— Это его отец, — ответил Шура.
— Спасибо, Шура, — сказал я и погладил подростка по головке. Он был маленький, крепенький, совсем ребенок.
— Меня зовут Сашей, — представился Шура.
— Это одно и то же, — сказал я, но Шура стал спорить, доказывая, что в жизни все слова имеют разные значения.
— Даже если одну буковку изменить в слове и даже не буковку, а одну половинку буковки, — пояснил мне Шура, — то можно попасть в тюрьму и даже на всю жизнь испортить себе жизнь.
— И что это за буковка такая? — спросил я.
— Буковка как буковка. Обыкновенная «т», палочка, а сверху перекладинка, а мы эту буковку в нескольких местах переправили на «п», — Шура вдруг залился горькими слезами и сквозь слезы стал говорить, что он и слова этого не знал до сегодняшнего дня, но утром они с Фелей читали объявление, а к ним подошел взрослый дядечка и пояснил — это нехорошее слово, и мы стали переправлять букву «т» на букву «п». Нам это показалось смешным, и мы, как дураки, хохотали возле рекламного столба, пока нас машина не всосала…
— Ничего не пойму. Какие буковки, какие объявления? — сказал я.
— Объявление было таким: "Все желающие играть в БОЛЬШОЙ ТЕННИС могут записаться. БОЛЬШОЙ ТЕННИС укрепляет здоровье, веселит душу, улучшает кровообращение, ну и всякое такое…" Так вот, мы в слове «теннис» заменили букву «т» на букву «п», а потом нас всосала машина, а этот дядечка стоял в стороне, хохотал и приговаривал: "Веселит душу и укрепляет здоровье…"
— У него были тонкие усики и глаза навыкат?
— Да, лупатый он был сильно. И золотые зубы.
— Да, это он, сволочь, — проговорил я, обнимая подростков.
— Что теперь с нами будет? — спросил Шура, вытирая слезы.
— Не падайте духом, господа офицеры, — попытался я взбодрить подростков. — Самое худшее, что может быть с нами, — это смерть, а это уж не так страшно. У меня есть одно обезболивающее средство, так что если придется…
Шура, к моему удивлению, в один миг прекратил хныкать, сжал губы и гордо сказал:
— А мы не боимся. Было бы за что умирать…
— А ни за что не хотите?
— Так просто не хотелось бы. Смерть все-таки — это серьезно.
— Когда я вырасту, я обязательно напишу трактат о смерти. Расскажу о том, как относились к смерти эпикурейцы, стоики и ранние христиане…
— А разве вы уже не выросли? — спросил Феликс.
— Еще не вырос, — рассмеялся я. — Точнее, у меня пошел обратный процесс: я начинаю впадать в детство.
— И до каких пор можно впадать?
— О, это великолепный вопрос, — ответил я. — Впадать можно бесконечно. До самых истоков рождения человечества.
Мои слова были прерваны голосом по микрофону:
— Сечкин, приготовиться к процедуре бичевания!
Не успел я возмутиться, как рядом оказалась Зила. Она, улыбнувшись, шепнула мне на ухо:
— Бичевание — это пропуск в первый век. К Нему можно прийти только очищенным.
— Неужели к Нему? — спросил я, восхищенный такой вестью.
— Именно к Нему.
Я с радостью припал к позорному столбу, и двое в кожаных куртках привязали мои руки. Они же и бичевали. Широкие полосы ремней горячо ложились на мое ни в чем не повинное тело. "Все как надо, — подумал я. — Широкие ремни не испортят тела. Кожа есть кожа…"
После тридцати ударов я потерял сознание. А когда на меня вылили два ведра воды, я был уже в преисподней.
— Отсюда примерно две трамвайные остановки до Претории прокуратора Феликса, — шепнула Зила, бросая мне синий хитон из тонкой шерсти. — Запомни, твое имя Силий. Ты военачальник из Македонии. Привез Феликсу ценный подарок. — Как только были произнесены эти слова, в моих руках оказался кинжал с золотой рукоятью. — Мы вдвоем спустимся к Нему…
12
Темница никак не походила на тюремную камеру. Это было довольно большое помещение с крепкой мебелью, широкой кроватью, шкафом для посуды и умывальником. На столе были разбросаны принадлежности для письма. Несколько фонарей освещало лица присутствующих. В сером одеянии в углу сидел человек небольшого роста с перебитым носом и с огромным лысеющим черепом. Это Павел. Напротив в пурпурной тоге восседал в доставленном сюда кресле прокуратор Феликс, за его спиной стояла Друзилла. Как только я ее увидел, сразу несказанно обрадовался. Это была действительно не жена прокуратора, а именно Зила, которая и привела меня сюда. Слева сидели Агафон и Проперций, а поодаль от меня на подстилке устроились два щенка — я сразу заподозрил в них Шуру и Феликса.
Я, как и положено, сделал поклон прокуратору, назвав его «величайшим», «сладчайшим» и «венценоснейшим». Он долго рассматривал драгоценные камни, ловко вмонтированные в золотую рукоять кинжала, затем передал подарок Зиле, а мне кивнул на скамью: дескать, садись.
Павел продолжил, бросив в мою сторону совершенно безразличный взгляд:
— Да, я горжусь своим еврейством. И именем своим дорожу. Назван я в память первого еврейского царя Саула, происходившего из колена Вениамина. Я кровью своей оправдал апостольский сан и нынешнее апостольское имя. Все мое воспитание в маленьком городке Тарсе было фарисейским по сути. Мы были богаты и независимы. Свято верили в иудаизм и как римские граждане честно служили императору. Я, как и отец, будучи фарисеем, ревностно защищал Моисеевы законы и за их нарушение многих карал смертью. Для меня иудаизм — великая вера и великое знамя. Я мечтал стать истинным воином в доблестном войске иудейства, где сила, ум, мужество и готовность умереть за веру сочетались всегда с тайным коварством, хитростью, ловкостью и жадностью к жизни. Моим учителем был великий Гамалиил, председатель иудейского Синедриона при императорах Тиберии и Клавдии.
Мне уже не казалось чудом, что греческая речь, перемежаемая латынью и арамейским, была абсолютно понятна мне. Не было для меня чудом и то, что рядом со мной стоял, точно вросший в стенку, прокураторский врач, как две капли воды похожий на моего старого знакомца, человека средних лет.
— Ну а теперь слушай и молчи, — сказал он тихо. — Молчи и думай. Тебе откроется тайна, которую два тысячелетия разгадывают народы. Поверь, мне глубоко симпатичен Павел хотя бы потому, что он восстал против фарисеев, да и против всей Римской империи. В нем столько же сатанинского, сколько во мне божественного.
— Это кощунство! — прошипел я. — Сгинь, проклятый!
— А ведь непристойно так, — улыбнулся он по-доброму. — Я могу тебя превратить в лепешку, в кусок козьего сыра, который тут же сожрет прокуратор, но я этого не сделаю, потому что у меня другие цели.
— Какие?
— У меня нет ни от кого секретов. Моя скромная цель — помочь людям. Могу признаться, что мне эти мелкие двуногие твари и даром не нужны. Наш Сатанинский Совет уже восемьдесят два раза решал не принимать вас в Скопище темных сил, поскольку вы не достойны наших чертогов. Зло, которое вы творите, настолько мелко и отвратительно, что вы способны лишь осквернить наше доброе сатанинское племя. Да и чем вас кормить, когда нам уже и самим все в обрез? Вы даже воздух изгадили!
— Так почему же ты все-таки разговариваешь со мною?
— Потому что я и несколько моих друзей, их по пальцам можно пересчитать, не подчинились Сатанинскому Совету. У нас есть новая идея создания гигантского Паразитария исключительно мирным путем и в мирных целях, как сейчас говорят ваши прохвосты-политики. Мы учтем опыт наших ошибок, когда не оправдалась ставка на сумасшедших социалистов Фурье, Нечаева и Кастро. Мы ошиблись и в аристократах типа Пестеля, де Сада, Савинкова и генерала Корнилова. Мы извлекли немалый опыт из оргаистических политиканов — Маркса, Зиновьева и Ильича Первого, но всех их были вынуждены отправить на тот свет…
— Не всех, однако.
— Разумеется, не всех. Как тут навечно похоронить де Сада, маркиза и человека большой сексуальной эрудиции, когда садизм и эротизм становятся идеологией революционных масс. Де Сад не чета кастрату Ильичу Первому, он в одном эшелоне с Марксом, который стал лидером всего люмпенсволочизма. Но здесь, подчеркиваю, есть одна загадка.
— В чем же она?
— Загадка в знаке. Да, в знаке равенства между левыми и правыми, между палачами и жертвами, между правящими и гонимыми, между иудаизмом и христианством. Когда я вкладывал в уста Иосифа Флавия космогоническую идею всеединства, я рассчитывал на сотворение нового мира, который будет строиться на началах такого добра, которое непременно должно обернуться злом. Человек в отличие от животного устроен так, что он падок на то, что ему во вред. Его притягивают порой зловещие вещи: виселицы, костры, могилы, крематории, ну, конечно же, распятия. Подумать только, едва ли не в каждом доме распятый человек. Ничего себе картинка! А ведь было время, когда распятый считался проклятым Богом! Ты вслушайся, о чем они говорят, эта чародейка Друзилла и этот вездесущий вольноотпущенник, и этот бывший Савл, фарисей и воин, ученик знаменитого раввина Гамалиила, который одним из первых понял неразрывную связь иудаизма и христианства.
Слушай же, ничтожный человечишко!
13
За мудрость свою Гамалиил был назван славою еврейского закона и раввином. Савл видел, как одного мановения руки было достаточно, чтобы оступившиеся евреи были преданы позорной казни — распятию. Распятию подвергались только изменники и великие злодеи.
— Всяк, кто висит на дереве, проклят Богом, — часто повторял Гамалиил, поясняя мне, юному Савлу, назначение распятий. — Закон повелевает строго соблюдать обряд казни. Осужденный непременно должен быть обнажен с оставлением узкого предпоясания вокруг чресел, он подвергается бичеванию прутьями или бичами, сделанными из кожаных полос. После бичевания преступник должен нести свой крест или часть оного. Кресты могут быть различной формы: в виде греческой буквы «тау», квадратный, продолговатый или косвенный. Крест должен быть сделан из кипариса, певга или кедра.
Когда Савл стал римским воином, он нередко руководил казнью. Строго следил за тем, чтобы крест врывали в землю так, чтобы ноги распятого были в трех-четырех футах от земли. Да и сам крест должен был соответствовать размерам — в высоту от 10–15 футов, а поперечная перекладина не менее семи футов и не более восьми. На поперечную перекладину положено было поднимать преступника с помощью веревок. Осужденного сначала привязывали к кресту веревками, а затем его руки и ноги пригвождали к кресту острыми гвоздями. Казнь совершали четыре римских солдата, которым отдавалась после казни одежда преступника. По римскому обычаю преступление осужденного писалось на дощечке, которая закреплялась на самом верху креста. Согласно иудейскому обычаю, преступник висел на кресте до заката солнца, а у римлян осужденный мог висеть на кресте до тех пор, пока тело его не падало на землю от собственной тяжести. Присутствуя на казнях, фарисей и воин Савл особенно был беспощаден к евреям, впавшим в ересь! Он не выносил упоминаний о некоем лже-Мессии Христе. Неистовствовал, когда Христа называли божественным и неповинным Страдальцем, который пролил свою кровь на этом позорном орудии мучения за грехи всего рода человеческого. Он возмущался, когда христиане называли крест символом высочайшей благодати, спасения и вечной жизни. Однажды, когда он участвовал в одной из казней еврея-отступника Никодима, осужденный ему сказал перед смертью:
— Как истинные последователи Христа, почитаем за высшее счастье быть распятыми на кресте со всеми своими страстями и похотями. Да простит тебя Господь, фарисей Савл…
Между тем воины подложили огонь. Дали мученику уксуса и вина, чтобы легче перенести смерть.
Этот случай потряс Савла. Он прибежал к своему учителю Гамалиилу.
— Я снова у ног твоих, Равви, — сказал Савл. — Кто они, эти христиане? Почему они на меня действуют сильнее, чем проповеди фарисеев и саддукеев в храме нашем?
— Знай же, сын мой. Они не враги иудейской вере. Не враги учению Моисеева. Они — истинные почитатели законов Моисеевых. Фарисеи и саддукеи стали рабами лицемерия и ханжества, их наружное благочестие и внутренняя нечистота приносят вред иудейской вере. Христиане правду говорят, когда утверждают: "Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры и хищники, не уподобляйтесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты! Не верь фарисеям, сын мой! Будет проклят великий Иерусалим, если и впредь станем побивать камнями пророков своих!"
Фарисеи и саддукеи всех готовы распять, лишь бы сохранить свое благополучие!
— Ты боишься их, отец мой?
— Они шпионят за мной! Они не верят мне. Они ненавидят меня за то, что я не обманываю Бога, за то, что правду несу людям!
— А почему ты считаешь христиан истинными исполнителями законов Моисея?
— Потому что они за наши законы готовы пойти на казнь.
Я вслушивался в этот потрясающий диалог, изредка поглядывая в сторону врача, вросшего в стену. У моих ног сидели два щенка. Я почему-то был уверен, что это вовсе не щенки, а мои знакомые подростки, поэтому я и обратился к тому, кто постарше:
— Он говорит, как твой отец.
— А он и есть мой отец, — будто ответил щенок. — Отец мне всегда говорил: "Нам, евреям, надо скрывать свою мессианскую роль в этой жизни". — Я спросил: "А почему?" — Он ответил: "Иначе нас убьют. Нас и так убьют, но так убьют быстрее. Евреев всегда убивали. Человечество не сможет жить, если не будет убивать евреев". — "Но это же несправедливо", — сказал я. — "Несправедливость — основной закон этой жизни, и тут ничего не поделаешь".
— Давай послушаем…
14
— Тогда почему ты казнишь их, Отче?
— Только таким образом можно очистить наше учение от греховности. Крест — спасение нашей веры. Древо учения Моисеева гаснет и сохнет. Если не будет привита ему новая ветвь, оно погибнет окончательно. Христиане ценою своих страданий спасают нашу веру, наш великий еврейский народ.
— За это их ненавидят фарисеи?
— За это.
— Они и тебя могут распять?
— Они могут распять и сына, и дочь, и отца, и мать. Они всех могут распять, лишь бы насытиться чужой кровью, лишь бы утолить жажду своей дикой злобности. Тише, сын мой. Вот они как раз в полном сборе. Сюда идут… Остерегайся этих двоих — Богдаи и Кизаи.
Богдаи, косолапый и лупоглазый фарисей, и Кизаи, краснолобый, ходили с закрытыми глазами, чтобы не видеть женщин. Первый волочил ноги, натыкаясь коленками на камни и изгороди, а второй ударялся лбом о стены и так сильно, что был постоянно окровавлен. Он умышленно размазывал кровь по лицу, вертел головой, чтобы всем было видно, как он страдает. Богдаи же часто падал, обнажая сбитые коленки, страшная гримаса искажала его и без того безобразное лицо. За ними следовал Шикми, это прозвище означало "плечистый фарисей". Он был согнут в три погибели. Руки его волочились по земле, а спина образовывала плоскость, точно он нес на ней тяжесть всех иудейских законов. Шествие замыкал "крашеный фарисей" по кличке "Что изволите?". Он шел пританцовывая, лицемерно улыбаясь. Едва не плакал, когда сильно ударялся лбом о каменную стену. Через каждые семь шагов группа фарисеев останавливалась, и все усердно молились. Затем Шикми давал сигнал, и фарисеи кричали:
— Смерть ему! Смерть!
— Кого они проклинают? — спросил Савл.
— Дьякона Стефана. Они хотят его казнить до суда, — ответил Гамалиил.
— За что казнить?
— За преданность законам Моисеевым.
— Разве за это казнят?
— Пойдем посмотрим на этого дьякона.
Стефана вывели на площадь. Он молил Бога помочь фарисеям и саддукеям образумиться. Молился за то, чтобы прозрел народ, увидел, где есть истина. Он говорил о равенстве и братстве, о том, что любить Бога надо сердцем, а не жертвоприношениями. Он звал к любви и всепрощению. Разъяренные фарисеи стали бросать в Стефана каменьями. А Стефан и не пытался защищаться. Он кричал в толпу:
— Опомнитесь! Нет и не может быть среди нас учителей, ибо один у нас Учитель — Иисус Христос! Горе вам, вожди слепые, для которых дороже всего не сам храм, а золото в храме! Горе вам, безумные и слепые, отцеживающие комара, но верблюда съедающие!
Богдаи поднял большой камень и швырнул им в Стефана. Шикми и Кизаи угодили мученику в голову почти одновременно.
— Смерть ему! Смерть! — кричали фарисеи.
— Смерть! — закричал Савл, поднимая с земли кирпич.
Гамалиил сделал попытку увести с площади своего ученика, но Савл сказал:
— Я буду уничтожать еретиков-назореев, пока хватит сил. Прикажи дать мне письмо от Синедриона, чтобы я отправился в Дамаск, где хочу учинить кровавые погромы ученикам Христа.
Савл был иудеем-фанатиком. Идя в Дамаск, он думал о Христе с ненавистью, как думали о Христе большинство иудеев. Что раздражало Савла в Христе? Почему именно он? Кто позволил? Какая наглость?!
Христос противоречил самой идее Мессии. Он рожден был в смутьянской Галилее, а не в доблестной и смиренной Иудее. Христос был щуплым, слабым, болезненным, нежным, мягким человеком, что тоже не соответствовало представлениям о Мессии-герое, Мессии-великане и силаче.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69