— Это парадная столовая. А там дальше — гостиная. Ковровое покрытие мы здесь содрали и положили паркет розового дерева.
Сашка вошла и огляделась.
— Вот эту картину Сергей привез из Японии. Она изображает «Майку», так называют учениц гейши. Нравится? Моя любимая…
— Очень нравится. Потрясающая картина. — Сашка задрала голову, рассматривая гигантское шелковое полотнище, висевшее высоко на стене, под самым скошенным потолком, подсвеченное юпитерами. — А я тебе рассказывала, какой успех имел мой портрет на московской выставке?
— Да. Ты и статью из «Профиля» присылала. Я ужасно за Рину рада, она правда, замечательная художница.
«Причем тут Рина?», ошалело подумала Александра. А потом догадалась:
— Да, у нее удивительное чутье на выбор модели.
— Хм… Почему-то меня рисовала, рисовала, а картины со мной что-то так и не выставлялось…
Сашка немного смутилась, и перешла в гостиную. Израильское посольство было среди спонсоров выставки, но ей не хотелось начинать объяснять Муре все сложные соображения отбора картин.
— А эту стену над камином я называю моей Стеной Плача, — продолжала Мура экскурсию.
— Действительно, камень похож на иерусалимский. А там что?
— Библиотека. Мы только недавно получили из Иерусалима контейнер с моими книгами, я еще даже не кончила их расставлять.
Потом Мурка показывала еще много чего — семейную комнату с огромным телевизором и кожаной мебелью, супружескую спальню с камином и прислоненным к стене гигантским зеркалом в версальской раме, комнаты-шкафы, плотно увешанные одеждой по периметру, мраморные ванные с треугольным джакузи и многоструйчатыми душами, оранжерею, веранду, открытую террасу и даже большой подвал, служащий складом уже успевшего накопиться барахла.
— Да, масштабы у вас не те, что у нас. Нечего даже и сравнивать, — заметила Александра, качаясь на носках и рассматривая галерею второго этажа, нависавшую над семейной комнатой. — А кто все это убирает?
— Я убираю. Я этот дом обожаю.
— Ну, если сравнить его с твоей иерусалимской квартиркой, то это и неудивительно. Но ты просто герой. А у меня убирает ужасно милая девушка-румынка.
— Здесь это стоит огромных денег. Я как посчитаю, сколько я всего могу за эти деньги купить, так рука сама к швабре и тянется, — рассмеялась Мура.
— У нас тоже недешево, но мне безумно надоело самой все это делать. Мне мою румынку Наташка порекомендовала, и я на нее не нахвалюсь. Я с ней совсем изленилась. Она мне даже постельное белье меняет.
— Да ты не должна извиняться, ты же работаешь, а я дома сижу. Но я не представляю, чтобы кто-нибудь стал ковыряться в моей спальне. Я все сама, но у меня все для этого есть. Даже два пылесоса — один с такой кнопочкой, который показывает, когда уже стало чисто, а второй моет ковры специальным шампунем.
— Ты — поистине счастливая женщина. А садовник у тебя есть? — спросила Сашка, выглядывая в сад.
— Ну что ты, Саш. Какой садовник. Из фирмы одной приходят только траву удобрять, потому что я опасаюсь химикатов, а так все мы сами. И все вокруг нас тоже все делают сами. Все профессора университетские, адвокаты, врачи, все сами сажают, удобряют, пропалывают, поливают, траву косят, осенью листья собирают…
— Да, все, наверное, как подсчитают, сколько это им будет стоить, так рука сама и раззужается… — засмеялась Сашка, но недоуменный взгляд ее говорил: «Ну и на фиг она нужна, эта Америка с этими гигантскими домами и садами, если самому на них корячиться нужно?»
Мурка это почувствовала и добавила:
— Ну, не все из-за денег. У нас тут есть знакомые, приехавшие из Южной Африки. Он — хирург, а жена — анестезиолог. Они весьма состоятельные люди. И у них такой прекрасный сад. Я его как-то спросила, кто у них за садом ухаживает. И знаешь, что он мне ответил: «Все я сам. В Южной Африке за белых людей все, абсолютно все делает прислуга. И мне так это претит, что я решил: пока в состоянии делать что-то сам, не буду позволять чужим людям обслуживать меня».
Мура ожидала восхищения такой принципиальностью, но не того напала. Сашка только плечом пожала.
— А меня, в отличие от твоего южноафриканца, не гнетет тяжкое бремя апартеида. Я за уборку плачу, и моя совесть чиста. Многим людям такая работа необходима. Хирург твой дурью мается. Лучше бы руки берег. Но ты — ужасная молодец, такая замечательная домохозяйка…
Это прозвучало немного нелогично, но Мурка понимала, что Александра пытается сказать ей что-то хорошее. Действительно, Мура ведь не хирург, чтобы садовых работ беречься.
Потом, чтобы Мура поняла, что у Саши много богатых друзей, и тем самым стряхнуть гнетущее впечатление от достатка подружки, Александра с удовольствием, в подробностях, рассказала о потрясающей нью-йоркской квартире ее друга Тома, у которого даже в ванной стоят диваны и кресла. Тем временем Мура провела Александру в предназначенную ей комнатку наверху.
— Это будет твоя ванная, ей никто не пользуется, пока… — многозначительное самодовольное поглаживание живота. — Это для тебя полотенца. — Красивые рулетики одинаковых полотенец лежали рядом с изящной вазочкой с ракушками. — А здесь, — Мурка распахнула большой бельевой шкаф в коридоре, — есть еще подушки и одеяла.
Наконец Сашка осталась одна. Светелка была премиленькая, под косым сводом чердачного потолка, с такими непривычными для израильтян обоями в мелкую розочку, с персидским ковром, постеленным поверх коврового покрытия от стенки до стенки. В рамке окна качались и шелестели кроны деревьев. У Тома в Нью-Йорке был роскошный кондо, но одно дело у Тома, тут Сашка просто гордилась тем, что у нее есть такой богатый приятель, а другое дело у Муры, которую она в прежние времена то и дело подвозила, и которая никогда ничего не решалась себе купить. А теперь… Александра не завидовала, но невольно подумала, что несмотря на ее тяжкую работу, и на весь ее успех, в Израиле такой дом остался бы вне ее возможностей, и это было несправедливо.
Она приняла долгий, как в гостинице, горячий душ, переоделась, подкрасилась, и спустилась вниз. В парадной столовой уже был накрыт большой дубовый стол, на кухонном острове стояли гигантские бокалы с красным вином, Мурка перекладывала креветки на красивое блюдо. Сашка стала болтать с ней, отщипывая виноград, и не могла не отметить, что постарела ее подружка. То есть, может, не то чтобы постарела, а как-то обабилась. Может, это беременность, может, замужество, а может — сидение дома, но на висках появилась незакрашенная седина, лицо как будто немного опухло, и выросло не только пузо, но и вся она растолстела, да и вообще непривычно было видеть Муру — в прошлом такую «софистикейтед», всегда общающуюся со всеми «ху из ху», полностью погрязшей в своем хозяйстве. Сашке захотелось сказать ей что-нибудь утешительное.
— А ты потрясающе выглядишь. Тебе идет быть беременной.
Мурка с улыбкой отмахнулась, а Сергей подошел к ней, обнял и поцеловал.
— Вот и я то же говорю. Я ее каждую неделю снимаю, чтобы ничего не упустить.
Александра вообще заметила, что он все время трогал Муру, постоянно обнимал ее, не смущаясь Сашкиным присутствием, и сюсюкал с ней. Насмотревшись на это, Александра твердо решила: а) никогда не жить в провинции, б) не беременеть, в) не позволять ни Максиму, ни какому другому своему мужу приобретать такие вульгарные манеры. Правда, Максим и не рвался проявлять к ней нежность на людях.
— Так как вам здесь живется? — не зная, о чем еще говорить с ними обоими, спросила за ужином Саша.
— Хорошо, — улыбнулась Мура. — Но стыдно. Превратились в обывателей.
— Ну и что? Не всю же жизнь быть нищенкой-подружкой? — намекнула на былое подруга старых дней.
— Нет, дело не в этом, — вздохнула Мура. — Знаешь, жизнь в Израиле — осмысленна по определению, одним тем, что ты там живешь и выживаешь, увеличиваешь собой силы добра, ты нужен и востребован, а в Америке ты сам ответствен за то, чтобы наполнить свое существование смыслом.
Востребованная и нужная Александра обвела глазами просторный дом и спросила:
— Это тебе так кажется, потому что ты от Израиля далеко. А мне нравится, как ты живешь. По-моему, в том, чтобы жить хорошо и спокойно, подальше от нашего дурдома, тоже есть немало смысла.
— Смысл не в этом, — отмахнулась Мура от дома. — Смысл в этом, — и она положила руку себе на живот. — Все ради него.
— И ради нее, — поспешно добавил Сергей, влюбленно глядя на Муру и опять потянувшись поцеловать ее.
— А что вы делаете? С кем общаетесь? — слегка затосковав, спросила Александра.
— Ой, здесь живут отличные ребята. Мы обязательно устроим вечеринку, и всех пригласим, и тебя познакомим. Я так тобой горжусь, Сашка! Я уже всем о тебе растрезвонила. Пригласим Марину и Леву, и Жанну с Юрой, и Таньку с Мишкой…
— А что, у вас здесь все по парам? — спросила Сашка.
— Угу, у нас как в Ноевом ковчеге, всякой твари по паре. Здесь одиноким людям плохо приходится, компания маленькая, новых людей почти нет, все семейные. Одиночки помаются, помаются, и отчаливают в более крупные города, вроде Чикаго, где чужое семейное счастье им не так глаза мозолит. — Мурка шутила, но Сашка сейчас вполне понимала этих гордых одиночек. — Я вот Сережу просто спасла, — самодовольно, как показалось Сашке, добавила Мура.
— Его бы любая спасла, — вежливо улыбнулась ему Александра. — А кто они, эти ваши приятели?
— Ученые, математики, программисты, инженеры, врачи…
— Ух ты, просто цвет советской интеллигенции!
— Да, среди русских здесь ни манекенщиц, ни журналистов. В Милуоки им нечего делать. И русская эмигрантская богема вся в больших городах. Здесь ни писателю, ни художнику нечем и незачем жить.
— А тебе здесь не скучно? — осторожно спросила Саша.
— Нет. Мне здесь как раз почему-то ужасно хорошо.
— А в Израиле до сих пор спрашивают о тебе. Помнишь этого арабиста на телевидении?
— Какого? Эхуда Яари? Конечно. Мы с ним вместе в Киев ездили, — объяснила Мура Сергею.
— Я его недавно на втором канале в студии увидела, ему о тебе напомнила, он сразу тебя вспомнил, спрашивал, как ты и что. Очень сожалел, что ты перестала писать и исчезла. Говорил, что в тебе были всяческие задатки…
Мурке было и горько и приятно это слышать. Но Сергей вмешался.
— Эй, Александра, не морочь голову моей супруге. А то получится, как в рассказе О'Генри… — И уловив непонимающий взгляд Сашки, он объяснил: — Ну там безработный актер, желая доказать, что может сыграть любую роль, представляется примадонне ее земляком. И пересказывает ей новости из ее деревни так убедительно, что на следующий день, когда он приходит открыться ей и попросить роль, оказывается, что она все бросила и уехала обратно в провинцию.
— Нет-нет, я здесь очень счастлива, — замахала руками Мура. — Мне просто приятно услышать, что там.
— А вместо тебя в «Народе» стала писать некая Ровина, — продолжала Александра. — Ты ее статьи читала?
— Ну конечно. Ничего, бодро так пишет, хорошо, смешно.
— Да, она пользуется огромным успехом. Хотя, конечно, куда ей до тебя, — поспешила заметить Сашка.
— А кто она такая?
— Да знаешь, внешне, никакая. Рыженькая, худенькая, скуластая. Глаза, правда, большие, серые. Но чего в ней все нашли? Везде с Арноном показывается, говорят даже, что он разводится, — невинно взмахнула ресницами Александра.
Это почему-то Мурку резануло по сердцу. Не перекидывание симпатий на новенькую протеже, а то, что так быстро заполнилось, затянулось Муркино место. Сергей сразу все почувствовал, положил на ее дрогнувшую руку свою ладонь и улыбнулся ей.
— Вот так, — немножко нарочито небрежно заметила Мура. — «Розы без меня не сохнут, птицы без меня не глохнут, как же это без меня?…»
— Вот видишь, Мурка, — бросился утешать верный рыцарь Сережа. — А мы бы без тебя непременно бы заглохли и замолкли, так что ты сделала верный выбор.
Мурка бросила на него благодарный, едва влажный взгляд, и снова повернулась к Саше.
— А что у тебя?
— Ну, у меня все нормально. Мама моя за своего Ицика замуж вышла! Точнее, они подписали контракт о совместном сожительстве. Можешь себе представить?
— Прекрасно могу. Если чему и удивляюсь, так только тому, что бабушка все еще не замужем. Сашка, мне так тебя не хватает!
— Я без тебя тоже безутешна. Ни с кем я больше не могу вот так обо всем поговорить, посоветоваться… Тебя мне никто не может заменить. Спасибо, есть Наташка, а то я бы просто загнулась от одиночества.
— А кто она такая, эта Наташка? — с шутливой ревностью спросила Мура.
— Ой, потрясная баба! Советник по экономическим вопросам в иерусалимском муниципалитете, всем там заправляет. Я уверена, что она когда-нибудь мэром станет. Я в жизни своей не видела такой работоспособной, такой умной и такой энергичной женщины! Наташка — она потрясающая!
Мура немножко помолчала, переваривая феноменальность Наташки.
— А как твоя карьера?
— Контракт мой с банком закончился, и банк его не возобновил. Так что выхожу замуж. Десятого октября вернется из Москвы Максим, устраиваем свадьбу, потом едем на неделю в Париж, потом он отбывает обратно, и я тоже начну собираться. Он давно шустрит там во всю, говорит, что успел перезнакомиться со всей московской творческой интеллигенцией.
— Ух ты, тебе, наверное, там интересно будет!
— Я очень рассчитываю попасть в мир кино, — рассказывала Сашка. — Максим уверяет, что знает какого-то дельного мужика с первого канала, да и Вадим обещал помочь, так что жду не дождусь отъезда.
— Вадим?!..
— Да, — как бы между прочим, продолжала щебетать Сашка. — Они же с Максимом приятели.
— Девушки, — прервал их Сергей, — сегодня я убираю со стола. Я уверен, что вам есть о чем поговорить…
Александра открыла пачку Данхилла, но Мура ее остановила.
— Ой, у нас в доме не курят, но в оранжерее можно. Пойдем, я посижу с тобой.
И Мурка увела подружку подальше от ушей мужа.
— Саш, а что там Вадим? Ты его видела, когда была в Москве? Что о нем слышала?
— Видела, конечно. Ничего, все по-прежнему. Такой же таинственный, замкнутый и необычный. — Каждое слово чем-то ранило Муру, но Сашкиной вины в этом не было. — По-прежнему одинокий волк.
— Он не умеет себя ни с кем делить. Так, наверное, навсегда одиноким и останется, — сказала Мура снисходительным тоном замужней женщины.
— Да, — согласилась Александра. — Он и сам это понимает. Он как-то мне сказал, что его беда в том, что он никогда никого не любил.
У Муры дрогнуло лицо, и Сашка участливо спросила:
— Мур, ну тебе ведь теперь все равно?
— Наше прошлое никогда не будет нам «все равно», но, конечно, я его больше не люблю и не думаю о нем. Если что, так его можно только пожалеть.
— Да, — вздохнула Сашка. — По себе знаю, как тяжело все время быть любимой. Иногда так безумно хочется отчаянно, безоглядно влюбиться!
— Значит, ты не отчаянно, безоглядно влюблена в Максима?
— Мур, ну ты что, с ума сошла? Ничто в нем не вызывает такого неуважительного отношения!
— Так зачем же тогда…
— Ой, ну мы страшно друг другу подходим. Мы друг друга понимаем, и я его очень уважаю, и каждый из нас может улучшить жизнь другого. Мне с ним интересно, и вообще… — Сашка хитро улыбнулась знакомой Мурке улыбкой: — кто-то сказал, что в любви всегда один целует, а другой подставляет щеку. В моем замужестве я собираюсь быть тем, кто подставляет щеку.
Мурка не была уверена, как обстоит с этим в ее отношениях с Сергеем, но ее это не тревожило.
— Я очень хочу, чтобы у вас все было хорошо. Жалко, что не смогу погулять на вашей свадьбе, но, как только буду в состоянии, обязательно приеду к тебе в Москву… Расскажи мне поподробнее, как вы все планируете…
Подружки болтали еще долго, и разошлись по спальням только под утро.
Лежа в кровати в симпатичной светелке Сашка утешилась мыслью, что уж если рохля Мурка сумела так в жизни устроиться, то что же тогда ожидает ее, без пяти минут жену дипломата и будущую кинозвезду!.. Она всегда была выше мелкой зависти.
На следующий день подруги совершили обстоятельную экскурсию по городу, во время которой осмотрели самые лучшие районы города, и подвергли строгой критике их недостойных жительниц, прогуливающих собак в каких-то убогих майках и нелепых шортах.
Мурке ужасно хотелось показать Александре Америку с самой лучшей стороны. Она вдохновенно перечисляла все несравненные преимущества местного житья: рассказывала, что в местной библиотеке можно бесплатно заказать любую книжную новинку, и тебе обязательно позвонят сообщить, когда она прибудет; и что машинам не надо проходить занудный техосмотр; а дом можно купить вообще без адвоката; все магазины отрыты каждый день, а продуктовые — круглосуточно. Но когда в супермаркете она настойчиво тыкала Сашке на то, как удобно здесь упаковывают все продукты в пакеты, то Сашкино терпение иссякло. Она оборвала подругу:
— Мура, я уже поняла, что у вас здесь жить гораздо лучше,
Только тогда, наконец, Мурка уняла свой местный патриотизм и перестала доказывать, что в Америке хорошо живется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38