И теперь партнеры Флаксмен и Каллингем восседали за своим двойным письменным столом, живописно опутанные веревками. В кабинете царил полнейший хаос, повсюду виднелись клочки документов, разорванные папки и хлопья пены из огнетушителей.
Гаспар, остановившись на пороге, ограничился тем, что обвел сцену разгрома растерянным взглядом и осторожно переложил из одной ноющей руки в другую свой драгоценный груз, который казался теперь свинцовым. По дороге сюда он проникся твердым убеждением, что его единственное назначение в жизни — оберегать это яйцо, обернутое в золотую и лиловую бумагу. Правда, девушка его еще не пристрелила, но, когда он чуть-чуть споткнулся, лучевой выстрел тотчас расплавил асфальт возле его ног.
Каллингем, на бледных щеках которого багровело десятка два пятен, улыбался узкогубой терпеливой улыбкой мученика. Флаксмен тоже хранил молчание, но, по-видимому, лишь потому, что мисс Румянчик, стоя позади него, решительно зажимала ему рот тыльной стороной своей розовой клешни.
Стройная роботесса медовым голоском декламировала:
— Пусть небо обречет на вечные мучения этих дурно пахнущих бяк! Многоточие, многоточие и еще раз многоточие! Не правда ли, мистер Флаксмен, так звучит гораздо лучше и — в той мере, в какой мне удалось перефразировать ваши эпитеты, — гораздо выразительнее!
Няня Бишоп спрятала свой грозный пистолет в складках юбки, извлекла из кармана маленькие кусачки и принялась освобождать Флаксмена от его уз. Зейн Горт, бережно опустив свой красно-зеленый пакет на пол, отвел мисс Румянчик в сторону, говоря:
— Вы должны извинить эту измученную роботессу, мистер Флаксмен. Она не собиралась лишать вас свободы речи. Но в нас, металлических людях, чувства, связанные с выполнением наших основных функций, чрезвычайно сильны. А ведь она — редактор, следящий за чистотой языка. Электронные бури, сотрясавшие ее организм, еще более обострили в ней и без того высокую восприимчивость. Успокойтесь, мисс Румянчик, я не собираюсь открывать ваши заслонки или касаться розеток.
— Гаспар! Что это еще за дурацкие мстители? — воскликнул Флаксмен, едва его рот освободился от редакторской опеки. — Эта ведьма Ибсен чуть не приказала своим прихвостням прикончить меня, когда я не смог объяснить ей, кто они такие.
— Мстителей я придумал на месте, — объяснил Гаспар, — чтобы напугать ее хорошенько. Нечто вроде издательской мафии.
— Фантазия писателю не положена! — рявкнул Флаксмен. — Нас едва не прикончили из-за тебя! Ее приятели в полосатых фуфайках выглядели, как нераскаявшиеся каторжники, и вели себя соответственно!
— А Гомер Дос-Пассос? — спросил Гаспар.
— Он был с ними, но вел себя как-то странно. Когда Ибсен собралась нас пытать, он совсем скис, хотя помогал вязать нас с большой охотой и громил кабинет весьма усердно. К счастью, я не держу в конторе никаких важных материалов!
— А вы бы подхватили мою идею с мстителями, — заметил Гаспар. — Чтобы они совсем перетрусили!
— Кто — они? Они чуть-чуть не отправили меня на тот свет. Послушайте, де ла Нюи, Ибсен утверждает, что вы в течение многих лет были тайным осведомителем на службе у издателей. Меня не интересует, почему вам взбрело в голову хвастать ей, что вы шпик, но…
— Я не хвастал! Я никогда…
— Не трясите яйцо! — раздался свирепый голос няни Бишоп.
— …но имейте в виду, оплачивать воображаемый шпионаж никто не будет!
— Послушайте, Флаксмен, мне и в голову не приходило…
— Не трясите яйцо, сколько раз вам повторять! Дайте-ка его мне, бестолочь!
— Пожалуйста! — огрызнулся Гаспар. — А что было нужно Элоизе, мистер Флаксмен?
— Она ворвалась сюда, вопя, что мы придумали способ выпускать книги без помощи словомельниц, но, поговорив с вами по телефону, она уже ничем не интересовалась, кроме мстителей. Будьте так добры, Гаспар, не выдумывайте больше никаких мафий. Это слишком опасно. Ваша Ибсен совсем уж собралась подвергнуть меня допросу с пристрастием, но, к счастью, ее внимание отвлек Калли.
Гаспар повернулся к Каллингему, который растирал свои только что освобожденные конечности.
— Так Элоиза и вам задала жару?
Каллингем кивнул, недоуменно хмурясь.
— Она вела себя как-то странно, — сказал он. — Смерила меня взглядом и надавала мне пощечин.
Гаспар покачал головой.
— Скверный признак! — заметил он.
— Почему? Было не больно. Можно даже сказать, что она просто потрепала меня по щекам.
— Это-то и плохо! — мрачно покачал головой Гаспар. — Значит, она имеет на вас виды.
Каллингем побледнел.
— Флакси, — обратился он к своему партнеру, который говорил по телефону, — необходимо привести электрозамок в порядок, и как можно скорей! Знаете, Гаспар, идея издательской мафии начинает мне нравиться.
— Во всяком случае, — с гордостью заявил Гаспар, — моя выдумка обратила Элоизу и Гомера в бегство. Насколько я понимаю, они поспешили в панике скрыться.
— Ничего подобного, — сообщил ему Каллингем, — их спугнула мисс Румянчик. Она вошла, увидела Гомера, кинулась в коридор и через мгновение вернулась с большим огнетушителем. Тут Элоиза и ее банда кинулись наутек.
— Может быть, достаточно воспоминаний? — осведомилась няня Бишоп, которая, расчистив место на письменном столе, развертывала пакеты. — Мне нужна помощь.
— А не попросить ли нам мисс Румянчик? — отозвался Зейн Горт из дальнего угла, где он шептался с розовой роботессой, которая чопорно отказалась подключиться к его корпусу. — Ей было бы полезно отвлечься.
— Вот уж не думала, что мне придется заниматься роботерапией, — сказала няня Бишоп. — Во всяком случае от нее будет гораздо больше толку, чем от вас, органических и неорганических самодовольных бездельников. Брось своего жестяного пустозвона, Розочка, и иди сюда. Тут нужна женская рука!
— С удовольствием! — объявила роботесса. — С тех пор как я сошла с конвейера, я успела узнать, что существа одного со мной пола, и электронные, и из плоти и крови, мне гораздо ближе роботов-пустозвонов или мужчин двойной закалки.
14
Флаксмен положил телефонную трубку и повернулся к Гаспару и Зейну Горту.
— Няня Бишоп ввела вас, ребята, в курс дела? — спросил издатель. — Я имею в виду наш великий план Детской и все прочее.
Они отрицательно покачали головами.
— И правильно! Это в ее обязанности не входило. — Он откинулся в кресле, начал стирать пену с рукава, но тут же передумал и задумчиво сказал: — Лет сто назад, в конце XX века, жил гениальный хирург, а также виртуоз в области микроэлектроники по имени Даниэль Цуккерторт. Вы, конечно, о нем даже не слышали?
Гаспар открыл было рот, однако промолчал и посмотрел на Зейна, который также не стал ничего говорить — возможно, вспомнив шпильку по адресу роботов-пустозвонов.
— Так вот, — продолжал Флаксмен, — этот Цуккерторт творил с помощью микроскальпелей настоящие чудеса. Он создал какую-то особую методику соединения нервных волокон с металлом и достиг результатов, которых никому другому не удалось повторить, работая с высшими животными. Разумеется, как все гении его калибра, Цукки был чудаком. Он вознамерился подарить бессмертие лучшим человеческим умам и, полностью изолировав их от соблазнов внешнего мира, открыть перед ними путь к достижению высот мифически-абстрактного знания. Для этого он разработал способ сохранения полностью функционирующего человеческого мозга внутри стационарного металлического футляра. Нервы органов речи, зрения и слуха он сращивал с соответствующими входными и выходными контактами. Шедевром его технического гения было искусственное, работающее на изотопах сердце, которое обеспечивало циркуляцию крови и снабжение ее кислородом. Это сердце-мотор помещалось в большой полости, как Цукки назвал верхний широкий свод металлического футляра, и требовало замены изотопного топлива всего раз в год. Ежедневная смена малой вывинчивающейся полости позволяла снабжать мозг дополнительными питательными веществами и освобождать его от продуктов распада. Миниатюрный насосик — подлинный триумф микроэлектроники — подавал в мозг необходимые гормоны и другие раздражители, что мешало мозгу погружаться в тупую спячку. Короче говоря, Цукки достиг своей цели: бессмертие лучшим умам было обеспечено.
Флаксмен внушительно поднял палец и помолчал, давая им время освоиться с этой мыслью.
— Однако, — продолжал он после паузы, — у Цукки был свой взгляд на то, какие умы считать лучшими. Ученых он не ставил ни во что, так как все они уступали ему, а о себе он был не особенно высокого мнения. Государственных мужей он презирал, как и светил церкви. Однако слово «художник» внушало Цукки благоговейный трепет, так как он был человеком с чрезвычайно прямолинейным складом ума и не обладал ни малейшим воображением, если, конечно, исключить его специальность. Художественное творчество — умение манипулировать красками, звуками, а главное словами — он до самой смерти считал величайшим чудом. Таким образом, Цукки задумал подарить консервированное бессмертие творческим личностям — художникам, скульпторам, композиторам, но в первую очередь писателям. Последнее явилось весьма своевременной идеей по двум причинам: во-первых, как раз появились словомельницы и настоящие писатели оказались без работы, а во-вторых, пожалуй, только писатели могли оказаться настолько полоумными, что согласились бы на предложение Цукки. Но как бы то ни было, к тому времени, когда сообщение о его работе просочилось в прессу, у него уже было законсервировано тридцать мозгов, причем все они принадлежали писателям, переговоры с которыми он сумел сохранить в полной тайне. Как вы можете представить, разразился невероятный скандал. Духовенство утверждало, что Цукки кощунственно лишил смертных надежды на вечное блаженство, дамы из Общества защиты животных негодовали на столь жестокое обращение с маленькими миленькими мозгами, а юристы утверждали, что появление «яйцеглавов» потребует пересмотра чуть ли не всего существующего гражданского законодательства. Однако предъявить Цукки какое-то конкретное обвинение было нелегко: в его распоряжении имелись нотариально заверенные разрешения на операцию тех, кого он оперировал, и все яйцеглавы, когда их допрашивали, полностью поддерживали Цукки. К тому же все свое огромное состояние он отдал в распоряжение фонда, который назвал «Мозговым Трестом»— фонд этот должен был обеспечивать яйцеглавов необходимым уходом, пока они будут в нем нуждаться. Затем в самый разгар скандала Цукки умер, положив конец всей истории. И смерть он себе выбрал вполне его достойную — подвергся разработанной им операции «психосоматического развода», как он ее называл. У Цукки был ассистент — настоящий кудесник. Он трижды успешно сделал эту операцию, причем в последний раз Цукки при ней только присутствовал. После этого Цукки и решил оперироваться сам. И умер на операционном столе. Его гениальный ассистент уничтожил все его записи, все аппараты и инструменты и покончил с собой.
Едва Флаксмен неторопливо произнес эти слова, рассчитывая на максимальный эффект, которого и достиг, как вдруг дверь кабинета начала медленно, с легким скрипом открываться.
Флаксмен судорожно подпрыгнул. Остальные с дрожью обернулись.
В дверях стоял сгорбленный старик в лоснящемся саржевом комбинезоне. На седые всклокоченные лохмы была нахлобучена засаленная фуражка, из-под которой торчали мочки ушей с пучками жестких волос.
Гаспар сразу же узнал старика. Это был Джо Вахтер, хотя и выглядевший необыкновенно бодрым — оба его глаза были наполовину открыты.
В левой руке он держал веник и совок для мусора, а в правой — большой черный пистолет.
— Прибыл на дежурство, мистер Флаксмен, — заявил он, почтительно поднеся пистолет к правому виску. — Готов приступить к уборке. Да оно и не помешает, как погляжу. Здравствуйте все, с кем не виделся.
— Вы не могли бы привести в порядок электрозамок? — холодно осведомился Каллингем.
— Нет. Только он вам и ни к чему, — бодро сообщил старик. — В случае чего можете рассчитывать на меня и на мой верный скунсовый пистолет.
— Скунсовый пистолет? — Няня Бишоп недоверчиво усмехнулась. — А барсуков он уже не берет?
— Тут такое дело, сударыня. Он пуляет шариками, начиненными таким запашком, какого не вынесет ни человек, ни зверь. Тот, в кого угодит такой шарик, сразу же скидывает всю одежду и бежит мыться. А то можно поставить на непрерывный огонь. Тут уж любая толпа разбежится.
— Верю, верю, — поспешно согласился Флаксмен. — Но скажите, Джо, когда вы стреляете, что происходит с… с игроками вашей команды?
Джо Вахтер хитро улыбнулся.
— В том-то и штука! Потому-то лучше моего верного скунсового пистолета оружия не найти. У меня носовой нерв поврежден, и я никаких запахов не чувствую!
15
Джо Вахтер неторопливо принялся за уборку, предварительно дважды заверив Флаксмена, что его верный скунсовый пистолет надежно поставлен на предохранитель.
Мисс Румянчик наращивала провод под руководством няни Бишоп, которая восхищалась ее ногтями — такие изящные и так удобно заменяют мощные кусачки.
Флаксмен, решительно отведя взгляд от двери с испорченным электрозамком, продолжал свое повествование.
— После смерти Цукки и его ассистента возник вопрос, что делать с тридцатью яйцеглавами. И тут на сцене появляется еще одна замечательная фигура — Хобарт Флаксмен, мой прадед и основатель издательства «Рокет-Хаус». Он был близким другом Цуккерторта, поддерживал его деньгами и советами, и Цукки назначил его директором «Мозгового Треста». Теперь он заявил о своих правах и указал, что яйцеглавы должны быть переданы под его опеку. Так и сделали. «Мозговой Трест» был переименован в «Мудрость Веков»и про него постепенно забыли. Однако преемники старого Хобарта продолжали начатое им дело. Яйцеглавы были окружены самым внимательным уходом и каждый день получали сведения обо всем, что происходило в мире, а также любые другие, какие могли их заинтересовать.
Флаксмен вдруг широко улыбнулся, а потом многозначительно произнес:
— И вот теперь нет больше не только писателей, но и словомельниц, так что последнее слово остается за тридцатью яйцеглавами. Вы только подумайте! Тридцать настоящих писателей, у которых было почти двести лет для накопления материала, для творческого роста и которые могут работать двадцать четыре часа в сутки! Ну как, няня Бишоп, мы готовы?
— Мы уже десять минут как готовы! — отозвалась она.
Гаспар и Зейн Горт посмотрели на стол. В дальнем его конце, опираясь на черный воротничок, стояло большое дымчатое серебристое яйцо. Рядом были разложены его «глаза», «рот»и «уши», но они еще не были включены в соответствующие розетки.
Флаксмен удовлетворенно потер руки.
— Погодите! — остановил он няню Бишоп, которая протянула руку к проводу, соединенному с глазом. — Я хочу представить его по всем правилам. Как его зовут?
— Не знаю.
— Как так — не знаете? — ошеломленно спросил Флаксмен.
— Вы же сказали, чтобы я принесла любой мозг.
— Я уверен, что мистер Флаксмен вовсе не хотел сказать что-то обидное по адресу ваших подопечных, няня Бишоп, — мягко перебил ее Каллингем. — Говоря «любой мозг», он имел в виду только, что они все в равной степени одаренные художники. А потому скажите нам, как мы должны называть этого яйцеглава?
— А! — воскликнула няня Бишоп. — Седьмой. Номер седьмой!
— Но нам нужно знать имя, — возразил Флаксмен. — А не номера, которыми вы пользуетесь у себя в Детской — что, замечу между прочим, мне кажется весьма бесчеловечным. Я искренне надеюсь, что персонал Детской не обращается с яйцеглавами, как с машинами, — это могло бы пагубно отразиться на их творческих способностях, внушить им мысль, что они всего только компьютеры.
Няня Бишоп задумалась.
— Иногда я называю его Ржавчиком, — сказала она наконец. — У него под воротничком есть желтоватое пятнышко. Я хотела принести Полпинты, потому что он самый легкий, но Полпинты начал возражать, и когда вы прислали мистера Ню-Ню, я выбрала Ржавчика.
— Я имею в виду его настоящее имя, — сказал мистер Флаксмен, с трудом сдерживаясь. — Нельзя же представлять великого литературного гения его будущим издателям как просто Ржавчика.
— А-а, — она на мгновение заколебалась, а затем решительно объявила: — Боюсь, я тут ничем вам помочь не могу. И самим вам этого выяснить не удастся, даже если вы обшарите всю Детскую и просмотрите все записи, какие только у вас имеются.
— Ч-Т-О?!!
— Около года назад, — объяснила няня Бишоп, — яйцеглавы по каким-то своим причинам решили, что хотят навсегда остаться анонимами. И заставили меня уничтожить все документы, где имелись их имена, а также спилить напильником надписи, выгравированные на каждом футляре. Даже если у вас есть какие-нибудь списки, вам не удастся установить, кому из них принадлежит какое имя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
Гаспар, остановившись на пороге, ограничился тем, что обвел сцену разгрома растерянным взглядом и осторожно переложил из одной ноющей руки в другую свой драгоценный груз, который казался теперь свинцовым. По дороге сюда он проникся твердым убеждением, что его единственное назначение в жизни — оберегать это яйцо, обернутое в золотую и лиловую бумагу. Правда, девушка его еще не пристрелила, но, когда он чуть-чуть споткнулся, лучевой выстрел тотчас расплавил асфальт возле его ног.
Каллингем, на бледных щеках которого багровело десятка два пятен, улыбался узкогубой терпеливой улыбкой мученика. Флаксмен тоже хранил молчание, но, по-видимому, лишь потому, что мисс Румянчик, стоя позади него, решительно зажимала ему рот тыльной стороной своей розовой клешни.
Стройная роботесса медовым голоском декламировала:
— Пусть небо обречет на вечные мучения этих дурно пахнущих бяк! Многоточие, многоточие и еще раз многоточие! Не правда ли, мистер Флаксмен, так звучит гораздо лучше и — в той мере, в какой мне удалось перефразировать ваши эпитеты, — гораздо выразительнее!
Няня Бишоп спрятала свой грозный пистолет в складках юбки, извлекла из кармана маленькие кусачки и принялась освобождать Флаксмена от его уз. Зейн Горт, бережно опустив свой красно-зеленый пакет на пол, отвел мисс Румянчик в сторону, говоря:
— Вы должны извинить эту измученную роботессу, мистер Флаксмен. Она не собиралась лишать вас свободы речи. Но в нас, металлических людях, чувства, связанные с выполнением наших основных функций, чрезвычайно сильны. А ведь она — редактор, следящий за чистотой языка. Электронные бури, сотрясавшие ее организм, еще более обострили в ней и без того высокую восприимчивость. Успокойтесь, мисс Румянчик, я не собираюсь открывать ваши заслонки или касаться розеток.
— Гаспар! Что это еще за дурацкие мстители? — воскликнул Флаксмен, едва его рот освободился от редакторской опеки. — Эта ведьма Ибсен чуть не приказала своим прихвостням прикончить меня, когда я не смог объяснить ей, кто они такие.
— Мстителей я придумал на месте, — объяснил Гаспар, — чтобы напугать ее хорошенько. Нечто вроде издательской мафии.
— Фантазия писателю не положена! — рявкнул Флаксмен. — Нас едва не прикончили из-за тебя! Ее приятели в полосатых фуфайках выглядели, как нераскаявшиеся каторжники, и вели себя соответственно!
— А Гомер Дос-Пассос? — спросил Гаспар.
— Он был с ними, но вел себя как-то странно. Когда Ибсен собралась нас пытать, он совсем скис, хотя помогал вязать нас с большой охотой и громил кабинет весьма усердно. К счастью, я не держу в конторе никаких важных материалов!
— А вы бы подхватили мою идею с мстителями, — заметил Гаспар. — Чтобы они совсем перетрусили!
— Кто — они? Они чуть-чуть не отправили меня на тот свет. Послушайте, де ла Нюи, Ибсен утверждает, что вы в течение многих лет были тайным осведомителем на службе у издателей. Меня не интересует, почему вам взбрело в голову хвастать ей, что вы шпик, но…
— Я не хвастал! Я никогда…
— Не трясите яйцо! — раздался свирепый голос няни Бишоп.
— …но имейте в виду, оплачивать воображаемый шпионаж никто не будет!
— Послушайте, Флаксмен, мне и в голову не приходило…
— Не трясите яйцо, сколько раз вам повторять! Дайте-ка его мне, бестолочь!
— Пожалуйста! — огрызнулся Гаспар. — А что было нужно Элоизе, мистер Флаксмен?
— Она ворвалась сюда, вопя, что мы придумали способ выпускать книги без помощи словомельниц, но, поговорив с вами по телефону, она уже ничем не интересовалась, кроме мстителей. Будьте так добры, Гаспар, не выдумывайте больше никаких мафий. Это слишком опасно. Ваша Ибсен совсем уж собралась подвергнуть меня допросу с пристрастием, но, к счастью, ее внимание отвлек Калли.
Гаспар повернулся к Каллингему, который растирал свои только что освобожденные конечности.
— Так Элоиза и вам задала жару?
Каллингем кивнул, недоуменно хмурясь.
— Она вела себя как-то странно, — сказал он. — Смерила меня взглядом и надавала мне пощечин.
Гаспар покачал головой.
— Скверный признак! — заметил он.
— Почему? Было не больно. Можно даже сказать, что она просто потрепала меня по щекам.
— Это-то и плохо! — мрачно покачал головой Гаспар. — Значит, она имеет на вас виды.
Каллингем побледнел.
— Флакси, — обратился он к своему партнеру, который говорил по телефону, — необходимо привести электрозамок в порядок, и как можно скорей! Знаете, Гаспар, идея издательской мафии начинает мне нравиться.
— Во всяком случае, — с гордостью заявил Гаспар, — моя выдумка обратила Элоизу и Гомера в бегство. Насколько я понимаю, они поспешили в панике скрыться.
— Ничего подобного, — сообщил ему Каллингем, — их спугнула мисс Румянчик. Она вошла, увидела Гомера, кинулась в коридор и через мгновение вернулась с большим огнетушителем. Тут Элоиза и ее банда кинулись наутек.
— Может быть, достаточно воспоминаний? — осведомилась няня Бишоп, которая, расчистив место на письменном столе, развертывала пакеты. — Мне нужна помощь.
— А не попросить ли нам мисс Румянчик? — отозвался Зейн Горт из дальнего угла, где он шептался с розовой роботессой, которая чопорно отказалась подключиться к его корпусу. — Ей было бы полезно отвлечься.
— Вот уж не думала, что мне придется заниматься роботерапией, — сказала няня Бишоп. — Во всяком случае от нее будет гораздо больше толку, чем от вас, органических и неорганических самодовольных бездельников. Брось своего жестяного пустозвона, Розочка, и иди сюда. Тут нужна женская рука!
— С удовольствием! — объявила роботесса. — С тех пор как я сошла с конвейера, я успела узнать, что существа одного со мной пола, и электронные, и из плоти и крови, мне гораздо ближе роботов-пустозвонов или мужчин двойной закалки.
14
Флаксмен положил телефонную трубку и повернулся к Гаспару и Зейну Горту.
— Няня Бишоп ввела вас, ребята, в курс дела? — спросил издатель. — Я имею в виду наш великий план Детской и все прочее.
Они отрицательно покачали головами.
— И правильно! Это в ее обязанности не входило. — Он откинулся в кресле, начал стирать пену с рукава, но тут же передумал и задумчиво сказал: — Лет сто назад, в конце XX века, жил гениальный хирург, а также виртуоз в области микроэлектроники по имени Даниэль Цуккерторт. Вы, конечно, о нем даже не слышали?
Гаспар открыл было рот, однако промолчал и посмотрел на Зейна, который также не стал ничего говорить — возможно, вспомнив шпильку по адресу роботов-пустозвонов.
— Так вот, — продолжал Флаксмен, — этот Цуккерторт творил с помощью микроскальпелей настоящие чудеса. Он создал какую-то особую методику соединения нервных волокон с металлом и достиг результатов, которых никому другому не удалось повторить, работая с высшими животными. Разумеется, как все гении его калибра, Цукки был чудаком. Он вознамерился подарить бессмертие лучшим человеческим умам и, полностью изолировав их от соблазнов внешнего мира, открыть перед ними путь к достижению высот мифически-абстрактного знания. Для этого он разработал способ сохранения полностью функционирующего человеческого мозга внутри стационарного металлического футляра. Нервы органов речи, зрения и слуха он сращивал с соответствующими входными и выходными контактами. Шедевром его технического гения было искусственное, работающее на изотопах сердце, которое обеспечивало циркуляцию крови и снабжение ее кислородом. Это сердце-мотор помещалось в большой полости, как Цукки назвал верхний широкий свод металлического футляра, и требовало замены изотопного топлива всего раз в год. Ежедневная смена малой вывинчивающейся полости позволяла снабжать мозг дополнительными питательными веществами и освобождать его от продуктов распада. Миниатюрный насосик — подлинный триумф микроэлектроники — подавал в мозг необходимые гормоны и другие раздражители, что мешало мозгу погружаться в тупую спячку. Короче говоря, Цукки достиг своей цели: бессмертие лучшим умам было обеспечено.
Флаксмен внушительно поднял палец и помолчал, давая им время освоиться с этой мыслью.
— Однако, — продолжал он после паузы, — у Цукки был свой взгляд на то, какие умы считать лучшими. Ученых он не ставил ни во что, так как все они уступали ему, а о себе он был не особенно высокого мнения. Государственных мужей он презирал, как и светил церкви. Однако слово «художник» внушало Цукки благоговейный трепет, так как он был человеком с чрезвычайно прямолинейным складом ума и не обладал ни малейшим воображением, если, конечно, исключить его специальность. Художественное творчество — умение манипулировать красками, звуками, а главное словами — он до самой смерти считал величайшим чудом. Таким образом, Цукки задумал подарить консервированное бессмертие творческим личностям — художникам, скульпторам, композиторам, но в первую очередь писателям. Последнее явилось весьма своевременной идеей по двум причинам: во-первых, как раз появились словомельницы и настоящие писатели оказались без работы, а во-вторых, пожалуй, только писатели могли оказаться настолько полоумными, что согласились бы на предложение Цукки. Но как бы то ни было, к тому времени, когда сообщение о его работе просочилось в прессу, у него уже было законсервировано тридцать мозгов, причем все они принадлежали писателям, переговоры с которыми он сумел сохранить в полной тайне. Как вы можете представить, разразился невероятный скандал. Духовенство утверждало, что Цукки кощунственно лишил смертных надежды на вечное блаженство, дамы из Общества защиты животных негодовали на столь жестокое обращение с маленькими миленькими мозгами, а юристы утверждали, что появление «яйцеглавов» потребует пересмотра чуть ли не всего существующего гражданского законодательства. Однако предъявить Цукки какое-то конкретное обвинение было нелегко: в его распоряжении имелись нотариально заверенные разрешения на операцию тех, кого он оперировал, и все яйцеглавы, когда их допрашивали, полностью поддерживали Цукки. К тому же все свое огромное состояние он отдал в распоряжение фонда, который назвал «Мозговым Трестом»— фонд этот должен был обеспечивать яйцеглавов необходимым уходом, пока они будут в нем нуждаться. Затем в самый разгар скандала Цукки умер, положив конец всей истории. И смерть он себе выбрал вполне его достойную — подвергся разработанной им операции «психосоматического развода», как он ее называл. У Цукки был ассистент — настоящий кудесник. Он трижды успешно сделал эту операцию, причем в последний раз Цукки при ней только присутствовал. После этого Цукки и решил оперироваться сам. И умер на операционном столе. Его гениальный ассистент уничтожил все его записи, все аппараты и инструменты и покончил с собой.
Едва Флаксмен неторопливо произнес эти слова, рассчитывая на максимальный эффект, которого и достиг, как вдруг дверь кабинета начала медленно, с легким скрипом открываться.
Флаксмен судорожно подпрыгнул. Остальные с дрожью обернулись.
В дверях стоял сгорбленный старик в лоснящемся саржевом комбинезоне. На седые всклокоченные лохмы была нахлобучена засаленная фуражка, из-под которой торчали мочки ушей с пучками жестких волос.
Гаспар сразу же узнал старика. Это был Джо Вахтер, хотя и выглядевший необыкновенно бодрым — оба его глаза были наполовину открыты.
В левой руке он держал веник и совок для мусора, а в правой — большой черный пистолет.
— Прибыл на дежурство, мистер Флаксмен, — заявил он, почтительно поднеся пистолет к правому виску. — Готов приступить к уборке. Да оно и не помешает, как погляжу. Здравствуйте все, с кем не виделся.
— Вы не могли бы привести в порядок электрозамок? — холодно осведомился Каллингем.
— Нет. Только он вам и ни к чему, — бодро сообщил старик. — В случае чего можете рассчитывать на меня и на мой верный скунсовый пистолет.
— Скунсовый пистолет? — Няня Бишоп недоверчиво усмехнулась. — А барсуков он уже не берет?
— Тут такое дело, сударыня. Он пуляет шариками, начиненными таким запашком, какого не вынесет ни человек, ни зверь. Тот, в кого угодит такой шарик, сразу же скидывает всю одежду и бежит мыться. А то можно поставить на непрерывный огонь. Тут уж любая толпа разбежится.
— Верю, верю, — поспешно согласился Флаксмен. — Но скажите, Джо, когда вы стреляете, что происходит с… с игроками вашей команды?
Джо Вахтер хитро улыбнулся.
— В том-то и штука! Потому-то лучше моего верного скунсового пистолета оружия не найти. У меня носовой нерв поврежден, и я никаких запахов не чувствую!
15
Джо Вахтер неторопливо принялся за уборку, предварительно дважды заверив Флаксмена, что его верный скунсовый пистолет надежно поставлен на предохранитель.
Мисс Румянчик наращивала провод под руководством няни Бишоп, которая восхищалась ее ногтями — такие изящные и так удобно заменяют мощные кусачки.
Флаксмен, решительно отведя взгляд от двери с испорченным электрозамком, продолжал свое повествование.
— После смерти Цукки и его ассистента возник вопрос, что делать с тридцатью яйцеглавами. И тут на сцене появляется еще одна замечательная фигура — Хобарт Флаксмен, мой прадед и основатель издательства «Рокет-Хаус». Он был близким другом Цуккерторта, поддерживал его деньгами и советами, и Цукки назначил его директором «Мозгового Треста». Теперь он заявил о своих правах и указал, что яйцеглавы должны быть переданы под его опеку. Так и сделали. «Мозговой Трест» был переименован в «Мудрость Веков»и про него постепенно забыли. Однако преемники старого Хобарта продолжали начатое им дело. Яйцеглавы были окружены самым внимательным уходом и каждый день получали сведения обо всем, что происходило в мире, а также любые другие, какие могли их заинтересовать.
Флаксмен вдруг широко улыбнулся, а потом многозначительно произнес:
— И вот теперь нет больше не только писателей, но и словомельниц, так что последнее слово остается за тридцатью яйцеглавами. Вы только подумайте! Тридцать настоящих писателей, у которых было почти двести лет для накопления материала, для творческого роста и которые могут работать двадцать четыре часа в сутки! Ну как, няня Бишоп, мы готовы?
— Мы уже десять минут как готовы! — отозвалась она.
Гаспар и Зейн Горт посмотрели на стол. В дальнем его конце, опираясь на черный воротничок, стояло большое дымчатое серебристое яйцо. Рядом были разложены его «глаза», «рот»и «уши», но они еще не были включены в соответствующие розетки.
Флаксмен удовлетворенно потер руки.
— Погодите! — остановил он няню Бишоп, которая протянула руку к проводу, соединенному с глазом. — Я хочу представить его по всем правилам. Как его зовут?
— Не знаю.
— Как так — не знаете? — ошеломленно спросил Флаксмен.
— Вы же сказали, чтобы я принесла любой мозг.
— Я уверен, что мистер Флаксмен вовсе не хотел сказать что-то обидное по адресу ваших подопечных, няня Бишоп, — мягко перебил ее Каллингем. — Говоря «любой мозг», он имел в виду только, что они все в равной степени одаренные художники. А потому скажите нам, как мы должны называть этого яйцеглава?
— А! — воскликнула няня Бишоп. — Седьмой. Номер седьмой!
— Но нам нужно знать имя, — возразил Флаксмен. — А не номера, которыми вы пользуетесь у себя в Детской — что, замечу между прочим, мне кажется весьма бесчеловечным. Я искренне надеюсь, что персонал Детской не обращается с яйцеглавами, как с машинами, — это могло бы пагубно отразиться на их творческих способностях, внушить им мысль, что они всего только компьютеры.
Няня Бишоп задумалась.
— Иногда я называю его Ржавчиком, — сказала она наконец. — У него под воротничком есть желтоватое пятнышко. Я хотела принести Полпинты, потому что он самый легкий, но Полпинты начал возражать, и когда вы прислали мистера Ню-Ню, я выбрала Ржавчика.
— Я имею в виду его настоящее имя, — сказал мистер Флаксмен, с трудом сдерживаясь. — Нельзя же представлять великого литературного гения его будущим издателям как просто Ржавчика.
— А-а, — она на мгновение заколебалась, а затем решительно объявила: — Боюсь, я тут ничем вам помочь не могу. И самим вам этого выяснить не удастся, даже если вы обшарите всю Детскую и просмотрите все записи, какие только у вас имеются.
— Ч-Т-О?!!
— Около года назад, — объяснила няня Бишоп, — яйцеглавы по каким-то своим причинам решили, что хотят навсегда остаться анонимами. И заставили меня уничтожить все документы, где имелись их имена, а также спилить напильником надписи, выгравированные на каждом футляре. Даже если у вас есть какие-нибудь списки, вам не удастся установить, кому из них принадлежит какое имя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15