Входите, входите, добро пожаловать!
Бросив на улицу настороженный взгляд, Шонни проговорил:
– Я ему зла не желаю, понимаете, но надеюсь, что вы не привезли с собой этого ужасного человека Есть в нем что-то такое, отчего при одном его виде у меня шерсть дыбом встает и зубы чешутся.
Беатриса-Джоанна, улыбаясь, отрицательно покрутила головой.
Шонни казался человеком из сказочного прошлого – открытым, прямым, честным, сильным. У него было грубоватое, круглое, смешливое лицо, загорелое, с удивленными светло– голубыми глазами, подвижной обезьяньей верхней губой и тяжело отвисавшей нижней. Огромное тело Шонни было облечено в бесформенный фермерский комбинезон.
– Мейвис! – позвал он. – Мейвис!
И в маленькой прихожей появилась Мейвис. Она была на шесть лет старше Беатрисы-Джоанны, с такими же волосами цвета яблочного сидра, карими глазами и округлыми чувственными формами.
– У меня не было времени предупредить вас, – оправдывалась Беатриса-Джоанна, целуясь с сестрой. – Я уезжала в большой спешке.
– Да уж, оттуда убежишь без оглядки, – согласился Шонни, забирая у нее чемодан, – из этого огромного жуткого города, не дай Бог такому присниться.
– Бедный малыш Роджер – Мейвис обняла сестру и повела ее в гостиную – Как им не стыдно!
Гостиная была лишь немногим больше, чем в квартире Фоксов, но казалось, что в ней легче дышать и больше кислорода.
– Прежде чем начать разговор, давайте выпьем чего– нибудь, – предложил Шонни. Он откинул крышку бара, демонстрируя батарею бутылок. – Какого-нибудь такого напитка, стакан которого вы не купите и за двадцать крон в той жуткой раковой опухоли, откуда вы только что выбрались, да разнесет ее Бог!
Шонни поднес к свету одну из бутылок.
– Сливянка моего собственного производства, – сообщил он. – Хоть изготовление вина и запрещено, как и множество других полезных и угодных Богу занятий, но пусть провалятся в преисподнюю все эти навозные жуки-законодатели с их ничтожными душонками, а Христос их рассудит.
Он разлил вино по стаканам.
– Возьмите стаканы в правую руку и делайте, как я! – приказал Шонни.
Все сделали по глотку.
– Стойте! – закричал вдруг Шонни. – А за что пьем?
– За многое, – сказала Беатриса-Джоанна. – За жизнь. За свободу. За море. За нас. И еще кое за что, но об этом я позже скажу.
– Вот за каждый пункт и выпьем по стакану, – заключил Шонни и улыбнулся: – Рады видеть вас в своей компании.
Шонни был панкельтом, одним из немногих выживших потомков членов Кельтского Союза, которые добровольно покидали Британские острова и, волна за волной, оседали в Арморике. Это было лет сто назад. В жилах Шонни текла бодрящая смесь из крови обитателей острова Мэн и Шетландских островов, жителей графств Гламорган, Эршир и Корк. Шонни, однако, с горячностью доказывал, что браки между выходцами из этих мест отнюдь нельзя называть смешанными. Фергус, Моисей Кельтского Союза, учил, что кельты были единым народом, язык у них был один и религия была искони одна. Он соткал доктрину второго пришествия Мессии из католицизма, кальвинистского методизма и пресвитерианства: церковь, кирха и молитвенный дом были единым храмом вездесущего Бога. В мире, где пелагианство было в действительности индифферентизмом, храмы предназначались для того, чтобы заботливо хранить огонь христианства, как когда-то его хранили при нашествии саксонских орд.
– Мы продолжали молиться, представьте себе, – рассказывал Шонни, наливая дамам еще по стаканчику вина, – хотя, конечно, это тоже противозаконно. В прежние времена они нас не трогали, но теперь у них есть эта дьявольская полиция, которая шпионит и арестовывает. Совсем как в священной памяти древние века преследований за веру. Мы тут пару раз служили мессу, так отца Шекеля – спаси и сохрани Господь этого беднягу! – отца Шекеля эти накрашенные жеманники с ружьями забрали в его собственной лавке (он торговец семенами) и увели неизвестно куда. Как бы там ни было, а эти бедные темные глупцы не могут или не хотят понять того, что мы принесли эту жертву во благо Государства. Всех нас ждет голодная смерть (Господи, помилуй нас!), если мы не будем молить Господа о прощении наших богомерзких деяний. Грешим против Света, отрицаем Жизнь. Если и дальше так пойдет, то недолго нам до Страшного суда!
Шонни залпом выпил стакан сливянки и причмокнул толстыми губами.
– Пайки все урезают, – проговорила Беатриса-Джоанна, – и не объясняют почему. На улицах демонстрации. Тристрам угодил в одну. Он был пьян. Его, должно быть, полиция забрала. Мне так кажется. Надеюсь, с ним все в порядке.
– Что ж, по правде говоря, я ему зла не желаю, – проговорил Шонни. – Пьян был, говорите? Значит, есть в нем еще что-то хорошее.
– И как долго ты предполагаешь оставаться у нас? – спросила Мейвис.
– Я думаю… Рано или поздно мне пришлосьбы сказать вам об этом. Надеюсь, что вы в обморок не попадаете. Я беременна, – объявила Беатриса-Джоанна.
– О! – вырвалось у Мейвис.
– И я рада, что я беременна! – с вызовом проговорила Беатриса-Джоанна. – Я хочу иметь ребенка.
– Вот за это уж точно надо выпить! – проревел Шонни. – И наплевать нам на последствия, так я скажу. Это поступок – вот что это такое. Поддержание огня, чтение мессы в подполье. Молодец, девочка!
Он налил всем еще вина.
– Ты хочешь рожать здесь? – спросила Мейвис. – Это опасно. И потом, ты же не сможешь долго скрывать ребенка. Ты должна все тщательно продумать, уж такие теперь времена.
– На это есть воля Божья! – закричал Шонни. – «Плодитесь и размножайтесь». Выходит, в этом твоем мелком мужичке есть еще какая-то жизнь!
– Тристрам не хочет ребенка, – сказала Беатриса– Джоанна. – Он велел мне убираться.
– Кто-нибудь знает, что ты поехала сюда? – спросила Мейвис.
– Мне пришлось сказать полиции в Юстоне. Я соврала, что еду просто в гости. Я не думаю, чтобы стали проверять. Ведь нет ничего плохого в том, чтобы ездить в гости.
– Долгий будет визит, – проговорила Мейвис. – И потом, вопрос: куда тебя поселить? Сейчас детей дома нет, они в Камноке, гостят у родственницы Шонни, тетушки Герти. Ну а когда они вернутся…
– Послушай, Мейвис, – решительно сказала Беатриса– Джоанна, – если ты не хочешь, чтобы я оставалась, так прямо и скажи! Я не хочу надоедать и быть помехой.
– А ты и не будешь, – успокоил ее Шонни. – Мы можем устроить тебя, если будет такая нужда, в одном из сарайчиков. Мать повыше тебя рангом родила в…
– Ах, перестань нести эту сентиментальщину! – перебила его Мейвис. – Как раз такие разглагольствования иногда настраивают меня против религии. Если ты решилась, – обратилась она к сестре, – если ты действительно решилась, то мы должны просто жить дальше и надеяться на скорое наступление лучших времен. Я понимаю, что ты чувствуешь, не думай. В нашей семье всегда много рожали. Мы просто должны надеяться, что к людям снова будут относиться по-человечески, вот и все.
– Спасибо тебе, Мейвис, – поблагодарила сестру Беатриса-Джоанна. – Я знаю, возникнет куча проблем: прописка, пайки и прочее.. Есть еще достаточно времени, чтобы все это обдумать.
– Ты приехала туда, куда нужно, – подбодрил ее Шонни. – Моя ветеринарная подготовка придется весьма кстати, ей-богу. Многим малым сим я помог появиться на свет.
– Вы помогали животным? – спросила Беатриса-Джоанна. – Вы хотите сказать, что у вас есть домашние животные?
– Куры в клетках, – нехотя признался Шонни. – И старая свинья Бесси. А у Джека Биера в Блэкберне есть боров, которого он дает за деньги. Все это считается противозаконным, да будут прокляты такие законы всей Святой Троицей Но иногда нам удается разнообразить наше позорное меню свининой. Вообще, все кругом находится в каком-то жутком состоянии, – продолжал он, – и похоже, что никто ничего не понимает. Это гнилостное заболевание охватило весь мир, курицы не хотят нестись, поросята последнего помета у Бесси были какими-то больными, со странными опухолями на внутренностях. Их тошнило глистами и еще чем-то, и я был вынужден избавить их от страданий. На нас лежит проклятие – Господи, прости нас, грешных! – за наши преступления против жизни и любви.
– Кстати, о любви Между тобой и Тристрамом все кончено?
– спросила Мейвис.
– Я не знаю, – подавленно ответила Беатриса-Джоанна. – Я пыталась относиться к нему подушевнее, но не выходит как– то. По-видимому, я должна сейчас сосредоточить всю мою любовь на том, что еще даже не родилось.
У меня такое чувство, словно меня захватили силой и использовали. Но несчастной из-за этого я себя не чувствую. Скорее наоборот – Я всегда говорила, что ты не за того мужика вышла, – проворчала Мейвис.
Глава 10
Дерек Фокс во второй раз перечитывал два покрытых каракулями листочка туалетной бумаги, подписанные его братом. Он читал и улыбался «Я незаконно заточен здесь, и мне не разрешают свиданий. Я взываю к тебе как к брату и прошу тебя использовать свое влияние для того, чтобы меня освободили. То, что со мной сделали, – это позорная несправедливость Если этот простой братский призыв не тронет тебя, то, возможно, следующее мое заявление заставит тебя шевелиться я знаю теперь, что ты и моя жена длительное время находились в преступной интимной связи и что она носит твоего ребенка. Как мог ты, ты, мой брат? Вызволи меня отсюда, тебе это ничего не стоит, и ты должен сделать это для меня Даю тебе честное слово, что никому ничего не скажу, если ты окажешь мне помощь, о которой я тебя прошу. Если ты этого не сделаешь, то, несмотря ни на что, я буду вынужден открыть все соответствующим органам. Вытащи меня отсюда. Тристрам».
Письмо, словно паспорт, было заляпано оттисками резиновых штампов. «Смотрено. Комендант Центра временного содержания. Франклин-роуд», «Смотрено Начальник районного отделения полиции в Брайтоне», «Смотрено Начальник 121-го полицейского участка», «Проверено. Центральная канцелярия Нарпол».
Улыбаясь, Дерек Фокс откинулся на спинку кресла из кожзаменителя; улыбаясь, он посмотрел на идиотски огромный, как луна, диск циферблата настенных часов, на ряд телефонов, на спину своего златокудрого секретаря…
Бедный Тристрам! Несчастный и не очень сообразительный Тристрам! Простым актом написания этих каракулей тупоголовый Тристрам уже все выдал всем органам, соответствующим и несоответствующим. Но, конечно же, это не имело значения. Беспочвенные сплетни и явная ложь сутки напролет с жужжанием циркулировали в офисах Комиссариата. Это было чем-то вроде комариного писка и в расчет не принималось. Тем не менее, попав на свободу, Тристрам мог доставить неприятности. Взбесившийся рогоносец с бандой своих учеников-головорезов. Подстережет с ножом в кармане в темном месте. Или нальется до чертиков и возьмет пистолет… Пусть уж лучше сидит, где сидит. Слишком это утомительно – ежесекундно ждать подвоха от собственного брата.
А с ней как быть? Хотя это дело другое. Подождем, подождем. Следующая фаза должна наступить довольно скоро. А бедный глупый капитан Лузли? Оставим его пока в покое, идиота.
Дерек Фокс позвонил в Штаб полиции и попросил, чтобы Тристрам Фокс, ввиду имеющихся относительно него подозрений, был задержан на неопределенное время. После этого Дерек снова занялся черновиком своего выступления на телевидении: ему давали пять минут после двадцатитрехчасовых новостей в воскресенье. Обращаясь к женщинам Большого Лондона с предостережениями и призывами, он писал: «Любовь к своей стране является одной из чистейших разновидностей любви. Желание процветания своему Государству – святое желание» такие выступления у него хорошо получались.
ЧАСТЬ III
Глава 1
Миновали дождливый август и засушливый сентябрь, но похоже было, что погодные условия не оказывают никакого влияния на болезнь зерновых, которая распространялась по свету со скоростью самолета. Это было никому прежде не известное заболевание. При изучении под микроскопом оказалось, что своей формой возбудитель болезни не напоминает ни один из известных вирусов. На него не действовал ни один из химикатов, изобретенных Всемирным Управлением сельского хозяйства. Хуже того – болели не только рис, маис, ячмень и пшеница: пораженные чем-то вроде гангрены, с деревьев и кустов опадали плоды, картофель и другие корнеплоды превращались в комки черной и синей грязи. Несчастье не миновало и животный мир: глисты, кишечные паразиты, чесотка, опухание конечностей, птичья холера, выпадение яйцевода, уретрит, паралич ног, хронические вывихи
– это лишь малая часть тех болезней, которые поразили птицефабрики и превратили их в набитые перьями морги. Горы гниющей рыбы были выброшены морем на северо-восточном побережье в начале октября, реки смердели…
Октябрьской ночью достопочтенный Роберт Старлинг, Премьер-министр, лежал без сна на своей двуспальной кровати и ворочался с боку на бок. Мальчик, деливший с ним ложе, был изгнан. Голова Премьера раскалывалась от голосов. То были голоса экспертов, которые твердили, что им ничего не известно, ну просто ничего не известно; голоса фантазеров, вопящих, что вирусы были преступным образом завезены на ракетах с Луны; хорошо поставленные голоса профессиональных паникеров, утверждавших на последней конференции премьер– министров СОАНГС: «Этот год мы еще переживем, можно сказать, почти пережили, но вот в следующем году…» И какой-то совсем тайный голос нашептывал цифры статистики, а в темноте спальни некто показывал слайды, от которых стыла кровь: «А здесь мы видим последний голодный бунт в Куч-Бехаре, результатом которого стали, по самым грубым подсчетам, четыре тысячи трупов. Все они были захоронены в общей могиле. Неплохо в смысле добычи пятиокиси фосфора, да? А сейчас перед нами проходят весьма живописные картины голода в Гулбарге, Бангалоре и Раджуре. Вглядитесь получше, полюбуйтесь этими торчащими ребрами! А теперь перенесемся в Ньясаленд: голод в Ливингстоне и Мпике… Могадишо в Сомали
– вот где был рай для стервятников! А теперь пересечем Атлантику».
– Нет! Нет! Нет!
Достопочтенный Роберт Старлинг завопил так громко, что разбудил своего маленького друга Абдул Вахаба. Этот шоколадного цвета мальчик спал на кушетке в будуаре Премьера. Абдул Вахаб вбежал в спальню, закручивая вокруг пояса саронг, и зажег свет.
– Что такое? Что случилось, Бобби?
Мягкий взгляд карих глаз был полон тревоги.
– А, ничего. Мы с тобой тут ничего не можем поделать. Иди спать. Извини, что я разбудил тебя.
Абдул Вахаб сел на упругий край матраса и стал гладить лоб Премьера.
– Ничего, ничего, все будет в порядке, ничего, – повторял он.
– Они все, похоже, думают, что мы преследуем личные цели! – обиженно заговорил Премьер-министр. – Они думают, что я обожаю власть.
Прохладная ладонь массировала лоб, Премьер-министр благодарно прикрыл глаза.
– Они же не знают, они просто не знают самого главного!
– Конечно, не знают.
– Ведь это же все для их собственного блага, все, что мы делаем, это же для их блага!
– Конечно.
– Что бы они делали на моем месте? Если бы на них взвалить такую ответственность и такую душевную боль?
– Они бы и минуты не выдержали.
Вахаб продолжал массировать лоб хозяина прохладной коричневой ладонью.
– Ты хороший мальчик, Вахаб.
– Ну что ты, – жеманно улыбнулся Вахаб.
– Да-да, ты хороший мальчик. Что же нам делать, Вахаб, что же нам делать?
– Все будет хорошо, Бобби. Вот увидишь.
– Нет, не может быть все хорошо. Я либерал, я верю, что человек может управлять миром, в котором живет. Просто мы не дали ему возможности рискнуть. Вся планета умирает, а ты говоришь, что все будет хорошо.
Абдул Вахаб переменил руку: хозяин лежал очень неудобно.
– Я не слишком умен, – проговорил он, – я в политике не разбираюсь. Но мне всегда казалось, что, когда на планете живет слишком много людей, это очень плохо.
– Да-да! Для нас это большая проблема!
– Но теперь это уже не проблема, так? Ведь население очень быстро уменьшается, разве не так? Разве люди не умирают оттого, что им нечего есть?
– Ты глупенький мальчик. Ты очень милый, но очень глупый мальчик. Неужели ты не понимаешь, дурачок, что если бы мы захотели, то могли бы укокошить три четверти населения Земли вот так (Премьер щелкнул пальцами) – и все! Но Государство озабочено не тем, как ликвидировать людей, а как сохранить им жизнь. Мы поставили войну вне закона, мы превратили ее в кошмарный сон прошлого, мы научились предсказывать землетрясения и бороться с наводнениями, мы оросили пустыни и заставили цвести полярные льды. Это и есть прогресс, это исполнение части наших гуманных стремлений… Ты понимаешь, о чем я говорю, дурачок?
Абдул Вахаб зевнул с закрытым ртом, улыбаясь крепко сжатыми губами.
– Мы устранили все природные ограничения на заселение территорий. «Природные ограничения» – какие циничные и злобные слова!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Бросив на улицу настороженный взгляд, Шонни проговорил:
– Я ему зла не желаю, понимаете, но надеюсь, что вы не привезли с собой этого ужасного человека Есть в нем что-то такое, отчего при одном его виде у меня шерсть дыбом встает и зубы чешутся.
Беатриса-Джоанна, улыбаясь, отрицательно покрутила головой.
Шонни казался человеком из сказочного прошлого – открытым, прямым, честным, сильным. У него было грубоватое, круглое, смешливое лицо, загорелое, с удивленными светло– голубыми глазами, подвижной обезьяньей верхней губой и тяжело отвисавшей нижней. Огромное тело Шонни было облечено в бесформенный фермерский комбинезон.
– Мейвис! – позвал он. – Мейвис!
И в маленькой прихожей появилась Мейвис. Она была на шесть лет старше Беатрисы-Джоанны, с такими же волосами цвета яблочного сидра, карими глазами и округлыми чувственными формами.
– У меня не было времени предупредить вас, – оправдывалась Беатриса-Джоанна, целуясь с сестрой. – Я уезжала в большой спешке.
– Да уж, оттуда убежишь без оглядки, – согласился Шонни, забирая у нее чемодан, – из этого огромного жуткого города, не дай Бог такому присниться.
– Бедный малыш Роджер – Мейвис обняла сестру и повела ее в гостиную – Как им не стыдно!
Гостиная была лишь немногим больше, чем в квартире Фоксов, но казалось, что в ней легче дышать и больше кислорода.
– Прежде чем начать разговор, давайте выпьем чего– нибудь, – предложил Шонни. Он откинул крышку бара, демонстрируя батарею бутылок. – Какого-нибудь такого напитка, стакан которого вы не купите и за двадцать крон в той жуткой раковой опухоли, откуда вы только что выбрались, да разнесет ее Бог!
Шонни поднес к свету одну из бутылок.
– Сливянка моего собственного производства, – сообщил он. – Хоть изготовление вина и запрещено, как и множество других полезных и угодных Богу занятий, но пусть провалятся в преисподнюю все эти навозные жуки-законодатели с их ничтожными душонками, а Христос их рассудит.
Он разлил вино по стаканам.
– Возьмите стаканы в правую руку и делайте, как я! – приказал Шонни.
Все сделали по глотку.
– Стойте! – закричал вдруг Шонни. – А за что пьем?
– За многое, – сказала Беатриса-Джоанна. – За жизнь. За свободу. За море. За нас. И еще кое за что, но об этом я позже скажу.
– Вот за каждый пункт и выпьем по стакану, – заключил Шонни и улыбнулся: – Рады видеть вас в своей компании.
Шонни был панкельтом, одним из немногих выживших потомков членов Кельтского Союза, которые добровольно покидали Британские острова и, волна за волной, оседали в Арморике. Это было лет сто назад. В жилах Шонни текла бодрящая смесь из крови обитателей острова Мэн и Шетландских островов, жителей графств Гламорган, Эршир и Корк. Шонни, однако, с горячностью доказывал, что браки между выходцами из этих мест отнюдь нельзя называть смешанными. Фергус, Моисей Кельтского Союза, учил, что кельты были единым народом, язык у них был один и религия была искони одна. Он соткал доктрину второго пришествия Мессии из католицизма, кальвинистского методизма и пресвитерианства: церковь, кирха и молитвенный дом были единым храмом вездесущего Бога. В мире, где пелагианство было в действительности индифферентизмом, храмы предназначались для того, чтобы заботливо хранить огонь христианства, как когда-то его хранили при нашествии саксонских орд.
– Мы продолжали молиться, представьте себе, – рассказывал Шонни, наливая дамам еще по стаканчику вина, – хотя, конечно, это тоже противозаконно. В прежние времена они нас не трогали, но теперь у них есть эта дьявольская полиция, которая шпионит и арестовывает. Совсем как в священной памяти древние века преследований за веру. Мы тут пару раз служили мессу, так отца Шекеля – спаси и сохрани Господь этого беднягу! – отца Шекеля эти накрашенные жеманники с ружьями забрали в его собственной лавке (он торговец семенами) и увели неизвестно куда. Как бы там ни было, а эти бедные темные глупцы не могут или не хотят понять того, что мы принесли эту жертву во благо Государства. Всех нас ждет голодная смерть (Господи, помилуй нас!), если мы не будем молить Господа о прощении наших богомерзких деяний. Грешим против Света, отрицаем Жизнь. Если и дальше так пойдет, то недолго нам до Страшного суда!
Шонни залпом выпил стакан сливянки и причмокнул толстыми губами.
– Пайки все урезают, – проговорила Беатриса-Джоанна, – и не объясняют почему. На улицах демонстрации. Тристрам угодил в одну. Он был пьян. Его, должно быть, полиция забрала. Мне так кажется. Надеюсь, с ним все в порядке.
– Что ж, по правде говоря, я ему зла не желаю, – проговорил Шонни. – Пьян был, говорите? Значит, есть в нем еще что-то хорошее.
– И как долго ты предполагаешь оставаться у нас? – спросила Мейвис.
– Я думаю… Рано или поздно мне пришлосьбы сказать вам об этом. Надеюсь, что вы в обморок не попадаете. Я беременна, – объявила Беатриса-Джоанна.
– О! – вырвалось у Мейвис.
– И я рада, что я беременна! – с вызовом проговорила Беатриса-Джоанна. – Я хочу иметь ребенка.
– Вот за это уж точно надо выпить! – проревел Шонни. – И наплевать нам на последствия, так я скажу. Это поступок – вот что это такое. Поддержание огня, чтение мессы в подполье. Молодец, девочка!
Он налил всем еще вина.
– Ты хочешь рожать здесь? – спросила Мейвис. – Это опасно. И потом, ты же не сможешь долго скрывать ребенка. Ты должна все тщательно продумать, уж такие теперь времена.
– На это есть воля Божья! – закричал Шонни. – «Плодитесь и размножайтесь». Выходит, в этом твоем мелком мужичке есть еще какая-то жизнь!
– Тристрам не хочет ребенка, – сказала Беатриса– Джоанна. – Он велел мне убираться.
– Кто-нибудь знает, что ты поехала сюда? – спросила Мейвис.
– Мне пришлось сказать полиции в Юстоне. Я соврала, что еду просто в гости. Я не думаю, чтобы стали проверять. Ведь нет ничего плохого в том, чтобы ездить в гости.
– Долгий будет визит, – проговорила Мейвис. – И потом, вопрос: куда тебя поселить? Сейчас детей дома нет, они в Камноке, гостят у родственницы Шонни, тетушки Герти. Ну а когда они вернутся…
– Послушай, Мейвис, – решительно сказала Беатриса– Джоанна, – если ты не хочешь, чтобы я оставалась, так прямо и скажи! Я не хочу надоедать и быть помехой.
– А ты и не будешь, – успокоил ее Шонни. – Мы можем устроить тебя, если будет такая нужда, в одном из сарайчиков. Мать повыше тебя рангом родила в…
– Ах, перестань нести эту сентиментальщину! – перебила его Мейвис. – Как раз такие разглагольствования иногда настраивают меня против религии. Если ты решилась, – обратилась она к сестре, – если ты действительно решилась, то мы должны просто жить дальше и надеяться на скорое наступление лучших времен. Я понимаю, что ты чувствуешь, не думай. В нашей семье всегда много рожали. Мы просто должны надеяться, что к людям снова будут относиться по-человечески, вот и все.
– Спасибо тебе, Мейвис, – поблагодарила сестру Беатриса-Джоанна. – Я знаю, возникнет куча проблем: прописка, пайки и прочее.. Есть еще достаточно времени, чтобы все это обдумать.
– Ты приехала туда, куда нужно, – подбодрил ее Шонни. – Моя ветеринарная подготовка придется весьма кстати, ей-богу. Многим малым сим я помог появиться на свет.
– Вы помогали животным? – спросила Беатриса-Джоанна. – Вы хотите сказать, что у вас есть домашние животные?
– Куры в клетках, – нехотя признался Шонни. – И старая свинья Бесси. А у Джека Биера в Блэкберне есть боров, которого он дает за деньги. Все это считается противозаконным, да будут прокляты такие законы всей Святой Троицей Но иногда нам удается разнообразить наше позорное меню свининой. Вообще, все кругом находится в каком-то жутком состоянии, – продолжал он, – и похоже, что никто ничего не понимает. Это гнилостное заболевание охватило весь мир, курицы не хотят нестись, поросята последнего помета у Бесси были какими-то больными, со странными опухолями на внутренностях. Их тошнило глистами и еще чем-то, и я был вынужден избавить их от страданий. На нас лежит проклятие – Господи, прости нас, грешных! – за наши преступления против жизни и любви.
– Кстати, о любви Между тобой и Тристрамом все кончено?
– спросила Мейвис.
– Я не знаю, – подавленно ответила Беатриса-Джоанна. – Я пыталась относиться к нему подушевнее, но не выходит как– то. По-видимому, я должна сейчас сосредоточить всю мою любовь на том, что еще даже не родилось.
У меня такое чувство, словно меня захватили силой и использовали. Но несчастной из-за этого я себя не чувствую. Скорее наоборот – Я всегда говорила, что ты не за того мужика вышла, – проворчала Мейвис.
Глава 10
Дерек Фокс во второй раз перечитывал два покрытых каракулями листочка туалетной бумаги, подписанные его братом. Он читал и улыбался «Я незаконно заточен здесь, и мне не разрешают свиданий. Я взываю к тебе как к брату и прошу тебя использовать свое влияние для того, чтобы меня освободили. То, что со мной сделали, – это позорная несправедливость Если этот простой братский призыв не тронет тебя, то, возможно, следующее мое заявление заставит тебя шевелиться я знаю теперь, что ты и моя жена длительное время находились в преступной интимной связи и что она носит твоего ребенка. Как мог ты, ты, мой брат? Вызволи меня отсюда, тебе это ничего не стоит, и ты должен сделать это для меня Даю тебе честное слово, что никому ничего не скажу, если ты окажешь мне помощь, о которой я тебя прошу. Если ты этого не сделаешь, то, несмотря ни на что, я буду вынужден открыть все соответствующим органам. Вытащи меня отсюда. Тристрам».
Письмо, словно паспорт, было заляпано оттисками резиновых штампов. «Смотрено. Комендант Центра временного содержания. Франклин-роуд», «Смотрено Начальник районного отделения полиции в Брайтоне», «Смотрено Начальник 121-го полицейского участка», «Проверено. Центральная канцелярия Нарпол».
Улыбаясь, Дерек Фокс откинулся на спинку кресла из кожзаменителя; улыбаясь, он посмотрел на идиотски огромный, как луна, диск циферблата настенных часов, на ряд телефонов, на спину своего златокудрого секретаря…
Бедный Тристрам! Несчастный и не очень сообразительный Тристрам! Простым актом написания этих каракулей тупоголовый Тристрам уже все выдал всем органам, соответствующим и несоответствующим. Но, конечно же, это не имело значения. Беспочвенные сплетни и явная ложь сутки напролет с жужжанием циркулировали в офисах Комиссариата. Это было чем-то вроде комариного писка и в расчет не принималось. Тем не менее, попав на свободу, Тристрам мог доставить неприятности. Взбесившийся рогоносец с бандой своих учеников-головорезов. Подстережет с ножом в кармане в темном месте. Или нальется до чертиков и возьмет пистолет… Пусть уж лучше сидит, где сидит. Слишком это утомительно – ежесекундно ждать подвоха от собственного брата.
А с ней как быть? Хотя это дело другое. Подождем, подождем. Следующая фаза должна наступить довольно скоро. А бедный глупый капитан Лузли? Оставим его пока в покое, идиота.
Дерек Фокс позвонил в Штаб полиции и попросил, чтобы Тристрам Фокс, ввиду имеющихся относительно него подозрений, был задержан на неопределенное время. После этого Дерек снова занялся черновиком своего выступления на телевидении: ему давали пять минут после двадцатитрехчасовых новостей в воскресенье. Обращаясь к женщинам Большого Лондона с предостережениями и призывами, он писал: «Любовь к своей стране является одной из чистейших разновидностей любви. Желание процветания своему Государству – святое желание» такие выступления у него хорошо получались.
ЧАСТЬ III
Глава 1
Миновали дождливый август и засушливый сентябрь, но похоже было, что погодные условия не оказывают никакого влияния на болезнь зерновых, которая распространялась по свету со скоростью самолета. Это было никому прежде не известное заболевание. При изучении под микроскопом оказалось, что своей формой возбудитель болезни не напоминает ни один из известных вирусов. На него не действовал ни один из химикатов, изобретенных Всемирным Управлением сельского хозяйства. Хуже того – болели не только рис, маис, ячмень и пшеница: пораженные чем-то вроде гангрены, с деревьев и кустов опадали плоды, картофель и другие корнеплоды превращались в комки черной и синей грязи. Несчастье не миновало и животный мир: глисты, кишечные паразиты, чесотка, опухание конечностей, птичья холера, выпадение яйцевода, уретрит, паралич ног, хронические вывихи
– это лишь малая часть тех болезней, которые поразили птицефабрики и превратили их в набитые перьями морги. Горы гниющей рыбы были выброшены морем на северо-восточном побережье в начале октября, реки смердели…
Октябрьской ночью достопочтенный Роберт Старлинг, Премьер-министр, лежал без сна на своей двуспальной кровати и ворочался с боку на бок. Мальчик, деливший с ним ложе, был изгнан. Голова Премьера раскалывалась от голосов. То были голоса экспертов, которые твердили, что им ничего не известно, ну просто ничего не известно; голоса фантазеров, вопящих, что вирусы были преступным образом завезены на ракетах с Луны; хорошо поставленные голоса профессиональных паникеров, утверждавших на последней конференции премьер– министров СОАНГС: «Этот год мы еще переживем, можно сказать, почти пережили, но вот в следующем году…» И какой-то совсем тайный голос нашептывал цифры статистики, а в темноте спальни некто показывал слайды, от которых стыла кровь: «А здесь мы видим последний голодный бунт в Куч-Бехаре, результатом которого стали, по самым грубым подсчетам, четыре тысячи трупов. Все они были захоронены в общей могиле. Неплохо в смысле добычи пятиокиси фосфора, да? А сейчас перед нами проходят весьма живописные картины голода в Гулбарге, Бангалоре и Раджуре. Вглядитесь получше, полюбуйтесь этими торчащими ребрами! А теперь перенесемся в Ньясаленд: голод в Ливингстоне и Мпике… Могадишо в Сомали
– вот где был рай для стервятников! А теперь пересечем Атлантику».
– Нет! Нет! Нет!
Достопочтенный Роберт Старлинг завопил так громко, что разбудил своего маленького друга Абдул Вахаба. Этот шоколадного цвета мальчик спал на кушетке в будуаре Премьера. Абдул Вахаб вбежал в спальню, закручивая вокруг пояса саронг, и зажег свет.
– Что такое? Что случилось, Бобби?
Мягкий взгляд карих глаз был полон тревоги.
– А, ничего. Мы с тобой тут ничего не можем поделать. Иди спать. Извини, что я разбудил тебя.
Абдул Вахаб сел на упругий край матраса и стал гладить лоб Премьера.
– Ничего, ничего, все будет в порядке, ничего, – повторял он.
– Они все, похоже, думают, что мы преследуем личные цели! – обиженно заговорил Премьер-министр. – Они думают, что я обожаю власть.
Прохладная ладонь массировала лоб, Премьер-министр благодарно прикрыл глаза.
– Они же не знают, они просто не знают самого главного!
– Конечно, не знают.
– Ведь это же все для их собственного блага, все, что мы делаем, это же для их блага!
– Конечно.
– Что бы они делали на моем месте? Если бы на них взвалить такую ответственность и такую душевную боль?
– Они бы и минуты не выдержали.
Вахаб продолжал массировать лоб хозяина прохладной коричневой ладонью.
– Ты хороший мальчик, Вахаб.
– Ну что ты, – жеманно улыбнулся Вахаб.
– Да-да, ты хороший мальчик. Что же нам делать, Вахаб, что же нам делать?
– Все будет хорошо, Бобби. Вот увидишь.
– Нет, не может быть все хорошо. Я либерал, я верю, что человек может управлять миром, в котором живет. Просто мы не дали ему возможности рискнуть. Вся планета умирает, а ты говоришь, что все будет хорошо.
Абдул Вахаб переменил руку: хозяин лежал очень неудобно.
– Я не слишком умен, – проговорил он, – я в политике не разбираюсь. Но мне всегда казалось, что, когда на планете живет слишком много людей, это очень плохо.
– Да-да! Для нас это большая проблема!
– Но теперь это уже не проблема, так? Ведь население очень быстро уменьшается, разве не так? Разве люди не умирают оттого, что им нечего есть?
– Ты глупенький мальчик. Ты очень милый, но очень глупый мальчик. Неужели ты не понимаешь, дурачок, что если бы мы захотели, то могли бы укокошить три четверти населения Земли вот так (Премьер щелкнул пальцами) – и все! Но Государство озабочено не тем, как ликвидировать людей, а как сохранить им жизнь. Мы поставили войну вне закона, мы превратили ее в кошмарный сон прошлого, мы научились предсказывать землетрясения и бороться с наводнениями, мы оросили пустыни и заставили цвести полярные льды. Это и есть прогресс, это исполнение части наших гуманных стремлений… Ты понимаешь, о чем я говорю, дурачок?
Абдул Вахаб зевнул с закрытым ртом, улыбаясь крепко сжатыми губами.
– Мы устранили все природные ограничения на заселение территорий. «Природные ограничения» – какие циничные и злобные слова!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29