Старик ехал медленно, стараясь избавить пассажира от тряски, раз уж время перестало играть столь важную роль. По пути он пытался придумать философскую сентенцию, которая могла бы укрепить сломленный дух Хамфри, и представлял опасности, с которыми придется столкнуться в ближайшем будущем. Целительная фраза ускользала от него, а он был достаточно тактичен, чтобы не заменять ее банальностями. Планы на будущее вырисовывались более-менее ясно, и ему хотелось обсудить их с Хамфри. Но тон, которым его молодой спутник произнес «жить теперь незачем», делал дискуссию о его безопасности попросту оскорбительной, поэтому старик ехал молча. Было все еще темно, но сама темнота несколько изменилась. Близился рассвет. Все чаще появлялись признаки пробуждения: крик петуха, свет в окне, скрип колодца.
Хамфри привалился здоровым плечом к спинке сиденья, ощущая невероятную слабость в руках и ногах. Снова и снова он перебирал в уме историю своих отношений с Летти, от первого разговора в гостиничном дворе в Ньюмаркете до полного ненависти и отчаяния взгляда и крика девушки. Вспоминая каждый эпизод, он мучительно искал свои ошибки и пришел к заключению, что до последней сцены с миссис Роуэн ему не в чем себя упрекнуть. И даже его опрометчивая угроза выглядела необходимой: как еще он мог обеспечить безопасность Летти. Казалось, он все время действовал по принуждению, словно ему было предназначено судьбой сражаться с миссис Роуэн и оказаться побежденным ею. Мысль о двух собаках, дерущихся из-за кости, снова пришла ему в голову. Она оказалась правильной, ибо в процессе борьбы они погубили Летти. Миссис Роуэн лишила девушку простого человеческого счастья, а Хамфри удержал ее от недостойной, но потенциально счастливой жизни в кафе. Оба они были поглощены войной, не замечая, что Летти не принадлежит никому из них – она посвятила себя Планту, который не принимал ее всерьез. Поэтому теперь ей было незачем жить. Фактически Летти постигла одинаковая с Хамфри судьба – оба они оказались в полном одиночестве.
Внезапно доктор Коппард заговорил, решившись поделиться тем, о чем до сих пор размышлял молча:
– Очевидно, все мы считаем наш злосчастный жизненный опыт единственным и неповторимым. Я, признаться, тоже как-то был влюблен, хотя ты едва ли сможешь в это поверить. Девушка упала с лошади и повредила запястье, а я вправил его и заодно потерял голову. Ее родители были богаты и влиятельны, они хотели найти дочери мужа, равного ей по положению, а сама она, как тесто, принимала любую форму, какую ей придавали прикасавшиеся к ней руки. Родители увезли ее в Лондон и выдали за титулованное ничтожество. Больше я ее никогда не видел. Я бы покончил с собой, но у меня не хватило духу, так как я хорошо знал способы самоубийства, и ни один из них не выглядел приятным. К тому же я был чертовски загружен работой. Мужчины возвращались после войны с Францией со всевозможными ранами, а женщины продолжали рожать. Меня удивляло стремление плодить детей в мире, где люди могут быть так несчастны, как я, и, помогая младенцам появляться на свет, я мрачно глядел в их колыбели. Гордые родители, должно быть, ненавидели меня… – Он не то усмехнулся, не то вздохнул, и этот звук более, чем слова, помог представить его молодым человеком в старомодной одежде, выполняющим свой долг с печалью в сердце.
– Сдайся я тогда, Хамфри, и сотням двум младенцев, не говоря уж о множестве камней в почках и катаракт, пришлось обойтись бы без моего участия. Но я смог совладать с собой и после смерти предстану перед Создателем как мастер своего дела. Я с полным правом посмотрю Ему в глаза и скажу: «Мне удалось подлатать несколько вещей, которые Ты испортил». А если бы я умер от любви, то был бы вынужден сказать: «Одно из Твоих творений оказалось настолько совершенным, что само его созерцание убило меня». Полагаю, ты считаешь мои слова кощунственными.
Хамфри с трудом оторвался от тягостных размышлений.
– Вы пытаетесь подбодрить меня, сэр, но наши истории несопоставимы. Я сам все испортил и знаю это.
– Ты никогда не портил свою работу, Хамфри. А в нашем мире, пусть это не покажется тебе бессердечным, имеет значение лишь то, что мы делаем с помощью рук и головы. Вот и застава, слава богу! Мне хочется поскорее доставить тебя домой и уложить в постель.
Он хлестнул лошадь поводьями.
– Сейчас у тебя легкий жар, мой мальчик. Учти это, обдумывая случившееся. Через сутки все будет выглядеть гораздо лучше.
Хамфри недоверчиво молчал. Разве может стереться в памяти лицо Летти и приобрести иную окраску история, которая началась в гостиничном дворе в Ньюмаркете и пришла к своему печальному концу!
Казалось, усталая лошадь почувствовала, что поездка подходит к концу, и припустила быстрее. Вскоре они миновали Уэстгейт. Небо на востоке заметно посветлело, когда двуколка свернула на Эбби-Хилл и въехала водвор.
– Остальное предоставь мне, – сказал доктор Коппард.
– Ты устал и болен. Тебе нужно помнить лишь об одном: все время со вчерашнего вечера мы провели вместе.
Он слез на землю и помог спуститься Хамфри.
– Посиди здесь, пока я отведу лошадь. – Старик распряг кобылу и открыл двери конюшни.
– Сможешь идти, опираясь на меня? – спросил он, возвратившись.
– Тут недалеко.
Хамфри вспомнил, что недавно прошел по дорожке к коттеджу, простоял значительную часть разговора с Летти и вернулся к двуколке.
– Мне незачем опираться на вас, сэр. Позвольте только взять вас за руку. Вот так.
Когда перед ними появилась задняя стена дома, Хамфри почувствовал, как напряглась рука старика. Подняв взгляд, он увидел, что в кухне горит свеча.
– Миссис Гэмбл не спит. Значит, в доме что-то происходит, – тихо сказал доктор Коппард.
– Следи за собой, Хамфри. И помни, что это не только твое личное дело. Тебя, возможно, не волнует, какой оборот примет дело, меня же это очень беспокоит. Держи язык за зубами и делай то, что я тебе велел.
– Хорошо, сэр, – ответил Хамфри голосом, показавшимся ему самому чужим, и они вошли в кухню, где их встретила миссис Гэмбл.
– Вас уже несколько часов ждет какой-то человек, сэр. Он спросил сначала доктора Шедболта, а потом вас. С виду вполне достойный господин, и я отвела его в приемную, но решила все-таки вас подождать.
Во время этого монолога в затуманенном сознании экономки блеснула мысль, что доктор Шедболт должен находиться в Кембридже, и она изумленно уставилась на помощника своего хозяина. Но доктор Коппард предупредил ее вопросы.
– Я был вынужден привезти доктора Шедболта домой, чтобы он помог мне, – громко и весело сообщил старик. – А сейчас он очень устал. Иди в кровать, Хамфри, это предписание врача.
– Постель готова, сэр. И у меня есть горячий чай, если вы хотите согреться.
– Не возражаю. Принесите мне чашку в приемную. И пожалуйста, побольше сахара.
Они двинулись к лестнице, когда дверь приемной открылась и в проеме появилась мужская фигура. Незнакомец шагнул вперед и сказал:
– Доктор Шедболт? Доктор Коппард? – Эти слова прозвучали как нечто среднее между вопросом и утверждением.
Старик встал между визитером и Хамфри, который начал подниматься по лестнице.
– Да-да, – добродушно отозвался он.
– Я приму вас через минуту. Знаю, что вам пришлось ждать, но позвольте мне повесить пальто.
– Я хотел видеть доктора Шедболта, – сказал незнакомец, столкнувшись с доктором Коппардом, направлявшимся к вешалке.
Старик, казалось, потерял равновесие и ухватился за плечо посетителя, а потом за лестничные перила. Выпрямившись, он твердо заявил:
– Сейчас я не позволю его беспокоить. Он на ногах не стоит – прискакал верхом по моему вызову из Кембриджа и почти целую ночь работал как негр. Нет-нет! – воскликнул он, видя, что Хамфри повернулся назад.
– Я все еще твой хозяин, мальчик, и, если отправил тебя в постель, изволь слушаться! Доктор Шедболт не сможет работать по крайней мере двенадцать часов, сэр, но я готов вас принять. Только, с вашего разрешения, сяду и выпью чашку чаю, пока вы мне все расскажете. Я тоже почти всю ночь провел на ногах.
– Не хочу беспокоить вас, сэр, – с твердокаменным упорством произнес посетитель.
– Мое дело касается доктора Шедболта.
– Тогда с ним придется повременить. Очень сожалею, но доктор Шедболт изможден до предела и к тому же получил сильный удар по голове. Он лег в постель по моему указанию – вы же видели его. Если вам нужен врач, то боюсь, придется удовольствоваться мной. Меня считают достаточно компетентным.
Видя, что незнакомец собирается заговорить, старик продолжал:
– Только прошу подождать, пока я выпью чай. Благодарю вас, миссис Гэмбл. Вы не забыли про сахар? Теперь, сэр, расскажите мне о вашем деле, а я буду готов, когда вы закончите.
Протянув руку, он взял стоявшую под вешалкой трость с золотым набалдашником, без которой никогда не выходил из дому, поэтому каждый, кто хорошо его знал, понял бы, что этой ночью ему пришлось отлучиться в состоянии спешки, беспрецедентной за сорок лет практики. С тростью в одной руке и с чашкой горячего чая в другой старик повернулся к двери приемной.
Однако незнакомец преградил ему путь. Он был невысоким и коренастым, его крепкое телосложение подчеркивал костюм для верховой езды. Властный облик сочетался с явной нерешительностью поведения. Визитер был разумным и опытным человеком – он с самого начала ощущал нечто неправдоподобное в истории, приведшей его сюда. Заверения старой служанки, будто доктор Шедболт находится в Кембридже и приедет только утром, долгое ожидание в холодной маленькой приемной усилили это ощущение. Неожиданное появление молодого человека и его измученный вид наводили на подозрение, что дело нечисто. И теперь он стоял перед спокойным, медлительным стариком, держащим чашку чаю в руке, чувствуя, что разум и опыт подвели его. На мгновение он ощутил желание броситься наверх и схватить свою жертву. Но окажись его подозрения ошибочными, и он попал бы в глупейшее положение. К тому же он видел, что молодой человек не в состоянии убежать, и знал, что за домом наблюдают, а потому мог позволить себе пойти на риск. Бросив очередной взгляд наверх, посетитель шагнул в сторону, пропустил старого доктора в приемную, а сам остановился в дверном проеме, откуда мог следить за лестницей и входной дверью.
– Ну, в чем дело? – осведомился доктор Коппард.
– Боюсь, оно достаточно серьезно, если вы явились среди ночи.
Проницательный взгляд голубых глаз незнакомца остановился на лице старика.
– Я пришел не за медицинской помощью, сэр. Меня зовут Фулфорд. Я конный полицейский офицер этого района.
Он наблюдал за произведенным его словами эффектом.
– Если вам не нужен врач, мистер Фулфорд, почему вы пришли сюда?
– Сейчас объясню. Я хотел повидать доктора Шедболта в связи с расследованием… – Ощущение фантастичности ситуации появилось вновь.
– Послушайте, сэр, может, лучше я побеседую с доктором Шедболтом? Вы не имеете никакого отношения к этому делу, и я предпочел бы, чтобы вы держались в стороне.
– Это на ваше усмотрение. Но как я уже говорил, в таком случае вам придется ждать. Я чувствую ответственность за своего помощника, ибо вызвал его помочь мне срочно прооперировать очень трудного пациента. Операция сама по себе дело нелегкое, а тут еще пришлось иметь дело с полупомешанной женщиной, и Хамфри здорово досталось. Вы обратили внимание на его голову? Она лягнула его каблуком и притом ткнула ему в спину скальпелем. Это моя вина. Я не ожидал, что она так быстро придет в себя, и не сразу убрал инструменты. Но больше всего меня тревожит ушиб головы. У молодого человека может быть легкое сотрясение мозга, поэтому, как вы понимаете, я должен обеспечить ему полный покой.
Он допил чай и поставил на стол чашку. Несколько секунд мистер Фулфорд молчал, потом осторожно спросил:
– Насколько я понимаю, сэр, вы с доктором Шедболтом оперировали эту женщину всю ночь?
– Ну, не так уж мы медлительны и неуклюжи! Но пробыли у нее с восьми вечера. Она живет одна и, как я сказал, почти полоумная. Нам пришлось чуть ли не драться с ней, а после операции она схватила скальпель и ткнула им в Хамфри, так что мне пришлось повозиться и с ним. Потом Хамфри развел огонь, приготовил кашу, и мы ждали, пока старуха угомонится и заснет, что она с присущим ей упрямством согласилась сделать совсем недавно.
– И все это время, сэр, вы пробыли там с доктором Шедболтом?
– Вот именно. – Старик подался вперед, опираясь на трость.
– А не могу ли я для разнообразия спросить кое-что у вас? Какова цель этого допроса? Неужели для вас имеет значение, как мы с доктором Шедболтом провели время?
– Очень большое значение, сэр, хотя вас это касается только в той мере… Впрочем, давайте говорить прямо. Можете вы поклясться, что доктор Шедболт находился в поле вашего зрения, скажем, с десяти до одиннадцати?
– Если не в поле зрения, то в пределах слышимости. Он принес дрова и, как я уже говорил, сварил кашу. Слушайте, я пытаюсь быть вежливым, но мне выпала тяжелейшая ночь после достаточно трудного дня. Не могли бы вы выражаться яснее?
– Постараюсь. Ночью трое моих людей устроили облаву на ферме, где разгружали контрабандные табак, чай и спиртное. Владелец фермы был убит, а одного из моих ребят прикончил человек, который помогал с разгрузкой. Доктор Коппард, мне нелегко и неприятно это говорить, но я получил информацию из надежного источника, что с Нового года ваш ассистент доктор Шедболт был активным партнером в контрабандном бизнесе. Теперь вы, вероятно, понимаете, почему для меня так важны сведения о его ночном местопребывании. Возможно, сэр, учитывая серьезность обвинения, вы бы хотели изменить ваши показания?
– Я бы хотел изменить вашу манеру разговора, мистер Фулфорд. Что вы подразумеваете под «серьезностью обвинения»? Какого обвинения? И что означает ваше предложение изменить показания? Вы имеете в виду, будто я в течение последних десяти минут лгал вам? – Доктор обнаруживал все признаки разумного человека, в котором незаслуженная обида борется с чувством справедливости. – Согласен, что вы обязаны исполнять ваш долг, но это не дает вам права врываться в мой дом, безнаказанно обвинять доктора Шедболта и называть меня лжецом. Я не привык, чтобы мои слова подвергали сомнению, мистер Фулфорд, и если я говорю, что с восьми вечера мы с Хамфри были у миссис Нейлор, то ожидаю полного доверия.
Однако офицера оказалось не так легко обескуражить.
– Я не сомневаюсь в вашей личной честности сэр. Но я веду трудное и неприятное расследование, и предпочел бы побеседовать с доктором Шедболтом. Вы это запретили, поэтому прошу вас еще немного потерпеть мое присутствие. Полученная мной информация может быть правдивой хотя бы отчасти. Вы утверждаете, будто доктор Шедболт провел вечер и ночь в вашей компании. Но в другое время он мог помогать этому контрабандисту, Планту Дрисколлу?
– Насколько я понимаю, это зловещее ремесло требует личного присутствия. А я могу вас заверить, что за исключением визитов к пациентам или часового пребывания в кафе на другой стороне дороги – оттуда, кстати, его в случае необходимости всегда могли вызвать – парень не покидал вечерами этот дом в течение последних трех лет. Он усердно готовится к экзаменам, да и я, признаюсь, предпочитаю иметь его под боком в вечерние часы. Возможно, это эгоизм, но в моем возрасте мало привлекает необходимость отправляться по вызовам в темноте.
– Но он ведь ходит в кафе?
– Да, но вряд ли того времени, что он там проводит, достаточно, чтобы пускаться в сомнительные предприятия. К сожалению, Хамфри влюбился в одну из тамошних девушек – кажется, племянницу миссис Роуэн. Я говорю «к сожалению», так как он достойный юноша и не имеет других намерений, кроме брака. Так вот, когда речь идет о той девушке, то мы по одну сторону баррикад с миссис Роуэн. Я считаю, что мальчик еще слишком молод, чтобы жениться, а у миссис Роуэн есть другие планы для ее племянницы. Я пытался образумить Хамфри, а миссис Роуэн угрожала ему всем, кроме разве что убийства, если он не оставит девушку в покое, но вы знаете, как трудно бывает с молодежью. Впрочем, это не имеет отношения к делу, – суть в том, что я держу своего ассистента под наблюдением.
– Вы говорите, миссис Роуэн ему угрожала? В каких выражениях?
– Ну, обычная злобная бабья чушь. Мол, он пожалеет, если станет совать нос в ее дела, и так далее. Конечно, миссис Роуэн относится к Хамфри с подозрением – он живет у меня, а ей известно, какого я мнения о ее заведении. Я ведь был одним из тех, кто пытался закрыть ее кафе.
– Разве в таком случае она не воздерживалась бы от оскорблений в адрес вашего помощника из страха перед вами?
– О, только не миссис Роуэн! Она оскорбляла нас обоих и получала от этого удовольствие.
Он стукнул тростью по полу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Хамфри привалился здоровым плечом к спинке сиденья, ощущая невероятную слабость в руках и ногах. Снова и снова он перебирал в уме историю своих отношений с Летти, от первого разговора в гостиничном дворе в Ньюмаркете до полного ненависти и отчаяния взгляда и крика девушки. Вспоминая каждый эпизод, он мучительно искал свои ошибки и пришел к заключению, что до последней сцены с миссис Роуэн ему не в чем себя упрекнуть. И даже его опрометчивая угроза выглядела необходимой: как еще он мог обеспечить безопасность Летти. Казалось, он все время действовал по принуждению, словно ему было предназначено судьбой сражаться с миссис Роуэн и оказаться побежденным ею. Мысль о двух собаках, дерущихся из-за кости, снова пришла ему в голову. Она оказалась правильной, ибо в процессе борьбы они погубили Летти. Миссис Роуэн лишила девушку простого человеческого счастья, а Хамфри удержал ее от недостойной, но потенциально счастливой жизни в кафе. Оба они были поглощены войной, не замечая, что Летти не принадлежит никому из них – она посвятила себя Планту, который не принимал ее всерьез. Поэтому теперь ей было незачем жить. Фактически Летти постигла одинаковая с Хамфри судьба – оба они оказались в полном одиночестве.
Внезапно доктор Коппард заговорил, решившись поделиться тем, о чем до сих пор размышлял молча:
– Очевидно, все мы считаем наш злосчастный жизненный опыт единственным и неповторимым. Я, признаться, тоже как-то был влюблен, хотя ты едва ли сможешь в это поверить. Девушка упала с лошади и повредила запястье, а я вправил его и заодно потерял голову. Ее родители были богаты и влиятельны, они хотели найти дочери мужа, равного ей по положению, а сама она, как тесто, принимала любую форму, какую ей придавали прикасавшиеся к ней руки. Родители увезли ее в Лондон и выдали за титулованное ничтожество. Больше я ее никогда не видел. Я бы покончил с собой, но у меня не хватило духу, так как я хорошо знал способы самоубийства, и ни один из них не выглядел приятным. К тому же я был чертовски загружен работой. Мужчины возвращались после войны с Францией со всевозможными ранами, а женщины продолжали рожать. Меня удивляло стремление плодить детей в мире, где люди могут быть так несчастны, как я, и, помогая младенцам появляться на свет, я мрачно глядел в их колыбели. Гордые родители, должно быть, ненавидели меня… – Он не то усмехнулся, не то вздохнул, и этот звук более, чем слова, помог представить его молодым человеком в старомодной одежде, выполняющим свой долг с печалью в сердце.
– Сдайся я тогда, Хамфри, и сотням двум младенцев, не говоря уж о множестве камней в почках и катаракт, пришлось обойтись бы без моего участия. Но я смог совладать с собой и после смерти предстану перед Создателем как мастер своего дела. Я с полным правом посмотрю Ему в глаза и скажу: «Мне удалось подлатать несколько вещей, которые Ты испортил». А если бы я умер от любви, то был бы вынужден сказать: «Одно из Твоих творений оказалось настолько совершенным, что само его созерцание убило меня». Полагаю, ты считаешь мои слова кощунственными.
Хамфри с трудом оторвался от тягостных размышлений.
– Вы пытаетесь подбодрить меня, сэр, но наши истории несопоставимы. Я сам все испортил и знаю это.
– Ты никогда не портил свою работу, Хамфри. А в нашем мире, пусть это не покажется тебе бессердечным, имеет значение лишь то, что мы делаем с помощью рук и головы. Вот и застава, слава богу! Мне хочется поскорее доставить тебя домой и уложить в постель.
Он хлестнул лошадь поводьями.
– Сейчас у тебя легкий жар, мой мальчик. Учти это, обдумывая случившееся. Через сутки все будет выглядеть гораздо лучше.
Хамфри недоверчиво молчал. Разве может стереться в памяти лицо Летти и приобрести иную окраску история, которая началась в гостиничном дворе в Ньюмаркете и пришла к своему печальному концу!
Казалось, усталая лошадь почувствовала, что поездка подходит к концу, и припустила быстрее. Вскоре они миновали Уэстгейт. Небо на востоке заметно посветлело, когда двуколка свернула на Эбби-Хилл и въехала водвор.
– Остальное предоставь мне, – сказал доктор Коппард.
– Ты устал и болен. Тебе нужно помнить лишь об одном: все время со вчерашнего вечера мы провели вместе.
Он слез на землю и помог спуститься Хамфри.
– Посиди здесь, пока я отведу лошадь. – Старик распряг кобылу и открыл двери конюшни.
– Сможешь идти, опираясь на меня? – спросил он, возвратившись.
– Тут недалеко.
Хамфри вспомнил, что недавно прошел по дорожке к коттеджу, простоял значительную часть разговора с Летти и вернулся к двуколке.
– Мне незачем опираться на вас, сэр. Позвольте только взять вас за руку. Вот так.
Когда перед ними появилась задняя стена дома, Хамфри почувствовал, как напряглась рука старика. Подняв взгляд, он увидел, что в кухне горит свеча.
– Миссис Гэмбл не спит. Значит, в доме что-то происходит, – тихо сказал доктор Коппард.
– Следи за собой, Хамфри. И помни, что это не только твое личное дело. Тебя, возможно, не волнует, какой оборот примет дело, меня же это очень беспокоит. Держи язык за зубами и делай то, что я тебе велел.
– Хорошо, сэр, – ответил Хамфри голосом, показавшимся ему самому чужим, и они вошли в кухню, где их встретила миссис Гэмбл.
– Вас уже несколько часов ждет какой-то человек, сэр. Он спросил сначала доктора Шедболта, а потом вас. С виду вполне достойный господин, и я отвела его в приемную, но решила все-таки вас подождать.
Во время этого монолога в затуманенном сознании экономки блеснула мысль, что доктор Шедболт должен находиться в Кембридже, и она изумленно уставилась на помощника своего хозяина. Но доктор Коппард предупредил ее вопросы.
– Я был вынужден привезти доктора Шедболта домой, чтобы он помог мне, – громко и весело сообщил старик. – А сейчас он очень устал. Иди в кровать, Хамфри, это предписание врача.
– Постель готова, сэр. И у меня есть горячий чай, если вы хотите согреться.
– Не возражаю. Принесите мне чашку в приемную. И пожалуйста, побольше сахара.
Они двинулись к лестнице, когда дверь приемной открылась и в проеме появилась мужская фигура. Незнакомец шагнул вперед и сказал:
– Доктор Шедболт? Доктор Коппард? – Эти слова прозвучали как нечто среднее между вопросом и утверждением.
Старик встал между визитером и Хамфри, который начал подниматься по лестнице.
– Да-да, – добродушно отозвался он.
– Я приму вас через минуту. Знаю, что вам пришлось ждать, но позвольте мне повесить пальто.
– Я хотел видеть доктора Шедболта, – сказал незнакомец, столкнувшись с доктором Коппардом, направлявшимся к вешалке.
Старик, казалось, потерял равновесие и ухватился за плечо посетителя, а потом за лестничные перила. Выпрямившись, он твердо заявил:
– Сейчас я не позволю его беспокоить. Он на ногах не стоит – прискакал верхом по моему вызову из Кембриджа и почти целую ночь работал как негр. Нет-нет! – воскликнул он, видя, что Хамфри повернулся назад.
– Я все еще твой хозяин, мальчик, и, если отправил тебя в постель, изволь слушаться! Доктор Шедболт не сможет работать по крайней мере двенадцать часов, сэр, но я готов вас принять. Только, с вашего разрешения, сяду и выпью чашку чаю, пока вы мне все расскажете. Я тоже почти всю ночь провел на ногах.
– Не хочу беспокоить вас, сэр, – с твердокаменным упорством произнес посетитель.
– Мое дело касается доктора Шедболта.
– Тогда с ним придется повременить. Очень сожалею, но доктор Шедболт изможден до предела и к тому же получил сильный удар по голове. Он лег в постель по моему указанию – вы же видели его. Если вам нужен врач, то боюсь, придется удовольствоваться мной. Меня считают достаточно компетентным.
Видя, что незнакомец собирается заговорить, старик продолжал:
– Только прошу подождать, пока я выпью чай. Благодарю вас, миссис Гэмбл. Вы не забыли про сахар? Теперь, сэр, расскажите мне о вашем деле, а я буду готов, когда вы закончите.
Протянув руку, он взял стоявшую под вешалкой трость с золотым набалдашником, без которой никогда не выходил из дому, поэтому каждый, кто хорошо его знал, понял бы, что этой ночью ему пришлось отлучиться в состоянии спешки, беспрецедентной за сорок лет практики. С тростью в одной руке и с чашкой горячего чая в другой старик повернулся к двери приемной.
Однако незнакомец преградил ему путь. Он был невысоким и коренастым, его крепкое телосложение подчеркивал костюм для верховой езды. Властный облик сочетался с явной нерешительностью поведения. Визитер был разумным и опытным человеком – он с самого начала ощущал нечто неправдоподобное в истории, приведшей его сюда. Заверения старой служанки, будто доктор Шедболт находится в Кембридже и приедет только утром, долгое ожидание в холодной маленькой приемной усилили это ощущение. Неожиданное появление молодого человека и его измученный вид наводили на подозрение, что дело нечисто. И теперь он стоял перед спокойным, медлительным стариком, держащим чашку чаю в руке, чувствуя, что разум и опыт подвели его. На мгновение он ощутил желание броситься наверх и схватить свою жертву. Но окажись его подозрения ошибочными, и он попал бы в глупейшее положение. К тому же он видел, что молодой человек не в состоянии убежать, и знал, что за домом наблюдают, а потому мог позволить себе пойти на риск. Бросив очередной взгляд наверх, посетитель шагнул в сторону, пропустил старого доктора в приемную, а сам остановился в дверном проеме, откуда мог следить за лестницей и входной дверью.
– Ну, в чем дело? – осведомился доктор Коппард.
– Боюсь, оно достаточно серьезно, если вы явились среди ночи.
Проницательный взгляд голубых глаз незнакомца остановился на лице старика.
– Я пришел не за медицинской помощью, сэр. Меня зовут Фулфорд. Я конный полицейский офицер этого района.
Он наблюдал за произведенным его словами эффектом.
– Если вам не нужен врач, мистер Фулфорд, почему вы пришли сюда?
– Сейчас объясню. Я хотел повидать доктора Шедболта в связи с расследованием… – Ощущение фантастичности ситуации появилось вновь.
– Послушайте, сэр, может, лучше я побеседую с доктором Шедболтом? Вы не имеете никакого отношения к этому делу, и я предпочел бы, чтобы вы держались в стороне.
– Это на ваше усмотрение. Но как я уже говорил, в таком случае вам придется ждать. Я чувствую ответственность за своего помощника, ибо вызвал его помочь мне срочно прооперировать очень трудного пациента. Операция сама по себе дело нелегкое, а тут еще пришлось иметь дело с полупомешанной женщиной, и Хамфри здорово досталось. Вы обратили внимание на его голову? Она лягнула его каблуком и притом ткнула ему в спину скальпелем. Это моя вина. Я не ожидал, что она так быстро придет в себя, и не сразу убрал инструменты. Но больше всего меня тревожит ушиб головы. У молодого человека может быть легкое сотрясение мозга, поэтому, как вы понимаете, я должен обеспечить ему полный покой.
Он допил чай и поставил на стол чашку. Несколько секунд мистер Фулфорд молчал, потом осторожно спросил:
– Насколько я понимаю, сэр, вы с доктором Шедболтом оперировали эту женщину всю ночь?
– Ну, не так уж мы медлительны и неуклюжи! Но пробыли у нее с восьми вечера. Она живет одна и, как я сказал, почти полоумная. Нам пришлось чуть ли не драться с ней, а после операции она схватила скальпель и ткнула им в Хамфри, так что мне пришлось повозиться и с ним. Потом Хамфри развел огонь, приготовил кашу, и мы ждали, пока старуха угомонится и заснет, что она с присущим ей упрямством согласилась сделать совсем недавно.
– И все это время, сэр, вы пробыли там с доктором Шедболтом?
– Вот именно. – Старик подался вперед, опираясь на трость.
– А не могу ли я для разнообразия спросить кое-что у вас? Какова цель этого допроса? Неужели для вас имеет значение, как мы с доктором Шедболтом провели время?
– Очень большое значение, сэр, хотя вас это касается только в той мере… Впрочем, давайте говорить прямо. Можете вы поклясться, что доктор Шедболт находился в поле вашего зрения, скажем, с десяти до одиннадцати?
– Если не в поле зрения, то в пределах слышимости. Он принес дрова и, как я уже говорил, сварил кашу. Слушайте, я пытаюсь быть вежливым, но мне выпала тяжелейшая ночь после достаточно трудного дня. Не могли бы вы выражаться яснее?
– Постараюсь. Ночью трое моих людей устроили облаву на ферме, где разгружали контрабандные табак, чай и спиртное. Владелец фермы был убит, а одного из моих ребят прикончил человек, который помогал с разгрузкой. Доктор Коппард, мне нелегко и неприятно это говорить, но я получил информацию из надежного источника, что с Нового года ваш ассистент доктор Шедболт был активным партнером в контрабандном бизнесе. Теперь вы, вероятно, понимаете, почему для меня так важны сведения о его ночном местопребывании. Возможно, сэр, учитывая серьезность обвинения, вы бы хотели изменить ваши показания?
– Я бы хотел изменить вашу манеру разговора, мистер Фулфорд. Что вы подразумеваете под «серьезностью обвинения»? Какого обвинения? И что означает ваше предложение изменить показания? Вы имеете в виду, будто я в течение последних десяти минут лгал вам? – Доктор обнаруживал все признаки разумного человека, в котором незаслуженная обида борется с чувством справедливости. – Согласен, что вы обязаны исполнять ваш долг, но это не дает вам права врываться в мой дом, безнаказанно обвинять доктора Шедболта и называть меня лжецом. Я не привык, чтобы мои слова подвергали сомнению, мистер Фулфорд, и если я говорю, что с восьми вечера мы с Хамфри были у миссис Нейлор, то ожидаю полного доверия.
Однако офицера оказалось не так легко обескуражить.
– Я не сомневаюсь в вашей личной честности сэр. Но я веду трудное и неприятное расследование, и предпочел бы побеседовать с доктором Шедболтом. Вы это запретили, поэтому прошу вас еще немного потерпеть мое присутствие. Полученная мной информация может быть правдивой хотя бы отчасти. Вы утверждаете, будто доктор Шедболт провел вечер и ночь в вашей компании. Но в другое время он мог помогать этому контрабандисту, Планту Дрисколлу?
– Насколько я понимаю, это зловещее ремесло требует личного присутствия. А я могу вас заверить, что за исключением визитов к пациентам или часового пребывания в кафе на другой стороне дороги – оттуда, кстати, его в случае необходимости всегда могли вызвать – парень не покидал вечерами этот дом в течение последних трех лет. Он усердно готовится к экзаменам, да и я, признаюсь, предпочитаю иметь его под боком в вечерние часы. Возможно, это эгоизм, но в моем возрасте мало привлекает необходимость отправляться по вызовам в темноте.
– Но он ведь ходит в кафе?
– Да, но вряд ли того времени, что он там проводит, достаточно, чтобы пускаться в сомнительные предприятия. К сожалению, Хамфри влюбился в одну из тамошних девушек – кажется, племянницу миссис Роуэн. Я говорю «к сожалению», так как он достойный юноша и не имеет других намерений, кроме брака. Так вот, когда речь идет о той девушке, то мы по одну сторону баррикад с миссис Роуэн. Я считаю, что мальчик еще слишком молод, чтобы жениться, а у миссис Роуэн есть другие планы для ее племянницы. Я пытался образумить Хамфри, а миссис Роуэн угрожала ему всем, кроме разве что убийства, если он не оставит девушку в покое, но вы знаете, как трудно бывает с молодежью. Впрочем, это не имеет отношения к делу, – суть в том, что я держу своего ассистента под наблюдением.
– Вы говорите, миссис Роуэн ему угрожала? В каких выражениях?
– Ну, обычная злобная бабья чушь. Мол, он пожалеет, если станет совать нос в ее дела, и так далее. Конечно, миссис Роуэн относится к Хамфри с подозрением – он живет у меня, а ей известно, какого я мнения о ее заведении. Я ведь был одним из тех, кто пытался закрыть ее кафе.
– Разве в таком случае она не воздерживалась бы от оскорблений в адрес вашего помощника из страха перед вами?
– О, только не миссис Роуэн! Она оскорбляла нас обоих и получала от этого удовольствие.
Он стукнул тростью по полу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21