- Не-е-т, они законники, - смаковал Сергей недавно попавшее в его лексикон слово.
- Все мы законники, когда закон на нашей стороне, - проворчал Женя. Надоел ему этот никчемный спор: у него-то сомнений не было. Но последнее слово, как всегда, должно было остаться за ним. - Хапнут, да еще врежут кому ни попадя, и придется стерпеть.
- Прибалты? - вступил в спор Володя, хотя знал, что Женька умнее их всех, вместе взятых. - Ну это уж ты загнул! Они интеллигенты.
- Кто? - удивился сидевший в самом углу молчаливый сибиряк в унтах.
Он попал в компанию поэтов случайно и до поры, робея, молчал. Лишь таращил глаза и слушал. Но тут не выдержал: что-то в этом споре задело его за живое.
- А латышские стрелки, извините, - напомнил он. - Ведь что творили, как зверствовали! Главная была опора большевиков.
- То другое дело.
- Ничего не другое!
- Да ладно вам! Кто их отпустит? Столько там всего понастроили, и все отдать? Вон в Эстонии, к Олимпиаде...
Искра между собравшимися уже пробежала. Шум и гвалт грозили перерасти в открытую свару. Но прозвучал тихий голос Миши, и как-то шум и гвалт этот он перекрыл.
- Отпустить все равно придется, - усмехнулся он. - Вместе со всем, что там наработано. А в другой раз не лезь, - непонятно добавил он. - Дом творчества - это еще пустяк...
***
Как странно она сказала: "Чтобы вы любили друг друга". И дело даже не в этих в общем-то нормальных словах, да и к месту сказанных, а в том, как подозрительно дрогнул у Сони голос, заблестели от непролившихся слез глаза. Что там ни говори, а они долго прожили вместе, понимали друг друга.
Володя задумался, глубоко и несчастно. Как они радовались когда-то своим совпадающим ощущениям, как часто в ответ на признание одного другой восклицал - радостно, изумленно: "И я!" Что же теперь у них происходит? Ничего особенного, дело обычное и жестокое: ушла любовь - незаметно, на цыпочках, так, что он сразу и не заметил. В юности обрушилась снежной лавиной, накрыла с головой, все вокруг захлестнула, Володя ослеп и оглох. Потом вспыхнула ярким пламенем, осветив новый, невиданный, сверкающий мир. Этот мир таким был прекрасным! Тогда-то Володя и начал писать стихи сначала слабые, неуклюжие, покоряющие разве что искренностью. Позже пришло мастерство. Это из-за нее, из-за Сони он стал поэтом, она пробудила в нем жажду выразить в слове то, о чем думает, чему сострадает. И вдруг - как отрезало: все исчезло, ушло, растаяло в разреженной атмосфере их печального, опустевшего дома.
Володя старается себя превозмочь: садится за стол, что-то пишет, вымучивает, подстегивает себя. Иногда получается, только реже и реже.
Соня замирает где-то там, за стеной: в спальне или на кухне. О чем она думает? Что делает без него?
Может, и она больше не любит? Мысль обожгла тревогой. Нет, невозможно, этого быть не может. Женщины ведь иначе устроены: любят и берегут дом, семью и вообще моногамны. Не все, конечно, но многие. Матери и жены - особенно. Это ему, мужчине, великодушно дано природой любить, разлюбить, принимать решения; он - охотник, а женщина поддерживает огонь в очаге; он - ведущий, она - ведомая. Так было всегда, и всегда так будет. Но ведь очаг-то давно погас, их очаг. Так что не ему только скучно, не он один мается.
Страшная вещь - скука. Где-то он прочитал, что ее неизменные спутники злоба и даже ненависть.
Ну уж нет, тут автор загнул: ничего такого он, конечно, не чувствует слишком много дорог пройдено вместе, и потом - у них есть Наташка. А иногда, не очень часто, есть даже близость - привычная, теплая и спокойная. Правда, после нее почему-то бывает стыдно - немного, чуть-чуть, далеко не всегда. И Соня молчит, перестала щебетать, как прежде, милые глупости. Так ведь возраст... Но только ли дело в возрасте? Что она чувствует? И чувствует ли что-то? Никогда раньше об этом не думал, а теперь думает часто.
Молчит и молчит - и в близости, и после. Повернется на бок и вроде спит.
Володя прислушался. Тишина. Ни звука. Ну да, ну да, когда он работает, никто не смеет включать телевизор: в этих квартирках отдельные комнаты понятие относительное. Так что же она все-таки делает: читает, готовит обед, спит? Чем вообще занимается целыми днями? Когда-то работала. Родилась Наташка - бросила. Он вдруг подумал об этом как о невосполнимой утрате: ужасно жить без собственного занятия! Убирать, готовить, часами болтать по телефону с такими же женами, и как-то все - ни о чем... Кажется, прежде много читала. Да, точно, читать любила всегда. И газеты они выписывали сначала целую кучу, потом меньше, меньше... Теперь покупают. Иногда. Но не всегда прочитывают. Почему? Кто знает. Может, потому, что газеты пугают, описывают всякие страсти - не благородные, а плебейские, часто - кровавые.
Господи, какая никчемная у Сони жизнь! Особенно теперь, когда сбежала Наташка, выпало соединяющее звено... Володя снова заходил по кабинету.
Почему он думает о дочери как о предательнице? Даже мысленно использует глагол "сбежала".
- Потому что я остался лицом к дину с Соней, - сказал он вслух.
Он подошел к столу, нажав на белую кнопку, погасил настольную лампу. Теперь остался лишь стоящий в углу торшер. Мягкий приглушенный свет высвечивал книги в шкафу, картину знакомого художника - темное озеро в тихий осенний день, бронзовую статуэтку - купили вместе с лампой, для интерьера. Углы тонули во мраке. Все хорошо, только не пишется. А бывало, писал, примостившись у края кухонного стола, и как писалось! Соня укладывала спать Наташку - жили тогда в однокомнатной, - а он парил в горних сферах.
Оторваться бы в Переделкино, месяца на два, как прежде, до перестройки, до всей этой кутерьмы - чем-то она еще кончится? Нет, не получится: дорого, и все дороже, дороже... А ведь по-прежнему идут в Литфонд отчисления с каждой книги. Куда ж это все девается?
Да, хорошо в Переделкине! Просторная комната, две мягкие, застланные пушистыми одеялами кровати, письменный стол с выдвижными ящиками, куда можно положить книги, рукописи, словарь, полки - тоже для книг, торшер, кресла. Что нужно еще человеку? И как же там взахлеб работается - духовная энергия, что ли, накапливается? Ведь и Тарковский жил в этом доме с колоннами, Анастасия Цветаева...
А рядом, через дорогу, жил Пастернак, чуть левее - Чуковский. Может, в самом деле от этой мощной энергии что-то да остается в воздухе? Сейчас много об этом пишут...
А как встречали их в Переделкине! Отношения с персоналом были почти домашними.
- О-о-о, Володя и Сонечка! - улыбалась им навстречу дежурная. - Как всегда, в свою комнату?
"Своей" была тридцатая - они к ней привыкли, иногда приходилось ждать, пока освободится, - "своим" был столик в столовой у огромного окна, "своей" была милая официантка, да все там было своим: тенистая аллея, ведущая к дому Пастернака с круглой верандой и башенкой, прелестная старинная церковь, тропинка к станции, где, не боясь редких прохожих, неустанно трудился большой, с красным брюшком, дятел... Теперь все отнималось, а ведь только там он работал по-настоящему, и там отдыхала от однообразия домашней жизни Соня.
Ну что ж, теперь Соня поедет в Дубулты, что-то ему подсказывало, что и вправду - в последний раз.
На следующий год им, пожалуй, не потянуть, даже если никто никуда не отделится. А ему надлежит лечить желудок. Невозможно откладывать на потом: боли стали невыносимыми.
- Поедете в Пятигорск, - сурово сказала врач и набрала номер Литфонда.
- Значит, в Пятигорск? - переспросила Елена Михайловна, общая мама писателей - красивая, полная и доброжелательная. - Поменяем вашу путевку в Дубулты на Пятигорск, желающих предостаточно.
- Но там же небось по трое в комнате! - в отчаянии вскричал Володя. - А я и так не сплю!
- Устроим вас одного, - успокоила его Елена Михайловна. - Поезжайте, пока есть такая возможность. Сейчас так все меняется...
В самом деле, какая-то грозная неопределенность висела в воздухе. Надвигались события, перевернувшие плавное течение жизни всех. Только мало кто об этом в полной мере догадывался, и, уж конечно, никто ив страшном сне представить не мог, сколько жертв потребует обновленная Россия от своих граждан, сколько крови, грязи, слез, нищеты впереди.
8
Он заметил ее сразу. Тоненькая, высокая, не по-современному сдержанная и одинокая. Почему он сразу решил, что она одинока? Этого Володя не знал.
"Наверное, потому, что так мне хочется?" - упрекнул он себя. Нет, не поэтому...
- Ты чего башкой крутишь? - спросил сосед по столу, могучий шахтер, прибывший из Воркуты. - Стихи, что ли, задумываешь?
И захохотал оглушительно довольный своею шуткой. Его почему-то ужасно смешило, что взрослый мужик балуется стишками."
- Ну ты даешь! - обалдел он, узнав о таком потешном роде занятий. - Ты же старый уже.
- Во-первых, не такой уж я старый, - обиделся Володя. - А во-вторых, при чем тут возраст?
- Мужик должен вкалывать; - убежденно заявил Николай, грохнув на стол в мозолях и трещинах кулаки. - Этими вот руками.
- Я тоже вкалываю, - снисходительно улыбнулся Володя, - но головой. И еще - сердцем.
- Сердцем? - недоверчиво переспросил Николай. - А оно при чем?
- Оно при всем, - загадочно ответил его новый кореш. - А сейчас, прости, мне на ванны.
- Так и мне! - возрадовался шахтер. - Погоди, только сбегаю, возьму полотенце.
Он увязался следом, и куда же было его девать?
Николай вообще органически не мог оставаться один.
- Мой-то все спит да спит, - жаловался он на старого язвенника, с которым ему так не повезло поселиться. - Слова, гад, не скажет, такая зануда! А ты с кем в палате?
- Ни с кем, - небрежно бросил в ответ Володя. - Один.
- И не скучно? - ахнул Николай. - Ну, Вовчик, давай дружить!
Володя поморщился - так его сроду не называли, - но промолчал. А Николай был в восторге.
- Давай отселим старика к тебе, а ты ко мне? - возбужденно тараторил он. - А то поллитру распить не с кем!
- Нет, спасибо, - вежливо отказался Володя. - Я тут работаю.
- Работаешь? - вытаращил на него глаза Николай. - Так ведь же отпуск!
- У нас отпусков не бывает, - сдержанно улыбнулся Володя.
- Как это?
- А вот так.
Объяснять было лень, да и как ему объяснишь?
Спускались, бросив на плечо полотенца, к ваннам. Бело-розовым цветом светились вишни и яблоньки, весна набросила уже на склоны изумрудный ковер свежей зелени, далеко, на холме, горел в ясном утреннем солнце золотой купол церкви. Володя все думал об этой изящной женщине, неведомо как и откуда, как ветром занесенной сюда, в Пятигорск, а Николай все говорил, говорил, говорил, намолчавшись со своим язвенником до смерти. Говорил он странно, сумбурно, невнятно, перескакивая с сюжета на сюжет, и все про какие-то страсти: кого-то засыпало, что-то там возгорелось, пошел в забой газ... Наверное, старался быть интересным. Потом вдруг принялся потешаться над москалями, представителем которых и был его новый друг Вовчик.
- Так ты сам платил за путевку? За паршивые ванны да за жратву? Ну ты даешь! За меня все - местком. А как же? Я, понимаешь, вкалываю, корячусь...
От искреннего негодования он просто не находил слов.
- Мне еще подкинули на лечение! - радостно вспомнил он. - Ну я от супруги, конечно, заначил, накупил пузырей.
- Чего? - рассеянно спросил Володя.
- Чего-чего, - почему-то рассердился шахтер. - Ты, Вовчик, живешь как на небе. Водяры, вот чего. А для дамы коньяк.
- Для какой дамы? - удивился наивный его собеседник.
Ответом был оглушительный хохот.
- Да уж какую-нибудь найдем!
"Как бы от него отвязаться? - маялся Володя. - Хоть бы и в самом деле какая нашлась". Он покосился на бодро шагавшего рядом с ним Николая. Круглый, как шар, маленькие, с хитрецой, глаза. "Что же, на безрыбье и рак рыба, - не очень уверенно подумал он. - Для курортного романа сойдет".
Окончательно отключившись от его трепотни, вставляя невпопад "да ну?" и "да что ты?", Володя все думал о незнакомке, видел перед собой ее легкую фигурку, черные блестящие волосы, туго стянутые в "конский хвост", опущенные долу глаза. Очень строгая, очень замкнутая, очень манящая. Почему она смотрит в землю? Такая манера? Чем-то смущена? Где же она сидит в столовой? Сегодня за завтраком специально прошелся со своим стаканом через весь зал, зорко поглядывая по сторонам - вроде за чаем, - но ее не увидел, и такая его охватила тревога...
- И вот Серега орет: "Залезай, братан, в клеть!"
- Куда? - устало спросил Володя.
- Ну, ты даешь! Неужто не знаешь?
Пока Николай описывал, как мог, шахтерскую клеть, Володя все думал, как бы отыскать эту женщину... А вдруг она вовсе не в "Ласточке"? Но тогда почему он ее там видел? Как - почему? Да мало ли...
Может, зашла к подруге... Больно защемило сердце.
Что же делать? Внезапно его озарило.
- Ах я дурак! - радостно воскликнул он.
- Почему? - вытаращился на него Николай.
- Ванны-то для всех! - расхохотался его странный кореш и с размаху хлопнул по плечу своего спутника.
- А рука у тебя - что надо, - уважительно потер плечо Николай. - Я-то думал, ты хлюпик.
- Потому что поэт? - весело догадался Володя. - Пошли быстрее!
И он почти побежал с горы. Ну конечно, там он ее и найдет - не на ваннах, так у источника. Скоро он уже лежал в теплой воде, сонно прищурившись, лениво наблюдая за стайками пузырьков, резво вырывающихся из глубин на поверхность, и представлял, как с утра пораньше, взяв синюю кружку с узким носиком - их здесь продавали всюду, - отправится к источнику и будет ждать, ждать, ждать, пока не дождется. Он не думал о том, как к ней подойдет и что скажет. Лишь бы ее увидеть! Почему-то это казалось теперь самым важным, важнее даже его стихов.
Всю ночь она ему снилась - черные волосы, прямые плечи, и как она идет по светлому просторному залу, и как сдержанная улыбка трогает ее губы. Проснулся он на рассвете от пения птиц, внутренней тревоги и яркого солнца. Оно щедро заливало палату, ветерок легонько теребил занавески - на ночь Володя никогда не закрывал форточку, - и предощущение счастья было столь острым, пронзительным, что Володя с трудом перевел дух. Он увидит ее сегодня - там, у источника, - и сюда они пойдут уже вместе. А потом поднимутся на гору, постоят у Лермонтова, на месте дуэли, сходят в лермонтовский домик, погуляют по городу...
Вообще-то он любил поваляться в постели, но сейчас вскочил как ошпаренный: он может ее пропустить! Душ, зубы, самая нарядная, кофе с молоком, рубашка, заботливо приготовленная с вечера, а к ней светло-коричневые носки и коричневый платочек в карман. Бриться, слава Богу, не нужно: побрился вечером, на ночь.
Быстрым шагом, мельком взглянув на цветущие яблони - создаст же природа! - Володя спустился к источнику. Подумать только, что здесь бывал сам Лермонтов, здесь собиралось "водное общество" - дамы в длинных платьях, с кружевными зонтиками, кавалеры в цилиндрах и с тросточками, и среди них молодой поручик с дерзким, огненным взглядом. Здесь он увидел княжну Мери...
Но где же его княжна? Потягивая через носик курортной кружки теплую, с запахом, воду, Володя нетерпеливо ждал.
- Вовчик! - Рядом, как из-под земли, внезапно возник Николай. - А я за тобой заходил! Так и знал, что ты здесь. Аида в столовку!
- Я еще похожу, - попытался отбиться от него Володя, но не тут-то было.
- Так и я с тобой! - завопил Николай. - Врачиха учила, что сразу после воды кушать вредно.
Чертов парень мгновенно пристроился рядом и принялся плести бесконечное кружево немыслимых своих историй - путаных, непонятных, без начала и без конца, ни секунды не сомневаясь, что всем они интересны. "Господи, за что ты послал мне такие муки? - мысленно взмолился Володя. - Чем я тебя прогневал? Угораздило же сесть за его стол!"
- Николай... Коля...
Крашеная блондинка в яркой синтетической блузке и тренировочных синих штанах издали махала рукой.
- Ух ты, Клавка! - бурно обрадовался Николай. - Наша, буфетчица. Че она тут делает, а? Аида познакомлю!
- Нет, спасибо, - замотал головой Володя. "Все-таки есть Бог на небе!" - Ты иди, иди...
- Не обидишься? - тревожно спросил Николай, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. - А то давай с нами...
Прозвучало это, правда, не очень искренно.
- Иди, - мягко повторил Володя и легонько подтолкнул Николая к заждавшейся Клаве. - Я люблю один.
- Ну да? - не поверил Николай, но спорить не стал, Скоро вместе с Клавой он уже поднимался по склону к санаториям. Клава держала крендельком пухлую руку, Николай торжественно поддерживал так неожиданно кстати возникшую вдруг буфетчицу под локоток. А свою незнакомку Володя так и не дождался. Когда, разочарованный, явился в столовую, все уже давно отзавтракали, в чайниках не осталось ни кофе, ни чаю, гуляш неаппетитно застыл, каша затвердела. Но все это так, семечки. Главное - он не встретил ее, свою женщину, и теперь уж, как видно, не встретит: она, наверное, уехала, и эта потеря невосполнима.
Вечером, оцепенев от непонятной, но явственно ощутимой тоски, Володя спустился в город, рассеянно побродил по его пестрым, простодушным и открытым улицам, зачем-то зашел в кафе, машинально сжевал черствую безвкусную булку, запивая ее какой-то бурдой, выдаваемой нагло за кофе, и поплелся к себе, в гору, с твердым намерением надраться - ведь и у него, как у всех, кого позднее, обобрав и унизив, стали торжественно именовать "россиянами", всегда находилось, что выпить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19