Другая женщина не интересовала ее. Не интересовал даже Женя. Единственно важным было то, что происходило внутри ее исхудавшего, пожелтевшего тела. Все они - женщина, которой муж ее объяснялся в любви, Женя, с которым была прожита жизнь, Людочка с ее вареньями и соленьями, взрослый сын - оставались по эту сторону, а она уходила. "Как странно, снова подумала Лера. - Как быстро все пролетело".
Ночью ей снился Крым и они втроем: Женя с маленьким Дениской на руках и она, молодая, веселая и здоровая. Они стояли на набережной и смотрели, как бушует сверкающее под южным солнцем Черное море. Потом она махнула рукой мужу и, повернувшись к морю спиной, оставив Женю с Дениской, стала подниматься в гору. Идти было трудно - гора была бесконечной, - но непременно нужно было дойти до вершины. "И мне никто не поможет", подумала Лера и заплакала, как ребенок - тихо и безнадежно.
Часть третья.
1
Снег идет густой-густой.
В ногу с ним, стопами теми,
В том же темпе, с ленью той
Или с той же быстротой,
Может быть, проходит время?
Утопая в снегу, сняв очки, потому что летящий навстречу снег залепляет их сразу, бредет Женя домой. Москва тонет в снегу, а он все валит и валит... Вторая половина марта, а зима хозяйничает вовсю. Задержалась в пути - в декабре, январе, - теперь нагоняет упущенное.
Снег идет, и все в смятенье,
Все пускается в полет...
Это Таня ему подсказала: читать стихи.
- Попробуй, Женечка! Только хорошие, настоящие. Например, Пастернака. Стихи иногда спасают. На вот, возьми: у меня есть двухтомник.
- Не до чтения мне сейчас, - пробовал отказаться Женя. - Не до романов...
- А я про романы не говорю, - возразила Таня. - Мне тоже сейчас не до них, особенно нынешних. Но стихи... Бывает, что в двух-трех строчках такая глубина, что куда там роману... Возьми, очень прошу!
Они лежали в постели - ее голова на его плече, его рука на ее груди, за окном валил бесконечный снег, сгущались, поглощая предметы, сиреневые, фиолетовые, чернильные сумерки, и такой покой обволакивал Женю, какой чувствовал он только у Тани.
- Надо вставать... Пора сменить Людочку.
- Да, иди. Возьми первый том - там, на полке, синий с золотом.
Он взял, чтобы не обидеть Таню - тяжелый какой! - раскрыл наугад в метро, неожиданно для себя увлекся, и теперь стихи всегда были с ним. Оказалось, что у него хорошая память, и строфы возникали в сознании сами собой, когда шел он по улице, сидел у постели Леры, гадая, уснула она или нет, или лежал без сна с нею рядом, прислушиваясь к ее неровному, слабому дыханию.
От лекций пришлось отказаться: совершенно не было времени. Да и не выносил теперь Женя шума и болтовни студентов, раздражало мелькание лиц.
- Зря! - осудил Пал Палыч. - Все-таки отвлечение. И в институт ты чего-то совсем уж не ходишь...
- Жду, когда выгонят, - хотел пошутить Женя, но получилось вполне серьезно.
- Можешь не ждать, не дождешься! - неожиданно рассердился Пал Палыч, покраснел, закурил, швырнув, не докурив, сигарету в урну, и Женя равнодушно подумал, что Палыч скорее всего начальству что-то сказал, на что-то тяжелое намекнул, и потому Женю никто не трогает, никто ни о чем не спрашивает, и даже на давно обещанную статью в сборник, похоже, махнули рукой. "А статья-то готова, - вспомнил Женя. - Хотел еще раз перечитать, ну да ладно". Пошарив в ящике, вытащил скрепленные степлером листки, протянул Палычу.
- Посиди-ка, прочту, - обрадовался тот, тут же прочел и стал нахваливать так, будто Женя сделал невесть какое открытие.
Хотя, конечно, статья была стоящей, написанной на взлете, до страшного диагноза Леры, неосторожного телефонного разговора с Таней и бледной жены, как тень возникшей в дверях, до ее слов о смерти, от которых, казалось, вот-вот остановится сердце.
"Как бы это забыть? - маялся Женя, приближаясь к дому. - Лера же ни словом, ни намеком, ни взглядом, а я все вижу ее в длинной ночной рубахе, вижу ее глаза и ненависть в этих глазах..."
Как ни тихо отворял он дверь, его все же услышали, потому что ждали.
- Привет, пап! - вылетел в прихожую сын.
Сзади смущенно улыбалась Людочка. Оба красные и взволнованные, оба растрепанные, виноватые, а у Дениса рубаха застегнута по диагонали, не на те пуговицы. Сказать, что ли? Нет, не надо.
- А Валерия Александровна спит, - доложила Люда, и Женя, к своему стыду, почувствовал огромное облегчение.
- Как в институте? - спросил из вежливости Денис.
- Нормально.
Вместо института он был сегодня у Тани, но ведь не звонил же Денис отцу в сектор? Или... звонил? А, все равно... Женя почувствовал, что смертельно, безнадежно устал и ему действительно все равно.
- Кефир купил? - строго спросил сын.
- Все купил.
- Ну мы пошли?
Денис, как конь, топтался на месте.
- Идите.
Женя закрыл за ребятами дверь, заглянул к Лере. Сладкий, едва уловимый запах мочи стоял в спальне. Как ни проветривай, как ни меняй пеленки-простынки... А памперсы велят надевать только на ночь.
- Иначе привыкнет - совсем свихнетесь, - грубо сказала забегавшая раз в неделю краснощекая докторша.
Денис прячется от беды, поселившейся в доме, у Людочки, для Жени единственная отдушина - Таня. Только Таня его стала другой. Прежде так любила ласковые слова, бесконечные, никогда не надоедавшие обоим признания. Приставала, полушутя:
- Ну скажи, скажи, ты меня любишь?
- Люблю, - обнимал ее Женя и раздвигал своей ногой Танины ноги. Эти детские вопросы неизменно вызывали взрыв страсти.
- Ах, - сладко вздыхала Таня. Язык ее кружил по мочке его уха, забирался выше, падал в ложбинку. - Ах! - И с неожиданной силой она переворачивала Женю на спину, грудь ее касалась его волосатой груди, их губы сливались, и он чувствовал ее язык у себя во рту, и стон блаженства помимо воли вырывался из него.
Теперь он только вспоминал об этом. Таня была теперь его другом интимным, да, но другом, а не любовницей. "Сбылась ее золотая мечта", грустно усмехался про себя Женя, вспоминая, как плакала Таня в Новый год "Я для тебя только любовница!"... Да, напрасно он ей все сказал, напрасно! Надо было терпеть и молчать. Что-то у них сместилось - незримо, без слов, и он не знал, что с этим делать. Как Таня просила его когда-то поехать хоть раз в жизни куда-нибудь вместе, как ревновала к Лере, и нервничала, и капризничала. Сейчас это казалось счастьем, а тогда он расстраивался, даже сердился... Где теперь эти слезы, упреки? Нет их теперь, и чего-то невыразимо жаль.
Таня и кормила его теперь старательно - "Знает, что готовить некому!" - и однажды пришила пуговицу, на ниточке болтавшуюся на рубахе. Но все это мало походило уже на любовь.
- Ты стала такая сдержанная, - однажды сказал Женя, надевая брюки.
- Потому что не знаю, как себя вести, - неожиданно призналась Таня и, неуверенно взглянув на Женю, робко обняла его и поцеловала в щеку.
Как не похож был этот ее поцелуй на те, прежние! "Что ж, все меняется", - угрюмо подумал Женя и, отстранив Таню, взял со стула часы и надел на руку.
- А помнишь, какой валил снег, когда мы праздновали католическое Рождество? - сказала Таня. - Какой был снегопад...
Тот снег... Тот вечер... Уж лучше бы она не напоминала! Именно тогда случился первый приступ, и вызвали "скорую", а Лера без него не хотела ехать; именно тогда обо всем догадался Денис и перестал уважать отца. Это было началом конца, который то отступает, а то подходит совсем близко... "Хоть бы скорее!" - взмолился однажды Женя после того, как Лера решилась встать, а ее вдруг повело в сторону, и она ударилась головой о косяк...
- Помню, - ответил Женя, и Таня съежилась от его взгляда.
"Скоро я совсем не буду знать, о чем с ним говорить", - подумала она в растерянности, коснулась легким поцелуем Жениного виска и зажгла для него в коридоре свет.
2
- Ну вот, а все боялись какого-то половодья! Какое уж тут половодье, когда опять мороз. Апрель на носу, а у нас все морозы!
Надя, веселая, раскрасневшаяся, в новых сапогах на высокой платформе, внесла с собой в их печальный дом свежесть морозного утра и радость жизни.
- Как там наша больная? - продолжала она, сбросив на руки Жени короткую шубку на шелестящей подкладке, и, не дожидаясь ответа, прошла в спальню.
"Сколько их у нее?" - невольно подумал Женя, вешая шубку на плечики, и пошел вслед за Надей. Стройная, черноглазая, с густыми, завитыми крутыми кольцами волосами как смоль, она являла собой жестокий контраст с Лерой бледной, почти прозрачной, совсем седой; даже голубые глаза - лучшее, что было у Леры, - словно выцвели.
- Как дела? - шевельнула бескровными губами Лера.
Надя уселась на край постели и принялась повествовать о своих с Женькой успехах.
- О, Женька у нас - прямо клад! Мы с ним здорово спелись, правда, Жень?
Женя молча кивнул. "У нас... Мы с ним..." Зачем она дразнит Леру? Никогда не оставлял он Надю наедине с женой - будто чего-то боялся, от чего-то самим своим присутствием защищал вконец ослабевшую, державшуюся на самой грани, в неустойчивом равновесии, несчастную и родную Леру.
Он поставил на тумбочку чайничек с морсом и сел чуть поодаль, зорко наблюдая за Надей.
- Он у тебя молодец! - хлопнула ладонью по одеялу Надя. - Мы с ним провернули такое дельце...
Слова сыпались, как горох, сталкиваясь и рассыпаясь, а Лера, прикрыв глаза, вроде бы и не слушала, но не обратить внимания на бесконечные "мы" да "мы с Женькой" все-таки не смогла. "Мужиков подбирают с ходу, - подумала она и подивилась своему равнодушию. - Хорошо, что успел вырасти Денечек, скоро уйдет из дома... Хорошо, что не та, о которой он плакал..." И заснула под Надину трескотню.
Женя только того и ждал. Он встал, на цыпочках подошел к Наде, коснулся ее руки, кивнул на Леру. Надя с готовностью встала, тихо и осторожно, и они вышли, прикрыв за собой дверь.
- Что говорит врач? - деловито спросила Надя, усевшись в кресло, закинув ногу на ногу. Легкие черные брюки скрывали кривизну тонких ног, ниспадая на лаковые, на каблучках, туфельки.
- Ненавижу тапки! - заявила как-то раз Надя и оставила для себя в прихожей эти самые туфельки.
В ванной висел теперь и ее атласный халат. В нем она помогала Людочке купать Леру.
"Ну какая ты стройная! - в восхищении приговаривала она. - Ну я тебе прямо завидую!"
- Так что говорит врач? - повторила она.
Но Женя видел, что вопрос задан из вежливости, и невежливо пропустил его мимо ушей. Напряжение, постоянно исходившее от Нади, изводило его. А они все чаще бывали вместе.
- Что у вас там к обеду?
Надя встала, прошла мимо Жени, взъерошив ему по дороге волосы и неожиданно чмокнув в макушку - "Немного начинают редеть, сэр", - загремела на кухне кастрюлями. Но надолго в покое его не оставила.
- Эй, хозяин! Давай-ка сюда: помогай!
- Тише, - попросил Женя, войдя в кухню, а Надя, ловко повернув его спиной к себе, уже завязывала на нем фартук.
Тугая грудь крепко прижалась к Жене, и неожиданное вожделение охватило его. "Это она нарочно, нарочно, - в отчаянии подумал он. - Вот стерва!" Оторвавшись от Нади, он яростно чистил картошку, отрубая острым ножом чуть ли не половину, и с удивлением прислушивался к себе, ощущая, как спадает постыдное напряжение и вожделение покидает его. "Никогда! - сказал себе Женя. - Танечка, милая, никогда!" Нестерпимо захотелось к Тане: вожделение без любви напомнило муки отроческих лет, неумелые, тайные попытки его унять, обуздать непослушное тело.
- Плохо без бабы? - неожиданно спросила Надя.
Она опять стояла рядом, касаясь коленом его ноги, и руки закинула ему на плечи, и вдруг прижалась всем телом. Он замер, с ножом в одной руке и с картофелиной - в другой, расставив грязные руки в стороны, словно сдаваясь, - и проклятое вожделение, как опасный зверь, мигом выпрыгнуло из логова, и Надя его почувствовала.
- Плохо без бабы, - повторила она и потянула на себя Женю.
- Ты что, с ума сошла? - прохрипел он и, бросив нож и картошку, оттолкнул Надю, ринулся вон из кухни, срывая на ходу женский фартук, бесцеремонно напяленный на него.
- Да я шучу, шучу, - раздалось ему вслед, но он знал: она совсем не шутила.
Хорошо, что пришел Денис - очень вовремя.
- О, как вкусно пахнет! Здравствуйте... Надя.
- Наконец-то! - обрадовалась Надя. - А то все "тетя" да "тетя". Скоро обед. Первая тарелка - Лерочке. Как там она? Еще не проснулась? Ну пусть спит.
- Какой на улице ветер! Просто свирепствует...
Денис, здоровый и краснощекий, с трудом вписывался в их новый дом. Он был любим и любил простую, славную девушку - никаких проблем, никаких терзаний! - был душой общества на факультете, форвардом в университетской сборной, все у него было хорошо и прекрасно, а к болезни матери он привык. Да и не знал он правды. Поболеет и выздоровеет, чего там?
- Мама спит, значит, - машинально повторил он, приоткрыл дверь спальни и тут же закрыл, даже не разглядев в полумраке мать.
- Ветер, говоришь? - переспросила Надя. - Это к перемене погоды. Вот увидите, все теперь как начнет таять, только держись!
С Денисом она мгновенно перенимала его небрежный стиль, иногда даже молодежный сленг: очень хотелось нравиться, а почему - она и сама не знала. "Хамелеон какой-то, - растерянно думал Женя, а сам все чувствовал ее зрелое, упругое тело и как она вся-вся прижалась к нему и даже просунула между его ног свою ногу. - Стерва! - снова подумал он. - И всегда такой была. Бедный Венька! Так же, наверное, его охмурила".
Борщ был потрясающим, а котлеты - еще лучше.
- Картошечки, Денек, маловато. - Надя стрельнула озорным взглядом в Женю. - Папа твой поленился, мало почистил.
- Что ж ты, пап? - поддержал игру ничего не подозревавший Денис. Совсем в институте своем разленился?
- Да он про него и думать забыл! - расхохоталась, раскачиваясь на табуретке, Надя. - Пашет, как папа Карло, у нас на фирме.
- Я не лошадь, чтобы пахать, - неожиданно обиделся Женя.
- Конечно, не лошадь! Ты у нас конь с яйцами!
Казалось, вот-вот опрокинется табурет - так раскачивалась, так хохотала Надя. Женя с Денисом растерянно переглянулись. Северный ветер ворвался в кухню, хлопнула под ветром фортка. Денис проворно вскочил, повернувшись к отцу и Наде спиной, долго, старательно ее закрывал.
- "Взбесилась ведьма злая..." - процитировал он Пушкина и совсем смутился. "Когда что-то не так, всегда почему-то говорят о погоде", - думал он, глядя в окно, а за спиной молчали отец и Надя. Колючие снежинки бились в стекло. Выл, гудел за окном ветер; улетала, оседлав ветер, зима. Трое сидели на кухне. А там, через комнату, в теплой спальне все спала и спала Лера. Надя трижды заглядывала к подруге, но будить не решалась.
- Пусть спит. Сон возвращает силы, - говорила она Жене. - А борщец ее подождет.
"Силы... Их уже не вернешь, - думал Женя. - Хоть бы скорей, что ли!" Второй раз за недавнее время посещала его эта мысль. Она была несправедлива, жестока, но, видно, прочно поселилась в сознании - сама поселилась, сама! Он же не виноват! Он по-прежнему исправно покупал спленин, а Людочка этот спленин колола, покупал самые дорогие, чудодейственные, если верить рекламе, витамины и все-все-все (благо, недостатка в деньгах теперь не было), но каждая клеточка его мозга жила ожиданием конца - неизбежного, он один в семье знал это, и скорее всего мучительного.
- Не обязательно, - сказала Таня. Только с ней говорил он о Лере. Смотря куда пойдут метастазы. И потом есть серьезные препараты. Вот, возьми, выпросила у Сережки. Если боли, сразу колите. И требуй, настойчиво требуй помощи: не допускай страданий.
Вот о чем они теперь говорили. Все реже - о любви, все чаще - о Лере.
"Так кончается любовь, - думала в тот же вечер Таня, глядя, как бьются о стекло последние этой суровой весной снежинки, слушая, как гудит, завывает ветер. - Но ведь мы так любили друг друга... А теперь?.. Что-то уходит от нас обоих, и удержать невозможно..." Таня нервно заходила по комнате. Если б можно было ему позвонить! Внезапно гнев охватил ее. "Почему у меня ни на что нет права? Шесть лет связи дают же какие-то, минимальные пусть, права?" И она решительно набрала номер.
3
"Значит, Таня - как все: тоже может предать". Как у нее рука поднялась - набрать номер, названный когда-то, давным-давно, когда остался Женя на целую неделю в доме один. С тех пор - никогда, ни разу... И ведь знает, знает! Позвонить сюда, где горе, где тоненькой, бледной свечкой догорает Лера, чтобы поговорить - о Господи! - о любви, а значит, о жизни. "Эх, Таня, что ты наделала!"
К телефону бросился, как всегда, Денис: это ж ему вечно звонили.
- Сидите, это, наверное, Люда.
Вышел, опустив голову - бледный, суровый, и морщинка на переносице.
- Тебя, - сухо бросил отцу.
По его тону Женя догадался сразу. Хотя этого быть не могло!
- Должно быть, из института, - зачем-то сказал он, а сердце тревожно трепыхалось и замирало.
- По-моему, нет, - жестко отрезал сын.
Надя не проронила ни слова. Лишь черные глаза бешеным жгли огнем.
- Женча, это я. - Голос Тани звучал так близко, что Женя перепугался:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42