Нужно воспеть Красную Армию. Луначарский глубоко вздохнул и добавил:
- Мечтаю о таких пьесах!
- А чего бы вам, Анатолий Васильевич, самому не написать? Думаю, что у вас получится хорошая пьеса, а наши полковые артисты поставят ее.
- Дорогой товарищ Болдин. Может, действительно когда-нибудь я и наберусь смелости. Но пока что до этого руки не доходят. У нас непочатый край дел по организации народного просвещения.
В тот вечер в театре Мейерхольда мне впервые в жизни пришлось так много нового услышать о театре, драматургии, о роли искусства в жизни человека. В этих вопросах я был малоискушенным. А Луначарский говорил так страстно и так интересно и понятно, что буквально увлек меня, заставил иными глазами смотреть на театр.
- Знаете, Анатолий Васильевич, в нашем полку тоже есть такие горячие любители сцены, которые сами пишут небольшие пьесы, сочиняют разные сценки из жизни Красной Армии, а потом сами же разыгрывают их. И получается как будто неплохо.
Я рассказал Луначарскому, как в нашем полку была ликвидирована неграмотность и малограмотность среди красноармейцев, как велика их тяга к знаниям.
Антракт кончился. Последний акт пьесы я уже смотрел рядом с Луначарским. После спектакля пригласил Анатолия Васильевича посетить Московский стрелковый полк, познакомиться с нашей жизнью и учебой, побывать в клубе и посмотреть наших армейских артистов. Луначарский поблагодарил, сказал, что воспользуется приглашением при первой же возможности, а затем добавил:
- Прошу всегда помнить о театре. Поощряйте самодеятельность. Чего доброго, полк ваш даст театру советских Давыдовых и Орленевых.
Вскоре на очередной сессии ЦИК СССР мы встретились с Анатолием Васильевичем Луначарским уже как старые друзья. Сидя рядом в Большом Кремлевском дворце, мы обменивались мнениями по поводу выступления того или иного оратора. Помню, нагнувшись ко мне, Луначарский тихо спросил:
- Иван Васильевич, нет ли у вас лишнего карандашика?
Достав из кармана запасной карандаш и передавая его Луначарскому, я шутя заметил:
- Странно, наркому просвещения нечем писать.
- Бывает, дорогой, бывает. Наверно, потерял где-нибудь карандаш. Ох, уж эта рассеянность! - Луначарский, улыбнувшись, посмотрел на меня поверх пенсне, погрозил пальцем и добавил: - Подкузьмили. За это я вас наказываю: карандаш оставляю себе...
Жизнь вносит поправки
Я очень любил Московский полк, гордился им и понимал огромную ответственность за него. Может быть, поэтому через некоторое время стал чувствовать неудовлетворенность своей работой, остро ощущать, что жизнь предъявляет повышенные требования, а знаний, приобретенных на "Выстреле", уже не хватает.
Тяжело было сознавать, что с полком придется расставаться, но я уже несколько раз обращался к наркому с просьбой послать меня на учебу. Чаще всего он уклонялся от бесед на эту тему, а однажды, когда, видимо, я изрядно ему надоел, махнул рукой и сказал:
- Ладно, будешь академиком. Через несколько дней получишь приказ.
В ноябре 1925 года я был принят в Академию имени М. В. Фрунзе.
После окончания академии поехал в Воронеж на должность заместителя командира 19-й стрелковой дивизии. А в мае 1930 года меня неожиданно снова вызвали в Москву. На этот раз получил назначение преподавателем в академию.
Никогда не влекла меня педагогическая работа, но отказаться не сумел. Читал тактику, вел групповые занятия, а вечерами сам усиленно занимался, готовясь к лекциям. И все-таки чувствовал, что сижу не в своей колеснице. Я был убежден, что больше пользы принесу на строевой работе.
О моих жалобах стало известно наркому. Он вызвал меня:
- Опять бунтуешь, академик!
- Товарищ нарком, не бунтую, а прошу. Я склонен к строевой работе, меня же упекли в академики! Чем заслужил такую немилость?
- Плохо понимаешь роль преподавателей. А пора бы понять, что не каждому доверяется воспитывать кадры. В свое время сам рвался к учебе, почему же других учить не хочешь?
- Кафедра не по мне,- возражал я.
Я видел, что нарком сердится, но настаивал на своем, пока он не сдался:
- Ну что с тобой поделаешь? Хотели сделать из тебя ученого мужа, а ты свое гнешь. Ладно, пользуйся моей слабостью! Раз в академики не вышел, поезжай формировать новую дивизию.
В начале J931 года прибыл в Самару с назначением на должность командира и комиссара 53-й стрелковой дивизии Приволжского военного округа. Явился к командующему округом Б. М. Шапошникову.
- Здравствуйте, голубчик, рад вашему приезду,-ласково встретил меня тот.-Вам, видимо, в Москве сообщили, что дивизию вашу еще нужно сформировать? Так вот учтите, товарищ Болдин, дел уйма: подбор командно-политического состава, строительство казарм и много других организационных вопросов. Словом, голубчик, рукава засучите повыше.
- Такое мне уже знакомо, товарищ командующий.
- Знаю, голубчик. Знаю о вашей службе в Туле и Москве. Но тут дело будет посложнее. К дивизии будем предъявлять повышенные требования, хотим сделать ее опытной. К новому учебному году необходимо построить казармы и здания для общественно-бытовых и культурных нужд. На это государство отпустило достаточно средств. От вас требуется как можно разумнее использовать их. Нужно, чтобы красноармейцы жили и учились в хороших условиях. Вот, пожалуй, и все. Если есть вопросы, прошу.
В тот же день я уехал в Саратов. В пути строил различные планы, как лучше начать формирование дивизии, что в первую очередь нужно сделать, вспоминал двадцатые годы, когда буквально на голом месте пришлось создавать полк в Туле, а позже в Москве.
В Саратове явился к командиру корпуса Туровскому. Получил ряд дополнительных указаний и отправился в Пугачев, где должен был разместиться будущий штаб новой дивизии. Вместе со мной выехала группа командиров, назначенных в штаб.
Запомнилась первая встреча с секретарем Пугачевского уездного комитета партии Гусевым. Внимательно выслушав меня, он поднялся из-за стола, начал ходить по небольшому кабинету и неторопливо говорить приятным низким голосом:
- Название наш город носит гордое - Пугачев! И революционные традиции здесь замечательные. До сих пор все дышит именем Василия Ивановича Чапаева. Жил он в нашем городе, здесь вступал в партию, отсюда со своими орлами уходил на фронт белых бить. И сейчас у нас живет много чапаевцев. В нашем городе все, от мала до велика, любят военных и всегда рады помочь им. Так что, Иван Васильевич, все необходимое для вас сделаем.
Вместе с Гусевым мы составили детальный план первоочередных мероприятий. Выбрали пункты временного расквартирования личного состава, наметили площадки для строительства казарм, обсудили ряд других организационных вопросов. И работа буквально закипела. Пугачевцы активно помогали во всех наших начинаниях.
На командно-политические должности прибыли опытные товарищи, в большинстве коммунисты и комсомольцы. Многие из них - участники гражданской войны, питомцы "Выстрела" и академий Красной Армии.
Все лето полки занимались строительством, а когда оно было закончено и поступило новое вооружение и техника, мы приступили к учебе.
В январе 1934 года в моей жизни произошло новое большое событие: саратовские коммунисты избрали меня делегатом на XVII съезд партии. Помню, с каким огромным вниманием мы, делегаты, слушали Отчетный доклад ЦК партии, как горячо обсуждали второй пятилетний план развития народного хозяйства страны. Неизгладимое впечатление произвели на нас выступления выдающихся деятелей Советского государства и Коммунистической партии Г. К. Орджоникидзе, С. М. Кирова, П. П. Постышева, Н. С. Хрущева.
В один из дней работы съезда встретился в Кремле с наркомом.
- Здравствуй, бунтарь. Как дела в дивизии? На преподавательскую работу не тянет?
- Что вы, товарищ нарком! Ваши слова принимаю за шутку. Вот самому бы подучиться не мешало. А от преподавания прошу уволить.
- Ну и упорный. Ладно, пойдешь в Академию имени М. В. Фрунзе на особый факультет. Авось нам все-таки удастся сделать из тебя академика.
И вот снова Москва. Снова знакомые аудитории. Среди слушателей встретил давнего приятеля Максима Пуркаева. Как и я, в годы нашей разлуки он служил в войсках, а сейчас вновь решил учиться. Пуркаев выглядел куда солиднее прежнего, и все-таки многое в нем осталось от прежнего озорника. Мы вспоминали "Выстрел", наших преподавателей, холодное общежитие и, понятно, "карие глазки".
Вместе с нами в академии занимались и нынешние Маршалы Советского Союза А.И. Еременко и И.С. Конев.
Два года напряженной учебы промелькнули довольно быстро. Пришла пора применить новые знания на практике. Перед назначением на должность с каждым выпускником подробно беседовал нарком. Когда очередь дошла до меня, он поздравил с окончанием особого факультета и сказал:
- Теперь пора и долг платить. Поедешь опять к Шапошникову командовать дивизией. Кстати, он сейчас в Москве. Повстречайся с ним и подробно обо всем договорись.
В ту пору Б. М. Шапошников командовал Ленинградским военным округом, и служба под его руководством меня прельщала. Я направился к нему на московскую квартиру и прежде всего извинился за то, что беспокою в неслужебное время.
- Ничего, ничего, голубчик, правильно поступили. Нуте-с давайте присядем к столу. Рассказывайте.
Я доложил, что нарком решил направить меня в Ленинградский военный округ.
- Вот и превосходно. Сейчас, товарищ Болдин, у нас есть вакантная должность командира и комиссара 18-й стрелковой дивизии. Штаб ее в Петрозаводске. Туда и поедете...
Такова уж наша судьба: живешь там, где прикажут. Для меня, как и для всех военных, давно стало привычным часто менять адреса. Вот почему с такой легкостью, буквально за пару дней, я собрался и выехал в Ленинград, а затем в Петрозаводск, где вступил в командование 18-й стрелковой дивизией.
К тому времени в жизни Красной Армии произошло большое событие: был принят новый Временный полевой устав, который должен был помочь коренным образом перестроить ее и значительно улучшить качество боевой подготовки. Родина оснастила свои вооруженные силы новой техникой. Все более прочные позиции во всех родах войск занимал теперь мотор. Естественно, что и требования к армии неизмеримо выросли. Ее нужно было по-новому обучать, готовить к преодолению трудностей в условиях современного боя. Решению этой первостепенной задачи и была подчинена вся жизнь нашей дивизии.
Мы работали напряженно, обучая личный состав тому, что требуется на войне. И это вполне понятно, если учесть международную обстановку того времени. Шли тревожные тридцатые годы. Все выше поднимал свою омерзительную голову фашизм. Гитлер мечтал о мировом господстве и создал ось Берлин - Рим-Токио. Фашистская агрессия нарастала. Муссолини напал на Эфиопию. Франко задушил республиканскую Испанию. Мюнхенское предательство расчистило Гитлеру путь, и он захватил Австрию, оккупировал Чехословакию. На Дальнем Востоке бесчинствовала империалистическая Япония.
Тучи сгущались. Фашизм угрожал второй мировой войной. И прежде всего враждебные силы направлялись против Советского Союза. Понятно, что в этих условиях огромная ответственность ложилась на Красную Армию. В любую минуту ей надлежало быть готовой отразить фашистскую агрессию. Страстно защищая мир и безопасность народов, мы зорко следили за происками империалистов и активно готовились к борьбе.
Дивизия росла, мужала, крепла. Тут бы только и работать! Но жизнь вносит поправки...
Мерно постукивали колеса поезда, уносившего меня на юг. В кармане лежало назначение на должность командира и комиссара 17-го стрелкового корпуса.
До тех пор я знал Украину лишь по рассказам друзей да произведениям Гоголя. Она представлялась мне привлекательной, хотелось побывать там, но все как-то не удавалось. И вот теперь это давнее желание осуществилось.
Как-то, еще в годы службы в Московском стрелковом полку, был я со Славиным в Художественном театре. Шла "Пугачевщина" с участием замечательного актера И. М. Москвина. В антракте, прохаживаясь по фойе, Славин легонько коснулся моей руки и шепнул:
- Посмотри-ка направо. Знаешь, кто это? - и показал на великана с большими серебристыми усами и какими-то особенно веселыми и лукавыми глазами. Я обратил внимание, что не только мы, а почти все, кто находились в фойе, смотрели на него с нескрываемым любопытством. А он то и дело здоровался со знакомыми, широко улыбаясь и поглаживая усы.
- Нет, не знаю, - ответил я.
- Смотрел репинских "Запорожцев"?
- Еще бы! В Третьяковке всегда любуюсь этой замечательной картиной. У меня даже копия есть.
- А помнишь усатых персонажей этой картины? Так вот, мужчина, на которого ты сейчас смотришь, и есть один из репинских героев.
- Как это понять? - удивился я.
- Очень просто. Это писатель Гиляровский, все называют его "дядя Гиляй". Он позировал Репину, когда художник писал "Запорожцев".
Рассказ Славина настолько поразил меня, что я уже глаз не спускал с Гиляровского. От этого человека буквально веяло жизнью, здоровьем, удалью запорожцев, вольнолюбивых сынов Украины.
- Да, Ваня, - снова заговорил Славин, - богата наша Украина красивыми людьми. Сама она прекрасна, и люди ее чудесны. Вот попадешь в те края и полюбишь их на всю жизнь...
Стоя у окна вагона в поезде, увозившем меня в тихий украинский город Винницу, вспоминал я и повести Гоголя, и замечательную репинскую картину, и колоритную фигуру улыбающегося в усы запорожца - Гиляровского.
По приезде в Винницу я с головой окунулся в войсковую жизнь. Побывал во всех частях, познакомился с постановкой боевой учебы и политической работы, с бытом и отдыхом красноармейцев. Корпус произвел приятное впечатление. Во всем чувствовалась слаженность, организованность, хорошая подготовка командного состава.
Корпус подчинялся Киевскому Особому военному округу, и мне часто приходилось встречаться с командующим С. К. Тимошенко. Однажды во время окружной партийной конференции он представил меня члену Военного совета, секретарю ЦК Компартии Украины Н. С. Хрущеву.
Никиту Сергеевича интересовало буквально все: как идет боевая и политическая учеба, как организован быт личного состава.
- Ведь, по существу, ваш корпус пограничный, поэтому и требования к нему особые,-сказал он и рекомендовал обратить больше внимания на пропаганду технических знаний, на изучение мотора, овладение новой техникой.
- Ну а с обкомом партии дружите, товарищ Болдин?- вдруг спросил Никита Сергеевич.
Я рассказал, как мы держим связь с Винницким обкомом и облисполкомом, как части корпуса помогают колхозам.
- Это хорошо. И впредь так поступайте,-поддержал товарищ Хрущев. - Всегда надо помнить, что наша сила в тесной связи народа с армией.
Я пригласил Н. С. Хрущева посетить наш корпус. Он поблагодарил и сказал, что будет рад познакомиться с личным составом наших частей.
Однако вскоре после этого мне пришлось покинуть Винницу. Через несколько месяцев меня назначили командующим войсками вновь созданного Калининского военного округа. Округ был небольшой, но, как говорится, у всех на виду. Близость к Москве давала себя знать. Работы у меня было много.
Шел март 1939 года. В составе делегатов Калининской партийной организации я выехал в Москву на XVIII съезд ВКП(б). Съезд проходил в условиях очень сложной международной обстановки. Как никогда до этого, над миром нависла угроза близкой войны. И конечно, ее острие направлялось прежде всего против нашей страны. Это чувствовалось во всем. Поэтому одно из основных требований съезда партии заключалось в том, чтобы всемерно укреплять боевую мощь Красной Армии и Военно-Морского Флота. Нечего и говорить, что после этого вся жизнь войск нашего округа, как и всей Советской Армии, была подчинена одному успешному выполнению решений XVIII съезда партии об укреплении обороноспособности страны.
Однажды утром, когда я вернулся после трехдневного пребывания в частях и собирался немного отдохнуть, раздался телефонный звонок из Москвы. У провода был нарком. Он предложил немедленно прибыть к нему. В . десять часов я уже был в его кабинете. Здесь находились командующие некоторыми другими округами, в частности Киевским - С. К. Тимошенко, Ленинградским - .1 К. А. Мерецков, Белорусским - М. П. Ковалев.
Нам сообщили, что в условиях, когда Германия начала военные действия против Польши, мы не имеем права сидеть сложа руки.
Красная Армия должна предпринять действия для защиты населения Западной Белоруссии и Западной Украины от гитлеровского нашествия. Освободительный поход осуществят два фронта - Белорусский под командованием командарма 2 ранга М. П. Ковалева и Украинский под командованием командарма 1 ранга С. К. Тимошенко.
Я был назначен командующим конно-механизированной подвижной группой, подчиненной Белорусскому фронту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
- Мечтаю о таких пьесах!
- А чего бы вам, Анатолий Васильевич, самому не написать? Думаю, что у вас получится хорошая пьеса, а наши полковые артисты поставят ее.
- Дорогой товарищ Болдин. Может, действительно когда-нибудь я и наберусь смелости. Но пока что до этого руки не доходят. У нас непочатый край дел по организации народного просвещения.
В тот вечер в театре Мейерхольда мне впервые в жизни пришлось так много нового услышать о театре, драматургии, о роли искусства в жизни человека. В этих вопросах я был малоискушенным. А Луначарский говорил так страстно и так интересно и понятно, что буквально увлек меня, заставил иными глазами смотреть на театр.
- Знаете, Анатолий Васильевич, в нашем полку тоже есть такие горячие любители сцены, которые сами пишут небольшие пьесы, сочиняют разные сценки из жизни Красной Армии, а потом сами же разыгрывают их. И получается как будто неплохо.
Я рассказал Луначарскому, как в нашем полку была ликвидирована неграмотность и малограмотность среди красноармейцев, как велика их тяга к знаниям.
Антракт кончился. Последний акт пьесы я уже смотрел рядом с Луначарским. После спектакля пригласил Анатолия Васильевича посетить Московский стрелковый полк, познакомиться с нашей жизнью и учебой, побывать в клубе и посмотреть наших армейских артистов. Луначарский поблагодарил, сказал, что воспользуется приглашением при первой же возможности, а затем добавил:
- Прошу всегда помнить о театре. Поощряйте самодеятельность. Чего доброго, полк ваш даст театру советских Давыдовых и Орленевых.
Вскоре на очередной сессии ЦИК СССР мы встретились с Анатолием Васильевичем Луначарским уже как старые друзья. Сидя рядом в Большом Кремлевском дворце, мы обменивались мнениями по поводу выступления того или иного оратора. Помню, нагнувшись ко мне, Луначарский тихо спросил:
- Иван Васильевич, нет ли у вас лишнего карандашика?
Достав из кармана запасной карандаш и передавая его Луначарскому, я шутя заметил:
- Странно, наркому просвещения нечем писать.
- Бывает, дорогой, бывает. Наверно, потерял где-нибудь карандаш. Ох, уж эта рассеянность! - Луначарский, улыбнувшись, посмотрел на меня поверх пенсне, погрозил пальцем и добавил: - Подкузьмили. За это я вас наказываю: карандаш оставляю себе...
Жизнь вносит поправки
Я очень любил Московский полк, гордился им и понимал огромную ответственность за него. Может быть, поэтому через некоторое время стал чувствовать неудовлетворенность своей работой, остро ощущать, что жизнь предъявляет повышенные требования, а знаний, приобретенных на "Выстреле", уже не хватает.
Тяжело было сознавать, что с полком придется расставаться, но я уже несколько раз обращался к наркому с просьбой послать меня на учебу. Чаще всего он уклонялся от бесед на эту тему, а однажды, когда, видимо, я изрядно ему надоел, махнул рукой и сказал:
- Ладно, будешь академиком. Через несколько дней получишь приказ.
В ноябре 1925 года я был принят в Академию имени М. В. Фрунзе.
После окончания академии поехал в Воронеж на должность заместителя командира 19-й стрелковой дивизии. А в мае 1930 года меня неожиданно снова вызвали в Москву. На этот раз получил назначение преподавателем в академию.
Никогда не влекла меня педагогическая работа, но отказаться не сумел. Читал тактику, вел групповые занятия, а вечерами сам усиленно занимался, готовясь к лекциям. И все-таки чувствовал, что сижу не в своей колеснице. Я был убежден, что больше пользы принесу на строевой работе.
О моих жалобах стало известно наркому. Он вызвал меня:
- Опять бунтуешь, академик!
- Товарищ нарком, не бунтую, а прошу. Я склонен к строевой работе, меня же упекли в академики! Чем заслужил такую немилость?
- Плохо понимаешь роль преподавателей. А пора бы понять, что не каждому доверяется воспитывать кадры. В свое время сам рвался к учебе, почему же других учить не хочешь?
- Кафедра не по мне,- возражал я.
Я видел, что нарком сердится, но настаивал на своем, пока он не сдался:
- Ну что с тобой поделаешь? Хотели сделать из тебя ученого мужа, а ты свое гнешь. Ладно, пользуйся моей слабостью! Раз в академики не вышел, поезжай формировать новую дивизию.
В начале J931 года прибыл в Самару с назначением на должность командира и комиссара 53-й стрелковой дивизии Приволжского военного округа. Явился к командующему округом Б. М. Шапошникову.
- Здравствуйте, голубчик, рад вашему приезду,-ласково встретил меня тот.-Вам, видимо, в Москве сообщили, что дивизию вашу еще нужно сформировать? Так вот учтите, товарищ Болдин, дел уйма: подбор командно-политического состава, строительство казарм и много других организационных вопросов. Словом, голубчик, рукава засучите повыше.
- Такое мне уже знакомо, товарищ командующий.
- Знаю, голубчик. Знаю о вашей службе в Туле и Москве. Но тут дело будет посложнее. К дивизии будем предъявлять повышенные требования, хотим сделать ее опытной. К новому учебному году необходимо построить казармы и здания для общественно-бытовых и культурных нужд. На это государство отпустило достаточно средств. От вас требуется как можно разумнее использовать их. Нужно, чтобы красноармейцы жили и учились в хороших условиях. Вот, пожалуй, и все. Если есть вопросы, прошу.
В тот же день я уехал в Саратов. В пути строил различные планы, как лучше начать формирование дивизии, что в первую очередь нужно сделать, вспоминал двадцатые годы, когда буквально на голом месте пришлось создавать полк в Туле, а позже в Москве.
В Саратове явился к командиру корпуса Туровскому. Получил ряд дополнительных указаний и отправился в Пугачев, где должен был разместиться будущий штаб новой дивизии. Вместе со мной выехала группа командиров, назначенных в штаб.
Запомнилась первая встреча с секретарем Пугачевского уездного комитета партии Гусевым. Внимательно выслушав меня, он поднялся из-за стола, начал ходить по небольшому кабинету и неторопливо говорить приятным низким голосом:
- Название наш город носит гордое - Пугачев! И революционные традиции здесь замечательные. До сих пор все дышит именем Василия Ивановича Чапаева. Жил он в нашем городе, здесь вступал в партию, отсюда со своими орлами уходил на фронт белых бить. И сейчас у нас живет много чапаевцев. В нашем городе все, от мала до велика, любят военных и всегда рады помочь им. Так что, Иван Васильевич, все необходимое для вас сделаем.
Вместе с Гусевым мы составили детальный план первоочередных мероприятий. Выбрали пункты временного расквартирования личного состава, наметили площадки для строительства казарм, обсудили ряд других организационных вопросов. И работа буквально закипела. Пугачевцы активно помогали во всех наших начинаниях.
На командно-политические должности прибыли опытные товарищи, в большинстве коммунисты и комсомольцы. Многие из них - участники гражданской войны, питомцы "Выстрела" и академий Красной Армии.
Все лето полки занимались строительством, а когда оно было закончено и поступило новое вооружение и техника, мы приступили к учебе.
В январе 1934 года в моей жизни произошло новое большое событие: саратовские коммунисты избрали меня делегатом на XVII съезд партии. Помню, с каким огромным вниманием мы, делегаты, слушали Отчетный доклад ЦК партии, как горячо обсуждали второй пятилетний план развития народного хозяйства страны. Неизгладимое впечатление произвели на нас выступления выдающихся деятелей Советского государства и Коммунистической партии Г. К. Орджоникидзе, С. М. Кирова, П. П. Постышева, Н. С. Хрущева.
В один из дней работы съезда встретился в Кремле с наркомом.
- Здравствуй, бунтарь. Как дела в дивизии? На преподавательскую работу не тянет?
- Что вы, товарищ нарком! Ваши слова принимаю за шутку. Вот самому бы подучиться не мешало. А от преподавания прошу уволить.
- Ну и упорный. Ладно, пойдешь в Академию имени М. В. Фрунзе на особый факультет. Авось нам все-таки удастся сделать из тебя академика.
И вот снова Москва. Снова знакомые аудитории. Среди слушателей встретил давнего приятеля Максима Пуркаева. Как и я, в годы нашей разлуки он служил в войсках, а сейчас вновь решил учиться. Пуркаев выглядел куда солиднее прежнего, и все-таки многое в нем осталось от прежнего озорника. Мы вспоминали "Выстрел", наших преподавателей, холодное общежитие и, понятно, "карие глазки".
Вместе с нами в академии занимались и нынешние Маршалы Советского Союза А.И. Еременко и И.С. Конев.
Два года напряженной учебы промелькнули довольно быстро. Пришла пора применить новые знания на практике. Перед назначением на должность с каждым выпускником подробно беседовал нарком. Когда очередь дошла до меня, он поздравил с окончанием особого факультета и сказал:
- Теперь пора и долг платить. Поедешь опять к Шапошникову командовать дивизией. Кстати, он сейчас в Москве. Повстречайся с ним и подробно обо всем договорись.
В ту пору Б. М. Шапошников командовал Ленинградским военным округом, и служба под его руководством меня прельщала. Я направился к нему на московскую квартиру и прежде всего извинился за то, что беспокою в неслужебное время.
- Ничего, ничего, голубчик, правильно поступили. Нуте-с давайте присядем к столу. Рассказывайте.
Я доложил, что нарком решил направить меня в Ленинградский военный округ.
- Вот и превосходно. Сейчас, товарищ Болдин, у нас есть вакантная должность командира и комиссара 18-й стрелковой дивизии. Штаб ее в Петрозаводске. Туда и поедете...
Такова уж наша судьба: живешь там, где прикажут. Для меня, как и для всех военных, давно стало привычным часто менять адреса. Вот почему с такой легкостью, буквально за пару дней, я собрался и выехал в Ленинград, а затем в Петрозаводск, где вступил в командование 18-й стрелковой дивизией.
К тому времени в жизни Красной Армии произошло большое событие: был принят новый Временный полевой устав, который должен был помочь коренным образом перестроить ее и значительно улучшить качество боевой подготовки. Родина оснастила свои вооруженные силы новой техникой. Все более прочные позиции во всех родах войск занимал теперь мотор. Естественно, что и требования к армии неизмеримо выросли. Ее нужно было по-новому обучать, готовить к преодолению трудностей в условиях современного боя. Решению этой первостепенной задачи и была подчинена вся жизнь нашей дивизии.
Мы работали напряженно, обучая личный состав тому, что требуется на войне. И это вполне понятно, если учесть международную обстановку того времени. Шли тревожные тридцатые годы. Все выше поднимал свою омерзительную голову фашизм. Гитлер мечтал о мировом господстве и создал ось Берлин - Рим-Токио. Фашистская агрессия нарастала. Муссолини напал на Эфиопию. Франко задушил республиканскую Испанию. Мюнхенское предательство расчистило Гитлеру путь, и он захватил Австрию, оккупировал Чехословакию. На Дальнем Востоке бесчинствовала империалистическая Япония.
Тучи сгущались. Фашизм угрожал второй мировой войной. И прежде всего враждебные силы направлялись против Советского Союза. Понятно, что в этих условиях огромная ответственность ложилась на Красную Армию. В любую минуту ей надлежало быть готовой отразить фашистскую агрессию. Страстно защищая мир и безопасность народов, мы зорко следили за происками империалистов и активно готовились к борьбе.
Дивизия росла, мужала, крепла. Тут бы только и работать! Но жизнь вносит поправки...
Мерно постукивали колеса поезда, уносившего меня на юг. В кармане лежало назначение на должность командира и комиссара 17-го стрелкового корпуса.
До тех пор я знал Украину лишь по рассказам друзей да произведениям Гоголя. Она представлялась мне привлекательной, хотелось побывать там, но все как-то не удавалось. И вот теперь это давнее желание осуществилось.
Как-то, еще в годы службы в Московском стрелковом полку, был я со Славиным в Художественном театре. Шла "Пугачевщина" с участием замечательного актера И. М. Москвина. В антракте, прохаживаясь по фойе, Славин легонько коснулся моей руки и шепнул:
- Посмотри-ка направо. Знаешь, кто это? - и показал на великана с большими серебристыми усами и какими-то особенно веселыми и лукавыми глазами. Я обратил внимание, что не только мы, а почти все, кто находились в фойе, смотрели на него с нескрываемым любопытством. А он то и дело здоровался со знакомыми, широко улыбаясь и поглаживая усы.
- Нет, не знаю, - ответил я.
- Смотрел репинских "Запорожцев"?
- Еще бы! В Третьяковке всегда любуюсь этой замечательной картиной. У меня даже копия есть.
- А помнишь усатых персонажей этой картины? Так вот, мужчина, на которого ты сейчас смотришь, и есть один из репинских героев.
- Как это понять? - удивился я.
- Очень просто. Это писатель Гиляровский, все называют его "дядя Гиляй". Он позировал Репину, когда художник писал "Запорожцев".
Рассказ Славина настолько поразил меня, что я уже глаз не спускал с Гиляровского. От этого человека буквально веяло жизнью, здоровьем, удалью запорожцев, вольнолюбивых сынов Украины.
- Да, Ваня, - снова заговорил Славин, - богата наша Украина красивыми людьми. Сама она прекрасна, и люди ее чудесны. Вот попадешь в те края и полюбишь их на всю жизнь...
Стоя у окна вагона в поезде, увозившем меня в тихий украинский город Винницу, вспоминал я и повести Гоголя, и замечательную репинскую картину, и колоритную фигуру улыбающегося в усы запорожца - Гиляровского.
По приезде в Винницу я с головой окунулся в войсковую жизнь. Побывал во всех частях, познакомился с постановкой боевой учебы и политической работы, с бытом и отдыхом красноармейцев. Корпус произвел приятное впечатление. Во всем чувствовалась слаженность, организованность, хорошая подготовка командного состава.
Корпус подчинялся Киевскому Особому военному округу, и мне часто приходилось встречаться с командующим С. К. Тимошенко. Однажды во время окружной партийной конференции он представил меня члену Военного совета, секретарю ЦК Компартии Украины Н. С. Хрущеву.
Никиту Сергеевича интересовало буквально все: как идет боевая и политическая учеба, как организован быт личного состава.
- Ведь, по существу, ваш корпус пограничный, поэтому и требования к нему особые,-сказал он и рекомендовал обратить больше внимания на пропаганду технических знаний, на изучение мотора, овладение новой техникой.
- Ну а с обкомом партии дружите, товарищ Болдин?- вдруг спросил Никита Сергеевич.
Я рассказал, как мы держим связь с Винницким обкомом и облисполкомом, как части корпуса помогают колхозам.
- Это хорошо. И впредь так поступайте,-поддержал товарищ Хрущев. - Всегда надо помнить, что наша сила в тесной связи народа с армией.
Я пригласил Н. С. Хрущева посетить наш корпус. Он поблагодарил и сказал, что будет рад познакомиться с личным составом наших частей.
Однако вскоре после этого мне пришлось покинуть Винницу. Через несколько месяцев меня назначили командующим войсками вновь созданного Калининского военного округа. Округ был небольшой, но, как говорится, у всех на виду. Близость к Москве давала себя знать. Работы у меня было много.
Шел март 1939 года. В составе делегатов Калининской партийной организации я выехал в Москву на XVIII съезд ВКП(б). Съезд проходил в условиях очень сложной международной обстановки. Как никогда до этого, над миром нависла угроза близкой войны. И конечно, ее острие направлялось прежде всего против нашей страны. Это чувствовалось во всем. Поэтому одно из основных требований съезда партии заключалось в том, чтобы всемерно укреплять боевую мощь Красной Армии и Военно-Морского Флота. Нечего и говорить, что после этого вся жизнь войск нашего округа, как и всей Советской Армии, была подчинена одному успешному выполнению решений XVIII съезда партии об укреплении обороноспособности страны.
Однажды утром, когда я вернулся после трехдневного пребывания в частях и собирался немного отдохнуть, раздался телефонный звонок из Москвы. У провода был нарком. Он предложил немедленно прибыть к нему. В . десять часов я уже был в его кабинете. Здесь находились командующие некоторыми другими округами, в частности Киевским - С. К. Тимошенко, Ленинградским - .1 К. А. Мерецков, Белорусским - М. П. Ковалев.
Нам сообщили, что в условиях, когда Германия начала военные действия против Польши, мы не имеем права сидеть сложа руки.
Красная Армия должна предпринять действия для защиты населения Западной Белоруссии и Западной Украины от гитлеровского нашествия. Освободительный поход осуществят два фронта - Белорусский под командованием командарма 2 ранга М. П. Ковалева и Украинский под командованием командарма 1 ранга С. К. Тимошенко.
Я был назначен командующим конно-механизированной подвижной группой, подчиненной Белорусскому фронту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28