– Как называется? – очень заинтересованно спросила она.
– «Light blue».
– Это… что-то легкое… голубое?
– Ну да… Что-то в этом роде! Видите, даже коробочка голубая! Фирма «Dolce & Gabbana».
Галина Романовна взяла в руки нежную бархатистую коробочку и несколько минут вертела в руках, хотя уже понимала, что непременно купит эти духи. Они специально сделаны для нее. Коробочка – под цвет глаз, а аромат – будто сконцентрированный ее собственный!
Оставив в «Шарме» удивительно большую сумму денег, Галина Романовна вышла из бутика и тут же вошла в следующий, под названием «Дикая вишня». В «Дикой вишне» продавалось удивительной красоты женское белье, которое экономист зятевского ресторана не только никогда не нашивала, но и не видела, если не считать немногочисленные западные кинофильмы, которые ей все же довелось посмотреть.
Домой в этот вечер Галина Романовна вернулась отягощенная многочисленными покупками. Среди них, кроме духов и комплекта белья из «Дикой вишни», состоящего из умопомрачительного бюстгальтера и прехорошеньких трусиков, были еще кремовая кружевная блузка, черная бархатная юбка, коротенький пиджачок из кожи цвета охры, сумочка из лакированной кожи в тон пиджаку и длинные бирюзовые бусы.
Разложив покупки на диване, Галина Романовна с удивлением смотрела на это богатство и опять удивлялась тому, что жизнь все это время самым бессовестным образом проходила мимо нее. Она, Галина, только и делала, что работала и работала, а еще в порядке строгой очередности с интервалом в два года хоронила дорогих сердцу людей: мужа, отца, мать… Сейчас она с удивлением поняла, что себя самое похоронила значительно раньше, тогда, когда в григорьевском роддоме ей сообщили о мертворожденном ребенке. С тех самых пор жизнь утратила для нее интерес и вкус. Она делала то, что от нее требовали живущие рядом люди, и зарабатывала как могла для них деньги. Некоторую передышку Галина Романовна получила, живя с Иваном Степановичем Прусаковым, но и тогда ей не приходило в голову пристально посмотреть на себя в зеркало. Муж принимал ее такой, какой она была, и дополнительно украшать себя ей не было нужно. Да она и уверена была, что украсить коломенскую версту, Гальку Харю – невозможно ничем.
Сейчас у Гальки-Хари оказалось вдруг много денег и масса свободного времени, потому что давно отлаженный механизм ресторана «Фреза» работал как часы. У нее, правда, не было близкого человека, которого она могла бы порадовать собственным преображением, но если уж говорить честно, то ей никто не был нужен.
После того как перед зеркалом старинного шифоньера Галина Романовна примерила обновки из «Дикой вишни» и прочих модных магазинов, началась ее болезнь, которую впоследствии назовут шопоголизмом. Она теперь с трудом дожидалась конца рабочего дня, чтобы прошвырнуться по магазинам. Она скупала все понравившиеся вещи, благо Зятев платил ей, как отличному экономисту, очень хорошо.
Никто никогда не давал Галине уроки хорошего вкуса, потому она как могла училась самостоятельно подбирать вещи так, чтобы они сочетались хотя бы по цвету. Где-то она прочитала, что наличие более трех цветов в одном туалете – это дурной вкус, и за количеством цветов всегда строго следила. Их никогда не было более трех, если кропотливо не подсчитывать их оттенки. Исключение она также делала для золотистой и серебряной отделки, которая, по ее мнению, подходила всегда и ко всему, а также для голубого цвета, близкого по тону к ее собственным глазам.
Скоро Галина Романовна вдруг с удивлением обнаружила, что на шестом десятке неожиданно, что называется, попала в формат. Ранее презираемые коломенские версты нынче оказались в большой моде. Старший экономист ресторана «Фреза» тщательно обмерила свои формы портновским метром и обнаружила «золотые» 90–60—90 при росте – метр семьдесят восемь. Она разделась догола и подошла к зеркалу все того же старинного шифоньера и закусила губу от смешанного чувства удовлетворения и одновременно жалости к себе. Зеркало отражало стройную и очень хорошо сохранившуюся женскую фигуру, хотя и рожавшей, но не кормившей грудью женщины. Галине Романовне захотелось заплакать. Кроме Сашки Вербицкого, которому она не очень-то верила, никто и никогда не называл ее красивой. Она со своим, как говорили, гренадерским ростом всегда была посмешищем в каждом коллективе. А теперь, когда изменился стандарт женской красоты, ей было уже глубоко за пятьдесят. Кому теперь ее престарелые 90–60—90 нужны?
Проглотив подступающие слезы, Галина Романовна пристально вгляделась в свое лицо и с не меньшим удивлением обнаружила, что вовсе не была, как считала всю жизнь, дурнушкой. У нее были красивые голубые глаза, точеный прямой нос, аристократической формы губы и всякое отсутствие намека на двойной подбородок. Конечно, вокруг глаз уже собрались многочисленные тонкие морщинки, несколько попортился овал лица, и появились глубокие тени под глазами, но общее впечатление было очень даже неплохим. Белокурые волосы несколько посерели ввиду наличия в них обесцвеченных седых прядей, но до сих пор были сильными и очень густыми.
Потрясенная и все еще обнаженная женщина в изнеможении рухнула на диван. Какую же жестокую шутку сыграла с ней судьба. Она, Галька Харя, со своими будущими 90–60—90, оказывается, родилась не в свое время. Она была изгоем и посмешищем общества лишь потому, что никто еще не успел додуматься до того, что высокие стройные женщины – это красиво. Ну, погодите те, которые не додумались! Она еще вам всем покажет!
И началось перерождение бледной незаметной женщины в яркую даму с величавой царственной походкой. Ей уже не надо было горбиться, чтобы хоть как-то уменьшить свой рост. Галина Романовна теперь с гордостью несла миру свои собственные метр семьдесят восемь, увеличенные еще на десять сантиметров за счет каблуков.
Однажды вечером она выкрасила волосы в золотистый цвет, потом попробовала не завязывать их в узел, а приподнять над головой в прихотливой прическе. Понравилось. С мелкими морщинками почти справился тональный крем. С высокой прической никак не вязались тонкие бледные губы, и Галина Романовна догадалась увеличить их с помощью яркой морковной помады, которая удивительным образом гармонировала с золотыми волосами. После губ серьезной корректировки потребовали глаза, и средства были тут же найдены: карандаш для бровей, ярко-голубые тени и жидкая подводка для век, а также махровая удлиняющая тушь.
Бывший фрезеровщик, а ныне богатый ресторатор Валерий Петрович Зятев почти со священным ужасом следил за метаморфозами, охватившими весь организм главного экономиста сети собственных ресторанов. На благополучии его дела данные метаморфозы никак не отражались, но он очень боялся, что все-таки как-нибудь отразятся, а потому вытолкал Галину Романовну на пенсию ровнехонько в ее пятьдесят пять. Галина Романовна почти со слезами на ярко раскрашенных глазах умоляла Зятева оставить ее на своем месте, потому что, кроме работы, у нее ничего в жизни не было, на что ресторатор ей ответил:
– Брось, Галина! Ты свое уже оттрубила! Пусть теперь молодежь отдувается! А ты у нас женщина видная… крррасивая… Ты еще запросто можешь устроить свое женское счастье! Да любой мужик за подарок посчитает с такой раскрасавицей только рядом пройтись!
После эдакой комплиментарной по своей сути речи Зятев так залихватски подмигнул Галине Романовне, что она прямо зарделась под толстым слоем грима, с большой тщательностью и в несколько слоев наложенного на лицо. При этом она подумала, что Зятев не так уж и не прав. Она работала с семнадцати лет и вполне заслужила отдых. После того как Валерий Петрович обещал, что в дополнение к законной государственной пенсии будет ежемесячно переводить ей на книжку очень приличную сумму в благодарность за то, что она помогла ему наладить столь прибыльное дело, с трудовой деятельностью было покончено.
С тех пор на улицах Григорьевска и появилась удивительная женщина, которую впоследствии прозвали Белой Дамой Треф. Она всегда величественно несла свою стройную фигуру и никогда не отводила глаз, когда кто-нибудь чересчур долго и с удивлением ее рассматривал. Она знала, что хороша, но хотела быть еще лучше. Ее пышная прическа увеличивалась и увеличивалась в размерах, пока не дошла до классического, как казалось Галине Романовне, варианта в виде трех шаров, украшенных голубыми розочками под цвет глаз. Она покупала только самые кричащие вещи в молодежном стиле, строго соблюдая правила сочетания в туалете трех цветов, добавляя лишь для шарма блестящую отделку. Бирюзовые бусы она носила всегда. Во-первых, потому, что они подходили к глазам и розочкам, а во-вторых, именно с них началось ее преображение из незаметной серой женщины в роковую красавицу…
Она оставалась той же милой, доброй и застенчивой девочкой, но причудливый фасад тщательно скрывал это от окружающих. Миру Галя являла величественную Дану.
Кроме работников ресторана «Фреза», Галину Романовну не мог узнать практически никто из прежних ее знакомых и сослуживцев. Она превратилась в символ города Григорьевска, в такую же его достопримечательность, как необыкновенно крутой мост над рекой, где она любила кормить уток, и старинное здание продовольственного магазина, выполненного в стиле сталинского ампира.
Ресторатор Валерий Петрович Зятев, завидев Белую Даму Треф на улице из окна собственной щегольской иномарки, всегда норовил побыстрее проехать мимо нее, не уставая себя хвалить за то, что так вовремя отделался от совершенно сбрендившей бабы. Еще немного – и она развалила бы ему весь построенный с нуля бизнес.
Cупруги Якушевы, иногда наезжая в Григорьевск с дачи, тоже, разумеется, узнавали Гальку Харю и каждый раз торопились перейти на другую сторону улицы или шмыгнуть в дверь первого же попавшегося магазина, чтобы с ней не встречаться. В сердцах обоих зрела и крепла вина перед Галиной, которую ничем не искупить, а потому лучше пореже вспоминать об этом.
Разумеется, Галина Романовна ничего не знала о настроениях супругов Якушевых и ресторатора Зятева.
…Когда за Галиной и Александром захлопнулась дверь старой квартиры Вербицких, женщина привалилась спиной к стене и спокойно спросила очень твердым голосом: – Чего ты от меня хочешь, Саша?
Вербицкий смотрел на нее с выражением недоумения, смешанного с ужасом. Когда он узнал, что Галю в городе называют юродивой, то ожидал чего угодно, только не того, что увидел. Он долго готовил себя к тому, что Галина могла спиться, превратиться в гниющую развалину или престарелую проститутку. Он намеревался адекватно воспринять отсутствие у нее ноги или руки, с пониманием отнесся бы, к примеру, к абсолютно лысой женской голове или темным очкам и белой трости. Ему казалось, что бывшая жена ничем сразить его не сможет, а она… на тебе… сразила… Глядя на ее неимоверную прическу, Александр Ильич очередной раз подивился меткости народного русского языка. Да… не Галя, а вылитая Белая Дама Треф. И при всем при этом – совершенно нормальная, не выжившая из ума! Это видно было по ее абсолютно спокойному и отнюдь не глупому взгляду.
– Какого черта ты так вырядилась? – наконец выдавил из себя Вербицкий, очертив рукой вокруг нее овал. Поскольку Галина была высокого роста, Александру Ильичу пришлось изрядно потрудиться при этом.
– Я не вырядилась, а оделась, – ответила Галина и добавила: – Я всегда так одеваюсь.
Под словечком «так» она подразумевала – нарядно, стильно и женственно. Разумеется, Вербицкий этого не понял, а потому без всякой фантазии повторил то же самое:
– Ну и какого черта?
Галина опустила глаза долу, дотронулась рукой до оборки белой юбки, окантованной золотом, и сказала:
– Конечно, осенью все стараются одеться в черное, а я считаю, что надо ломать стереотипы. Ты вот тоже, – показала она рукой на его черный плащ, – мог бы купить себе, к примеру, что-нибудь… песочного цвета, а брюки…
– А брюки, например, цвета морской волны! – подхватил за ней Вербицкий.
– Может, и морской, – согласилась она. – Главное, не надо сливаться с общей серой массой! Для мужчин еще… клетка хороша… для пиджаков и пальто…
Александр Ильич тряхнул головой, будто сбрасывая с себя, как брызги воды, странные Галинины речи, потом подошел к ней близко-близко и пальцем размазал по ее лицу морковную помаду. Женщина испуганно отпрянула, выкрикнув:
– Что ты делаешь, Саша?
– Порчу твой клоунский макияж!
– Почему это клоунский?! – возмутилась она.
– Потому что!! – только и смог ответить Вербицкий.
Галина подскочила к зеркалу, вытащила из объемистой сумки носовой платок и принялась вытирать со щеки морковную полосу, одновременно приговаривая:
– С чего ты взял, что имеешь право так поступать со мной?! С какой стати ты себе это позволяешь?!
– А с такой, что я… твой муж… – неожиданно охрипшим голосом ответил Александр Ильич.
Галина развернулась к нему от зеркала с расширившимися глазами и, комкая в руке испачканный помадой платок, с сарказмом переспросила:
– Муж?
– Муж!! Ты же не разводилась со мной!
– И что?! Ты мне уже никто… за давностью лет!
– Скажешь, что у тебя в паспорте нет штампа о нашем бракосочетании?
– Штамп есть, но только потому, что при обмене паспортов с меня потребовали кучу справок, чтобы тебя вытравить из моих документов!
– Вытравить?! – с болью переспросил Вербицкий. – Я так противен тебе, Галя?!
– Противен? Нет… просто… тебя не было здесь долгие годы…
– Так ведь ты знаешь, почему не было! – прошипел Вербицкий и притянул ее к себе за плечи. Их глаза были почти вровень. Александр скривился и опять размазал пальцем ее синие тени с век в сторону маленького розового уха.
– Но это не дает тебе право… – дрожащим голосом начала она.
– Дает!! – перебил ее он. – Я всегда любил тебя, Галя! С тех самых пор, как в юности первый раз поцеловал среди вонючих ящиков у продуктового магазина.
– Любил и… не приезжал столько лет?!
– А разве тебе надо было, чтобы я приехал?!
– Сначала не надо… а потом…
– И что же… потом?
– А потом… я жалела, что все так получилось… Ты не смог переждать, пока я переживу свое несчастье…
– Не смог… я видел, что ты не любишь меня… и не мог с этим жить тут, в Григорьевске…
Галина Романовна осторожно высвободилась из рук Вербицкого и печально произнесла:
– Что теперь об этом говорить, Саша… Все прошло… Все быльем поросло… мы уже очень немолодые люди…
– Чего ж ты рядишься в дикие тряпки, как молодуха? – рыкнул он, развязал, дернув за кончик, кокетливо завязанный на шее женщины бант и добавил: – Впрочем, даже молодухи так не одеваются!
– Мне нет дела до того, как и кто одевается!
– А мне есть!!
– Какого черта?! – Теперь это выражение вырвалось из все еще морковных уст Галины Романовны. Не так-то просто было с первого раза стереть с них помаду, наложенную для яркости и устойчивости в несколько слоев.
– Галка!!! – Вербицкий опять схватил ее за плечи и как следует тряхнул. – Над тобой же весь Григорьевск ржет! Называют тебя Белой Дамой Треф! Ты хоть это знаешь?
– Почему вдруг треф?
– Да из-за этой твоей… идиотской прически!! – И он принялся вытаскивать из ее волос синие розочки и откалывать золотых бабочек. – Надо же было такую придумать!!
Она кривилась, потому что вместе с розочкам и бабочками Вербицкий безжалостно выдирал из ее головы волоски, но почему-то позволяла ему это делать. Она вглядывалась в его лицо и видела, что годы совершенно не изуродовали его. Шестидесятидвухлетний Александр был сейчас, пожалуй, даже интересней, чем в молодости. Что молодость? В молодости все хороши! А вот попробуйте-ка в таком почтенном возрасте сохранить привлекательность без морковной помады, золотых роз и палантинов с помпонами.
А Вербицкий уже содрал в ее плеч палантин и безжалостно топтал ногами мягкие пушистые помпончики. Галине казалось, что она слышит их жалкие тоненькие попискивания.
– Зачем ты так… – прошептала она, а он уже тянул ее за руку в ванную. Там снял с крючка полотенце, намочил его горячей водой, плеснул на него какого-то геля и обеими руками прилепил мокрую, подтекающую мыльной водой тряпку на лицо бывшей жены. Галина пыталась сорвать ее, но Вербицкий был сильнее. Всем своим телом он прижал ее к стене и принялся вытирать ей лицо. Сложный грим поддавался плохо. Галино лицо со смазанными красками напоминало личину фантасмагорического персонажа модного триллера. Александру Ильичу пришлось несколько раз поменять полотенца, благо их висело в ванной несколько штук. Ничего не помогало. Галина выглядела ужасно.
– В общем, так! – резюмировал Вербицкий, разглядывая изрядно попорченный женский туалет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19