– Если бы, если бы... чего уж там гадать. Если бы я согласилась уехать с тобой, у тебя не родилась бы дочь, если бы я не поставила «жучок», я бы так и жила с тобой и ненавидела бы каждый прожитый день. Если бы, а... ладно. – Я посмотрела на Марка, который старательно выуживал из разбитой кучи металлолома целые части.
Моих слов он не расслышал. И слава Богу, потому что я хотела сказать, что если бы я была умнее, то давно призналась Марку в любви. Но не сказала. И не скажу. Ни за что. Это надо было сделать пять лет назад, когда мое признание было ему необходимо. А сейчас... Зачем нарываться на его холодный взгляд и вежливый ответ? «Элен, я польщен, но ты же знаешь, как я отношусь к любви. Дружба гораздо больше для меня значит».
– Да, жили мы просто ужасно, – выдохнул Андрей.
– А как вы живете с Манечкой? И кстати, ты так и не сказал – Анна Сергеевна приняла ее? Или нет? – перевела я тему.
– Да как сказать, чтоб не обидеть... разве моя мамочка способна принять кого-то, кроме меня? – Он пожал плечами. – Но мы снимаем квартиру, живем отдельно. Это не так травматично. Все потихоньку. Маша – она очень, очень терпеливая. Такое терпение редко когда вообще встретишь.
– Понятно, – кивнула я. Все-таки это очень странно, слушать, как твой же собственный муж, пусть даже и бывший, говорит о какой-то другой женщине. При тебе. А ты слушаешь и киваешь, и даже задаешь вопросы. – Но где же Миша?! – вернулась я к больной теме. – Неужели мы ничего, совсем ничего не можем предпринять? – Уже десять часов, а его нет. Где он может быть? Господи, надо ему срочно сказать, что мы совсем на него не злимся. Нельзя калечить жизнь из-за одной-единственной глупости. Может, он думал, что эти деньги ничьи?
– Ага, и как ты себе это представляешь? Просто кто-то из нас забыл про пять тысяч долларов. Да? Нет уж, будем реалистами. Он взял их и прекрасно понимал, что это обнаружится.
– Он ребенок, – вступился за Мишку Марк. – Он мог просто не совладать с порывом. Вот представьте: вам пятнадцать лет, вы случайно нашли в книжке огромные деньги, а родители считают вас идиотом и отказываются покупать новый компьютер. И это при том, что вы мечтаете выучить Си++! Что бы вы сделали? Положили бы деньги обратно и пошли дальше получать тычки?
– Действительно! – согласилась я. – А потом он уже не мог их вернуть. Все вскрылось, я обвинила тебя. А ты ушел из дома. И как после этого он должен был себя вести? Подойти и сказать: извините, это, наверное, ваше. Простите, бес попутал?
– Ладно! Ладно! Я согласен, – поднял руки Андрей. Наверное, вспомнил, что именно он больше всех ругал сына и, кстати, постоянно обзывал его – тупица, бездарь, неуч... Представляю, как все это «нравилось» Мишке. – Сейчас главное – его найти. Может, еще раз позвонить в милицию?
– Конечно. Давайте позвоним, пусть примут заявление сегодня же. Все-таки пропал не кто-нибудь, пропал ребенок. Пусть что-то делают. Ведь ясно, что раз его нет ни у кого из друзей, надо срочно искать!
– Только успокойся, не надо нервничать. Я уже звоню. – Андрей набрал номер нашего отделения, но к тамошней трубке никто не подходил.
– Может, сходить туда? – предложил Марк.
– Если только мы кого-нибудь там застанем, – со знанием дела сообщил Андрей. – Я, чтобы замки вскрыть, ловил участкового неделю. Так что давайте-ка просто позвоним по «02». В конце концов, зачем нам именно участковый?
Милицейские операторы встретили нас весьма и весьма прохладно. И это понятно, кто угодно станет невозмутимым от постоянного контакта с человеческим горем. Или даже не с горем, а с простыми и такими хлопотными человеческими проблемами. У кого-то пьет и дерется муж. Кому-то не дают покоя соседи. Сигнализация воет под окном – это тоже звонок в «02». Жалоб на жизнь гораздо больше, чем операторов. Психов по телефонам больше, чем нормальных людей. Думаю, милиционеры со временем начинают считать психами и шутниками почти всех, кто к ним звонит. Нас, видимо, так восприняли тоже.
– Вы обращались в свое отделение милиции? – холодно поинтересовалась девушка-оператор. Мы разговаривали через громкую связь, и всем было отлично слышно, как она недовольно вздохнула.
– Обращались. Но они требуют подождать три дня.
– И что? Это правильно. Надо подождать, – безапелляционно заявила оператор.
Мы заволновались.
– Как же? Он же ребенок. А вдруг что-то случилось?
– Тогда напишете заявление, будет следствие, – «обрадовала» нас девушка.
Я сразу же покрылась холодным потом. Как может пропажа ребенка являться рядовым событием?
– А сейчас мы можем написать заявление? – продолжал пытать ее Андрей.
– Написать вы можете все, что угодно. Но работать по нему прямо сегодня никто не будет. Нет никаких данных, чтобы предполагать криминальный характер его пропажи. – Оператор говорила железным тоном, отработанным годами.
– Но что же нам делать? – встряла я, потому что мне показался невыносим этот спокойный разговор ни о чем.
– Обращайтесь к участковому.
– Его нет! – воскликнула я. – Девушка, у вас есть дети? Есть?
– Это неважно, – моментально закрылась та.
Конечно, если всем и каждому, кто звонит в «02», отвечать на такие вопросы, то сойдешь с ума за неделю. Но я не хотела ее как-то злить. Мне лишь нужно было, чтобы она из робота превратилась в живого человека, который если не может помочь, то хотя бы даст совет.
– Просто скажите, что еще мы можем сделать. Мы очень, очень волнуемся, – взмолилась я.
– Ну... – помолчала она какое-то время. – Напишите заявление. И обзвоните всех знакомых.
– Уже! – вставил слово Марк.
– Тогда обзвоните все больницы и морги. Все. Больше ничего не сделаешь, надо только ждать.
– Морги? – еле слышно выдохнула я. Мыслей о том, что могло случиться что-то непоправимое, мне в голову не приходило. До этой минуты. После этой минуты мне стало совсем трудно дышать.
– Подождите, – вдруг миролюбиво попросила девушка-оператор. – Я сейчас посмотрю сводки. Ага, вот. Нет, сегодня ночью не было убито ни одного подростка, который подходил бы под ваше описание.
– А что – другие, другие были? – спросил Андрей.
– Нет. Только разборка в общежитии Института дружбы народов. Но там все живы. Так, чем-то еще я могу вам помочь? – с явственным недовольством поинтересовалась оператор.
– Нет, спасибо, – ответили мы, и Андрей повесил трубку.
Некоторое время все напряженно молчали. Андрей достал сигарету и прикурил. Сигарета была последней, он смял пустую пачку и бросил ее в мусорное ведро.
– Нельзя заранее думать о плохом. Я уверен, что все не так плохо. В сводках ничего нет, значит, он просто где-то отсиживается, – уверенно и бодро проговорил Марк.
Но на этот раз он не убедил никого. Даже меня.
– Надо звонить, – устало выдохнула я.
– Куда? – повернулся ко мне Андрей. Он переживал так же, как и я. Ближе бывшего мужа в эту минуту для меня никого не было. Боюсь, что и Марк это понимал.
– В больницы. О боже! – Я прикусила кулак и ушла в гостиную. За справочником. Я вдруг почувствовала такую невыносимую усталость и нежелание делать хоть какие-то дальнейшие шаги. Неопределенность, висевшая над нами вот уже больше двенадцати часов, измотала меня. Выносить это и дальше было невозможно. Немыслимо. Я держала толстый справочник в руках, стояла посреди комнаты, напротив своей плазмы, и не могла найти в себе силы, чтобы оторвать ноги от пола.
Зачем жизнь так сложна и непредсказуема? Почему нет каких-то простых и надежных рецептов, инструкций, позволяющих сделать ее легче. Или пусть не легче, но хотя бы более прогнозируемой. Я не хочу больше сюрпризов. Я не хочу лучшей доли, богатства, любви, счастья или чего-нибудь еще. Я больше ни к чему не стремлюсь. Мне хочется только сесть на диван и плакать, всхлипывать и причитать тоненьким голоском: только бы с ним все было хорошо. Только бы с ним все было хорошо. После разговора с милицией я осознала, что теперь, разбив наше прошлое, мы рискуем потерять самое дорогое, что у нас есть. Нашего сына. Ради этого разве стоило жить?
– Давай я, – попросил Марк, неслышно подойдя ко мне из коридора. Я обернулась, дернулась и встретилась с ним глазами.
– Что-то мне совсем плохо, – пожаловалась я.
– Ты не спала всю ночь, нервничаешь – это совершенно понятно. Дай мне справочник. Думаю, тебе самой не стоит этим заниматься. Может, тебе стоит выпить снотворного? – предложил он.
Я подумала, что сейчас уснуть и оборвать эту невыносимую муку ожидания было бы очень даже здорово. Но я не могла покинуть реальный мир, пока не будет ясно, что с моим сыном.
– Нет, я пока держусь, – отказалась я.
– Ну, как знаешь. Только все равно полежи и отдохни. Хочешь, я буду говорить при тебе, чтобы ты ничего не пропустила?
– Да, спасибо, – согласилась я.
Действительно, это был самый лучший вариант. Я лежала, укрыв ноги пледом, положив голову на маленькую подушку, и смотрела на Марка, а он в это время методично обзванивал справочные московских больниц. Отмечал те, где номер занят и те, где просто не взяли трубку. Его спокойный негромкий голос убаюкивал меня, и, хотя я совершенно не могла спать, мне стало почти хорошо. Его усталое лицо – как я его любила, до сих пор, через все эти годы. Разве это возможно? Седые волосы. Боже, мы же уже знакомы столько лет! Его острые плечи, немного угловатая походка слишком худого человека – как же я могла жить без него? И как я буду жить без него дальше? Когда все кончится и он уедет. Я смотрела на него сквозь опущенные ресницы и думала о том, что в другое время и в другом месте мы могли бы быть очень счастливы.
Андрей нам не мешал. Кажется, Марк попросил его дать мне отдохнуть. Я слышала, как Андрей ходит по кухне, а иногда шаги стихали. Наверное, он садился на диван. Я слышала, как он с мобильника разговаривал со своей новой женой. Разговор был коротким, деловым, Андрей раздавал инструкции и указания. Совсем как когда-то мне. Но я не люблю, когда мне указывают, что делать. Есть масса женщин, которым это даже нравится – но только не мне.
Я – сама себе голова, и в этом наша с ним самая большая проблема. Андрею всегда было важно оставаться главным. А Марк просто незримо стоял рядом, глядя на меня как на диковинную заморскую птицу. Всегда только смотрел, никогда не пытаясь ничего во мне менять. Ему ни с чем во мне не надо было смиряться, потому что я была нужна ему именно такой, какая я есть. И он, от кончиков своих дорогих ботинок до носа с горбинкой, тоже был нужен мне именно таким. Вместе со своим холодным расчетливым умом и самоконтролем, которого так не хватало мне. Марк был здесь, только протяни руку. Но я не решалась, я только смотрела, как он сосредоточенно выполняет свою работу. Ищет моего сына.
– Да, Михаил Демидов, пятнадцати лет. Да? Что, в каком отделении? Да, я подожду! – громче, чем за весь этот час, воскликнул он.
Я дернулась и села на диване.
– Что? Где он? Куда ты звонишь? – спросила я.
Тут же в комнату влетел Андрей, видимо, тоже услышал наши голоса.
– Это институт Склифосовского, справочная. Ничего больше не знаю, – зажав трубку ладонью, пояснил Марк. – Да, я на линии. Что? Ушибы? Он в сознании? Подождите, а куда нам подъехать? Понятно.
– Что там? Что? – закричали мы с Андреем, как только Марк повесил трубку.
Он посмотрел на нас немного растерянным взглядом и сказал:
– Кажется, он в хирургии. Мне ничего толком не сказали, только то, что утром к ним поступил Михаил Андреевич Демидов, пятнадцати лет. Какие-то ушибы чего-то. Я в этом не разбираюсь.
– Но он жив? – сжав зубы, спросил Андрей.
– Да. Он жив, – кивнул Марк, и все мы, не сговариваясь, одновременно бросились к выходу.
Глава 4
МИШКИНА ВЕРСИЯ
Материнское сердце – вещун. Это относится ко всем матерям без исключения независимо от того, что они сами думают о своей интуиции. Вот я, например, всю сознательную жизнь была закоренелой материалисткой. Привыкнув еще в институте все решать по формулам, я не могла понять, что такое – слушаться своего сердца. Так и получилось, что все пятнадцать лет жизни с Андреем я смотрела на наш брак сквозь призму рациональной логики. Почему-то я не спрашивала себя: «Что ты, собственно, чувствуешь?» Потому что ответ, исходящий из сердца, мог быть недостоверным. И правда, как можно доверять сердцу, которое столько лет говорило, что Андрей – самый лучший, а потом вдруг взяло и начало кричать, что ему хочется бежать от него на край света. Поэтому много лет я задавалась совсем другими вопросами.
«Имею ли я моральное право не любить Андрея?»
«Разве я могу разлюбить его сейчас, когда его жизнь так трудна?»
«Замирать от счастья, когда рядом Марк, – разве это допустимо?»
«Могу ли я дать понять Андрею, что он тоже должен что-то делать для моего счастья?»
И на все эти вопросы я последовательно отвечала: нет, нет, нет. С точки зрения логики, я должна любить своего мужа, поддерживать и прощать его. Так что, если сердцу надо что-то другое, не буду его слушать, и все. Пока я в состоянии выдавить из себя «я люблю тебя, дорогой, конечно же», все не так плохо.
Однако сейчас, когда где-то далеко на больничной кровати лежал мой единственный сын, мое сердце стонало и кричало от боли, а я больше не могла его не слышать. Оно кричало слишком громко. От этого крика можно было сойти с ума. То же самое было со мной, когда умирала моя мама. Врачи говорили мне что-то, обнадеживали, рассказывали о статистике, по которой выходило, что все еще может быть хорошо. А я уже все знала. Мне не надо было даже смотреть на нее, чтобы все знать. Хотя я сидела и держала ее за руку, пока не почувствовала, что все тело затекло от неподвижной позы. Единственное еле уловимое движение жизни – мама чуть заметно сжимала мои пальцы. Потом пропало и это. Я знала, что это жизнь, что ничего нельзя изменить или исправить и что это нормально, – так будет со всеми. Но это все – доводы разума, а что-то животное внутри меня, что-то инстинктивное, на уровне подсознания, умирало вместе с ней.
Узы крови связывают нас гораздо сильнее, чем мы думаем. Мы можем не жить вместе, можем даже годами не общаться или даже ненавидеть друг друга. Но кровь будет подавать нам знаки, отстукивать по невидимому телеграфу самое важное. Надо только на минуточку закрыть глаза и перестать думать. И сразу все встает на свои места, и становится ясно – пришло мамино время и это придется как-то пережить. Потому что теперь мы уже всегда будем одни, мы уже следующие в этом списке жизни. Да, а раз так, то зачем тратить время на всякую ерунду и врать себе? Я не люблю Андрея. И дело не в том, что он плохой, а Марк хороший. Или в том, что я такая негодяйка. И вообще, дело ни в чем. Просто я уже давно его не люблю. А жить с тем, кого не любишь, – что может быть хуже. Конечно, от такой пытки начнешь его ненавидеть. Что в этом странного?
Я всем сердцем чувствовала, что с моим сыном что-то случилось. И рядом с этим чувством не выживало никакое другое. Любовь к мужчинам, муки совести, жизненные планы – все это сгорало и разлеталось по ветру, когда я думала, что с моим сыном произошло что-то непоправимое. От одной этой мысли мне хотелось кричать и бегом бежать на проспект Мира. Но бежать бегом – я не могла и поэтому ехала на машине.
– Не нервничай. Хочешь, я поведу? – поинтересовался Марк. Я нервно застучала кулаком по рулю.
– И что, от этого рассосется пробка?
– Ладно, только будь осторожна, – отстал он.
Юго-Западную и проспект Мира разделяет слишком большое расстояние, путь слишком долог, чтобы я была в состоянии его вынести.
– Почему в справочных они ни хрена не знают? Может, позвонить еще раз? – спросил Андрей. Он сидел на заднем сиденье моего «Форда», я видела его в зеркале заднего вида. Его лицо было перекошено от страха. Наверное, так же, как и мое. Сейчас мы были с ним как близнецы. Голос крови нашептывал нам одно и то же.
– У них есть только запись, которая делается при поступлении. Может, это еще и не наш Миша. Мало ли? Давайте сначала доедем, а потом будем паниковать, – разумно предложил Марк.
– Так мы будем ехать до вечера, – истерила я. Хотя в целом трафик был таким же, как обычно. И если обычно этот маршрут можно было преодолеть за полтора-два часа, то и сегодня это должно было быть так же. Просто для нас сегодня каждая минута шла за три. Нет сильнее страха, чем страх о благополучии детей.
– Сверни на Косыгина, – вдруг как-то по-деловому скомандовал Андрей. Я посмотрела в зеркало. Он что-то пристально разглядывал.
– Ты нашел карту?
– Да. Сейчас будет поворот налево, под стрелку. Поверни.
– Хорошо, – покорно кивнула я.
Что-что, а командовать в экстремальной ситуации Андрей умел всегда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22