— И у вас хватает дерзости спокойно заявить мне, что вы совершили этот… этот акт бессмысленного уничтожения, не получив на то моего разрешения?
— Год назад «Мудрость Веков» вас нисколько не интересовала, — гневно возразила няня Бишоп. — Ровно год назад, мистер Флаксмен, я позвонила вам и начала рассказывать об этом, но вы сказали, чтобы я не надоедала вам со всякими древними ископаемыми — пусть яйцеглавы делают все, что им заблагорассудится. Вы сказали — и я цитирую вас дословно: «Если эти хвастуны в жестянках, эти консервированные кошмары вздумали завербоваться в Иностранный легион в качестве штабных компьютеров или, привязав к своим хвостам ракеты, унеслись в космическое пространство, я заранее согласен».
16
Глаза Флаксмена слегка остекленели — то ли при мысли о шутке, которую сыграли с ним тридцать безымянных писателей, когда писатели были всего лишь стереокартинкой на книжной обложке, то ли потому, что он объявил консервированными кошмарами такую коммерческую ценность, как тридцать литературных гениев, способных к самостоятельному творчеству.
Тут снова вмешался Каллингем.
— Проблемой анонимности мы сможем заняться и потом, — сказал он. — Возможно, яйцеглавы сами изменят свое решение, когда узнают, что их ждет новая литературная слава. И даже если они все-таки предпочтут остаться анонимными, достаточно будет ставить на титуле их книг «Мозг номер один и Г.К.Каллингем», «Мозг номер семь и Г.К.Каллингем»и так далее.
— Ого! — почти с благоговением воскликнул Гаспар, а Зейн Горт заметил вполголоса:
— Только не слишком ли однообразно?
Каллингем улыбнулся своей мученической улыбкой, но Флаксмен, побагровев, поспешил на его защиту.
— Довольно! Мой друг Калли программировал словомельницы «Рокет-Хаус»в течение десяти лет, и ему давно пора получить литературное признание! Писатели больше века крадут славу у программистов, как раньше крали славу у редакторов! Даже дутый писателишка с пустой головой и робот со швейной машиной вместо мозга могли бы понять, что яйцеглавов нужно будет программировать, редактировать, тренировать — называйте как хотите — и сделать это способен только Калли!
— Извините меня, — перебила его няня Бишоп, — но Ржавчик не может больше ждать, и я сейчас его включу.
— О, мы готовы, — мягко сказал Каллингем, а Флаксмен, вытирая пот со лба, добавил с сомнением:
— Да, пожалуй.
Няня Бишоп жестом пригласила их всех встать у того конца стола, где сидел Флаксмен, и повернула телевизионную камеру в их сторону. Когда она вставила штепсель в верхнюю правую розетку серебряного яйца, раздался еле слышный щелчок, и Гаспара вдруг пробрала дрожь. Ему почудилось, что в телевизионном глазу что-то появилось — какой-то красноватый отблеск. Няня Бишоп включила микрофон в левую верхнюю розетку, и Гаспар затаил дыхание, о чем догадался только несколько секунд спустя, когда сделал невольный шумный выдох.
— Ну же! — сказал Флаксмен, тоже тяжело вздохнув. — Включите динамик мистера… э… мистера Ржавчика. А то по мне мурашки бегают. — Он спохватился и виновато улыбнулся в сторону телевизионной камеры. — Извините, старина!
— Но это может быть и мисс и миссис Ржавчик! — напомнила девушка. — Ведь среди этих тридцати было и несколько женщин. А динамик я включу после того, как вы изложите ему свое предложение. Поверьте, так будет лучше.
— Он знал, что вы принесете его сюда?
— Да, я ему сказала.
Флаксмен расправил плечи, посмотрел в телевизионный глаз, судорожно сглотнул и жалобно оглянулся на Каллингема.
— Здрав-ствуй-те, Ржавчик, — заговорил тот размеренно и монотонно, словно подражая машине или что-то ей втолковывая. — Меня зовут Г.К.Каллингем, я совладелец издательства «Рокет-Хаус»и партнер Квинта Горация Флаксмена, который в настоящее время опекает «Мудрость Веков»и которого вы видите здесь рядом со мной.
Затем Каллингем вкрадчивым тоном изложил положение, создавшееся в издательском мире, и осведомился, не пожелают ли яйцеглавы вновь приняться за литературное творчество. Вопрос об анонимности он искусно обошел, проблемы программирования коснулся лишь слегка (обычное сотрудничество с редактором, сказал он), указал на заманчивые возможности использования гонораров и в заключение произнес несколько красноречивых фраз о преемственности литературы и общности писательских усилий на протяжении веков.
— Мне кажется, это все, Флакси?
Его друг лишь кивнул.
Няня Бишоп включила динамик в розетку.
Довольно долго в комнате царила полная тишина, а потом Флаксмен не выдержал и спросил хриплым голосом:
— В чем дело, няня Бишоп? Уж не умер ли он в своей скорлупе? Или динамик не работает?
— Работа, работа, работа, работа! — тотчас сказало яйцо. — Только этим я и занимаюсь. Думаю, думаю, думаю, думаю. Увы, увы, увы!
— Это кодовое обозначение вздоха, — объяснила няня Бишоп. — У них есть динамики, с помощью которых они могут воспроизводить какие угодно звуки и даже петь, но их я включаю только по воскресеньям и по праздничным дням.
Снова наступила неловкая тишина, затем яйцеглав затараторил:
— Ваше предложение, господа Флаксмен и Каллингем, для нас огромная честь, невероятная честь, но принять его мы не можем. Мы пробыли в изоляции слишком долго и не способны ни рекомендовать вам развлечения, ни тем более поставлять их. Нас тридцать, обремененных своими маленькими занятиями и любимыми делами. Нам этого достаточно. Я говорю от имени всех моих двадцати девяти братьев и сестер, так как в течение последних семидесяти пяти лет у нас не было расхождений по подобным вопросам, а потому я от всей души благодарю вас, господа Каллингем и Флаксмен, да-да, от всей души, однако наш ответ — нет. Нет, нет, нет и нет.
Голос, доносившийся из динамика, был абсолютно монотонен, и нельзя было понять, насколько это смирение серьезно. Тем не менее разговорчивость яйца рассеяла смущение Флаксмена, и он принялся вместе с Каллингемом улещивать, убеждать и умолять яйцеглава, а Зейн Горт время от времени подкреплял их доводы изящными логическими подробностями.
Гаспар, который молча маневрировал так, чтобы оказаться поближе к няне Бишоп, очутившись возле робота, шепнул:
— Действуй, Зейн. А я-то думал, что ты сочтешь Ржавчика уродом — нероботом, как ты выражаешься. Ведь если на то пошло, он всего лить стационарная думающая машина. Вроде словомельницы.
Робот задумался.
— Нет, — шепнул он в ответ, — он настолько мал, что не может внушить мне подобное чувство. Для этого он слишком… слишком уютный, если прибегнуть к вашему выражению. К тому же он наделен сознанием, которого у словомельниц никогда не было. Нет, он не неробот, он — аробот. Он — такой же человек, как и ты. Правда, в оболочке, но это не имеет никакого значения — ведь и ты тоже скрыт в оболочке из кожи.
— Да, но у меня есть отверстия для глаз, — заметил Гаспар.
— У Ржавчика они тоже есть.
Флаксмен бросил на них свирепый взгляд и приложил палец к губам.
К этому времени Каллингем уже несколько раз повторил, что яйцеглавам нечего опасаться, что создаваемые ими произведения окажутся далекими от жизни — это он, как директор издательства, берет на себя. Флаксмен же с противной слащавостью расписывал, какое благодеяние совершат яйцеглавы, когда поделятся накопленной за неисчислимые тысячелетия (его собственные слова) мудростью с отягченными телами короткожителями. Разумеется, мудрость эту лучше всего будет воплотить в остросюжетные, увлекательные повести. Ржавчик время от времени вновь коротко излагал свою позицию, выдвигал новью аргументы, уклонялся от возражений, но не отступал ни на шаг. Во время своего медленного дрейфа по направлению к няне Бишоп Гаспар поравнялся с Джо Вахтером, который, нацепив кусочек пены на конец карандаша, сыпал на него клочки бумаги, чтобы он не прилип ко дну мусорного совка. И тут Гаспару пришло в голову, что Флаксмен, и Каллингем вовсе не те цепкие, хитрые и ловкие дельцы, какими они старались казаться. Их ни с чем не сообразный план получить от двухсотлетнего законсервированного мозга произведения, которые увлекли бы современных читателей, выдавал в них безответственных мечтателей, возводящих воздушные замки на песке.
Но, спросил себя Гаспар, если уж издатели способны на подобные фантазии, какими же фантазерами были прежние писатели? Эта мысль ошеломляла, точно открытие, что твоим прапрадедом был Джек-Потрошитель.
17
Из этой задумчивости Гаспара вывело невероятное заявление Ржавчика. Яйцеглав за два века своего существования не прочел ни единой книги, смолотой на словомельнице!
Первой реакцией Флаксмена был ужас, словно Ржавчик объявлял, будто им постоянно недодают кислорода, что превратило их в кретинов. Издатель, хотя и был готов признать, что в прошлом не уделял достаточного внимания своим подопечным в «Мудрости Веков», тем не менее обвинил персонал Детской в злостном лишении яйцеглавов самой элементарной литературной диеты.
Однако няня Бишоп с горячностью указала, что правило «НИКАКОГО СЛОВОПОМОЛА» было установлено самим Даниэлем Цуккертортом при основании Детской и мистеру Флаксмену следовало бы об этом знать. Изобретатель настаивал на том, что яйцеглавы должны получать самое лучшее интеллектуальное и художественное питание, а чтиво, производимое словомельницами, он объявил вреднейшей примесью. И это правило соблюдалось очень строго, хотя в прошлом какая-нибудь безответственная няня и могла тайком подсунуть в рацион две-три свежесмолотые книги.
Ржавчик подтвердил ее слова и напомнил Флаксмену, что Цуккерторт остановил свой выбор на нем и его товарищах именно потому, что они были преданы высокому искусству и философии, а к науке и особенно технике питали глубочайшее отвращение. Разумеется, иногда продукция словомельниц вызывала у них некоторый интерес чисто умозрительного свойства, но этот интерес никогда не был большим, и правило «НИКАКОГО СЛОВОПОМОЛА» не причиняло им ни малейших неудобств.
Тут Гаспар добрался наконец до няни Бишоп, которая, когда Ржавчик разговорился, отошла в дальний угол кабинета. Там можно было шептаться, не мешая остальным, и к большому удовольствию Гаспара няня Бишоп как будто не имела ничего против его общества.
Гаспар не скрывал от себя, что эта очаровательная, хотя и склонная к язвительности девушка вызывает в нем самые теплые чувства, а потому попробовал расположить ее к себе, выразив глубокое — отчасти искреннее — сочувствие к положению, в которое поставил ее подопечных нелепый план издателей. Он довольно долго и, как ему казалось, не бесполезно распространялся о возвышенном уединении яйцеглавов, об их утонченной этике, о филистерской пошлости и о литературных претензиях Каллингема, в частности.
— По-моему, это гнусность — подвергать их подобному испытанию, — закончил он.
Няня Бишоп смерила его холодным взглядом.
— Вы так думаете? — прошептала она. — Ну, а я придерживаюсь противоположного мнения. По-моему, это прекрасный план, и Ржавчик просто дурак, если не видит этого. Им давно нужно было бы найти себе настоящее занятие, вернуться в мир, заработать синяки и ссадины! Им это просто необходимо! Если хотите знать, так издатели ведут себя как настоящие джентльмены. Особенно мистер Каллингем, который оказался гораздо более приятным человеком, чем я думала. Знаете, мистер Ню-Ню, мне начинает казаться, что вы действительно писатель. Во всяком случае, говорите вы как писатель. Возвышенное уединение, подумать только! Так вас и тянет в башню из слоновой кости.
Гаспар обиделся.
— Если вы считаете этот план блестящим, — заявил он, — так почему вы не сказали об этом Ржавчику? Вас-то он, наверное, послушается!
Девушка снизошла до еще одного насмешливою взгляда.
— Ну и ну! Не только великий писатель, но и великий психолог! Значит, я должна перейти на их сторону, когда Ржавчик и так один против всех? Нет уж, увольте.
— Нам следует все это обсудить подробнее, — сказал Гаспар. — Может быть, поужинаем вместе? То есть если вам разрешено отлучаться из Детской.
— Хорошо, — согласилась няня Бишоп. — Конечно, если дело ограничится только ужином и разговором.
— Чем же еще? — недоуменно пожал плечами Гаспар, мысленно поздравляя себя с успехом.
В этот момент серебряное яйцо перебило Флаксмена, который с чувством говорил о долге яйцеглавов перед человечеством.
— Погодите, погодите, погодите, дайте мне сказать!
Флаксмен покорно умолк.
— Пожалуйста, дайте мне договорить до конца, — донесся из динамика металлический голос. — Я долго и терпеливо слушал вас, но пришло время сказать правду. Мы существуем в совершенно разных мирах. В рассказе великого русского писателя некий человек на пари согласился прожить пять лет в одиночном заключении. В течение первых трех лет он без конца требовал все новых и новых книг, в течение четвертого года он читал только Евангелие, а на пятом перестал читать совсем. Мы находимся в таком же положении, как он, только тысячекратно усиленном. И мы страдаем от этого одиночества и время от времени вспоминаем — причем без малейшей признательности — того, кто соблазнил нас этой судьбой, а заодно и мир, который отрекся от нас и продолжает идти дальше своим извилистым трудным путем, пока мы пребываем в нашей вечной ночи.
Вот почему я снова отвечаю вам «нет». Выключите меня, няня Бишоп, и отнесите обратно.
18
Жизнь имеет обыкновение усыплять нашу бдительность, чтобы внезапно разинуть на нас тигриную пасть или раздавить как мух. Приемная «Мудрости Веков» казалась самым тихим и спокойным местом в мире, местом, где время давно остановилось, однако, когда Гаспар вечером зашел туда за няней Бишоп, из внутренней двери внезапно появился всклокоченный старец, который взмахнул длинным посохом из черного дерева с двумя поразительно реалистичными змеями и изрек:
— Изыди, мерзкий репортер! Осирисом, Сетом и Ра заклинаю тебя! Изыди, кому говорят!
Старец был точной конной Джо Вахтера, включая даже пучки седых волос на ушных мочках. Однако он не горбился, обладал очень длинной белоснежной бородой и так широко раскрывал глаза, что были видны налитые кровью белки.
При каждом его вопле по воздуху прокатывалась смрадная волна застарелого перегара.
Гаспар, пораженный сходством таинственного старца с Джо Вахтером, собрался было дернуть его за бороду, чтобы проверить, не накладная ли она, и, опасливо косясь на посох, уже протянул руку, как вдруг за спиной старца показалась няня Бишоп.
— Назад, Зангвелл, — поспешно скомандовала она, сморщив нос. — Мистер Ню-Ню вовсе не репортер, папаша, теперь вся газетная работа выполняется роботами. Их-то вы и остерегайтесь. Осторожнее! Не сломайте свой кадуцей. Сами же говорили мне, что это музейная редкость. И не нажимайте так на нектар. Сколько раз я отгоняла от вас розовых слонов и не пускала в Детскую розовых фараонов. Идемте, мистер Ню-Ню! На сегодня я уже вот так сыта «Мудростью Веков», — ее рука коснулась нежного подбородка.
— По-моему, Зангвеллу ни разу не приходилось выгонять репортеров, — сказала няня Бишоп, когда они вышли. — Он просто вспоминает, как этим занимался его прадед. Вахтер Джо? Так ведь он и Зангвелл близнецы. Семья Зангвеллов служит у Флаксменов из поколения в поколение. А вы разве не знали этого?
— Я не знал даже фамилии Джо Вахтера, — ответил Гаспар. — И вообще не понимаю, как кому-то удавалось удерживаться на работе из поколения в поколение! Это при массовой-то безработице!
Кругом стоял непроглядный мрак — ярко светились только окна немногих зданий, которые, подобно «Мудрости Веков», имели автономное электроснабжение. Быть может, власти считали, что публика скорее забудет о разрушении словомельниц, если Читательская улица будет погружена в темноту, и вопрос об ответственности разрешится сам собой.
— Как вы думаете, — сказал Гаспар, — яйцеглавы действительно откажутся от предложения Флаксмена?
— Они всегда начинают с того, что говорят «нет», — сухо ответила девушка. — Затем они начинают спорить между собой, обсуждать и… Но ведь я же сказала, что «Мудрость Веков» мне до смерти надоела, мистер Нюи.
— Зовите меня просто Гаспар, — предложил писатель. — И, кстати, как вас зовут?
Она не удостоила его ответом, и он продолжал со вздохом:
— Ну что ж, буду звать вас няней или попросту нянюшкой.
В глубине улицы показался автокэб с красными и синими ходовыми огнями и желтым фонарем на крыше, похожий на гигантского тропического жука. Гаспар свистнул, и такси свернуло к тротуару. Верхняя часть кузова откинулась, они сели в машину, и кузов захлопнулся. Гаспар назвал адрес ресторана, и автокэб покатил вперед, следуя по магнитной полосе, скрытой под асфальтом.
— Разве мы едем не в «Слово»? — спросила девушка. — Я думала, что все писатели едят в «Слове».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15