У меня тогда возникло непреодолимое желание дополнить ими экспозицию – посадить их всех в тот же аквариум, к осьминогам и каким-то ракообразным, похоже, из третичного периода. Они, конечно же, были американки, тогда как женщина на фотографии, скорее всего, была бабушкой Лукаша.
Вторая – увеличенная моментальная фотография, сделанная первоклассным аппаратом. На фоне пейзажа с пустынной растительностью улыбались двое мужчин. Один – маленький и сухонький, другой – огромный и пузатый.
– Это кто? – ткнул я сосиской в сторону этой парочки.
– Фрэнк, тот, большой.
Он мог мне этого и не говорить. На мне был халат Фрэнка с подвернутыми несколько раз рукавами.
– А второй?
– Пан Эзехиаш. Это они в Мексике фотографировались.
У пана Эзехиаша было маленькое высохшее личико горного гнома, такое не слишком изменяют ни годы, ни даже смерть. Я и сам должен был его узнать. Второй, несмотря на свою могучую стать, выглядел отечным и больным.
– Как странно, что они были знакомы, – задумчиво пробормотал я.
– А что тут странного?
– Да нет, ничего особенного. Только то, что они встретились здесь на старости лет. Разве это не удивительный случай?
– Какой еще случай! – Лукаш запихал в рот последний кусок. – Пан Эзехиаш написал Ганке, не знает ли она какой-нибудь женщины, которая позаботилась бы о Фрэнке, когда он сюда приедет. Ганка сказала бабушке, и он приехал к нам. Бабушка его взяла, чтобы после него, когда он умрет, получать американскую пенсию. Все эти дедульки хотят умереть здесь, – с удивлением заметил Лукаш, без всякого пренебрежительного акцента на слове «дедульки», которым он окрестил стариков-возвращенцев.
– А что с ним? Почему он в психбольнице?
– Не знаю. У него какая-то нервная болезнь. Вообще-то он не псих. – Допив молоко, Лукаш собрал тарелки и поднялся. – Фрэнк, наверное, уже не вернется. Если бы пан Эзехиаш не умер, тогда бы… – Мальчик понес посуду в кухню.
– Тогда бы что?
– Так, ничего. – Лукаш нерешительно оглянулся на меня, потом с запинкой спросил: – Как вы думаете, что теперь будет со всеми этими вещами? С железной дорогой, машинками, самолетами?
– Понятия не имею. Наверное, достанутся родственникам.
– Ганке?
– Да. Если никого другого у него нет. И если не завещал кому-то определенно…
– Он говорил, что когда-нибудь все это будет мое, – горячо выпалил мальчик. – Он разрешал мне помогать, хвалил, что я ловкий. Как вы думаете, я не мог бы их получить?
– Вряд ли, – сочувственно ответил я. – Разве что он оставил завещание и там это записано.
– А как об этом узнать? – Веснушчатая мордашка прояснилась.
– Спроси у Ганки, – посоветовал я ему. – Но больших надежд не питай. Он ведь не собирался умирать. – Лукаш выглядел таким разочарованным, что мне стало его жалко. – Во всяком случае, попробуй. Вдруг она тебе что-нибудь и даст. Может, то, что ей самой не нужно.
Лукаш помрачнел, казалось, он напряженно прикидывает.
– Ганка – она что надо! Вот Томаш – тот жадюга! Тот бы свою собственную бабушку продал на базаре.
– Томаш?
– Ну да, ее муж. Вы его знаете?
Криво улыбнувшись, я невольно потрогал ухо. Лукаш был сообразительный ребенок. Этого ему оказалось достаточно.
– Так вы с ним подрались? – Глаза его загорелись.
– Да нет, даже не подрался.
– Он дуролом, – тоном знатока заявил Лукаш. – С ним нужно действовать как-нибудь умеючи. – Мальчик хихикнул. – Как Ольда.
– Ганкин брат?
– Ну да. Он однажды запер Томаша в гараже и оставил там до утра. Ганке пришлось искать слесаря. Ольда уехал в Прагу и ключ забрал с собой.
Судя по всему, премилая семейка.
– Этот Ольда, он что, спортсмен? – попытался я отгадать – надо же быть в курсе, что меня еще может ожидать.
– Да что вы! – Лукаш проделал несколько картинных па, как профессиональный танцовщик. – Он работает манекенщиком. В Доме моды везде развешаны его фотографии, я там был с бабушкой на прошлой неделе и видел. Зашибает кучу денег. – В голосе мальчика прозвучала зависть.
– Как это он справился с Томашем? – удивился я, наученный недавним опытом.
– Он его туда затащил, когда тот хлопнулся. У Томаша бывают припадки.
Мне вспомнились холодные рыбьи глаза с пристальным взглядом. Вот оно что! Эпилептик, скорее всего. Не просто комплекс неполноценности из-за красивой и легкомысленной жены, а ужасная болезнь. Хотя, какое мне дело? Боль от ударов, которые он мне нанес, от этого не уменьшилась. Но я все-таки почувствовал слабое удовлетворение.
– За что он вас так? – не унимался Лукаш.
– Ему не понравилось, что я сюда пришел, – с запинкой выговорил я.
– А зачем вы пришли?
И тут я во второй раз совершил роковую ошибку. Не знал, как ему объяснить, и не верил, что мальчик сумеет понять.
– Здесь произошло убийство, малыш, – устало ответил я. – Органы безопасности его расследуют. А сам я – только свидетель. Ничего не знаю. Хотел немного оглядеться.
Лукаш внимательно слушал меня, потом понимающе улыбнулся.
– Ясное дело! – кивнул он. – Если я могу вам как-то помочь, скажите.
– Спасибо. Но боюсь, что ты мне помочь не сможешь.
Я ошибался, но понял это слишком поздно.
* * *
Утром на стройке, умытой вчерашним ливнем, было еще чисто, и с высоты двенадцатого этажа стальные каркасы объекта напоминали железную дорогу пана Эзехиаша. Влтава сияла, как серебряная ленточка, а конструкция моста, который так круто изменил мою жизнь, уродовала реку, точно сломанная паучья нога.
Долго же они с ним возятся, саркастически подумал я. Заглядывали бы хоть иногда через забор, как тут у нас работают. Вот взялись бы за это дело мои саперы с Йозефом… Тут я с удивлением поймал себя на мысли, что сейчас размышляю вовсе не о том, ради чего сюда удалился. И я так же «заболел» этой профессией, как мой друг Йозеф, слывший двенадцать лет назад самым большим лодырем в части. Так же как старый чокнутый архитектор, который проектировал это строительство. И который теперь то и дело так схватывается с главным прорабом, что только пух и перья летят. Точно так же, как все эти строители разного возраста, которые из месяца в месяц требуют дать им расчет, не желая «губить в этом бардаке свое здоровье», но тем не менее никогда не уходят. Все они чокнутые. По крайней мере самые стоящие из них, не уходящие со стройки. Мудрые и осторожные – те платят пенсионную страховку и доживают до глубокой старости, чтобы с пользой употребить свои денежки. А эти – кучка не думающих о завтрашнем дне идиотов – сгорают, как пучок соломы, и останется после них лишь зола, которая пойдет на удобрение газонов, если таковые здесь вообще будут. Йозефа Каминека ночью отвезли в больницу с кровотечением – язва двенадцатиперстной кишки.
Стройка за эти несколько недель не рухнет, а его вот подкосило. Доктор Иреш с утра пораньше открыл ящик, где лежали подробные отчеты всяких текущих дел, в которых сам черт голову сломит. То, что Йозеф держал в голове, доктор хранил в своем ящике в виде переписки, записей, протоколов. Бесценных – со всеми датами, подписями и печатями. Холодная голова – осторожный юрист, который когда-то обжегся на том, что больше, чем следовало, совался в политику, – Иреш способен сохранить здесь статус-кво. Вот он и посвятит этому весь свой трезвый опыт четолюбца.
А со мной как? Мое статус-кво неважнецкое. Поскольку долго не продержится. Расследующий убийство поручик Павровский, конечно, не забыл о своем главном свидетеле. Скоро, и очень скоро, он задаст мне парочку вопросов для проверки. Что я отвечу? Простите, пани Дроздова, вы прекрасны, желанны и, вероятно несчастны, но со мною счастья не найдете. Мне следует позаботиться о собственной шкуре, благодаря вашему мужу слегка попорченной.
Моя побитая личность, разумеется, вызвала лавину расспросов. И не только в кабинетах. Когда минуту назад я шел через стройку, вся цыганская компания Тибора Чураии скалила на меня зубы, как десять негритят.
– Чем это вы занимались? – спросил меня Тибор. – Прямо вылитый цыган!
Остальная братия громко расхохоталась. Все, кроме одного.
– Поддали вчера, а? Вроде нашего Дежо.
Они вытолкнули вперед того, которому было не до смеха. Можно было подумать, что я гляжу на собственное отражение, каким вчера увидел себя в зеркале.
– Что это с тобой? – спросил я его.
Он молчал, злобно глядя на меня.
– Бедняга Дежо только соснуть хотел. Чего вы его так измолотили?
– Я?! – изумленно воскликнул я. – Когда?
Мне сообщили, что сегодняшней ночью. Этот Дежо был подсобным рабочим в бригаде гудронщиков, работавших сверхурочно на крыше одного из объектов. Вредные испарения гудрона он мужественно промывал смиховским двенадцатиградусным пивом. Когда началась буря, он спрятался в прихожей моей «резиденции», которая не запиралась, да там и уснул. И вот, оказывается, я, вернувшись ночью домой, споткнулся о Дежо и накинулся на него. Дежо пытался защищаться, но я вошел в такой раж, что бедняга еле унес ноги. Все это мне описали, сопровождая речь множеством междометий, пантомимой и жестами. Только Дежо не говорил ни слова, хмурился и скрежетал белоснежными зубами.
– Но ведь это был не я! – обратился я к нему.
– А кто же еще? – отрезал Дежо.
– Не знаю. Может, кто-то вроде тебя хотел выспаться. Вор какой…
– Вор убежал бы. А я только спал. Кабы вы меня разбудили, я и сам бы ушел, – ожесточенно твердил цыган.
– Но меня здесь ночью вообще не было. Я и в Прагу-то приехал только утром, – пытался оправдаться я, хотя лицо мое свидетельствовало против меня. – Наверняка это был вор. Но выпивка все равно за мной!
Дежо продолжал хмуриться, зато приятели одобрительно закивали. Так оно и должно быть. Морды разбиты у обоих. Так в чем же дело?
Похлопав Дежо по плечу, я прошел сквозь шеренгу смуглых лиц и отправился дальше – осматривать строительство, на самом же деле это было лишь предлогом, чтобы в одиночестве привести в порядок мысли. Верхний ярус объекта был словно создан для этого, но и на такой высоте святой дух на меня не снизошел. Солнышко уже начинало припекать, и лужи внизу на проезжей части дороги блестели, как оброненные монеты. Между лужами осторожно лавировала машина, похожая на автомобильчик с дистанционным управлением. Машина остановилась на том месте, где обычно парковался и я. Из нее вышел человек, державшийся прямо, как оловянный солдатик. Оглядевшись, он повернул к деревянному домику на косогоре. Я узнал его. И тут же меня осенила мысль, но не та, которой я ждал. Она не была спасительным выходом из аховой ситуации, скорее наоборот.
Я совершил ошибку, когда так легкомысленно отнесся к ночному приключению Дежо. Вместо бесплодных раздумий лучше было бы, не теряя времени, осмотреть свою халупу. Я рысью припустил вниз по металлической лестнице.
* * *
Поручик Павровский уже поджидал меня. Он бродил вокруг домика, как большой кот. Усы его шевелились, словно он вынюхивал мышь.
– Доброе утро, – поздоровался я. – Вы меня ищете? Он повернулся и кивнул.
– Да. – Окинул меня быстрым взглядом, его глаза остановились на моей разукрашенной физиономии. – Что это с вами случилось?
– Попал в небольшой переплет, – неопределенно ответил я. Как-то не пришло в голову, что придется отвечать на этот совершенно закономерный вопрос.
– На машине? – предположил поручик.
– Нет. Но и машина тоже не в порядке. Хотите войти?
– Пока нет. Здесь так хорошо. – Поручик с сомнением оглядел верхнюю из трех ступенек перед дверью и уселся на нее.
Я сел рядом. Вести беседы на ступеньках уже становилось у меня приятной привычкой.
– Так что же с вами произошло? – возвратился поручик к моему необдуманному ответу. – Где ваша машина?
– В лесу. Километрах в пяти от Старой Болеславы.
– Какая безответственность, – укоризненно заметил он мне, – оставить в лесу машину без присмотра. А вдруг ее угонят?
Мне надоела эта игра в кошки-мышки. Я решил рассказать ему всю правду.
– Не угонят. У нее порезаны все четыре шины.
– Кто это сделал?
– Не знаю. Но догадываюсь. Скорее всего, инженер Дрозд.
– У вас есть доказательства для такого предположения? – предостерегающе спросил поручик. – Не советую бросаться голословными обвинениями без доказательств.
– Доказательства? – взорвался я. – Да вы посмотрите на меня! Инженеру Дрозду очень не понравилось, когда я вчера вечером туда заявился.
– Вам там нечего было делать. – Голосом поручика можно было охлаждать пиво.
– С вашей колокольни, может, и нечего, – согласился я. – Но вы ведь не знаете, почему он на меня накинулся, избил до потери сознания. И вообще что этой моей поездке предшествовало.
Я рассказал ему обо всем. Коротко и без комментариев. Пусть сам во всем разбирается. Поручик слушал меня внимательно, склонив голову набок, как говорится – весь превратившись в слух. Потом задал тот самый вопрос, который задавал себе и я после визита пани Дроздовой.
– Так вы убеждены, что относительно этой виллы у них есть, или были, какие-то намерения, которые они пытаются скрыть?
– Да.
– Дом можно купить, продать или… скажем, сжечь, – в раздумье пробурчал поручик.
Я усмехнулся.
– Не смейтесь. Такие вещи тоже случались, – невозмутимо бросил он. – А вот какую роль во всем этом играете вы? Пани Дроздова мне стыдливо призналась, что вы туда поехали… хм…
– И вы ей верите? – вывел я его из затруднительного положения.
Поручик пожал плечами.
– Женщины лживы, – бесстрастно констатировал он. – А такие, как она, лгут почти всегда.
Так какая же вы, пани Дроздова? Я позавидовал опытности поручика Павровского.
– Ну а мне зачем отпираться? Я разведен, мне это никак не повредит. Ради нее? Так она сама призналась.
– Потому что в противном случае вы не можете утверждать, что побывали на вилле впервые. И ничего не знаете о делах семьи Дроздовых-Эзехиашей.
– А зачем мне на этом настаивать? Что мне это дает? Поручик мой вопрос проигнорировал.
– Объяснение, которое вы дали, совершенно неправдоподобно. Чего ради было ей приглашать вас как оценщика, если ее муж разбирается в этих делах лучше, чем вы?
– Не знаю, – в отчаянии ответил я. – Может, она ему не доверяет? Между супругами иногда бывают довольно напряженные отношения в денежных делах. Может, у инженера Дрозда на примете какой-нибудь свой покупатель, а его супруга боится продешевить. Откуда мне знать?! Почему они пытались заставить меня молчать о том, что хотят продать виллу? Как со всем этим связан Эзехиаш и его убийство? Кто его убил и ради чего?
Поручик ответил мне лишь на вторую часть последнего вопроса.
– Ради денег, – сообщил он. – Дроздовы уверяют, что дядюшка был богат. Но после него совсем ничего не осталось.
– Но ведь это же абсурд! – возмутился я. – Он ведь иммигрант! У него должен быть счет в «Тузексе», не мог же он привезти деньги в чемоданчике!
– Он привез только эти свои модели. А больше ничего, личные вещи и кое-какие подарки.
– А жил он здесь на что? И где жил?
– На вилле у Дроздовых была лишь его мастерская, там же он хранил коллекцию. А жил у жены своего друга – пани Маласковой. И жил на средства этого друга. Так они якобы договорились расквитаться со старыми долгами. Старый Фрэнк Куба в отличие от Эзехиаша действительно богат. Семьи у него нет, он серьезно болен, дни его сочтены. Он даже приписал своему другу Эзехиашу какое-то состояние, чтобы тот вообще мог вернуться. Эзехиаш якобы не хотел быть обузой для родственников.
– Ну, хорошо, – с сомнением сказал я. – В таком случае что вам от меня нужно? Дроздовы, судя по всему, не могут поверить в то, что у американского дядюшки не оказалось солидного наследства. Может, он им его и пообещал, чтобы они получше к нему относились. Какие у них имеются доказательства для подобного утверждения? – насмешливо процитировал я недавнее изречение поручика.
– Никаких, – невозмутимо ответил тот. – Но это был бы мотив. Убийство с ограблением все еще остается наиболее распространенным среди такого рода преступлений, – с благоговением изрек поручик.
– Но ведь вы убедились, что у него ничего не было!
– Формально это так, – согласился поручик. – Но я не могу поверить, что он на старости лет перебирался на другой конец света с пустыми руками. Жить только на пособие – оно хоть и было по нашим меркам более чем приличным, только его вряд ли хватило бы человеку с таким дорогостоящим хобби. Эти престарелые соотечественники бывают очень недоверчивы. Не знают, что их здесь ждет, не захочется ли им вернуться обратно. Не верят, что в таком случае получат обратно свои деньги. Старый Эзехиаш поскитался по свету, несколько лет проплавал судовым врачом и наверняка знал, как можно безопасно провезти что-нибудь компактное.
– Деньги? – недоверчиво спросил я.
– Деньги или чек, например. Его и у нас можно обратить в деньги. А ведь чек – это только клочок бумаги.
– А где он его хранил? Откуда исчезло это воображаемое сокровище?
– Не знаю. Но если оно существовало, то, скорее всего, в том помещении, где он был убит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18