя, как-то мрачно кивнул и сказал:
– Возникли небольшие проблемы, как ни странно может показаться, но теперь все в порядке.
– Значит, все поставил? – говорю я.
– До последнего пенни. – Он снова кивнул.
Ну, в тот день на обед у меня были рыбные палочки, по пять штук на каждого, и я сделала чипсы, но никто из нас особо не ел. В один момент во время обеда Говард вдруг зажмурился и говорит:
– По-моему, там было сказано Дальнамейн.
– Уже слишком поздно, – напомнила я. И заварила чай, очень крепкий.
Скачки были в 1.55, их, конечно, показывали по ТВ, поэтому примерно в 1.30 мы сели перед ним, сердца наши стучали, как бешеные, и я спросила:
– Какую тебе ставку сказали?
– Двадцать восемь к одному, – сказал Говард.
29 000 фунтов, подумала я про себя. Это слишком много для людей нашего типа, и я себя стала немножечко лучше чувствовать насчет проигрыша, теперь точно зная, что Говард поступил неправильно и сам не очень-то рад, можно было сказать, – он тянул сигареты одну за другой как бы с какой-то жаждой. И все это время голос комментатора на ипподроме бубнил про эту лошадь, и про ту лошадь, все они для меня одинаково выглядели. Экран наш семнадцати дюймов, прыгавший и заносившийся снегом, когда мимо по улице проезжали машины, был сплошь забит лошадьми, они ржали и бегали туда-сюда рысью, или чем-то еще.
– Вон, – мрачно сказал Говард. – Вон та черная лошадь. Тот самый Дальнамейн. Молю Бога, чтоб я правильно сделал. – И начал грызть ногти, я всегда ненавидела эту привычку и поэтому выдернула у него изо рта его пальцы. Он что-то пробормотал, тут все лошади встали по стартовым номерам, а потом побежали.
Комментатор нам все рассказывал таким тоном, как у какого-нибудь проповедника в церкви, хотя очень быстро, на одной и той же ноте:
– А он то-то и то-то, то-то и то-то, то-то и то-то, и то-то, и то-то. А он то-то и то-то, то-то и то-то, то-то и то-то, и то-то, и то-то, – делая глубокий вдох перед каждым новым «а» и все больше и больше волнуясь.
Происходило же вот что: Новый Боец впереди, Мшистая Морда, Пантофель, Солнечный Восход и Сабо позади, Ветреный Кряж в хвосте, что бы это ни значило. За семь фарлонгов до конца Красавчик Весельчак обошел Нового Бойца, Солнечный Восход, Первичный Двигатель и Сабо. Потом последний поворот, и маленькое преимущество получил Первичный Двигатель, потом вышел Пантофель, осталось два фарлонга, Пантофель впереди на корпус.
– Давай, Дальнамейн, – абсолютно неожиданно завопил Говард, и мы оба ударили кулаками по своим коленкам, комментатор очень быстро тараторил все на той же одной ноте, а Говард вопил: – Давай, Дальнамейн, сукин ты сын! – Дальнамейна пришпорили, вперед вышел Ветреный, потом пошли последний фарлонг, и Дальнамейн стал лидером, прямо за ним Ветреный, Дальнамейн все держался, и вот финишный столб. Дальнамейн обошел Ветреного на голову, как говорится, и мы с Говардом даже не знали, то ли нам прыгать и расколачивать мебель, то ли попросту отключиться как бы в онемении.
Вот что я сказала:
– Пожалуй, пойду заварю чашку чаю. – И пошла заваривать, а Говард выключил телик и просто сидел там с разинутым ртом, глядя в его большой квадратный молочный ослепший глаз. Прихлебывая чай, что нам было необходимо, уж можете мне поверить, Говард сказал:
– Двадцать восемь тысяч фунтов, вот сколько это будет. И вот что я сделаю: половину положу в банк на время, а на другую буду играть, скажем, неделю, и если чуточку повезет, то нам хватит на то, что задумали.
– Тысячу ты получишь обратно, – напомнила я. – То есть ту, что поставил. Знаешь, букмекер отдаст ее тебе обратно.
– Ох, да, – сказал Говард. – Я про это все знаю, но ту самую тысячу я получил ведь за то, что как будто все знаю про книги и всякие такие вещи, так что я ее отдам.
– Кому? – спросила я, давно перестав удивляться любому слову и делу Говарда.
Ох, отправлю тому молодому парню из «Дейли уиндоу». Он сказал, будто знает кучу писателей и поэтов, и тому подобное, которые почти с голоду умирают. Это самое меньшее, что я могу сделать.
– Ты ничего такого не сделаешь, – сказала я чуточку злобно. – Он про тебя в газете так ничего и не напечатал. Он для тебя ничего не сделал.
– Это же не ему, – сказал Говард. – А какому-нибудь поэту, что живет на чердаке, пишет свои стихи, которые никому не нужны, и почти с голоду умирает.
– Откуда ты знаешь, что можно ему доверять и он отдаст деньги кому-нибудь, кто их заслуживает?
– Он кажется порядочным молодым человеком. Смотри, он мне карточку дал. – И Говард вытащил из кармана карточку, на которой было напечатано: «Альберт Ривс, „Дейли уиндоу“. – Я хочу сказать, – сказал Говард, – это ведь справедливо, правда? Вроде расплаты со всеми теми самыми мертвыми старыми поэтами и писателями, и тому подобное, которых никто из нас никогда не читал. Это самое меньшее, что я могу сделать. Тогда я буду чувствовать себя свободней, если ты понимаешь, что я имею в виду. У меня больше не будет никаких обязательств.
Еще что-нибудь говорить не было смысла; в любом случае, мы теперь спорили просто из-за жалкой тыщи монет, когда у нас столько денег, что мы даже не знаем, куда их девать, – я, в любом случае, – а Говард рассуждает о том, чтоб еще больше сделать. Лучше всего было мне перестать спорить, думать, планировать и как-нибудь заняться чаем. Конечно, не попросту чашкой чаю, а что-нибудь приготовить, разогреть те самые рыбные палочки, которые мы съесть не смогли, облив их теперь чуточкой томатного кетчупа. К чаю пойдет отлично.
Глава 12
Следующая неделя, как вы легко можете себе представить, была здорово хлопотливой, начиная с воскресенья, когда нам, конечно, пришлось пойти повидать моих маму и папу и сказать, мы им дарим подарок, чего б они ни пожелали для дома, и они подумали про холодильник, так что мы сказали, посмотрим. Это было утром. Днем Говард отправился навестить свою тетку, просто сам по себе; я понятия не имела, что он ей сделал, но догадывалась, что дал чек, а на сколько, понятия не имела, и не расспрашивала. Теперь я увидела смысл счета в банке, открытого Говардом год-два назад, на котором у нас до сих пор ничего не было на самом деле. Я всегда говорила: «Мы получаем зарплату и тратим зарплату. А ты платишь банку комиссионные и всякую всячину, пока банк ничего не делает, чтобы их заработать». А он всегда говорил: «Так полагается. Кроме того, в один прекрасный день банк нам в самом деле понадобится, попомни мои слова». Разумеется, мне никогда и не снилось, что так будет на самом деле, однако вот оно, большое, как жизнь, причем вдвое прекрасней, а Говард был прав, как всегда.
Вечером в воскресенье пришла Миртл со своим мужем Майклом, Говард, конечно, не хуже меня видел, чего им надо, хоть и был занят газетами про скачки, на кого надо ставить на следующей неделе. Миртл с чувством, захлебываясь, говорила, как все это было чудесно, мы, конечно, ни слова не проронили про то, что Говард уже сотворил со своей тыщей монет, точно так же, как маме, папе и тетке Говарда, хотя думали, скажем попозже, когда Говард доведет до конца свой так называемый план. На самом деле Миртл с Майклом были лишь первыми из людей, которые начали к нам заглядывать, а раньше никогда не заглядывали, и мы этим немножко пресытились, хотя Говард сказал: «Всего этого следовало ожидать. Такова человеческая натура, вот и все». Огдены, Мейзи Бауэр, разведенка; Джек Брейнтри, Лиз Бамбер со своим будущим мужем, еще куча других, и все вежливо попрошайничали, но мы им давали только чашку чаю с имбирным печеньем.
В понедельник утром Говард написал тому самому молодому парию из «Дейли уиндоу» письмо, сообщая, что вкладывает кроссированный чек на 1000 фунтов, которые надо использовать в помощь голодным поэтам и тому подобное, по чтоб без всякого паблисити. Говард сказал, после этого он себя лучше чувствует, говорит, духи мертвых писателей и поэтов, которых он так бесстыдно эксплуатировал (его собственные слова), могут теперь спать спокойно. Ох, Говард был странный парень, но было видно, чего он добивается в своем роде. Потом он отправился делать ставки на лошадей, хотя теперь возникла проблема, пришлось открывать счета у других букмекеров в городе, Джордж Уэлбек (Уэлбек Никогда Не Обманет) явно не собирался слишком радостно встречать Говарда после ноябрьского гандикапа, да ведь если кому-то не нравится, когда его клиенты выигрывают, зачем вообще браться за этот бизнес? В любом случае, я из-за этого вдруг подумала про то, про что не подумал Говард, и говорю ему:
– Ты еще не получил от Уэлбека деньги. А рассылаешь кругом чеки на тыщу монет. Может быть, ты немножко вперед забегаешь?
А он мне подмигнул и сказал:
– Выплата после субботы. Я пролонгировал тот самый чек, понимаешь?
Я тряхнула головой, не вполне понимая значение этого слова, но все предоставила Говарду, как обычно. Говард всегда лучше знал, бедный мальчик. Итак, утро понедельника было хлопотливым для него утром, он все бегал к другим скаковым комиссионерам в Брадкастере и открывал у них счета. А теперь я вам расскажу, на каких он ставил лошадей, и на каких скачках, и сколько всего выиграл, то есть что припомню. Я его никогда не спрашивала, какой он использует метод, только знала, не тот, что на ноябрьском гандикапе, так как подобные мелкие скачки не попали бы в «Энциклопедию Коупа». Может, тыкал булавкой, не знаю, или раздобывал информацию изнутри, или еще что-нибудь, потому что весь день пропадал, прибегая домой где-то в пять, с виду как бы порозовевший. Если б он пил, то я просто не знаю, где именно; никогда не хамил, это точно, был еще ласковей, чем обычно, если такое возможно.
Ну, в понедельник скачки шли в Бирмингеме, и Говард в час дня проигрался, поставив на победу Благородного Бойца, а тот пришел четвертым, а бежали всего четыре. Но в час тридцать была сделана ставка на Кочана туда и сюда, и Кочан пришел третьим при 100-9. В два часа было поставлено на Ладиньяка туда и сюда при ставке 33-1, и он пришел вторым. В два тридцать было поставлено на Горный Склон как на победителя, и он пришел третьим. Но в три часа Говард по-настоящему преуспел. Он поставил на Зимний Буран и Гидранта туда и сюда (причем много, сколько именно, он мне так никогда не сказал, только должно быть много), и Зимний Буран пришел первым при 6–1, а Гидрант третьим при 8–1. К тому же те бега были очень крупными. В три тридцать была ставка на Эйрский Огонь туда и сюда, и он пришел третьем при 33-1, жокей Т. Брукшоу. Когда Говард явился домой, я спросила, сколько, по его подсчетам, он выиграл за весь день (или проиграл, я ж не знала, какие там ставки), и он начал проделывать очень странные вещи, как будто нализался. Приложил сбоку палец к ноздре, немножечко шатаясь. Поэтому я дала ему чаю (с банкой почек в подливке с картофельным пюре) и ничего больше не спрашивала, а он лег в постель в полдевятого и вовсю захрапел.
Ну, на следующий день Говард ничего не ставил, не знаю почему, в Бирмингеме ведь были большие скачки, насколько мне известно. Но у него была какая-то собственная странная система. В среду шли мелкие скачки в Ворчестере на тяжелых беговых дорожках, и в час Говард поставил на Крестик туда и сюда, и он пришел вторым при 100-7. В час тридцать он поставил на победу Верескового Оврага при очень плохой ставке 5–2, но сказал, в целом выставил около шестисот монет в общей сложности, так что это была симпатичная маленькая победа. Теперь я получила понятие о величине ставок, однако не забеспокоилась, потому что мы мило ухнули бы четырнадцать тысяч, если 6 Джордж Уэлбек, который никогда не обманывает, вдруг решил обмануть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20