- Не везде, - возразил вредный Зденек. - У нас в Варшаве нашелся бы хоть один в редакции, кто сказал бы: "Вы что, ребята?"
- Так, может, это прямой репортаж, не в записи! - разгорячился Саша. И потом - ты же выключил! Может, этому дураку так ответили...
- Да, - согласился хоть и вредный, но справедливый Зденек, - тут я дал маху, надо было дослушать: в чем, интересно, состоит вышеупомянутый долг?
- Ясно в чем, - нехотя объяснил Саша. - Что о шахтерах не пишут романы и не слагают стихи. Ну, я пошел.
- Ах да, у тебя ж дама... Про даму-то мы и забыли...
- А вот и кофе! И хлеб. И сыр!
Гордый собою Саша выложил на стол добычу. Его синие маленькие глаза сияли. Все-таки Зденка - свой парень, хоть и антисоветчик. Ну это еще ведь исторически обусловлено, да и прав он во многом, на многое Саше открыл глаза.
- Сейчас, еще минуту!
Саша метнулся к серванту, вытащил длинное полотенце, расстелил на столе, сдвинув локтем в сторону книги, поставил в центре джезве. Хорошо жить одному! Можно пригласить в гости девушку - такую, как Лиза. Вот она сидит рядом и смотрит на него пусть не с любовью, но уж точно с симпатией.
- Так, сейчас нарежем сыр... А вот и стаканы.
"Надо со стипендии купить чашечки, устроим светскую жизнь..."
- Расскажи мне о своем городе, - попросила Лиза. - Вообще о Закарпатье. Никогда там не бывала.
- Это не город, а городок. Стоит на берегу быстрой речки, - охотно стал рассказывать Саша. - У него и название потому такое - Берегово. Городок маленький, но красивый. На самой границе с Венгрией...
Он рассказывал, вспоминая, и городок - милый, зеленый, чистенький, с готическими островерхими крышами, костелами, барами, скрипками венгерских цыган, смешением языков, говоров и наречий - вставал перед ним во всей своей прелести.
- Ночные бары? - распахнула огромные глаза Лиза. - Разве их разрешают? В Союзе их вроде бы нет.
- У нас не совсем Союз, - сел рядом с ней Саша. - Понимаешь, рядом Венгрия, в нескольких километрах. Там по ночам огни, музыка до утра. Что-то перепадает и нам. Так же в Ужгороде, где я учился, только там баров меньше, и за-крываются они раньше, потому что Ужгород - ближе к центру. Хотя тоже есть послабления, как во всей Западной Украине. Я как приехал в Москву, тут же стал искать свое кафе.
- Свое? - не поняла Лиза.
- Ну да, где можно было бы сидеть и читать газеты, пить кофе...
- Нашел? - засмеялась Лиза.
- Нет, конечно! У вас так не принято.
- Что не принято?
- Сидеть, пить кофе... Принято много заказывать, быстро съедать и выметаться: кафе мало, народу много... Года два все не мог привыкнуть. У нас иначе.
- Разрешенная фронда, - фыркнула Лиза.
Это были не ее слова, это были слова Жана, когда впервые сходили они в театр на Таганке. Они тогда сильно поссорились - Лиза обиделась за театр, к которому прикипела душой сразу, - но сейчас именно эти его слова почему-то пришли ей в голову.
- Пожалуй...
Саша взглянул на нее с уважением, и нежданно счастливая мысль пришла ему в голову.
- А поехали ко мне в гости? - Он коснулся руки Лизы. - Наши все у меня побывали. Даже Зденек! А его поднять с койки... Свожу тебя на границу. Есть у нас там совхоз и огромный сад - половина наша, половина венгерская. Правда, его здорово помяли танками.
- Когда?
- В пятьдесят шестом. Проснулись ночью от страшнейшего грохота, выглянули в окно, а по улицам ползут танки. Первая мысль: "Война!" Никогда не забуду...
- Никто не забудет, - тихо заметила Лиза.
- Да, но мы-то видели! Вы знали, а мы видели. Очень страшно, когда по узким улочкам, почти задевая дома, ползут, как огромные насекомые, танки. Грохот такой, что уши закладывает. И запах особенный, какой-то зловещий запах металла и гари.
Помолчали, думая об одном. Допили кофе.
- Так поедем? - снова спросил Саша. - Хотя я тебя напугал этими танками. Но будем надеяться, больше не повторится. - Он подумал и быстро добавил: - Ты будешь жить в моей комнате, а я переберусь в гостиную.
Лиза, похоже, его поняла, улыбнулась.
- Нет-нет, - мягко отказалась она, - мне нужно в Красноярск, к маме. У нас там тоже красиво. У нас Енисей, - добавила она с гордостью, потому что Енисей - полноводный, суровый, могучий - делал Красноярск не то чтобы таким уж красивым, но значительным, величавым городом.
- Жаль, - опечалился Саша. - А то б на недельку, а?
Он подумал о том, что у Лизы, может быть, нет денег - все-таки она съездила в Сочи, небось всю стипендию летнюю угрохала, да еще собирается в Красноярск, и торопливо заговорил снова:
- А знаешь, как ко мне ездил Зденек?
- Как?
- На электричках!
- Электричка до Берегова? - засмеялась, не понимая, Лиза.
- Нет, конечно, - стал объяснять Саша. - Просто у него есть друг из Тулы. И этот друг, когда припрет - неделя еще до стипендии, а грошей нет, чешет к матери: отъесться, отоспаться и переждать. Но денег на билет до Тулы, естественно, нет тоже. И вот он садится на электричку до Серпухова, а затем пересаживается на электричку Серпухов - Тула. Зайцем, конечно. И Зденек сказал: "Так вообще всю вашу громаду проехать можно!"
- Какую громаду?
- Страну!.. И когда пригласил я его к себе, он так и сделал!
- Ты ж говоришь, он лентяй?
- Он разный, и когда что-то ему интересно, да еще можно объегорить власть...
- А власть при чем?
- А кто бы его пустил на границу?
Тут Саша спохватился и прикусил язык: в Зденека влюблено полкурса, несмотря на его басно-словную лень, что ж он его нахваливает?
- Короче, добрался, - завершил он свой рассказ, - почти до Ужгорода. А там - на попутках. Тоже бесплатно. У нас за подвоз денег не берут. Давай и мы так?
- Нет, не могу. Может, когда-нибудь, - неопределенно пообещала Лиза и встала.
- Пошли погуляем? - торопливо предложил Саша, пока она еще не ушла.
- Поздно уже, - нерешительно возразила Лиза. Ужасно не хотелось идти к себе, в пустую комнату, где невозможно будет не думать о Жане.
- Ну и что? - живо возразил Саша. - Подышим свежим воздухом... Пошли!
Он так просительно смотрел на нее, так жалко упал его голос, что Лиза сдалась, хотя вдруг почувствовала, что очень устала: слишком много вместил в себя этот день.
Какая красотища, эти сияющие Ленгоры! Высоко в небо взлетает золотой шпиль главного корпуса, а по бокам, в корпусах пониже, живут все они, студенты всех факультетов. И горят, горят, несмотря на ночь и каникулы, узкие окна в уютных студенческих комнатках. А вокруг елочки и сады, и сидит Ломоносов в старинном камзоле и пудреном парике, а у второго входа - гордая девушка с огромной каменной книгой, а напротив - юноша, для архитектурного равновесия.
Они ходят и ходят - обойти МГУ уже большая прогулка, особенно если идти не спеша, гуляючи. Они ходят и разговаривают, им не хочется расставаться.
- Постоим у балюстрады, - предлагает Саша. - Поглядим с высоты на Москву.
- Постоим, - соглашается Лиза. - И посмотрим.
Они стоят, облокотившись на мраморные перила, и любуются ночной Москвой. Вся она перед ними - тоже сияющая, тоже в огнях.
- Тебе, наверное, холодно? - спрашивает Саша и снимает с себя пиджак.
- Да, прохладно.
Осторожно накидывает он пиджак Лизе на плечи да так и не снимает с ее плеча руку. Лиза словно не замечает. "Как с ним легко, - удивляется она про себя. - С Жаном всегда трудно. А разве можно жить с тем, с кем трудно всегда?" Женщина - хранительница очага, жаждущая тепла, покоя, защиты, просыпается в ней. Правда, от Саши она все-таки отодвигается. Он знает про них с Жаном, и это мешает.
Но засыпает Лиза той ночью спокойно и ничего не видит во сне, а через день, отдав в скупку пальто - зачем ей, в самом деле, пальто летом? улетает в Красноярск, к маме. Отличная штука - скупка: сразу дают деньги. Не то что в комиссионном!
Саша провожает ее.
- Можно тебе писать?
- Можно.
И она дает ему свой красноярский адрес.
8
"Лежу под деревом, в гамаке, грызу яблоки - их в этом году тьма-тьмущая, вся земля усыпана ими. На крыше сарая, деревянном столике везде яблоки, всё в яблоках. Наклоняюсь, протягиваю руку, беру то, что поближе, вытираю о рубаху, грызу и читаю, представь себе, "Лунный камень" Коллинза. Это чтоб быть поближе к тебе: какой-никакой, а Восток, хоть и не арабский. Слушай, а почему я не расспрашивал тебя о Востоке? Во-просов масса, и рухнут все на тебя, как только приеду. Так что держись! И еще мне жалко, что не сумел я уговорить тебя поехать вместе со мной в Берегово. Каждый день слушаю радио: как там у вас в Красноярске? Шестнадцать градусов и дожди! Ничего себе август... А у нас ослепительная жара, но в саду прохладно, лежу, представь, под одеялом, иногда выхожу даже погреться на раскаленное добела крыльцо. Берегово - город западный, весь из камня, и много садов. Вчера завалились всей компанией в погребок, слушали скрипки венгерских цыган, попивали винцо. "Важно!" - как сказал бы наш Гоголь, хотя здесь считают его москалем. Здесь даже на киевлян посматривают косо: дескать, недостаточно они украинцы - и акцент не тот, и к Москве поближе. Много здесь интересного, тебе было бы любопытно..."
Лиза сидит в огромном кресле - осталось от бабушки, и мать каким-то образом ухитрилась его сберечь - и читает очередное письмо от Саши. Все они интересные - недаром Саша учится на журфаке, - все как с другой планеты: жара, гамак, падают с деревьев яблоки, стонут цыганские скрипки... Здесь, в Красноярске, холодно и сурово, с Енисея дует, подвывая, северный ветер. Сейчас к Енисею и не подступишься: ветер сбивает с ног. И ярятся, злятся серые высокие волны.
- Не повезло тебе, детка, - сокрушается мама. - Было знаешь как жарко, а к твоему приезду словно кто сглазил. Но в Дивногорск съездить все-таки надо. Вот улягутся волны...
- Ах, мама, не хочется мне в Дивногорск.
- Ну тогда к Столбам.
- И к Столбам не хочется.
Мама садится рядом, обнимает дочку.
- Да, детка, теперь и я понимаю: ты влюблена. Но ведь он уехал.
- Потому что ты меня уговаривала, - вскакивает с кресла Лиза. "Только не выходи замуж за иностранца!" А я без него не могу!
Мама чувствует себя виноватой. Мамы вообще всегда во всем, что случается с их детьми, виноваты.
- Но ведь есть же какой-то Саша, - робко напоминает она. - Пишет письма...
- Да что письма! - взрывается Лиза. - Это все так, ерунда. Не могу я без Жана!
Анастасия Ивановна испуганно смотрит на дочку. Чем взял ее этот негр? Отчего эти взрывы отчаяния? Может, он ее соблазнил? Сейчас другое время, и нравы другие, и Жан оттуда, с Запада, о котором еще недавно писали "растленный". Анастасия Ивановна подходит к окну, зябко кутаясь в шаль. Косой дождь заливает стекло, гнутся под ветром деревья, темные рваные тучи застили хмурое небо. Не поворачиваясь, не глядя на Лизу, мама задает дочке главный вопрос:
- Вы с ним были близки?
- Да, - не колеблясь, говорит правду Лиза. - Да, да, да! И я не знаю, что делать: мне так его не хватает!
Лиза бросается ничком на диван, рыдания сотрясают все ее тело.
Бедная мама гладит и гладит ее пушистые волосы.
- Детонька моя родная, - утешает она свою единственную дочурку, - если б ты знала, как я тебя понимаю! Когда посадили папу, я думала, что не выживу.
- Ты?
Лиза переворачивается на спину, садится, спускает с дивана ноги, обнимает мать. Теперь они сидят рядом, как две подружки, две женщины, которых постигло одно и то же горе.
- Но у тебя была я, - осторожно напоминает Лиза.
- Да. И не было денег. И отовсюду гнали, не давали работы. И мучили следователи, всякие там опера. Но все равно: я осталась не только без мужа и без отца своей девочки. Я, женщина, осталась без своего мужчины. Вообще без мужчины.
- И это было для тебя важно? Ты ведь была уже... - Лиза запнулась.
- Старая? - подсказала мать. - Нет, Лизонька, я была еще молодая, горячая, гордая и так страдала... Не приведи Господь узнать тебе все это.
- Жан говорит, что у нас плохая страна...
Лиза вопросительно взглядывает на мать.
- Тяжелая.
Анастасия Ивановна чуть-чуть подправляет слова неизвестного ей Жана, но в общем-то с ним согласна.
Она встает, снова подходит к окну. Все тот же дождь, все те же тучи. Вот он - символ ее страны!
- Знаешь что? - решается Анастасия Ивановна и смотрит на Лизу такими же зелеными, как у дочери, глазами. В глазах отчаянная решимость. - Знаешь что? - повторяет она. - Пиши ему, что согласна. Уезжай отсюда!
- А ты? - пугается Лиза.
- Что - я? - с непонятным гневом бросает в ответ мать. - Ты знаешь, я работаю - здесь, в пароходстве. Начальник отдела - женщина - это большая честь. У меня друзья, у меня даже есть друг... Ну, ты понимаешь... И какая разница, в Москве ты или в Париже? И какая разница, какого цвета будет у моего внука кожа? Лишь бы ты была счастлива. А с твоим образованием, с твоей жаждой знаний ты и в Париже не пропадешь. Ты вот что, давай-ка учи французский.
Этот в высшей степени полезный совет Лиза пропускает мимо ушей.
- А если ты заболеешь? - спрашивает она.
- Вылечусь! - обещает мать.
- А если...
- Так прилетишь! Опять-таки - из Москвы или из Парижа, какая разница? Два часа лета? Хватит всего бояться! Хватит ни на что не решаться! Помнишь, как ты боялась ехать в Москву? Меня оставить?
Лиза изумленно смотрела на мать - смелую, решительную, красивую. Щеки у матери разрумянились, глаза горели, она как-то вся выпрямилась, подтянулась.
- Надо пробовать, Лиза, - твердо повторила она главную свою мысль. Чтобы потом не сокрушаться всю жизнь. Не бойся!
- Не бояться? Как ты?
- Я-то как раз боялась всего. Боялась за тебя, за твою судьбу, боялась неосторожным словом навредить папе, боялась скомпрометировать того, кто за мной ухаживал, боялась его жены, скандала и слез... А, да что там! - Мать махнула рукой. - Только когда ты уехала, сдала экзамены, поступила, только тогда я наконец перестала бояться. Я даже сама удивилась, как мне прости! - стало легко.
- Ты же сама просила: "Не выходи замуж за иностранца", - снова напомнила Лиза.
Мать засмеялась - весело, по-молодому.
- Да, верно, по старой памяти. Но тут как раз меня, женщину, назначили заведующим крупным отделом - по перевозкам, представляешь? И появился Виктор. Как-то все сразу устроилось.
- Вы вместе работаете? - поколебавшись, спросила Лиза.
- Слава Богу, нет. - У матери сияли, светились глаза. - И живет он не здесь, в Дивногорске. Но видимся мы постоянно, потому что не можем иначе. Ах, дочка, теперь тебе это понятно! Он помог мне вспомнить давно забытое, и я снова почувствовала себя женщиной. Я так горжусь его любовью, хотя это, наверное, глупо. Но я горжусь, что из многих женщин он выбрал меня. И знаешь, какая мысль пришла мне сейчас в голову? Может быть, судьба послала мне Виктора еще и для того, чтобы я поняла тебя, свою дочь. Так что я говорю тебе "да". Слушай свое сердечко и ничего не бойся.
Всю ночь выл ветер и барабанил по крыше дождь. И под вой ветра и шум дождя Лиза видела, чувствовала во сне Жана. Он ласкал ее, раздевал, его горячий язык заполнял ее рот, толкался в зубы, его тонкие пальцы гладили ее тело. Лиза проснулась, изнемогая от желания, застонав, свернулась калачиком - внизу все пылало и мучилось, - а утром в толстом конверте, надписанном Ирой, получила письмо от Жана.
"Не знаю, когда дойдет до тебя это письмо, - писал он торопливо, каким-то странным, словно бы не своим почерком. - Я просто говорю с тобой, потому что не могу иначе. И откуда-то еще берется у меня упрямство жить и что-то здесь делать. Но держусь я на одном стержне (это слово я нашел в словаре): надеждой на будущее. Лиза, Лизонька, родная моя, как я устал от любви к тебе! Иногда я чуть не плачу от усталости и ужасной мысли, что это скорее всего навсегда. Сначала я боролся, призвав на помощь Париж. Я так люблю мой город и так по нему соскучился! В первый день, когда я ехал по его улицам, а Монтан пел "О Пари", и город вырастал передо мной в голубой и розовой дымке, я думал: "Ну и ладно, и пусть! Пойду на Монмартр, прошвырнусь (видишь, я запомнил ваше любимое слово!) по Елисейским полям, увижу друзей, заведу себе - да-да! - подружку, и все будет о'кей..."
Тут Лиза остановилась, прижала руку к сердцу. От этой "подружки" оно заболело так сильно, заколотилось так бурно... "Разве может от слов так болеть сердце?" - удивилась она. Выходит, может. Но ведь ясно же, что ничего у Жана не получилось, отчего же ей стало плохо? "Читай, - велела себе Лиза. - Ты сама во всем виновата". И она стала читать дальше.
"Ничего у меня не получилось, - словно подслушал ее мысли Жан. - То есть нет, все это я проделал (кроме подружки: после тебя ни с кем мне не интересно!), но Париж с тобой не справился. Я ходил по улицам целыми днями - так, что горели ступни ног, - сидел на тротуарах в кафе и глазел на прохожих - как мне этого не хватало в Москве! - и все время видел себя со стороны, твоими глазами. И все время чувствовал тебя рядом.
Сколько читал я про всякие любовные страсти, сколько раз ставил себя на место страдающего героя, и это было интересно и романтично. Теперь же вдруг обнаружил, что та самая боль, тоска, которые, как я считал, меня никогда не коснутся, никогда ко мне не придут, - это я сам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42