Чувствуя на себе чужие глаза, м-р Мак-Кинли, как всегда, несколько
торопится, спускаясь по лестнице.
Д и к т о р. Теперь уж не спешите, мистер Мак-Кинли, не навлекайте на себя
лишних подозрений. Шагайте спокойно и торжественно... ну как если бы на банкет к
шефу по случаю юбилея или... мало ли там куда ходят солидные мужчины ваших лет!
И вот м-р Мак-Кинли приметно замедляет походку.
И не старайтесь прятать этот предательский выступ у подмышки. В вашем
возрасте самая статная мужская фигура имеет свойство несколько портиться - в
уплату за уважение, достаток и покой!
Двери в этажах приоткрываются тотчас по проходе злосчастного
холостяка, и вот уже между этажами в пролете лестницы происходит оживленное,
громким шепотом обсуждение невероятного происшествия.
П е р е к л и ч к а ж и л ь ц о в:
- Видали, как вырядился? Чистый индюк! Свататься пошел.
- Пришла очередь и за нашим праведником!
- Да, бедняжка, не иначе как прямиком направился в свой капканчик.
- Вот бы на приманку-то посмотреть... Святые обожают худеньких:
худенькие - не так грешно!
- А пойдем полюбуемся, если время есть...
Мак-Кинли отправляется по теперь уже ему и нам известному адресу, но
сперва, кажется, он нарочно кружит, делает петли по всем правилам
конспирации, пока на глухой, безлюдной улице не удостоверяется наконец, что
он предоставлен самому себе.
Тем временем наступил вечер, а в пустынном районе у м-с Шамуэй гораздо
ранее, чем в других местах, наступает затишье. Пора было бы, пожалуй, и к
делу приступать, но м-р Мак-Кинли медлит, потому что идет туда странным
кружным путем сомнений и колебаний не приспособленного к такому акту
человека.
Отрывочные, противоречивые и вперебой мелодии сопровождают его
скитания, как и мысли. Боже, какой это громадный город, если брести наугад!
В самом деле, судя по медлительным стрелкам всех встречных циферблатов -
церковной колокольни, вокзала и вот здесь, прямо под рукавом,- время в нем
практически до безумия бесконечно, если не тратить его особо крупными
купюрами.
Иногда Мак-Кинли останавливается в самых неожиданных местах, даже
среди шумного движения улицы, и тогда происходит беглый диалог с совестью,
со здравым смыслом или с кем-то повыше, пока прикосновение полицейского либо
осатанелый автомобильный гудок не возвратят его к действительности.
Д и к т о р. А может быть, и впрямь не стоит, Мак-Кинли?.. Не поискать ли
более подходящее взамен?
М а к - К и н л и. А что... боишься - бог? Я и сам все время думаю о том
же... Надо полагать, он разберется в моих обстоятельствах!
Д и к т о р. Не в этом дело: на худой конец отвернется, будто не заметил,
как он обычно поступает при всех очевидных непорядках на земле. Тут другое.
М а к - К и н л и. Значит, тебе жаль старуху... или что?
Д и к т о р. Да нет, как раз и старуха для твоей цели первый сорт, но...
пока строговато на этот счет, а, как правило, такие грешки непременно
раскрываются в конце концов, и можно вместо сальватория, черт его побери,
попасть в тюремный крематорий.
М а к - К и н л и. Ты, кажется, намекаешь, что следует отложить?..
Надолго?
Д и к т о р. О, навсегда, дорогой Мак-Кинли! Лучше выпей себе большую
рюмочку на сон грядущий, и пусть над тобою исполнится судьба большинства. Да и
на кой черт они тебе в конце концов - вольному гражданину свободной страны -
малютки, хлопоты, тревоги... (совсем вкрадчиво) да и самая эта хлопотливая жизнь
зачем?
Надоумясь, м-р Мак-Кинли заходит в шумный бар и, сквозь толпу
протолкавшись к стойке, продолжая ту же мысленную беседу, жестом заказывает
себе нечто среднего размера в подкрепление духа.
Д и к т о р. И вообще насчет крови... Ее и с рук-то до конца не смоешь, а
уж если счастье ею пропитается...
М а к -К и н л и (вслух). Я и сам про нее все думаю... кровь. Но покажи
мне туда другую дверь!.. И почему медленно можно, а сразу - нет? (Он бросает
бармену монету и уходит, забывая про оплаченное питье.)
Двое рабочего вида, соседи по стойке, молча переглядываются после
последней реплики незнакомца.
- Слыхал?.. Видно, не в себе. Чего-нибудь натворит в эту ночь.
- Придется приглядеть за ним. Как у тебя со временем?
- Пошли...
Двое отправляются по пустой улице за Мак-Кинли, каждое, чем-то
алогичное движение которого подтверждает их подозрения. Слежка проходит
удачно, пока внезапно, из-за угла, не появляется до ослепительности
красивая, необычная в каждой подробности своей ночная девица. Она проходит
мимо почти впритирку, опаляя взором, такая искусительная, что добровольные
сыщики околдованно провожают ее глазами до ближайшего перекрестка,- когда же
вспомнили про Мак-Кинли, того и след простыл.
Снова один в поисках решимости м-р Мак-Кинли бредет по городу -
поразительные картинки ночи попадаются ему по дороге. Вот насквозь промокшая
в непогоде, оплывшая от дряхлости старуха газетчица неопрятно, руками и с
расстеленной на коленях бумажки ужинает на своей скамеечке, под сенью
кричащих, с голыми девками, журнальных обложек. Вот проехала тюремная
автокарета с качающейся головой узника или жандарма в решетчатом окне. Вот у
витринки ночного варьете подросток с руками по локоть в карманах
разглядывает выставку образцово совратительных красоток. И снова мимо
Мак-Кинли дважды и, как ни странно, в о д н у и т у ж е с т о р о н у,
проходит давешняя, зловеще развеселая, в фантастическом наряде, ночная
девица.
А то еще м-р Мак-Кинли, опершись о перила набережной, наблюдает
цветные огни плывущей по реке самоходной баржи. Вот, свесясь за ограду
виадука, он бессознательно считает цистерны проходящего под ним длинного
товарного состава.
- Каждый имеет право на счастье в своей неповторимой жизни...- куда-то в
последний клуб пара роняет Мак-Кинли.
Д и к т о р. Но ты собираешься добывать его самовольно... в свободном
обществе, где и без того все направлено к этой цели... правда, с соблюдением
разумной очередности. Не бойся, твое страдание не пропадает: не оплаченное на
этом свете заносится на наш текущий счет т а м.
М а к - К и н л и. Значит, добро состоит в примирении со злодейством?
Д и к т о р. Ну, знаешь, поищи себе собеседника посильней. В этой вечной
путанице сам черт ногу сломит... Да не он ли и подсунул нам с тобой эту вредную
старуху? Помяни мое слово, она еще непременно выкинет какую-нибудь подлую штуку.
Черт любит потешаться над бедными.
Мистер Мак-Кинли бредет, не подымая головы, пока глаза не натыкаются
на тяжкие, гранитные, во всю ширину взгляда, ступени. Он поднимает голову -
перед ним храм, ни души вокруг. Неожиданно м-р Мак-Кинли поднимается в этот
торжественный и гулкий полумрак; скамьи, алтарь, немногочисленные свечи
перед статуей Марии. Он заходит в тень от колонны и понуро опускается на
край скамьи.
Мистер Мак-Кинли горбится, отчего виднее становится выпирающий близ
лопатки, слева, обушок топора. Так вот куда привели его разногласия с самим
собою!
Некоторое время спустя появляется священник. Кто подал ему сигнал о
ночном госте? Неслышно и как бы колеблясь, он зигзагами приближается к
сидящему Мак-Кинли. Благообразная внешность и ясный взор придают его
молодому лицу и фигуре осанку старшинства.
С в я щ е н н и к. Я давно слежу за вами. Если вы пришли молиться...
М а к - К и н л и (вздрогнув). Я пришел думать.
С в я щ е н н и к. Думать в храме - значит просить совет у неба, а вы
смотрите вниз, во тьму. Могу ли я помочь вам?
М а к - К и н л и (заносчиво). Э, знаете что... вам лучше не ходить со
мною в ночной лес, отец!
С в я щ е н н и к (с улыбкой). Для тьмы у нас имеется испытанный
светильник. Так о чем же ваши недоумения?
Судя по всему, м-ру Мак-Кинли непривычно вести такие разговоры.
М а к - К и н л и. Я искал: должно ли зло непременно предшествовать злу
или...
Мучительная для м-ра Мак-Кинли пауза.
С в я щ е н н и к. Что или? Уточните свои обстоятельства, сын мой, чтобы
мне скорее найти вас в ваших потемках.
Д и к т о р. Он стесняется, ваша милость... брякнуть боится что-нибудь
неподходящее в таком строгом месте.
С в я щ е н н и к. Ничего, откройтесь... Дайте свету войти в вашу душу!
М а к - К и н л и (впервые так волнуясь на протяжении фильма). Ладно,
вот... Я солдат, прошел сквозь огонь, кровь, любое дерьмо. И я, заметьте,
смирный солдат, за мной не числится особых подвигов, но у меня главная медаль...
я бы сказал, за кроткое поведение. Я всегда считал, так меня учили: значит, богу
нравится, чтобы каждый из-за дерева подстерегал ближнего с дубиной... Но я
полагал, что в грозную, последнюю минуту он пощадит детей. Нехорошо, святой
отец, что малышам так часто приходится оплачивать зверство старших. И хотя уж
давно стало очевидно, куда покатился мир, но я все твердил себе: "Рано, рано,
погоди..." Все путался: становится душа злою лишь по совершении зла или от одной
мысли о злодействе? И вот я пришел спросить: надо ли непременно ждать и
позволить злу убить законное число детей, чтобы затем получить право обезвредить
его?
Бесстрастное дотоле лицо священника оживает, зрачки его чернеют,
властнее становятся руки, привычные к наслаждению - усмирять разбушевавшиеся
стихии...
С в я щ е н н и к. Вы имеете в виду зло, происходящее от частных лиц,
финансовых корпораций или всей нашей... нередко порицаемой социальной системы в
целом, сын мой? О каких именно правах думаете вы?.. и о каких способах
предварительного пресечения подразумеваемого зла? (Указав взглядом на мадонну.)
Не будем омрачать святую тишину и пречистый лик произнесением слова,
обозначающего кровавое и неправомерное насилие меньшинства. И возьмете ли вы на
себя ответственность, даже в ваших нынешних сумерках, безошибочно отличить ложь
от истины? И не легче ли для вас доверить суд и возмездие в этом вопросе богу
своему и государству?.. Почему вы замолкли?
Д и к т о р (несколько солдатским тоном виноватого смущения). Он думает
сейчас, ваше преосвященство, что нынешнее государство соблюдает не мораль, а
лишь бухгалтерский расчет да полицейский порядок...
М а к - К и н л и (неожиданно страстно). И вообще оно вмешивается лишь по
совершении зла. Значит, добро должно слышать детский крик, призыв на помощь - и
ждать, терпеливо ждать за дверью, пока не созреет зло?
С в я щ е н н и к. Да... иначе ваше добро становится злодеянием! Во всяком
случае, кто смеет различать их назначение и присвоить себе высшее знание,
которое в полном объеме принадлежит лишь единому существу во вселенной?
М а к - К и н л и (раздумчиво подняв на него глаза). Вы полагаете, о н
получает, по крайней мере, наши земные газеты?.. Вот бы узнать, что он думает, к
примеру, о водородной бомбе!..
Долгая пауза. Священник стоит с закрытыми глазами.
С в я щ е н н и к (холодно и строго). Это вечный наш искуситель мучает вас
на сон грядущий. Придите со своим бременем завтра, при солнце: уж ночь...
М а к - К и н л и. Э, дорогой отец, завтра у меня хлопотливый день, будет
некогда и, может быть, уже бесполезно. (Поднимаясь.) Но, впрочем, мне пора, и вы
достаточно убедили меня, святой отец.
Лишь по его уходе священник бросается вслед.
С в я щ е н н и к. Остановитесь там, человек, не бегите!.. В чем, в чем я
убедил вас?
Священник выбегает на паперть. Мокрый после недавнего дождя, теперь
совсем уже осенний ветер тотчас обминает рясу на его длинном сухощавом теле.
Поздно, никого нет... Только сверкающую от дальнего фонаря световую дорожку
на сырой брусчатой мостовой пересекает все та же, что трижды попадалась м-ру
Мак-Кинли, разряженная, с вихляющими бедрами блудница. Все мокро кругом, все
шевелится от пронзительного ветра, кроме нее одной. Что-то бесконечно
древнее в финикийском разрезе ее глаз, изобилии перстней на пальцах, в
громоздкости головного убора. Торжествуя и косясь на священника, прищемив
локтем приподнятые, как бы вспенившиеся юбки, она прикрепляет к подвязке
высокий, под самое бедро, сквозной чулок.
С в я щ е н н и к. Повелеваю тебе, вечный враг, верни мне немедля эту
заблудшую душу!
Он, как в заклятии, простирает вперед свою властную руку. Девица
медлит с ответом, усмехаясь в знак очевидного равенства.
Д ь я в о л. О, как ты надоел мне, святой отец! Я же и без того уступил
тебе очередь... Так чего ж ты чикаешься с ним целый вечер? - раздраженно
произносит он сиплым мужским голосом и исчезает с небольшим, допустимым в
двадцатом веке дымком.
Отсюда м-р Мак-Кинли уже без задержек направляется к месту
заключительного действия, не размахивая руками на ходу вследствие
спрятанного под мышкой постороннего режущего предмета. Он даже слегка
наклоняется на виражах, его точно несет т у д а адская воля. Впрочем,
временами наш нерешительный убийца останавливается, чтобы прислушаться к
шагам ночного полисмена или перезвону башенных курантов. Должен быть налицо
весь положенный для подобных происшествий старинный романтический ритуал.
Добродушный, под хмельком, верзила осведомляется у м-ра Мак-Кинли,
какая это улица, и вдруг, наполовину отрезвев, шарахается назад от его
блуждающего взора. Мало ли на что наткнешься ночью и спьяну в богатом и
грешном современном городе!
Наконец-то знакомый дом со старухиным сокровищем. Минуя лифт, м-р
Мак-Кинли поднимается на четвертый этаж с паузами не то предосторожности, не
то одышки. Прежде чем открыть своим ключом дверь, он, к великой нашей
неожиданности, надевает на лицо заправскую маску. В первую очередь надлежит
удостовериться в отсутствии компаньонки! Правильно, старуха не лгала: мисс
Брэйк в отъезде. Несколько дольше дозволенного м-р Мак-Кинли возится в
потемках прихожей: видимо, высвобождает топор. Трещит какой-то шов, и слышно
тихое, сквозь зубы, чертыханье. В каждом движении м-ра Мак-Кинли сквозит
вопиющая неопытность: как-никак он осуществляет подобную операцию впервые!
По потолку, слабо освещенному мерцающим рекламным светом, крадется его
кургузая тень, вооруженная топором, который до сих пор целиком так и не был
еще показан. Короткое колебание: куда же теперь, направо или налево? М-р
Мак-Кинли приоткрывает на пробу одну из дверей. Чутье не обмануло: оконные
шторы наглухо закрыты, но спинка старухиной кровати впотьмах отчетливо
мерцает позолотой.
Д и к т о р (шепотом). Вот именно, в постели: и ей и тебе удобней! Лучше
было бы без пальто, легче работать, но... все равно. Теперь смело вперед,
дорогой Мак-Кинли, и, пожалуйста, не промахнись, а то крику с бабой не
оберешься.
Однако еще до взмаха топором, то ли из опасения промазать в потемках,
то ли от скверного предчувствия, м-р Мак-Кинли предварительно шарит рукой
подушку. Неожиданный поворот: кровать пуста. Кошка спрыгивает прямо под
ноги. Мак-Кинли едва успевает отпрянуть назад, и это становится причиной
долгого, расслабляющего сердцебиения.
Д и к т о р. Что я тебе говорил?.. Оказывается, она еще не возвращалась,
твоя подружка. Вот и гадай, с кем, с кем же она, чертова баба, закатилась на всю
ночь. Этак немудрено и рога раньше срока заработать!..
Крайне огорченный случившейся заминкой, м-р Мак-Кинли тем не менее
совершает пробную, до возвращения хозяйки, разведку. Ни в туалетных ящиках,
ни в странно беспорядочном ворохе бабьих тряпок, сваленных у стены, нигде не
видать и следа мало-мальски пристойных ценностей. Верно, где-нибудь в полу,
на потолке?.. Жаль, нет пока времени выстукивать стены.
В бывшем, по соседству, кабинете покойного супруга м-с Шамуэй также
отсутствуют какие-либо дорогостоящие предметы. Опасно зажигать свет: м-с
Шамуэй может заметить с улицы при возвращении. Все же м-р Мак-Кинли
примечает внушающий надежду стенной шкаф до потолка. Раздернутые, на роликах
дверцы с визгом уходят в положенные им щели. Там во все пространство
знаменитая коллекция этих дурацких подков - наиболее редкие в коробках, на
вате. Все пронумеровано, снабжено ярлыками с датами, именем владельца,
обстоятельствами происхождения. Подвешенные на шнурках издают мелодичный
перезвон. Шикая на них, м-р Мак-Кинли потерянно берет одну - "подкову
Буцефала, коня Александра Македонского", потом другую...
Н а д п и с ь н а я р л ы к е: "Левая передняя - с коня, на
котором Магомет II по взятии Константинополя въехал в залитый кровью
храм Софии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13