– О нет, – сказал Редверс Гласс, – совсем не так. Я в одном месте взял номер, потом пошел выпить, познакомился с очень симпатичным типом с Ямайки, и мы пошли по пивным, тут к тому же есть несколько очень симпатичных пивных. Но никак не мог вспомнить, в каком отеле остановился, и, наверно, упал где-то рядом с тем местом, где что-то висячее, думал, там и остановился, но, наверно, свалился, потом помню только, меня как бы несли.
– Вы совсем без багажа, – сказал Говард.
– О нет, – сказал Редверс Гласс, – он на вокзале в камере хранения. Одна сумка. Большая. – И он мне подмигнул очень серьезным образом.
– Ну, – сказал Говард, – а теперь, наверно, вам лучше идти.
– Вы разочаровали меня, – мрачным тоном сказал Редверс Гласс – Деньги дали, да, но, видимо, никакой больше помощи. Гостеприимство лучше денег. Я вас спрашиваю, я вас спрашиваю, разве мыслимо, чтобы я мог писать эту длинную поэму в гостиничном номере?
– Не пойму, почему бы и нет, – сказал Говард.
Я ничего не могла поделать, на меня опять накатило хихиканье. Я не знала, в чем дело, только было что-то в Редверсе Глассе, и оно внушало мне чувство как бы тепла и веселья, особенно когда Говард так сурово все это воспринимал.
– А вы сами попробуйте, вот и все, – говорит Редверс Гласс точно так же сурово. – Я бездомный. Мужчина, с которым я делил квартиру в Пимлико, женился, представьте себе, так что бедному Глассу пришлось идти прочь. И меня не хотят пускать в усадьбу предков, в дом сэра Персиваля Гласса, рыцаря. – Он протянул руки, более или менее так же, как протягивал их ко мне наверху из постели, и мне стало немножечко жарко и холодно. – Сэр Перси не верит в искусства, – сказал он, – кроме очень полезных. Его сын стал большим разочарованием для него. И куда же я мог пойти? Только к моему покровителю. Моему покровителю не следует думать, что он может рассматривать выдачу денег как окончание своих обязательств. Я желаю остаться здесь, вон в той комнате наверху, и работать вот тут, вот за этим столом.
– Думаете, я чокнутый? – сказал Говард.
– Нет, – сказал Редверс Гласс. – Думаю, вы щедрый, вот что я думаю. Мне нужен дом. – И, верьте не верьте, упал на колени.
– Встаньте, – очень сердито сказал Говард. Потом призадумался, а Редверс Гласс все стоял на коленях и подмигивал мне. – Сэр Персиваль Гласс, – говорит Говард через недолгое время. – Родился в 1899-м, женился на Пенелопе, единственной дочери Ричарда Баркера, в 1932-м, один сын, две дочери. Бумажная Продукция Гласса, старая семейная фирма. Произведен в рыцари за политические заслуги в 1956-м…
– Откуда вы это все знаете? – говорит Редверс Гласс с удивлением, вставая с пола.
– Это у него память фотографическая, – говорю я. А Говард говорит:
– Я кое-что другое в библиотеке искал. А вся эта белиберда насчет Гласса просто как бы на глаза попалась.
– Ну, вы же видите, правда? – взволнованно говорит Редверс Гласс. – Видите, что у такого мужчины нет времени на такого сына, как я.
– Не знаю, почему бы и нет, – сказал Говард. А потом сказал, как бы поразмыслив над этим: – Я скажу вам, что я с вами сделаю. Мы с ней, – говорит он, как бы немножечко грубо махнув головой в мою сторону, – собираемся вроде бы в небольшой отпуск. Нью-Йорк, Карибы и так далее. – На самом деле, он это сказал без особенной радости. – Можете присмотреть за домом, пока нас нету. Мы вернемся к ее дню рождения.
– Кого это ее? – говорю я. – Кошкиной матери?
На это Говард ничего не сказал. Он сказал Редверсу Глассу:
– Вы, – сурово, – поэт, который является наивысшим и самым запоминающимся типом писателя. – Он сказал это без особенной радости, точно так же, как про Нью-Йорк и Карибы. – Ну, – сказал он, – у меня для вас есть небольшая работа. Мы, то есть она и я, уезжаем через четыре дня.
– Так скоро? – воскликнула я.
– Мы неделю пробудем в Лондоне, – говорит Говард, – остановимся в «Кларидже», или в «Ритце», или в каком-нибудь подобном месте, прежде чем улететь из лондонского аэропорта. Так что, – говорит он Редверсу Глассу, – можете перебраться сюда в день нашего отъезда. Я заплачу ренту вперед, – говорит Говард, – так что вам беспокоиться не придется. Годится?
– Вас долго не будет? – сказал Редверс Гласс.
– До двадцатого января, – сказал Говард. – В этот день мы вернемся. И можете для меня сделать одно дело, раз уж вы поэт. – Он взглянул на меня и сказал: – Может, ты лучше выйдешь, любимая, и займешься своими покупками?
– А в чем дело? – немножечко раздраженно спросила я.
– Ничего особенного, – как бы загадочно сказал он. – Просто дельце, которое надо уладить. Я собирался его сделать сам, да зачем держать пса и гавкать самому?
– Я должна забрать шубу из норки, – говорю я. – Ее собирались немножечко переделать.
– Давай, – сказал Говард, по-прежнему глядя на Редверса Гласса. – Пойди посмотри корку, я хочу сказать, норку. – Деньги не имели значения. И я, заинтригованная, собралась уходить. А когда поднялась в спальню, чтобы собраться, вдруг явился Редверс Гласс, притворившись, будто хочет облегчиться, и под шум спущенной в унитазе воды меня обнял.
– Не знаю, какой номер, забыл. Спроси меня в администраторской, спроси меня.
И как дурочка, с какой-то точки зрения, я сказала да.
Глава 15
Кто я была – дура, сумасшедшая, порочная или что? Может, новый образ жизни, выбранный для нас Говардом, заставил меня сказать да и действительно собираться с ним встретиться в «Висячей лампе»? Просто не знаю. Необычное желание – пойти на свидание с мужчиной, которого только вчера в первый раз увидала; больше того, желание заняться с ним любовью, особенно когда еще любишь своего мужа. Так или иначе, я села в автобус (странно, при всех наших деньгах я по-прежнему села в автобус, главным образом потому, что противно звонить заказывать такси из телефонной будки, только я определенно взяла бы такси в городе возле муниципалитета и приехала бы в нем домой) и отправилась в город к тем самым меховщикам от Эйнштейна – имя очень знаменитое в каких-то других делах, кроме меховых, только не могу вспомнить в каких, – где меня поджидала прелестная норка, только надо было немножечко воротник переделать. Я уже за нее заплатила, конечно, чек прошел через банк, или что там с ним сделалось, так что меховщики сплошь кланялись и улыбались. Одно мне нравится в евреях – вежливость и внимательность, настоящее желание продать тебе чего-нибудь, в отличие от всех остальных людей в Англии. Приведу вам пример остальных работников магазинов в Брадкастере: я зашла в один крупный универмаг купить три дюжины нейлоновых чулок, а девушке было на это просто плевать, так что я говорю: «Не трудитесь», – и в ярости вышла. В любом случае, я в своей норке, представляя собой как бы картинку богатства и прелести, продолжала гадать, не пойти ли на свидание с каким-то всего лишь поэтом, к тому же немножечко грязным, неряхой; больше того, прийти к нему в спальню, в первый раз встретившись только вчера, когда он, во-первых, сожрал, точно волк, весь ореховый кекс, а во-вторых, напился так, что его пришлось укладывать в постель, где он и прохрапел всю ночь. Такова была моя новая жизнь, я могла делать все, что хотела, большое спасибо.
Было еще, наверно, немножечко рано смотреть, остановился ли Редверс Грасс в том отеле. Я решила пойти выпить абсолютно самостоятельно в «Ройяле», где был прелестный коктейль-бар с притушенными огнями, и к тому же я знала Агнес, служившую за стойкой бара, так как она когда-то была кассиршей в супермаркете на Гастингс-роуд. Когда я вошла в своей норке, видно было, все как следует посмотрели, и я очень гордилась, хотя сердце просто выскакивало, колотилось, по той или иной причине.
– Ну, – сказала Агнес, – разрази меня гром, – такая у нее была присказка. Она была модного типа платиновая блондинка с носом вроде клюва, и, поскольку народу в баре было немного, только что одиннадцать стукнуло, смогла как следует посмотреть и по-настоящему позавидовать. – Ну, – сказала она, – потрясающе, в самом деле. Прямо как у королевы.
Правда, и столько же стоило. Но я все-таки не прикидывалась важной леди, хотя была одета во все дорогое, кроме духов. Я купила очень большой флакон «Скьяпарелли Шокинг», однако на мой нюх в нем было меньше аромата или запаха, чем в том, чем я обычно пользовалась, а именно духами по разумной цене под названием «Джули», которые я называла «Джульетта». И вот я, как настоящая Джульетта, готовилась к очень тайной встрече со своим Ромео. Хорошо б, если 6 нам это дали бы прочитать в школе или сыграть, да там всегда говорили, будто нам на самом деле Шекспир не понравится, а зубрить его – это ж можно рехнуться. Так или иначе, я заказала себе двойной джин с очень сладким вермутом и спросила Агнес, чего она будет пить, и она сказала, то же самое. Потом я заказала еще, стала одновременно спокойнее и уверенней, но в то же время и больше разволновалась. Впрочем, ничего не разболтала, искушение всегда очень сильное, только очень опасно болтать с другой женщиной, даже с близкой подругой, попомните мои слова.
Ну, пора мне было идти, а коленки ужасно ослабли, и Агнес сказала:
– Выглядишь ты немножечко странно, моя дорогая, не надо бы тебе пить тот самый очень сладкий вермут. – А я говорю, со мной полный порядок.
Я ничего не сказала, во сколько вернусь, ведь, в конце концов, Говард сам мне велел выкатываться и идти за покупками, но подумала, если вернусь примерно в полвторого, будет полный порядок. Говард, в конце концов, съел хороший большой завтрак, и, в любом случае, сам мог уйти, я что-то помнила насчет дел в банке насчет заграничной валюты на ту самую поездку за границу. Почему во всем мире нельзя завести одни деньги – фунты, шиллинги, даймы, или там доллары, центы, – не знаю. Так или иначе, Говард сильно хмурился насчет заграничных денег. Значит, будет нынче утром раздобывать в банке деньги и аккредитивы, и всякие вещи. Я направилась с высоко поднятой головой – просто атас, как сказал бы мистер Слессор, – к «Висячей лампе», милому маленькому отелю, и пара городских субъектов более грубого типа, которые не работали, проводили меня старым волчьим свистом, но я высоко держала голову. Должна упомянуть, день был туманного и холодного сорта, но мне было тепло и чудесно. Чудесно. И тепло. Ясно?
Я немножко робела спрашивать мистера Гласса у администраторской стойки, но сделала это, и никто на меня странно не посмотрел, как можно было ожидать. Девушка сказала:
– Одну секунду, мадам, – конечно, как следует поглядев на мою норку, пока это все говорила. Потом звякнула в номер, а потом спросила меня: – Как мне вас назвать?
И я ответила тоном очень высокого класса:
– Мисс Гласс. – Так меня осенило под влиянием момента. – Его сестра, – говорю, чтоб все вышло уж абсолютно на высшем уровне. Я была в перчатках, поэтому никто не мог сказать, обручена или нет, замужем или нет. – Он там? – спрашиваю, а он явно был там. – Если да, я прямо поднимусь.
– Номер 142, – сказала та самая девушка и занялась своим делом, записывая что-то кому-то в счет или типа того, но сначала еще раз как следует посмотрела на норку.
Ну, так как номер тот был на втором этаже, я поднялась по лестнице и уже через один пролет чуточку задохнулась, что, разумеется, вовсе не было связано с подъемом по лестнице. Нашла номер 142 и стукнула, чуточку робко.
– Войдите, – разрешил голос Редверса Гласса, и я вошла.
Я как-то читала в какой-то женской газете, по-моему, «Фимейл», про одного поэта, кто просто кидался на женщин, – это был лорд Байрон, женившийся на собственной сестре или на ком-то еще; почему нас не могли научить ему в школе? Ну, Редверс Гласс был точно таким же, сразу кинулся. То есть кинулся на меня, надо было б сказать. Он сорвал с меня норку и просто кинул на пол в той самой своей маленькой комнатке, и обнял меня, и прижался губами, и вел себя, как сумасшедший, видно, очень уж сильно меня хотел. Это было странно, – мужчина из Лондона, где все девушки такие шикарные и утонченные, да еще сын сэра, и хочет меня с такой жадностью. Могу вам сказать, я себя очень странно чувствовала. Никогда еще не испытывала ничего подобного. Из-за этого и краснею теперь, рассказывая, как он уложил меня в ту самую постель и как-то очень ловко раздел, не особенно путаясь и чертыхаясь из-за всяких завязочек и вещей. Когда я говорю, он хотел меня с жадностью, не имею в виду эгоизм, как у некоторых мужчин. Ему жадно хотелось, чтоб я его любила, и он сам хотел меня любить. Сначала я чувствовала стыд и вину перед Говардом, а потом происходившее стало намного важней всех тех чувств. Я просто хотела его, вот и все, а он хотел точно того же, чего хотела я. Он все делал правильно, без эгоизма, однако все равно как бы бешено, все время очень взволнованно, все время повторяя: «О боже, это слишком. Я всего этого не заслуживаю», снова и снова. Часто говорят, будто время остановилось, только я всегда думала, просто так говорят, это ничего не означает, но сказала бы, что прошло много дней, ну, хотя бы часов, а от начала до конца оказалось всего меньше получаса. Когда все было кончено и я по-настоящему расслабилась, чувствуя себя на вершине мира, он стал милым, и нежным, и любящим. Я заметила, он побрился до моего прихода, от него пахло лосьоном после бритья, пряным, другим, чем у Говарда.
– Когда я тебя снова увижу? – спросил он. А я просто не знала, это было немножечко трудно. В каком-то смысле хорошо, что мы с Говардом через несколько дней уезжали на тот самый отдых.
Скоро я оделась, старательно накрасилась, надела норку и готова была возвращаться.
– Вызови мне такси, – сказала я, что он и сделал, позвонив в администраторскую и очень мило попросив своим милым сладким голосом. И нежно поцеловал меня, что было очень тактично с его стороны, ведь я только что старательно накрасилась.
– Завтра? – сказал он. А я говорю, посмотрю. Взглянула на дивные перламутровые часы, которые мне купил Говард, и увидела, что всего без двадцати час. Самое время разогреть бифштекс в банке, пудинг с почками, сварить картошки, и мы сможем съесть ленч в обычное время.
Когда я ехала домой в такси, – мисс Гласс, похихикивая над этим, – то вспомнила, что забыла спросить Реда, как я его называла, какую это секретную вещь Говард просил его сделать, что-то там в связи с тем, что он поэт, писатель, или кто там еще. Говард не скажет, я знала, от Говарда никогда ничего не добьешься. Поэтому надо бы повидать завтра Реда и выяснить, что происходит. Я всегда терпеть не могла людей с секретами.
Глава 16
Но я его не увидела ни на следующий день, ни на следующий, до самого дня нашего с Говардом отъезда в Лондон, Говарда и меня, шикарной, сплошь в норке, со всеми теми самыми очень новыми и роскошными чемоданами из свиной кожи или из чего-то такого, с поджидавшим у дома такси. На самом деле, это от меня зависело с ним повидаться, связаться, никак не иначе, он на самом деле и не пытался связаться со мной. В любом случае, это было бы трудно, потому что в те самые несколько последних дней нас с Говардом почти все время не было дома, и вечером тоже, во время еды, – Говард взял напрокат «бентли» без шофера, нет, это был не «бентли», а серебристо-серый «мерс», что бы это ни значило, потому что сказал, что с моей готовкой теперь пора кончать. А в день нашего отъезда в Лондон тот самый Редверс Гласс объявился со своим небольшим багажом, чтобы стать, как он выразился, вроде дневного и ночного сторожа. Объявился он, по словам Говарда, поздно, но до поезда у нас было полно времени, что такое несколько шиллингов, натикавшие в такси? Войдя в наш дом, Ред послал мне какой-то дымящийся взгляд, и коленки мои еще раз превратились в кисель, стало трудно глотать, и я была уверена, Говард видит как бы колотившееся изо всех сил сердцебиение на моем горле. Говард протянул Реду большой конверт, который был запечатан, и говорит:
– Вот, займитесь-ка этим, найдете весьма интересным, превратите в милую поэму, которую можно будет опубликовать в какой-нибудь газете, когда придет время, – а я вам скажу, когда время придет, – чтобы весь мир узнал.
– Что это? – говорю я. – Что тут происходит?
– Не бери в голову, – сказал Говард с какой-то очень мрачной улыбкой.
Вообще он был странный мужчина, при всех тех деньгах, которых любой человек может только желать, все равно выглядел по-настоящему мрачно. У меня не имелось никакой разгадки к этой мрачности, так как он теперь давно уже не разговаривал по ночам, не включал свет во всем доме. Я думала, то ли это богатая еда, то ли больше выпивки, которую мы выпивали в последнее время, с тех пор, как разбогатели.
Ред сказал мне:
– Это вроде секретных приказов на время отплытия, моя милочка. – Ему не надо бы говорить это слово, только не при Говарде, впрочем, Говард не обратил внимания, чистя ногти спичкой, вместо того чтоб взять пилочку, которых мы сотнями могли себе позволить. – Мое небольшое задание, – сказал Ред.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20