Без поляны, большой и просторной, городская жизнь и для моего легавого пса превратилась бы в сплошной кошмар. А так мы радовались жизни на ней. Он по-собачьи, ну а я как умел развлекался.
Вот, к примеру. Гуляем мы и вдруг видим: дед с хворостиной за молоденьким колли гонится. У Кира шерсть дыбом, но он молчит, только глаз не сводит с разбежавшегося придурка.
А я не выдержал, крикнул:
— Ты куда бежишь, старый!
— Как куда!? — остановился он и растерянно глянул на свою собаку.
Но увидев, что его овчарка встала и настороженно смотрит на прут, махнул в ее сторону рукой:
— За ним я бегу, вот куда!
— А ты знаешь, что за собаками бегать нельзя?
— Это почему же? — удивляется он.
Теперь я вижу, дед — темный, ученых книг о наших четвероногих любимцах не читал, и теоретически не подкован, потому на практике прутом вооружился.
— Собака — не баба! — говорю я как можно громче, и в моем голосе звучит железо. — Такое внимание к ее персоне только портит твою подопечную.
Он задумывается. Видать, вспоминает свой житейский опыт. И вспомнив его, спрашивает меня:
— А как же быть, если этот сукин сын не слушается?
— Воспитывать надо!
— Вот я и воспитываю! — трясет он хворостиной.
— А ты без этого дела.
— Без этого дела никак нельзя! — категорически возражает он, — Мало того, что народ распустили без этого дела, так теперь осталось только собакам дать полную волю. А самому куда — в пещеры?
— Зачем же ты с такими убеждениями собаку взял?
— Затем и взял с такими убеждениями, что в нашем обществе без собаки стало опасно жить.
— Да кому же ты нужен! — рассмеялся я.
— Может быть, я и действительно никому не нужен. Ларька у меня нет, акциями тоже не владею. Но у меня есть внуки!
— Для внуков заведи козу!
— Уж больно ты умный! — кричит разозленный дед. — Сам, небось, козье молоко не пьешь.
Откровенно признаюсь:
— Не пью, потому что не привык. А ты приучи внучат, и за милую душу будут пить. И козу полюбят. Ухаживать за ней станут.
Дед безнадежно махнул рукой.
— Ну да, дождешься от них этого. Уж лучше с хворостиной бегать, чем с косой.
Он сделал шаг в сторону своего подопечного, который во время нашего диалога внимательно следил за разговором, переводя взгляд то на меня, то на хозяина… а теперь развернулся и помчался вдаль.
Нет, случайный человек не должен заводить умного пса. Не по Сеньке шапка, получается.
* * *
Гелия, убедившись, что молоко пагубно не сказывается на нашем экстерьере, решилась подпускать свою овчарку к моему красавцу, и сама стала подходить к нам. Правда, пока что останавливалась на почтительном расстоянии. А я ломал голову: из уважения ко мне или из страха в очередной раз показаться бестактной?
Я склонялся к мнению, что женщинам самоуничижительная критика не свойственна, и скорее всего она уважала меня. Иначе с чего бы улыбалась и щурила по-кошачьи глаза?
Я смотрю, как она щурится, и думаю: кошачьего в ней больше, чем собачьего, хотя она и любит распускать собаку. Даже походка у нее — мягкая, осторожная. Не идет, а к мышонку крадется. Попробуй угадай, что она держит в уме: поиграет только и, натешившись, отпустит, или сожрет живьем вместе с потрохами? Я все чаще стал присматриваться к ней издалека и наблюдая ее, как она ведет себя с другими собачниками, пришел к неутешительному для себя выводу: такая из коготков не выпустит и когда сцапает, тогда уже поздно будет что-то осмысливать. Опыт с такой у меня уже есть, и я, как никто другой, умею осознавать свои ошибки, и уж, милая, как бы ты глаза не щурила, я на твой трюк не попадусь. Я, милая дамочка, стреляный воробей.
Кирюша ничего такого не понимает. Если бы Бог дал ему голосовые связки, то у него ни одна мысль не залежалась бы долго. Вон как уши развесил! А как весь сияет! И ничего тут не поделаешь. Порода у него такая — сеттеринская, вислоухая. Ему и невдомек, что его партнерша по играм чуть чего — сразу за горло…
В общем, с этой парой надо ухо востро держать. Понапрасну не ссориться, но и в друзья не набиваться. Мне при моем здоровье никакие осложнения с бабами не нужны. И когда Эльда оказывается рядом со мной, я кричу хозяйке:
— Можно я это… поглажу ее?
Молоденькая сучка не обращает на меня внимания, а Гелия издалека охотно кивнула рыжей головой.
— А не укусит? — протягиваю я руку к собаке.
— Хороших людей собаки не кусают!
Откуда чужой псине знать то, чего я сам про себя не знаю. Конечно, у меня есть хорошие качества, есть и плохие… как у всякого нормального человека. Но нет таких весов, чтобы можно было определить, что чего перевешивает… На всякий случай я отдернул руку.
Гелия улыбается. Насмешливо. Заметила мое колебание, сразу и мнение определенное обо мне составила.
В ответ я с издевкой спрашиваю:
— Это вам в клубе сказали?
— Нет, — в порыве самолюбования она вздернула вверх прямой и, тут уж против правды не попрешь, довольно-таки симпатичный носик. — Это я в книгах прочитала.
— В книгах вообще-то много всякой ерунды о собаках пишут.
— А вам-то откуда знать!
Нахалка!
— Что ж вы думаете, я такой же серый, как ваша сука? — обиженно бросаю я через плечо, а сам медленно обхожу овчарку сбоку, даю ей время не спеша разглядеть меня. Но она даже не смотрит в мою сторону, или полностью доверяет, или глаз от Кира отвести не может.
Кажется, бояться нечего. Я кладу на ее лоб ладонь и… вздрагиваю.
Нет-нет, Эльда не бросилась на меня со звериным рыком. Взвизгнула хозяйка:
— Только по головке не гладьте!
Боже, как твоя изгнанница умеет создавать шумовые эффекты! У овчарки шерсть дыбом, а Кирюша с заливистым лаем бросился к нам.
Отдернув руку, я спрашиваю у растревоженной Гелии:
— Думаете, у нее от этого глисты будут?
Она обиженно поджимает губы.
— Что ж, вы меня уж совсем за дуру принимаете?
Господи, она еще в этом сомневается…
Я закатываю вверх глаза. Дивлюсь на небо. Оно осеннее, холодное. Тучи низкие — свинцовые. Того и гляди — дождь пойдет. А ветер приземистый уже на поляне хозяйничает, траву стелет. Я только сейчас заметил его.
А Гелия кричит, надрывается:
— Рада, пошли домой!
И я кричу:
— Кир, пошли домой!
Они, чертяги, эти четвероногие друзья, у которых кобелю не положено ссориться с сукой, и ухом не ведут.
Я размашисто шагаю через поляну. Кир глядит мне вслед, не трогаясь с места. Чертовски упрямый пес, а против сук беспомощен, скорее даст какой-нибудь бестии зажрать себя, нежели проявит к ней неуважение. Приходится возвращаться.
Я беру вислоухого сукиного сына на поводок, а Гелии говорю:
— Собаку породистую завели, а соответствующую кличку и то подобрать не сумели.
Нам иногда тоже чертовски хочется укусить их… и не только за грудь. У нас все-таки кобелиные инстинкты приглушены да и интеллект у мужиков — выше собачьего.
— Зато уж вы постарались… Кир… Кирюха.
— С кем поведешься, от того и наберешься! — говорю я, сверкнув глазами. — Это — Кир! Царь такой был!
— Неужто даже царь?
Вот он — мой звездный час! Получи, милая, за все сполна!
— Среднее образование так и прет из вас!
Мы уходим. Мы — это я и Кирюша. Мой пес почувствовал напряжение в отношениях хозяев и вышагивает с гордо поднятой головой и свое «перо» по горизонтали пустил. Знай, мол, наших! Вот это пес так пес! Чистых царских кровей. Так и хочется лишний раз напомнить, с кем он в свободное от прогулок время лежит на одном диване и чей у него полный чувства собственного достоинства характер.
Вот и лето прошло…
Часть вторая

* * *
Увы, прошло не только лето, но прошла и мода на любимые мною песни, и жену поразвлечь уже стало нечем. А у нее репертуар не меняется. Она все ворчит и ворчит, и все ищет повода придраться к кому-нибудь. Но к нам не очень-то придерешься. Мы с Киром оба невинны, лежим на диване, никого не беспокоя, тихо посапываем. Но жена все чаще последнее время, думаю, именно поэтому стала присматриваться к нашему питомцу. Проходя мимо дивана, на котором он нежился вместе со мной, она все чаще косила на него глаза и бормотала при этом:
— Лежишь, посапываешь, дармоед несчастный.
Более точно она не конкретизировала свое обращение, но я полагал, что оно относится к собаке и в конце-концов не выдержал, встал на его защиту:
— Что ты пристаешь к нему? Вечно от тебя никакого покоя нет никому!
— А что ж он тут развалился! — развыступалась она, подбоченясь. — Его собратья трудятся, уточек для хозяев из холодной воды таскают, а он понятия не имеет, как это делается!
Она протянула руку, очевидно, намереваясь спихнуть его на пол, но пес лениво приоткрыл сонный глаз, и она вовремя одумалась, вероятно, вспомнила наш диспут о собачьем интеллекте.
— Уймись! — потребовал я, — Ты же знаешь, что я не охотник, а собаки без хозяев не охотятся.
— Ну и тебе пора на охоту! Сколько можно на диване валяться!
Так вот она к чему клонит! Кир-то не один лежит… Хитрая бестия! Издалека начала. Ну и я не лыком шит.
— Ты вообще обнаглела! — возмущаюсь я. — Больного человека за утками посылаешь!
— А ты хоть помнишь, где твои лекарства?
Я смущенно прячу глаза. Действительно, я уже не помню, когда в последний раз глотал пилюли. Ай да врач! Ай да кардиолог! В болезнях ни черта не смыслит, потому и лекарств нужных в свое время не прописал. Но в собаках толк знает. Я с уважением смотрю на Кира. А на душе — муторно.
Теперь, пока охотником не станешь, жена не отвяжется. А душа моя не лежит к охоте, не хочу я убивать животных ради потехи. Для идиотов это занятие, и я пытаюсь выкрутится:
— Нельзя мне. С инвалидности спишут!
— Не волнуйся! Я все предусмотрела! Еще год я тебе гарантирую инвалидность, а там ты пойдешь на пенсию.
Вот она жизнь под пятой, и я без особой радости звоню в общество охотников.
— Ну, что? — спросила супруга, когда я положил трубку.
— Говорят, в партию вступить легче, чем в охотники.
По моему лицу ползет довольная улыбка.
— Что, рекомендация требуется? — вздыбилась моя любительница дичи.
— Да, требуется.
Она хватает трубку, даже не дослушав меня, и сама теперь звонит, но уже в другое место.
Зря многие думают, что женщины долго болтают по телефону.
Это они много говорят, когда им говорить не о чем… ну, вроде бы как из пустого в порожнее переливают…
Буквально через несколько секунд жена приказывает мне:
— Приоденься как следует, сунь в карман бутылку коньяка и иди по этому адресу…
* * *
Когда выпал первый снег, у меня уже было ружье и путевка, в которой мой пес Кирюша обзывался подружейной собакой, и нам для первого раза разрешалось убить двух тетеревов. С твердым намерением сделать это, а заодно и Кира приучить к грохотам выстрелов, я поехал с ним в лес.
Было еще темно, когда мы слезли с поезда и по путям пошли искать дичь. Мы отшагали достаточно много, уже стало светать, а тетеревов на заснеженных верхушках деревьев все еще не было видно.
Я свернул с железнодорожного полотна и сел на пенек, а Кирюша разлегся рядом на свежем снегу.
Тетеревов все еще не было. И, чтобы хоть как-то занять себя, мы быстро и весело разделались с завтраком.
Тетерева все еще не прилетали, и мы так же быстро и весело разделались с обедом. Рюкзак стал совсем пустой, если не считать болотных сапог, которые, и сам не знаю, зачем-то положил в него.
Пустой рюкзак не оттягивает плечи, но на безлюдье отягчает думы, и я задумался над тем, что лес не любит шутить и птички гибнут зимой не от холода, а от голода.
— Ну, что ж, — сказал я Киру, — все-таки не зря мы с тобой сюда приехали. Поели, на лес заснеженный посмотрели, полюбовались его красотами, пора и за дело браться. Вот сейчас я бабахну пару раз, чтоб ты пороха понюхал, и пойдем на автостраду — домой нам надо, чтоб без обеда не остаться.
Я расчехлил ружье, с непривычки тяжело сопя, собрал его как полагается, вогнал патроны в стволы и стал прикидывать, во что бы пальнуть.
Мое внимание привлекла большая ель. Солнце стояло низко, его неяркие лучи скользили по верхушкам деревьев, высвечивая на елке симпатичные шишки.
Я прицелился в гроздь, показавшуюся мне особенно привлекательной. В такую цель без всякой подготовки невозможно промахнуться.
Кирюша внимательно наблюдал за мной. Он впервые видел стрелка с настоящим ружьем, и это явно забавляло его.
Искоса глядя на собаку, я осторожно потянул курок.
Словно небо обрушилось… Грохнуло по-страшному, но шишки остались на месте.
Кир, не сводя с меня выпученных глаз, стал медленно подходить ко мне, осторожно ступая в снег. Я попытался ободряюще улыбнуться ему, но улыбка наверняка вышла глупой. Уж очень нелепым мне самому показался выстрел. И я еще не разобрался, то ли он звенел в моих ушах, то ли в них звенела разбитая им тишина.
Но ведь надо же было подружейную собаку приучать к выстрелам. Чего только не сделаешь ради святого дела! И чуть поколебавшись, я грохнул из второго ствола прямо над головой подружейной собаки. Приучать так уж приучать!
Охотничий пес неправильно расценил мой благородный порыв.
Он отпрянул назад, развернулся и без оглядки побежал на железную дорогу.
Я струхнул не на шутку. Там мог быть и поезд, могли быть и волки. Лес-то кругом глухой!
Я выскочил на путь вслед за беглецом.
— К-и-и-р! — закричал я истошным голосом. — Ко мне! Ко мне!
Но где там! Он несся по шпалам, как сумасшедший, изредка с ужасом оглядываясь на меня.
Состязаться с ним в скорости я не мог. У него — четыре лапы, у меня — две ноги. Он был молод, а я находился на инвалидности, и мне не хватало всего лишь несколько месяцев до пенсии. Он еще не знал, что такое одышка, а я уже прошел через ужасы стенокардии.
Тяжело дыша, я беспомощно остановился.
Мой пес тоже встал, сохраняя между нами приличную дистанцию. И тут до меня дошло, почему вдруг он увидел во мне врага. Я поднял ружье над головой так, чтобы мой перепуганный зверь мог хорошо это видеть, и бросил без всякого сожаления, в общем-то, дорогую вещь под откос.
На этот раз Кир правильно понял меня. Без грохочущей штуковины, пахнущей порохом и смертью, я не представлял никакой опасности для него. Поколебавшись немного, он неторопливо потрусил ко мне.
Я осознал свою вину, и когда он приблизился, стал виниться и рассказывать ему, какой я все-таки дурак.
* * *
Постепенно к нам вернулось хорошее настроение. Может быть, мы и ушли бы из леса в таком настроении, если бы я не увидел зайца.
Ушастик неспешно прогуливался под откосом недалеко от моего ружья. То ли был глухой и слепой, то ли мы как охотники не производили на него должного впечатления. Но как бы там ни было, а во мне взыграло самолюбие и еще проснулся охотничий инстинкт.
Уж слишком близка была добыча и слишком она была глупа, чтобы не оказаться в моем рюкзаке.
Дело оставалось за малым. Надо было спуститься под откос к зайцу и взять ружье. А там уж… Ну, заяц! Погоди!
Стараясь не шуметь, я достал поводок, пристегнул к нему Кира и со спокойной душой стал спускаться вниз. Все свое внимание я сосредоточил на скользком откосе и на помощника глянул только тогда, когда почувствовал, что он-то как раз и не собирается сползать за мной. Широко расставив лапы, он уперся ими в снег и жалостливо смотрел на меня.
Я посильнее потянул поводок, он посильнее уперся.
— Ты хоть соображаешь дурень, что делаешь?! — зашипел я. — Мы можем с зайцем вернуться домой! Представляешь, как будет умиляться наша хозяйка, глядя на тебя придурка!
Представлять он ничего не хотел, а если что-то и соображал, то соображал по-своему.
— Ну, не трусь! — принялся я умолять его. — Сейчас ты поймешь всю прелесть настоящей охоты, и в тебе проснутся инстинкты твоих предков!
Пес полагал, что ничего этого ему не нужно, и уже сердито глядя на меня, продолжал упираться всеми четырьмя лапами.
— Да ты что! — возмутился я. — Зайца, что ли, боишься? — и рванул поводок к себе.
Мы оба скатились под откос. Шума получилось много, вполне хватило бы и на глухого зайца, и наш показал нам только подпрыгивающий зад.
— Эх, ты! — принялся я упрекать своего охотника. — Могли стать браконьерами и по твоей милости не стали. Честный уж больно ты и трус соответственно такой же. Пойдем хоть след понюхаешь.
Он пошел. Но шел против своей воли. Я почти что тащил его.
Я решил больше не церемониться с ним, и, подтащив к заячьим пятачкам, с горечью сказал:
— Нюхай и соображай, какого зверя мы упустили!
Кир осторожно потянулся к ближайшему отпечатку чужих лап.
Сунул в него нос и замер так, словно что-то вспоминал.
Рывком подвинулся вперед, так же поколдовал над другим отпечатком. Я понял, что в нем просыпаются охотничьи инстинкты, и ликовал в душе.
А пес теперь размышлял гораздо меньше. Удовлетворенно фыркнув, он поднял около своей морды фонтанчик снега, тряхнул головой и с места рванулся в бешенный галоп. Это произошло так быстро и так неожиданно, что я не успел как следует вцепиться в поводок.
Он выскользнул из моих рук, и Кир, почувствовав свободу, издал истошный, душераздирающий звук, что-то вроде «И-и-и!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12