И весь день ему работалось азартно и споро, как во времена юности, потому что он ждал Таню, ее возвращения с дачи. "Мама и дочка..." Мужа, теперь уже ясно, нет. "Какая женщина мне досталась! - снова подумал Женя. - Да еще свободная. Ужасно, если б ее кто касался!" Невыносимая ревность полоснула по сердцу, и это тоже было впервые: Женя искренне считал себя неревнивым, да он и был таким! Но сейчас при одной только мысли, что мог быть муж, кровь бросилась в голову, мучительно заболел затылок. "Но ведь его нет, - сказал себе Женя. - Чего же ты сходишь с ума?.. Это потому, что люблю, - понял он, и ему стало страшно и радостно. - Скорей бы она приехала. Скорей бы ей все сказать!"
6
Метель улеглась так же внезапно, как и возникла. Когда Таня вышла на улицу, снег уже был вязким и мокрым, под ногами хлюпало какое-то месиво, и в который раз Таня порадовалась, что купила себе ботинки на толстой резной подошве, да еще так дешево, можно сказать, задаром, хоть и новые, но в "секонд-хэнде".
- Что за зима такая? Две недели до Нового года, а опять слякоть...
У мамы, как всегда, было тепло, вкусно и радостно.
- Ты - как?
- А ты?
- А Сашка?
- По английскому пять. Остальные похуже.
Сашка - худенькая, нескладная, стремительно из всего выраставшая, вихрем налетела на мать, обняла, закружила по комнате.
- А у нас будет бал. Бал, бал, бал!
- Да знаю я, знаю, - смеясь, отбивалась Таня. - Ты бы лучше подумала о контрольных.
- Нет, - отчаянно замотала головой Сашка. Темные, как у матери, волосы разлетелись в стороны, словно сдутые ветром. - Лучше - о бале! - Она так заразительно расхохоталась, что, не выдержав, засмеялись и мама, и бабушка. - Внимание! - торжественно объявила Сашка. - Через пять минут выйдет королева бала!
Она скрылась в своей - крохотной, но своей! - комнатке ("Только не заходите!") и возникла снова - в белом, на чехле, платье с широким атласным поясом, завязанным пышным бантом на талии, сзади. Встала перед мамой и бабушкой, не зная, куда девать руки, угловатая и смущенная, с чуть наметившейся грудью, длинноногая, как жеребенок. Зеленовато-синие Танины глаза вопросительно смотрели на мать. Марина Петровна с тем же выражением ведь она покупала материю, шила! - переводила взгляд с дочери на внучку.
- Ну как? - вместе спросили они.
- Здорово! - похвалила Таня. - Ох, мамочка, что бы я без тебя делала?
- Да уж, да уж, - посмеивалась Марина Петровна, радуясь дочке и внучке и что так угодила с платьем.
Таня принялась разгружать две огромные сумки. Чего там только не было!
- О Господи, - всплеснула руками Марина Петровна. - И куда это ты всего навезла? Как в старые времена...
- Да, времена другие, - согласилась с матерью Таня. - Все есть! Но зато вот-вот взлетят к Новому году цены. Они и так растут каждый день, а уж к празднику-то... Как у вас, кстати, с деньгами?
- Нормально! - дружно ответили Саша с бабушкой и засмеялись, переглянувшись.
"Значит, уже купили подарки", - поняла Таня.
- Тут я привезла немного, - сказала она. - Выдали за консультации.
- Мне - тоже, - сдержанно сообщила Марина Петровна.
Она гордилась тем, что, несмотря на инфляцию и вообще трудности, у нее не переводилась частная практика, и дело было не только в деньгах, больше в признании: диагностом Марина Петровна была превосходным, в Кунцеве ее знали давно, и цепочка - от отца к сыну, от матери к дочке и даже внукам не прерывалась. Ну разве можно при таком раскладе переезжать? Да ни за какие коврижки!..
- Кончится тем, что перееду я, - после очередных уговоров и споров говорила Таня.
- Ага, ты моложе, - смеялась мама. - А больницу и поликлинику мы тебе подберем.
- А мои больные? - самолюбиво напоминала Таня.
- Ничего, и здесь породнишься, - уверенно обещала мама.
"Откуда в ней столько радости? - удивлялась Таня. - Ведь их поколению еще как досталось! Может, как раз поэтому? Что все ужасное - в прошлом?" Таня вдруг засмеялась.
- Ты чего? - удивилась Марина Петровна.
- Помнишь, что в прошлом году выдала Сашка? - продолжая смеяться, спросила Таня.
- Да она много чего выдавала...
- Шла на экзамен, отчаянно трусила, ты ее, как могла, успокаивала, а она - в ответ: "Да-а-а, бабушка, тебе-то хорошо: у тебя все в прошлом..."
- Так и сказала? - улыбнулась Марина Петровна. - Что ж, как ни странно, в чем-то она права: много проблем решено, отпало - учеба, поиски места в жизни, всякие там страсти...
Таня покосилась на дочь. Саша, не замечая вокруг ничего, кроме своего отражения, не отрывала восхищенного взгляда от зеркала.
- Ты имеешь в виду любовь? - осторожно спросила Таня.
- Плотскую, - уточнила мама.
- Но это же высшее счастье, - неуверенно возразила Таня.
- Высшее счастье - любовь вообще. - Марина Петровна смотрела на дочь серьезно и даже строго; обе знали, о чем идет речь. - Вот вспомнишь мои слова, когда появится у тебя внук или внучка. Такую любовь пока ты не знаешь.
- Почему? - обиделась Таня и взглянула на Сашу.
- Да, конечно, - поняла этот ее взгляд Марина Петровна. - Но у тебя пока еще много другого, а с годами... Впрочем, увидишь...
Она осеклась: Саша уже не смотрела в зеркало, а переводила взгляд с матери на бабушку - с любопытством, недоумением.
- Эй ты, ушки на макушке, - весело затормошила дочь Таня. - Хватит красоваться! Снимай-ка платье, буду гладить.
Саша не очень охотно скрылась в своей комнате, оставив на всякий случай дверь приоткрытой - как что интересное, так ее изгоняют! - но мама с бабушкой уже замолчали. "Эх, жизнь!" - вздохнула Саша и вышла в джинсах и свитере; бальное платье было перекинуто через руку.
Таня любовно и тщательно гладила платье, думая о Саше и маме и о себе - их неразрывной близости и огромном, в полтора часа, расстоянии, их разделявшем, - потом повесила платье на плечики на дверцу шкафа, и все сели обедать. И так уютно, тепло и покойно было втроем, что Таня, вспомнив разговор с Женей, почувствовала нечто вроде угрызения совести: наговорила черт знает что - и печально-то ей, одиноко, - а стоило перешагнуть порог отчего дома, как все ее терзания рассыпались в прах. Мама, такая родная каждая морщинка, каждый волосок серебряных, забранных старинным гребнем волос, и прожитые годы - в глазах; тонконогий жеребенок Сашка, вся любопытство, порыв и радость; и тихонько постукивают на стене бабушкины часы, а рядом висит та самая фотография, которую хорошо, что не сняли.
Напившись чаю и прибрав со стола, Таня сидела, обняв Сашеньку, на диване и смотрела на фотографию, вполуха слушая маму.
- В школе делают прививки от гриппа, - говорила Марина Петровна. - Но я решила, не надо. Покапаем деринат, будем мазать нос оксолином.
- Деринат - слишком серьезно, - возразила, встрепенувшись, Таня. - Ты же знаешь: он действует на клеточном уровне. Может, не стоит?
- Стоит! - решительно заявила Марина Петровна. - Дважды в день, две недели, не больше. А грипп в этом году тяжелый.
- Он у нас каждый год тяжелый, - вздохнула Таня. - Ну его, в самом деле. Лучше скажите: что вы ждете на Новый год?
Ей не успели ответить, потому что зазвонил телефон. Женя... Таня говорила сдержанно и чуть-чуть напряженно: знала, что к ее словам прислушиваются. Да, скоро уедет, будет к восьми на "Киевской". Показалось ей или нет, что дочка с бабушкой погрустнели? Наверное, показалось. Они же знали, что она вот-вот уедет, так не все ли равно с кем?
- Грипп, Танечка, ожидается в конце января, - сказала мама, провожая Таню. - Ну, да ты знаешь: циркуляры разосланы по всем поликлиникам.
- Нас тоже уговаривают сделать прививки, - сообщила уже на пороге Таня.
- Даже не думай! - всполошилась Марина Петровна. - Я-то знаю им цену! Ты тогда была еще маленькой, а я - участковым врачом, и гулял тут у нас гонконгский грипп. Поддалась по молодости на уговоры - в основном за тебя боялась, - и что же? Дней через пять заболела, да как! Страшно вспомнить... Купи лучше и ты деринат и не забывай потреблять мою смесь: каждый день - по столовой ложке.
- Два врача в доме - это уж слишком! - крикнула из комнаты Саша. Мам, пока! Дед Мороз обещал мне роликовые коньки! Не забудь ему передать!
- А он и так тебя слышит, - засмеялась Таня и поцеловала маму.
Женя ждал, как всегда, у обменного пункта, на переходе.
- Ну, как твои? - спросил, обнимая Таню.
Дома наврал с три короба, чтоб подольше остаться у Тани - аж вспотел от вранья, - но Лере, кажется, было все равно: после школы ездила к ученикам в разные концы Москвы, очень устала.
- Постарайся, когда вернешься, не разбудить, - только и сказала она. А то я потом полночи не сплю.
Женя быстро взглянул на нее. Бледное лицо печально, под глазами круги.
- Ты слишком много работаешь, - сказал он. - Откажись хоть от Митино: это же черт знает где!
- Но именно там мне платят в валюте, - вздохнув, напомнила Лера, и Женя умолк.
- Ужинать будешь? - спросила Лера, и он неожиданно рассердился.
- Я же сказал: отмечается монография Пал Палыча. Чем-нибудь же накормят!
- Ах да, извини...
Это "извини" совсем его доконало. И он чувствовал себя последней свиньей, когда брился и принимал душ, надевал свежую рубашку, выстиранную и отутюженную Лерой, освежался одеколоном, похлопывая себя ладонями по щекам. Уходил едва ли не на цыпочках, не посмев заглянуть в кухню, где гремела кастрюлями Лера в ожидании неизменно голодного сына. "И когда только он женится! - подумал в раздражении Женя. - В двадцать лет рано, конечно, но Лере насколько было бы легче!"
На улице было влажно и зябко. Здесь, на холмах, дуло, казалось, со всех сторон. Женя поднял воротник куртки. "Все, забудь! - приказал он себе. - На время забудь". Но все-таки не посмел зайти в магазин - вдруг столкнется нос к носу с Денисом? - купил все на "Юго-Западной", у метро: вино, какой-то заморский кекс, а еще - мандарины и ананас. И даже мороженое. "В конце концов, ведь и я зарабатываю... Не могу же я приехать на Рождество, пусть католическое, с пустыми руками..." Так оправдывался он перед собой, но бледное лицо Леры все стояло перед глазами и исчезло только на "Киевской", когда он, волнуясь, ждал Таню.
Она была радостной, оживленной, яркие глаза блестели, от утренней печали не осталось и следа, но вместо того чтоб обрадоваться, Женя почему-то расстроился.
- Так как там твои? - снова спросил он, словно это было для него самым главным.
- Прекрасно! - весело ответила Таня и принялась рассказывать, как смешно и трогательно выглядит дочка в бальном платье, как здорово она знает английский - они там даже пьесу поставили! - как хорошо все у мамы: пока есть пациенты, она всегда будет чувствовать себя... ну не то чтобы молодой, но уж точно - не старой. И нужной, необходимой!
- А разве ты и внучка - этого мало? - с непонятным самому себе раздражением возразил Женя.
- Ей - мало! - гордясь матерью, улыбнулась Таня. Она не чувствовала, не понимала его! - Да и мне без моих больных тоже было бы скучно.
- А ты обо мне вспоминала? - продолжал раздражаться Женя. - Только честно!
- Честно? - прищурилась Таня.
Они уже ехали к ней. Стояли в переполненном, как всегда, вагоне, тесно прижавшись друг к другу, и смотрели друг другу в глаза.
- Честно! - с вызовом подтвердил Женя, и сердце бешено, больно заколотилось.
- Если честно, то нет, - улыбаясь, призналась Таня.
- Почему?
У Жени даже голос сел от обиды.
- Не знаю, - пожала плечами Таня. И тут же ей стало жаль этого глупого, родного, любимого Женьку. - Вспоминать - это когда забываешь, тронула она его за рукав. - А я о тебе помню всегда.
Она легонько коснулась пальцами его щеки, но Женя ласки не принял. Он отстранился от Тани - насколько позволяли стоявшие слева и справа, спереди, сзади, вокруг пассажиры - и замолчал отчужденно. Грохотал, покачиваясь на стыках, вагон, входили-выходили люди, толкая Женю, сердясь на него, потому что, защищая от толчков Таню, он занимал непозволительно много места. Под этот грохот, бесконечное перемещение людских потоков разве можно было объясниться, что-то понять? Оба молчали, Таня недоуменно на Женю поглядывала, и заговорили они только на улице. Первым начал мириться Женя.
- Понимаешь, - торопился объяснить он, - ты со мной всегда, днем и ночью, я повернут к тебе одной, и что бы ты ни говорила, ты прекрасно знаешь, что это так! А ты...
- А что я?
- У тебя отлично, просто великолепно организована жизнь. - Он вдруг понял это с ужаснувшей его отчетливостью. - В ней есть место дочке и маме, твоим больным и твоим научным исследованиям, консультациям и подругам и... мне. Может быть, именно в такой последовательности.
Таня искоса взглянула на Женю. Снова валил мокрый снег, и поэтому он снял очки, сунул в карман хрупкие стеклышки, и теперь, без очков, глаза его казались странно беспомощными, мокрое от снега лицо - растерянным и печальным, серая заячья шапка была вся в снегу. Господи, какой родной, какой бесконечно любимый! Таня остановилась и остановила Женю. Варежкой стряхнула снег с его куртки.
- А ты бы хотел, чтобы я дни и ночи страдала? - упрекнула она его.
Он, повторяя ее жест, как в зеркале, тоже смахнул снег с ее коричневой шубки.
- Нет... Не знаю... Прости, я в каком-то раздрыге...
Он прижал Таню к себе. Пахла снегом короткая шубка, мокрыми были щеки, глаза.
- Ты плачешь? - испугался Женя.
- Нет, это снег, - качнула головой Таня.
- Прости меня, Заинька! - заторопился Женя. - Я, конечно, дурак! Потому что ревную тебя ко всему: к твоим близким, твоим больным, даже к этому, как его... ну, в больнице.
- К Сергею Ивановичу, - лукаво подсказала Таня. - И между прочим, правильно делаешь.
- Почему? - испугался Женя, заглядывая Тане в глаза. Они по-прежнему смотрели на него нежно и весело. - Скажи, почему? - сжал он Таню так крепко, что у него заболели руки.
- Потому что он большой ходок, - засмеялась Таня. - Заслуженный врач республики и по этой части.
- Тогда я его убью, - совершенно серьезно заявил Женя и поцеловал Таню.
- Да не за что! - снова засмеялась она. - Мы с ним большие друзья, давние, с института. Для друзей он делает исключение.
- А ты?
- И я, - посерьезнела Таня. - Для меня друзья - это друзья, а мужья моих подруг как бы и не мужчины. Во всяком случае, я в них мужчин не вижу.
Они уже подошли к ее подъезду. Остановились. Взглянули друг на друга серьезно и молча. И так же молча, словно скрепляя только что сказанное некоей клятвой, обнялись крепко и бережно.
В доме было тепло. На этот раз Таня не оставила, что неизменно сердило Женю, открытой форточку: уж очень пронзительным был северный ветер.
- Это в честь праздника? - спросил, снимая куртку, Женя.
- Это в честь тебя, теплолюбивое ты создание! - засмеялась Таня. Подожди, постой тут немножко: у меня для тебя сюрприз.
Оставив Женю в прихожей, Таня скрылась. В комнате загорелся неяркий красноватый свет. "Елка!" - догадался Женя и шагнул вслед за Таней.
Маленькая, аккуратная елочка стояла в углу. Золотая и серебристая мишура разноцветно поблескивала в полутьме. Подсвеченные гирляндой обрамляющие елку контуры скорее угадывались. И что-то таинственно-новогоднее было в этом мерцающем свете.
- Ну как?
- Потрясающе!
Светлый костюм Тани казался розовым, и такие же блики ложились на черные волосы. А глаза были огромными, черными - в этой завораживающей темноте. Она стояла неподвижно, смотрела на Женю, и он шел к ней, как во сне, подчиняясь неведомой силе, забыв обо всем, чувствуя только невыносимую жажду, стремление обладать, от века заложенные в мужчине. Молча, дрожащими пальцами стал расстегивать пуговицы ее костюма.
- Погоди, нет, подожди, - повторяла Таня изменившимся голосом, но Женя только покачал головой.
- Потом. Все - потом...
Рука его легла ей на грудь - кружевной лифчик послушно впустил эту властную руку, - губы коснулись соска.
- Родная, родная моя...
Он оторвался от Тани лишь для того, чтобы вынуть из ящика простыню, кинуть ее на диван, стянуть с себя надетый для конспирации галстук и расстегнуть брюки. Все остальное они делали вместе: раздевали и касались друг друга, размыкали и смыкали объятия, целовали запретные прежде места. В этом призрачном свете все казалось возможным и допустимым, ничего не было стыдно, и все было счастьем.
- Мы даже не вытащили подушки, - шепнула Таня. - И одеяло...
- Бог с ними, - блаженно вздохнул Женя. - У тебя так тепло...
- Нет, достань.
Шлепая босыми ногами, Женя снова подошел к длинному ящику, достал подушки и одеяло, подсунул Тане подушку под голову, укутал Таню, нырнул к ней и, успокоенные, усталые, умиротворенные, они еще полежали немного, блаженно чувствуя друг друга. Чуткими пальцами Женя касался Тани - самых потаенных уголков ее тела, - а она целовала седые волоски на его груди. Обняв Женю, вдыхала его родной запах, и казалось, не было никого их счастливей на свете.
- Постой, - шепнул Женя. - Я же привез вино. И ананас - такой большущий...
Накинув Танин халат, он пошел за портфелем, принес все, что в нем было, достал фужеры, тарелки, разрезал высокий, с венчиком, ананас, налил в фужеры вина, придвинул к постели маленький столик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42