Мне пришлось кое-что читать о японской пропаганде в Бирме. И это, похоже, птицы того же оперения.
— Известно ли вам что-нибудь о руководителях "Черного Израиля"?
— Они себя не афишируют. "Черный Израиль" — тайное общество. Ко мне обращались — я вам уже сказал об этом. Мне приходилось слушать их зазывные речи, и я прочел парочку их брошюрок. Вот и все, что о них знаю.
— А кто обращался к вам?
Пока мы разговаривали, он смотрел мне в лицо напряженными черными глазами. Теперь же он повернулся и заглянул в открытую дверь. Пальцами правой руки нервным жестом пригладил седеющие колечки волос. И наконец сказал:
— Этого я не скажу, мистер Дрейк. И если будете использовать информацию, которую получили от меня, то, пожалуйста, не упоминайте мою фамилию.
— "Черный Израиль" — опасная организация, правда?
— Вы же сами сказали, что знакомая вам женщина была убита.
— Я не стану упоминать вашего имени. И очень признателен за то, что вы мне рассказали. Побеседовать с вами было удовольствием, мистер Эдвардс.
— Благодарю вас. — Улыбка осветила его морщинистое и довольно мрачное лицо. — Ну что же, мне, пожалуй, надо вернуться на рабочее место.
Но перед тем как он снова вошел в спальный вагон, в нем произошла какая-то перемена. Его большое прямое туловище как-то обмякло. Глаза утратили живость. Движения стали не такими четкими и какими-то извиняющимися, как будто все его намерения могли мгновенно измениться в зависимости от чьей-либо воли. Его личность поблекла, чтобы соответствовать черной оболочке, которую определило для негров мнение белых людей. Наблюдая за такой переменой, я на мгновение ощутил злость и жалость. Мне показалось, что я стал свидетелем душевного надлома.
Но в остальном настроение мое было приподнятым. Менее чем за три недели я наткнулся на три трупа, каждый из которых оказывался на моем пути, насильственно и небрежно выброшенный из кромешной неизвестности. Теперь в этой неизвестности начали вырисовываться некоторые темные очертания, человеческое зло приобретало конкретные черты, понятные мне. А когда что-то понятно, то с этим можно бороться. Я преисполнился решимости вести борьбу. Причины тех мерзких смертей возмущали меня так сильно, как если бы Хэтчер был моим братом, а еврейка и негритянка — сестрами.
Открылась дверь, и в тамбур вышла Мэри.
— Так-так, — произнесла она. — В воздухе запахло весной.
— Не надоела ли вам вечная весна после нескольких месяцев жизни на Гавайях?
— Когда я была там, действительно надоела, но несколько зимних дней на севере страны заставили затосковать по весне. Может быть, я больше не поеду на север.
— Разве ваша семья живет не в Кливленде?
— Да, там. Но они тоже могут перебраться на юг. Я действительно хочу так поступить. О чем вы разговаривали с проводником?
— Вчера я испортил свою синюю форму. Он согласился почистить и отутюжить ее.
— Мне нравится ваш серый костюм. Вам пришлось долго его уговаривать, правда?
— Мы просто разговорились. Меня всегда интересовали проводники спальных вагонов.
В тот же день, но позже, когда у нее было куда меньше оснований связать мою теорию и разговор с проводником, я опять затронул тему гибели Сью Шолто:
— Не могу поверить, что Сью Шолто покончила с собой. До нашего отъезда из Детройта я навел кое-какие справки и установил, что "Черный Израиль" — подрывная организация. Думаю, Гектор Лэнд входит в нее, а его жена Бесси многое узнала об организации. Может быть, достаточно, чтобы вывести на чистую воду одного или нескольких ее руководителей. Во всяком случае, лично я убежден в том, что Бесси Лэнд убрали, чтобы заставить замолчать. Вряд ли можно поверить в то, что она покончила с собой из-за страха. Но если даже это и так, то напугал ее кто-нибудь из организации "Черный Израиль".
— Вы начали говорить о бедняжке Сью, — заметила Мэри. Она говорила так, как будто память о происшедшем была мучительна для нее, и я вспомнил нервное потрясение, которое испытала Мэри, когда погибла Сью. — Какое отношение к Сью имеет Бесси Лэнд?
— Я все больше убеждаюсь в том, что они пострадали по одной и той же причине, а может быть, и от руки одного человека. Не забывайте, что к обоим убийствам имеет отношение Гектор Лэнд, а он, несомненно, входит в организацию "Черный Израиль".
— Это верно, — задумчиво протянула Мэри. — Возможно, именно он убил Сью. Но почему?
— Понятно, не из-за того, о чем говорила миссис Мерривелл. Ее обвинение выдвинуто для отвода глаз и послужило для того, чтобы прикрыть его, запутав все дело. Разве не очевидна причина? Я знаю, что для вас дорога память о Сью, но не думаете ли вы, что ее что-то связывало с Гектором Лэндом? Вы виделись с ней ежедневно.
— Сью вела спокойный, замкнутый образ жизни. У нее были любовные похождения, вы об этом знаете, но ее не назовешь неразборчивой в связях. Правда, она была коммунисткой, но не знаю, могло ли это иметь какое-либо отношение к делу.
— Коммунисткой?
— Ну, я не хочу сказать, что у нее был билет члена партии. По некоторым вопросам она придерживалась коммунистических взглядов, вот и все. Может быть, ее правильнее назвать сочувствовавшей.
— По каким вопросам?
— Государственная собственность на тяжелую промышленность, расовые вопросы, другие подобные вещи.
— Это точно? Почему же вы мне раньше не сказали?
— Не видела в этом никакой необходимости. В то время мне это казалось не имеющим отношения к делу. Вы знаете, что на многих людей одно упоминание о коммунизме действует как красная тряпка на быка. Я и сейчас считаю, что это не имеет отношения к делу.
— Может быть, и не имеет, но я не хочу это выпускать из виду, пока не проверю. Попрошу людей из ФБР провести расследование в отношении Сью Шолто.
— Вы уже ходили в ФБР?
— Я не хотел говорить вам об этом. Да, я был там.
— Почему бы вам, Сэм, не оставить дело на их усмотрение? Не могли бы мы хоть на некоторое время забыть о случившемся?
— Понимаю. Мы отправились вместе в поездку, чтобы поразвлечься. Но пока из этого ничего не вышло.
— И никогда не выйдет, — отрезала Мэри с горечью.
— Может быть, я не такой бесчувственный, как мне казалось. Не могу забыть о том, что произошло. А может быть, настоящие события начали развиваться вчера. События, которые затронули меня лично.
— Вас это не пугает? — Ее широко раскрытые глаза испытующе смотрели на меня.
— Да, пугает. Но впредь я буду более осторожным. В конце концов мне в руки попадет кто-то, кого я с большим удовольствием придушу.
— Я содрогаюсь, слушая вас. — Она кисло улыбнулась, невольно притронувшись рукой к своему горлу.
— Я напугал вас? Извините.
Я огляделся, и, убедившись, что наше местонахождение было достаточно уединенно, поцеловал ее. Она прислонила голову к моему плечу, и ее светлые волосы защекотали мое лицо. Обняв Мэри за талию, я почувствовал, как по ее телу пробегает дрожь.
Она подалась ко мне, и мы стояли, тесно прижавшись друг к другу. Я дышал через ее благоухающие волосы. Мне казалось, что она для меня дороже, чем части моего собственного тела. — Не выпускайте меня из объятий, — прошептала Мэри.
— Простите, — раздался голос миссис Тессингер. Она стояла в проходе и улыбалась, глядя на нас с преувеличенной терпимостью.
Мы быстро отстранились друг от друга, и руки Мэри стали автоматически поправлять волосы. А я начал прикуривать сигарету, потом вспомнил, что в спальном вагоне курить не полагалось.
— Я не собираюсь мешать вам, — объяснила миссис Тессингер. — Но не хотели бы вы оба отужинать сегодня вместе с нами?
Мэри посмотрела на меня и хихикнула:
— Сэм, у вас на губах следы помады. Вот здесь. Разрешите, я сотру их.
Носовым платком она потерла мое лицо. А я незаметно поцеловал ее руку.
Ужинали мы вместе с Тессингерами. Тедди Трэск стал с ними совершенно неразлучным и сел на пятый стул, приставленный к столу в проходе. Миссис Тессингер была необычайно оживлена. Ее грудь казалась значительно более пышной, чем прежде, а талия еще более затянутой. Рита сидела у окна с таким видом, будто она была лишней. Время от времени она бросала на мать косые взгляды, полные злобы.
— Я очень надеялась, что вы устроите для нас еще одно представление сегодня вечером, — говорила миссис Тессингер Тедди. — Почему вы бросили нас?
— Не чувствовал себя в форме после неприятных событий вчерашнего вечера. Думаю, у многих настроение было не из лучших. — Он многозначительно посмотрел на меня.
— Вы действительно думаете, мистер Дрейк, что вас и этого солдата хотели преднамеренно отравить?
— Не знаю. Представители властей не разделяют этого мнения.
— Я думаю, мама, мистер Дрейк предпочитает поговорить о чем-нибудь другом. Эта тема, наверное, неприятна для него.
— Опыт действительно был неприятным, — заметил я. — Но сам вопрос не особенно. Впрочем, боюсь, что по этому поводу ничего забавного рассказать не смогу.
— Тедди, расскажите, пожалуйста, мистеру Дрейку и мисс Томпсон ваши знаменитые забавные истории. Этот человек — настоящее сокровище, — добавила она, обращаясь к нам.
— Но мы уже слышали эти истории, мама.
— Уверена, что мисс Томпсон и мистер Дрейк их не слышали. Даже если и слышали, то все равно Тедди их так рассказывает, что вполне стоит их снова послушать. Тедди, я настаиваю.
Неодобрительно улыбаясь, Тедди рассказал длинный и запутанный бородатый анекдот о мужчине, который работал в зоопарке и не мог запомнить названия животных.
Миссис Тессингер во время рассказа тихо хихикала. Рита смотрела в окно. Мэри наблюдала за всеми троими с еле заметной улыбкой на губах.
Он рассказывал хорошо, но я не мог сосредоточиться на рассказе. Что-то продолжало отвлекать мое внимание, какой-то факт, отложившийся в моем подсознании, который я никак не мог вспомнить. Но он казался мне важным, и я старался извлечь его из глубины памяти. Когда Андерсон и мисс Гриин прошли мимо нас по проходу и ее искусственные ювелирные украшения прозвякали, как негромкие карнавальные колокольчики на санях, я, наконец, вспомнил.
Перед смертью Хэтчер сказал об Андерсоне что-то, указывающее на их знакомство. Возможные выводы из этого, значительно укрепленные решительным отрицанием Андерсона такого знакомства, подействовали на меня как неожиданный и ощутимый удар.
Андерсон сел через несколько столиков от нас, повернувшись ко мне своей широкой невозмутимой спиной. В этот момент мне захотелось встать и подойти к нему. Но я остался на своем месте и наблюдал за толстыми белесыми складками на его красноватой шее, думая о том, что творится в этой флегматичной голове, покрытой жидкими, коротко подстриженными волосами.
Мэри нащупала мою руку под столом.
— В чем дело, Сэм? — шепнула она.
— Ни в чем. Просто задумался.
— Вы превращаетесь в какого-то мрачного мыслителя.
— Наверное, это действительно так.
Анекдот закончился, и все, кроме Риты, из уважения к рассказчику рассмеялись. Как бы стараясь убедить себя в своем независимом существовании, она начала торопливо говорить о том, что собирается делать в Ла-Жолле и какие удовольствия ее ждут там. Миссис Тессингер и Тедди обменялись долгими недоуменными взглядами.
Затем Тедди рассказал о своих почти что фронтовых впечатлениях во Франции. Миссис Тессингер напустила на себя девичью манерность. Тедди теперь казался более важным, чем накануне, как будто кто-то раздул его. Но мне он больше нравился, когда был поскромнее.
При первой же возможности мы с Мэри извинились и вернулись в наш спальный вагон. Когда возвратились Андерсон и мисс Гриин, я подошел к нему и сказал, что хочу с ним поговорить.
— О чем речь, старина, — отозвался он. — В любое время. Я слышал, что у вас вчера вечером были неприятности.
— Вот именно, неприятности. Не пройти ли нам в курительную комнату? Как раз сейчас там никого нет.
— Мисс Гриин, с вашего позволения.
— О, не обращайте на меня внимания. У меня есть что почитать — журнал с любовными историями.
Когда мы расположились в курительной комнате и Андерсон раскурил сигару, я начал разговор:
— Рядовой Хэтчер, который погиб вчера вечером, кажется, знал вас. Знали ли вы его?
— Он, должно быть, ошибся. Я уже говорил вам, что не видел его никогда в жизни. — Гладкое, пухловатое лицо Андерсона оставалось невозмутимым. Бледно-голубые глаза настороже.
Я быстро и наугад спросил его:
— Как вам удалось выбраться из Шанхая?
Он задержался с ответом не дольше, чем было прилично, и, отвечая, сохранил в голосе равное соотношение замешательства и раздражения:
— В Шанхае я никогда не был. На что вы намекаете?
Я сидел на кожаном стуле рядом с Андерсоном, слегка повернувшись к двери. Никаких звуков из прохода вагона не доносилось, но какое-то шестое чувство подсказало мне, что в проходе кто-то есть. Быстрым рывком я подошел к двери и опять увидел смуглого мужчину.
Я сказал раздраженным, готовым от гнева сорваться голосом:
— Мне начинает надоедать эта слежка. Проваливайте отсюда.
Его лицо сохранило спокойствие, когда он ответил, не повышая голоса:
— Простите, я не знал, что вы распоряжаетесь на этом поезде.
— Речь не идет о распоряжении. Но если я еще раз поймаю вас на подслушивании, то отобью эту охоту навсегда.
— Если это случится, я добьюсь, чтобы вас арестовали. Хотя могу и дать сдачи.
Его черные глаза смотрели твердо, не мигали и были непроницаемы. У меня возникло сильное желание поскорее дополнить их схожими по цвету круглыми синяками. Но если бы я это сделал, полиция сняла бы меня, с поезда. Я еще сильнее разозлился, бессильная злоба застряла комом в горле. Я повернулся, оставив его там, где он стоял, и вернулся в курительную комнату.
— Разрешите мне дать вам совет, — заявил Андерсон, который не двинулся со своего места и не пошевелил сигарой. — Вы совершенно взвинчены, и я не виню вас за это. Но если и дальше будете оскорблять людей подобным образом, то навлечете на себя большие неприятности. Недавно вы практически обвинили меня в том, что я имел какое-то отношение к смерти этого солдата. Минуту спустя обвинили молодого человека в подслушивании. Я знаю, что прошлой ночью вам сильно досталось, но не становитесь чудаком из-за этого.
Заботливый подход всегда охлаждал мой пыл. Не стал исключением и этот случай. Но я не нашел ничего лучшего, как сказать Андерсону:
— Пожалуй, вы правы.
— Будет лучше, если вы как следует отдохнете, — заметил он покровительственно, поднимаясь, чтобы уйти. У меня был импульс остановить его, бросить на пол, обшарить его карманы в поисках доказательств. Но я поборол этот порыв.
Глава 10
Находясь в неопределенном состоянии между желанием что-то предпринять и стремлением не выглядеть глупо, я снова сел и продолжил курить в одиночестве, пока напряжение не ослабло и я не почувствовал, что смогу заснуть. После этого попросил проводника застелить мою полку. Он подошел к двери купе и остановился с каменным лицом, хмуро глядя на меня.
— Что-нибудь случилось?
Он подошел ко мне ближе и произнес расстроенным, шипящим голосом:
— Мистер Дрейк, вы обещали никому не говорить о том, что я рассказал вам сегодня.
— Я и не говорил. Но и не обещал, что не буду рассказывать. Я обещал не указывать на источник.
— Это я и имею в виду, сэр. Вы обещали никому не говорить о том, что я знаю о "Черном Израиле". — Он поглядел по сторонам, как будто боялся, что сонм людей из "Черного Израиля" мог собраться возле дверей, чтобы его прикончить.
— Этого я не делал и не сделаю.
— Может быть, вы этого и не сделали, сэр. Но тот человек знает. — Он кивнул на другое купе.
— Кто знает и о чем?
— Мистер Гордон знает, что я вам рассказывал об организации "Черный Израиль".
— Кто такой мистер Гордон?
— Смуглый мужчина в купе "Б".
— Да?
— Да, сэр. Сегодня он меня тоже начал расспрашивать о "Черном Израиле". Я ответил ему, что ничего об этом не знаю. Вам не следовало говорить ему, мистер Дрейк. Мне не нравится его вид.
— Мне тоже. И хочу еще раз заверить вас в том, что ничего ему не говорил и никогда не скажу. Ни ему, ни кому-либо другому.
— Да, сэр, — уныло повторил он; лицо его хранило выражение бесстрастной печали, которую издавна усвоили негры, поверившие белым людям, но обжегшие себе пальцы.
— Не знаю, почему он стал вас расспрашивать, но я к этому не имею никакого отношения. Он не мог и подслушать в тамбуре, потому что я наблюдал за ним...
— Вы наблюдали за ним? Кто же он такой, мистер Дрейк?
— Не знаю. Но постараюсь разузнать. Он мне не нравится не меньше, чем вам.
Проводник начал приводить в порядок мою полку, а я пошел и постучал в дверь купе "Б". На стук ответил смуглый мужчина. На нем была рубашка с короткими рукавами, помятая возле левого плеча, что могло быть результатом соприкосновения с кобурой, скрытой под пиджаком.
— Полагаю, что вы — мистер Гордон?
— Знаю, что вы — мистер Дрейк: Вы пришли, чтобы извиниться?
— Я извинюсь, когда все карты будут открыты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22