— Он несколько успокоился и со вздохом про, — должал:
— Именно это ощущение я, как правило, и испытывал. И теперь у меня такое чувство, что в детстве я часто видел такие сны, а сейчас они ушли, ушли навсегда, исчезли из моей жизни.
"Это к лучшему, Гарри, — подумала она тогда, — потому что тот мир представлял для тебя опасность. А теперь тебе ничто не угрожает”.
Однако такое положение вещей не устраивало отдел экстрасенсорики. Именно поэтому она и находилась сейчас здесь, ибо руководители отдела очень хотели, чтобы к Гарри вернулись его способности, и их мало волновало, каким образом это произойдет. Ей же отводилась роль помощницы в деле возвращения его дара Сандра вновь скользнула в постель, ей захотелось ощутить тепло Гарри, а он инстинктивно тут же накрыл свободной рукой ее грудь. Его стройное тело было крепким и мускулистым — он тщательно следил за ним и постоянно держал в форме.
— Оно на несколько лет старше меня, — без тени юмора сказал он ей однажды, — а потому я должен о нем хорошо заботиться.
Как если бы речь шла не о нем самом, а о ком-то другом, отданном ему на попечение. Трудно поверить, но когда-то это тело действительно ему не принадлежало. И Сандра была рада, что в то время она не знала ни Гарри, ни прежнего обладателя тела.
— М-м-м-м, — промычал Гарри, когда она крепче прижалась к нему.
— Все в порядке, — прошептала Сандра в темноте.
— М-м-м-м, — снова промычал он во сне и обнял ее еще крепче.
Да, это Гарри, ее Гарри, и она ощущает исходящее от него тепло. Никогда и ни с кем не чувствовала она себя в такой безопасности. Несмотря ни на что, ни на какие его странности и недостатки, когда Сандра лежала вот так, рядом с ним, ей казалось, что она прислоняется к крепкой скале. Стараясь не разбудить, не потревожить его, она нежно поглаживала его грудь, словно убаюкивая, заставляя глубже погрузиться в сон...
...А вместо этого провалилась туда сама...
* * *
— Га-а-а-а-рри! — Мэри Киф, мать Гарри, звала его из своей подводной могилы, но никак не могла докричаться до него. Так продолжалось уже давно, и она знала почему, но все-таки не оставляла своих попыток. — Гарри, кое-кто очень хочет поговорить с тобой. Он утверждает, что вы были друзьями, а то, что ему необходимо сказать, очень важно.
Гарри слышал ее, но не имел возможности ответить. Он знал, что не имеет права отзываться, ибо беседы с мертвыми были ему запрещены. Если он попытается или даже только помыслит об этом, он вновь мысленно услышит этот непримиримый голос, произносящий приказы, воспротивиться которым было невозможно и которые лишали его способностей некроскопа.
— Под страхом боли ты не посмеешь сделать это, Гарри. Да, под страхом сильнейшей боли. Это будет такая мучительная пытка, что ты перестанешь различать и узнавать голоса мертвых. Умственный хаос и кошмар. Я не хочу быть жестоким или грубым по отношению к тебе, отец, но вынужден поступить так ради твоей же пользы, чтобы защитить тебя. И меня тоже. Фаэтор Ференци, Тибор и Юлиан Бодеску могли быть последними в своем роде, а возможно, и нет. Вамфири обладают огромной властью и большими возможностями, отец. И если только в твоем мире они еще остались... рано или поздно они нападут на твой след и отыщут тебя... прежде чем ты сможешь найти их. Но искать тебя они будут лишь в том случае, если у них на то будет причина. Вот почему я начисто ликвидирую эту причину. Ты меня понимаешь?
— Ты делаешь это только ради себя, — ответил ему Гарри. — Не потому что боишься за меня, а лишь ради собственной безопасности. Ты боишься, что однажды я отыщу тебя в твоем пространстве и приду, чтобы уничтожить. Но я же сказал, что никогда не смогу это сделать. Судя по всему, моего слова тебе недостаточно.
— Люди меняются, Гарри. И ты тоже мог измениться. Да, я — твой сын, но я еще и Вамфир. И я не могу рисковать, не могу допустить, чтобы настал тот день, когда ты придешь за мной с мечом, острым колом и огнем. Как я уже сказал, будучи некроскопом, ты представляешь большую опасность, но без поддержки мертвых ты бессилен. Без них для тебя закрыто пространство Мёбиуса. Ты не сможешь вернуться сюда или отыскать меня где-либо еще.
— Но таким образом ты обрекаешь меня на пытку. Мертвые любят меня. Они обязательно будут беседовать со мной.
— Пусть пытаются, но ты их не услышишь и не сможешь им ответить. Во всяком случае сознательно. Отныне и навсегда я лишаю тебя этого дара.
— Но ведь я же некроскоп! Я всегда беседовал с мертвыми, я к этому привык! А что будет, когда я состарюсь? Что будет, когда и сам я присоединюсь к сонму мертвых? Я и тогда буду обречен на страдания? Во веки веков?
— С привычками можно расстаться, Гарри. Повторяю в последний раз, а потом, если не хочешь, можешь не верить мне и попытаться сам все проверить: ты не имеешь права сознательно беседовать с мертвыми, а если заговорят с тобой они, ты обязан тут же забыть все ими сказанное. В противном случае расплачиваться придется тебе. Да будет так!
— А те математические знания, которые дал мне Мёбиус? Их я тоже должен навсегда забыть?
— Ты уже все забыл. И это мой самый строжайший запрет, ибо я не желаю, чтобы вторгались на мою территорию! А теперь достаточно споров! Все... уже... свершилось!
В этот момент в голове Гарри что-то с такой силой дернулось, что он громко вскрикнул, и... наступила полная темнота... а потом...
...Он пришел в себя и обнаружил, что находится в Лондоне, в штаб-квартире отдела экстрасенсорики.
Это произошло четыре года назад. Он обо всем доложил руководству отдела, помог им дополнить и закрыть досье на себя и свою работу. Он больше уже не был некроскопом, утратил способность воздействовать своей метафизической волей на физический мир; а потому для отдела экстрасенсорики стал бесполезен. Но даже после того, как они использовали все возможные и невозможные средства и способы, пытаясь вернуть его паранормальные способности, однако не добились успеха, он знал, что они на этом не остановятся. Как некроскоп он представлял для них слишком большую ценность. Они никогда не забудут о нем и при первой же возможности вернут обратно. То же относится и к миллионам его друзей — к сонму мертвых Точнее говоря, настоящих, истинных друзей в этом Великом Большинстве у Гарри было около сотни. Но все остальные тоже знали о нем. Для них он был единственным лучиком света в мире вечной темноты И вот теперь едва ли не самый дорогой для Гарри представитель сонма мертвых — его мать вновь пыталась пробиться к нему и побеседовать с сыном.
— Гарри О, мой бедный малыш Гарри! Почему ты не отвечаешь мне, сынок? — Для нее он так и остался навсегда малышом.
— Потому что не могу, — хотел он ответить ей, но не посмел, не осмелился сделать это даже во сне. Однажды он уже попытался поговорить с ней, придя на берег реки, и слишком хорошо помнил, к чему это привело. Он отправился туда буквально через час после своего возвращения в Боннириг, в дом, который когда-то принадлежал его матери, а потом Виктору Шукшину. Шукшин утопил ее подо льдом, а затем позволил течению унести ее тело сюда, к излучине замерзшей реки, где оно опустилось на дно и его скрыли водоросли и ил. Здесь она и оставалась до той самой ночи, когда Гарри заставил ее подняться, чтобы свершить месть. И после тело ее вновь мирно упокоилось на дне, постепенно разрушаемое водой, уносимое по частям. Но дух ее все еще пребывал на месте.
Он был здесь и тогда, когда Гарри, как множество раз прежде, пришел на берег реки и сел, вглядываясь в спокойную черную глубину, в тихо журчащую возле зарослей тростника у постепенно разрушающегося глинистого берега воду. День был в разгаре. Тропинки вдоль берега, по которым давно никто не ходил, заросли сорной травой и кустиками куманики, в тенистых ивах и колючем терновнике пели птицы.
Помимо его дома неподалеку стояли еще три. Два из них, располагавшиеся посреди обширных, обнесенных стенами садов, спускавшихся к самому берегу реки, находились на довольно большом расстоянии друг от друга. Оба они давно пустовали и постепенно разрушались. Третий дом, стоявший рядом с домом Гарри, уже несколько лет как был выставлен на продажу. Время от времени появлялись какие-то люди, осматривали его и уходили, качая головами. Апартаменты нельзя было назвать ни фешенебельными, ни престижными. Место было чересчур пустынным, уединенным, но именно это и нравилось Гарри. Он привык беседовать здесь с матерью, не опасаясь, что его кто-либо увидит и обратит внимание на то, что он бормочет себе под нос, на первый взгляд, нечто совершенно бессмысленное.
В тот раз он даже не подозревал, что может его ожидать. Знал только, что беседовать с матерью ему запрещено и что, в случае если он нарушит запрет, наложенный на его экстрасенсорный разум, его постигнет кара. Единственным методом, которым не воспользовались в отделе, был кислотный тест — он сам не захотел этого. Тогда отделом руководил Дарси Кларк, дар которого не позволял ему оказывать давление на Гарри или на кого-либо из его друзей.
Но здесь, на берегу, дух его матери, дух той невинной и наивной девушки, какой она когда-то была, не в силах был противиться желанию поговорить с сыном.
Поначалу вокруг царила тишина, слышалось лишь тихое журчание воды да пели птицы. Но прошло немного времени — и присутствие Гарри было замечено.
— Гарри? — раздался у него в голове задыхающийся от волнения голос. — Гарри, это ты, сынок? О, я знаю, что это ты! Ты вернулся домой, Гарри?
Вот и все, что она успела ему сказать, но и этого оказалось достаточно.
— Мама! Не надо!
Он вскрикнул и, вскочив на ноги, помчался вдоль берега, чувствуя, будто в голове его кто-то устроил фейерверк и огненные искры впиваются в ткани его мозга. И только тогда он понял, что сделал с ним Обитатель.
"Ты испытаешь такие ужасные муки, что никогда не осмелишься повторить это снова”. Это была угроза, которую привел в исполнение его сын-вампир. Точнее, даже не он сам, а те постгипнотические приказы, которые он оставил в разуме Гарри, внедрил в его мозг.
Ночь застала Гарри лежащим в высокой траве на самом краешке берега. Он медленно, испытывая невероятную боль, приходил в сознание. Теперь у него уже не оставалось никаких сомнений в том, что в этом мире он перестал быть некроскопом. Никогда больше он не сможет вести беседы с мертвыми. Во всяком случае сознательно.
Но во сне?..
— Га-а-а-а-рри!.. — снова и снова звал его голос матери, эхом разносясь в бесконечных и пустых лабиринтах его сна. — Я здесь, Гарри, здесь! — И, прежде чем он сам успел это осознать, Гарри повернулся, прошел сквозь одну из дверей и вновь очутился на берегу реки, на этот раз освещаемом лунным сиянием. — Это ты, Гарри? — в тихом голосе матери слышалось сомнение, словно она не осмеливалась поверить в то, что сын рядом. — Неужели ты и в самом деле пришел ко мне?
— Я не могу ответить тебе, мама, — хотел было сказать Гарри, но вынужден был промолчать.
— Но ты и так уже ответил мне, Гарри, — возразила она. И он знал, что это была правда, ибо мертвые не нуждаются в словах, произнесенных вслух. Если ты обладаешь соответствующим даром, достаточно произнести слова мысленно.
Гарри скорчился на берегу, почти приняв позу ребенка во чреве матери, сжал руками голову и замер в ожидании боли... Но боли не было!..
— Ах Гарри, Гарри, — тут же отозвалась мать. — Неужели ты мог подумать, что после всего, что произошло в тот раз, я смогу намеренно причинить тебе новую боль или позволить тебе сделать это самому себе?
— Мама, я... — он сделал новую попытку, поднимаясь на ноги и дрожа от ожидания боли, — я не понимаю!..
— Не правда, ты все отлично понимаешь! — с досадой, нетерпеливо воскликнула она. — Конечно же, понимаешь! Ты просто забыл. Ты каждый раз обо всем забываешь, Гарри.
— Забыл? Что забыл, мама? Что я забываю каждый раз?
— Ты забываешь, что в своих снах бывал здесь уже много раз. То, что сделал с тобой мой внук, не имеет здесь никакого значения. Вот о чем ты забыл и о чем забываешь каждый раз! А теперь позови меня, Гарри, помоги мне подняться, чтобы я могла немного прогуляться рядом с тобой и побеседовать.
Неужели он действительно мог разговаривать с ней в своих снах? Он часто делал это прежде, независимо от того, спал он или бодрствовал. Но теперь все изменилось.
— Все как прежде, сынок. Только каждый раз тебе приходится напоминать об этом.
И вдруг послышался другой голос. Он не принадлежал его матери, он звучал скорее не во сне, а где-то в закоулках памяти...
— Ты не имеешь права сознательно беседовать с мертвыми. А если заговорят с тобой они, ты должен немедленно забыть все, что они тебе скажут. В противном случае тебя ждет кара...
— Это голос моего сына, — вздохнул Гарри, наконец начиная понимать. — Сколько же раз мы разговаривали с тобой, мама? Я имею в виду — с тех пор как беседы эти стали причинять мне боль?
В тот момент, когда она собралась было ответить, Гарри позвал ее наверх. Она поднялась из воды, протянула к нему руку и, держась за него, выбралась на берег — такая же юная, как в тот день, когда умерла.
— Дюжину раз, а быть может, двадцать... или пятьдесят, — она мысленно пожала плечами, — трудно сказать, Гарри. И всегда так трудно пробиться к тебе. Ах, как мы скучаем без тебя, Гарри.
— Мы?
Он взял ее за руку, и они пошли по темной тропинке, тянувшейся вдоль берега реки, освещенные лунным светом, пробивавшимся сквозь бегущие по небу клочковатые облака.
— Да, я и все твои друзья — весь сонм мертвых. Не менее ста из них жаждут вновь услышать твой тихий и нежный голос, сынок, а миллионы других — узнать то, что ты сказал, а всех остальных интересует, как ты живешь и что с тобой происходит. А я... что ж... я теперь являюсь чем-то вроде оракула. Ибо они знают, что я — единственная, кому позволено с тобой беседовать и с кем ты разговариваешь чаще всего. Во всяком случае, так было раньше...
— Ты заставляешь меня чувствовать, что я утратил прежнее доверие, нарушил какие-то обязательства. Но они никогда не существовали. Все не так. Я ничего не могу поделать, но отныне я не могу беседовать с тобой. Вернее, я не помню, когда и о чем мы разговаривали. А почему ты говоришь, что ко мне теперь трудно пробиться? Ты позвала меня — и я пришел. Что же в этом трудного?
— Но ты не всегда приходишь, Гарри. Иногда я чувствую, что ты где-то рядом, зову тебя, но ты исчезаешь. И с каждым разом ждать приходится все дольше, как будто ты потерял к нам интерес или вовсе забыл о нас. Или мы стали для тебя той самой привычкой, с которой ты теперь решил... расстаться?..
— Нет, это не правда! — воскликнул Гарри, хотя знал, что мать права.
Не он решил отказаться от этой привычки — это сделали за него... это сделал его страх. Ужас перед умственной пыткой, которая ждала его, в случае если он снова заговорит с мертвыми.
— А если все-таки правда, — продолжил он уже более спокойно, — то моей вины здесь нет. Мой выжженный мозг уже не сможет быть вам полезным, мама.
— Что ж... — Гарри вдруг услышал новые для него, решительные нотки в ее голосе и почувствовал, что пальцы матери крепко сжали его руку. — В таком случае необходимо что-то предпринять. Я имею в виду твое нынешнее положение, Гарри. Потому что надвигается большая беда, сынок, и мертвые не могут спокойно лежать в своих могилах. Помнишь, я говорила тебе, что кое-кто хочет побеседовать с тобой, рассказать тебе нечто очень важное?
— Да, помню. Кто он, мама? И что такое важное он хочет мне рассказать?
— Он не захотел объяснять, а голос его доносился очень, очень издалека. Однако очень странно, Гарри, что мертвый еще способен ощущать боль... ведь смерть обычно избавляет нас от любой боли.
У Гарри кровь застыла в жилах. Он слишком хорошо знал, что в определенных обстоятельствах мертвые действительно могут страдать от боли. Сэр Кинан Гормли, уничтоженный советскими экстрасенсами, был обследован некроскопом Борисом Драгошани. И несмотря на то что он был уже мертв, сэр Кинан испытал жесточайшую боль.
— Это... что-то вроде... того?.. — спросил Гарри и затаил дыхание в ожидании ответа матери.
— Я не знаю, что это такое, — ответила она, повернувшись и глядя ему прямо в глаза, — потому что раньше не сталкивалась с чем-либо подобным. Но я очень боюсь за тебя, Гарри, я очень, очень за тебя боюсь! Ты спрашиваешь... похоже ли это на то, но я хочу в свою очередь спросить тебя: может ли случиться, будет ли когда-либо нечто подобное? И каким образом это может случиться, если ты уже не некроскоп? Мне остается лишь молиться, чтобы этого не случилось. Ты видишь, сынок, я буквально разрываюсь на части! С одной стороны, я скучаю без тебя, все мертвые скучают, но с другой... Если ты окажешься в опасности, нам придется обходиться без тебя.
Гарри почувствовал, что мать что-то недоговаривает.
— Ты уверена, мама, в том, что не знаешь, кто именно желает побеседовать со мной? Ты действительно не знаешь, где он сейчас находится?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
— Именно это ощущение я, как правило, и испытывал. И теперь у меня такое чувство, что в детстве я часто видел такие сны, а сейчас они ушли, ушли навсегда, исчезли из моей жизни.
"Это к лучшему, Гарри, — подумала она тогда, — потому что тот мир представлял для тебя опасность. А теперь тебе ничто не угрожает”.
Однако такое положение вещей не устраивало отдел экстрасенсорики. Именно поэтому она и находилась сейчас здесь, ибо руководители отдела очень хотели, чтобы к Гарри вернулись его способности, и их мало волновало, каким образом это произойдет. Ей же отводилась роль помощницы в деле возвращения его дара Сандра вновь скользнула в постель, ей захотелось ощутить тепло Гарри, а он инстинктивно тут же накрыл свободной рукой ее грудь. Его стройное тело было крепким и мускулистым — он тщательно следил за ним и постоянно держал в форме.
— Оно на несколько лет старше меня, — без тени юмора сказал он ей однажды, — а потому я должен о нем хорошо заботиться.
Как если бы речь шла не о нем самом, а о ком-то другом, отданном ему на попечение. Трудно поверить, но когда-то это тело действительно ему не принадлежало. И Сандра была рада, что в то время она не знала ни Гарри, ни прежнего обладателя тела.
— М-м-м-м, — промычал Гарри, когда она крепче прижалась к нему.
— Все в порядке, — прошептала Сандра в темноте.
— М-м-м-м, — снова промычал он во сне и обнял ее еще крепче.
Да, это Гарри, ее Гарри, и она ощущает исходящее от него тепло. Никогда и ни с кем не чувствовала она себя в такой безопасности. Несмотря ни на что, ни на какие его странности и недостатки, когда Сандра лежала вот так, рядом с ним, ей казалось, что она прислоняется к крепкой скале. Стараясь не разбудить, не потревожить его, она нежно поглаживала его грудь, словно убаюкивая, заставляя глубже погрузиться в сон...
...А вместо этого провалилась туда сама...
* * *
— Га-а-а-а-рри! — Мэри Киф, мать Гарри, звала его из своей подводной могилы, но никак не могла докричаться до него. Так продолжалось уже давно, и она знала почему, но все-таки не оставляла своих попыток. — Гарри, кое-кто очень хочет поговорить с тобой. Он утверждает, что вы были друзьями, а то, что ему необходимо сказать, очень важно.
Гарри слышал ее, но не имел возможности ответить. Он знал, что не имеет права отзываться, ибо беседы с мертвыми были ему запрещены. Если он попытается или даже только помыслит об этом, он вновь мысленно услышит этот непримиримый голос, произносящий приказы, воспротивиться которым было невозможно и которые лишали его способностей некроскопа.
— Под страхом боли ты не посмеешь сделать это, Гарри. Да, под страхом сильнейшей боли. Это будет такая мучительная пытка, что ты перестанешь различать и узнавать голоса мертвых. Умственный хаос и кошмар. Я не хочу быть жестоким или грубым по отношению к тебе, отец, но вынужден поступить так ради твоей же пользы, чтобы защитить тебя. И меня тоже. Фаэтор Ференци, Тибор и Юлиан Бодеску могли быть последними в своем роде, а возможно, и нет. Вамфири обладают огромной властью и большими возможностями, отец. И если только в твоем мире они еще остались... рано или поздно они нападут на твой след и отыщут тебя... прежде чем ты сможешь найти их. Но искать тебя они будут лишь в том случае, если у них на то будет причина. Вот почему я начисто ликвидирую эту причину. Ты меня понимаешь?
— Ты делаешь это только ради себя, — ответил ему Гарри. — Не потому что боишься за меня, а лишь ради собственной безопасности. Ты боишься, что однажды я отыщу тебя в твоем пространстве и приду, чтобы уничтожить. Но я же сказал, что никогда не смогу это сделать. Судя по всему, моего слова тебе недостаточно.
— Люди меняются, Гарри. И ты тоже мог измениться. Да, я — твой сын, но я еще и Вамфир. И я не могу рисковать, не могу допустить, чтобы настал тот день, когда ты придешь за мной с мечом, острым колом и огнем. Как я уже сказал, будучи некроскопом, ты представляешь большую опасность, но без поддержки мертвых ты бессилен. Без них для тебя закрыто пространство Мёбиуса. Ты не сможешь вернуться сюда или отыскать меня где-либо еще.
— Но таким образом ты обрекаешь меня на пытку. Мертвые любят меня. Они обязательно будут беседовать со мной.
— Пусть пытаются, но ты их не услышишь и не сможешь им ответить. Во всяком случае сознательно. Отныне и навсегда я лишаю тебя этого дара.
— Но ведь я же некроскоп! Я всегда беседовал с мертвыми, я к этому привык! А что будет, когда я состарюсь? Что будет, когда и сам я присоединюсь к сонму мертвых? Я и тогда буду обречен на страдания? Во веки веков?
— С привычками можно расстаться, Гарри. Повторяю в последний раз, а потом, если не хочешь, можешь не верить мне и попытаться сам все проверить: ты не имеешь права сознательно беседовать с мертвыми, а если заговорят с тобой они, ты обязан тут же забыть все ими сказанное. В противном случае расплачиваться придется тебе. Да будет так!
— А те математические знания, которые дал мне Мёбиус? Их я тоже должен навсегда забыть?
— Ты уже все забыл. И это мой самый строжайший запрет, ибо я не желаю, чтобы вторгались на мою территорию! А теперь достаточно споров! Все... уже... свершилось!
В этот момент в голове Гарри что-то с такой силой дернулось, что он громко вскрикнул, и... наступила полная темнота... а потом...
...Он пришел в себя и обнаружил, что находится в Лондоне, в штаб-квартире отдела экстрасенсорики.
Это произошло четыре года назад. Он обо всем доложил руководству отдела, помог им дополнить и закрыть досье на себя и свою работу. Он больше уже не был некроскопом, утратил способность воздействовать своей метафизической волей на физический мир; а потому для отдела экстрасенсорики стал бесполезен. Но даже после того, как они использовали все возможные и невозможные средства и способы, пытаясь вернуть его паранормальные способности, однако не добились успеха, он знал, что они на этом не остановятся. Как некроскоп он представлял для них слишком большую ценность. Они никогда не забудут о нем и при первой же возможности вернут обратно. То же относится и к миллионам его друзей — к сонму мертвых Точнее говоря, настоящих, истинных друзей в этом Великом Большинстве у Гарри было около сотни. Но все остальные тоже знали о нем. Для них он был единственным лучиком света в мире вечной темноты И вот теперь едва ли не самый дорогой для Гарри представитель сонма мертвых — его мать вновь пыталась пробиться к нему и побеседовать с сыном.
— Гарри О, мой бедный малыш Гарри! Почему ты не отвечаешь мне, сынок? — Для нее он так и остался навсегда малышом.
— Потому что не могу, — хотел он ответить ей, но не посмел, не осмелился сделать это даже во сне. Однажды он уже попытался поговорить с ней, придя на берег реки, и слишком хорошо помнил, к чему это привело. Он отправился туда буквально через час после своего возвращения в Боннириг, в дом, который когда-то принадлежал его матери, а потом Виктору Шукшину. Шукшин утопил ее подо льдом, а затем позволил течению унести ее тело сюда, к излучине замерзшей реки, где оно опустилось на дно и его скрыли водоросли и ил. Здесь она и оставалась до той самой ночи, когда Гарри заставил ее подняться, чтобы свершить месть. И после тело ее вновь мирно упокоилось на дне, постепенно разрушаемое водой, уносимое по частям. Но дух ее все еще пребывал на месте.
Он был здесь и тогда, когда Гарри, как множество раз прежде, пришел на берег реки и сел, вглядываясь в спокойную черную глубину, в тихо журчащую возле зарослей тростника у постепенно разрушающегося глинистого берега воду. День был в разгаре. Тропинки вдоль берега, по которым давно никто не ходил, заросли сорной травой и кустиками куманики, в тенистых ивах и колючем терновнике пели птицы.
Помимо его дома неподалеку стояли еще три. Два из них, располагавшиеся посреди обширных, обнесенных стенами садов, спускавшихся к самому берегу реки, находились на довольно большом расстоянии друг от друга. Оба они давно пустовали и постепенно разрушались. Третий дом, стоявший рядом с домом Гарри, уже несколько лет как был выставлен на продажу. Время от времени появлялись какие-то люди, осматривали его и уходили, качая головами. Апартаменты нельзя было назвать ни фешенебельными, ни престижными. Место было чересчур пустынным, уединенным, но именно это и нравилось Гарри. Он привык беседовать здесь с матерью, не опасаясь, что его кто-либо увидит и обратит внимание на то, что он бормочет себе под нос, на первый взгляд, нечто совершенно бессмысленное.
В тот раз он даже не подозревал, что может его ожидать. Знал только, что беседовать с матерью ему запрещено и что, в случае если он нарушит запрет, наложенный на его экстрасенсорный разум, его постигнет кара. Единственным методом, которым не воспользовались в отделе, был кислотный тест — он сам не захотел этого. Тогда отделом руководил Дарси Кларк, дар которого не позволял ему оказывать давление на Гарри или на кого-либо из его друзей.
Но здесь, на берегу, дух его матери, дух той невинной и наивной девушки, какой она когда-то была, не в силах был противиться желанию поговорить с сыном.
Поначалу вокруг царила тишина, слышалось лишь тихое журчание воды да пели птицы. Но прошло немного времени — и присутствие Гарри было замечено.
— Гарри? — раздался у него в голове задыхающийся от волнения голос. — Гарри, это ты, сынок? О, я знаю, что это ты! Ты вернулся домой, Гарри?
Вот и все, что она успела ему сказать, но и этого оказалось достаточно.
— Мама! Не надо!
Он вскрикнул и, вскочив на ноги, помчался вдоль берега, чувствуя, будто в голове его кто-то устроил фейерверк и огненные искры впиваются в ткани его мозга. И только тогда он понял, что сделал с ним Обитатель.
"Ты испытаешь такие ужасные муки, что никогда не осмелишься повторить это снова”. Это была угроза, которую привел в исполнение его сын-вампир. Точнее, даже не он сам, а те постгипнотические приказы, которые он оставил в разуме Гарри, внедрил в его мозг.
Ночь застала Гарри лежащим в высокой траве на самом краешке берега. Он медленно, испытывая невероятную боль, приходил в сознание. Теперь у него уже не оставалось никаких сомнений в том, что в этом мире он перестал быть некроскопом. Никогда больше он не сможет вести беседы с мертвыми. Во всяком случае сознательно.
Но во сне?..
— Га-а-а-а-рри!.. — снова и снова звал его голос матери, эхом разносясь в бесконечных и пустых лабиринтах его сна. — Я здесь, Гарри, здесь! — И, прежде чем он сам успел это осознать, Гарри повернулся, прошел сквозь одну из дверей и вновь очутился на берегу реки, на этот раз освещаемом лунным сиянием. — Это ты, Гарри? — в тихом голосе матери слышалось сомнение, словно она не осмеливалась поверить в то, что сын рядом. — Неужели ты и в самом деле пришел ко мне?
— Я не могу ответить тебе, мама, — хотел было сказать Гарри, но вынужден был промолчать.
— Но ты и так уже ответил мне, Гарри, — возразила она. И он знал, что это была правда, ибо мертвые не нуждаются в словах, произнесенных вслух. Если ты обладаешь соответствующим даром, достаточно произнести слова мысленно.
Гарри скорчился на берегу, почти приняв позу ребенка во чреве матери, сжал руками голову и замер в ожидании боли... Но боли не было!..
— Ах Гарри, Гарри, — тут же отозвалась мать. — Неужели ты мог подумать, что после всего, что произошло в тот раз, я смогу намеренно причинить тебе новую боль или позволить тебе сделать это самому себе?
— Мама, я... — он сделал новую попытку, поднимаясь на ноги и дрожа от ожидания боли, — я не понимаю!..
— Не правда, ты все отлично понимаешь! — с досадой, нетерпеливо воскликнула она. — Конечно же, понимаешь! Ты просто забыл. Ты каждый раз обо всем забываешь, Гарри.
— Забыл? Что забыл, мама? Что я забываю каждый раз?
— Ты забываешь, что в своих снах бывал здесь уже много раз. То, что сделал с тобой мой внук, не имеет здесь никакого значения. Вот о чем ты забыл и о чем забываешь каждый раз! А теперь позови меня, Гарри, помоги мне подняться, чтобы я могла немного прогуляться рядом с тобой и побеседовать.
Неужели он действительно мог разговаривать с ней в своих снах? Он часто делал это прежде, независимо от того, спал он или бодрствовал. Но теперь все изменилось.
— Все как прежде, сынок. Только каждый раз тебе приходится напоминать об этом.
И вдруг послышался другой голос. Он не принадлежал его матери, он звучал скорее не во сне, а где-то в закоулках памяти...
— Ты не имеешь права сознательно беседовать с мертвыми. А если заговорят с тобой они, ты должен немедленно забыть все, что они тебе скажут. В противном случае тебя ждет кара...
— Это голос моего сына, — вздохнул Гарри, наконец начиная понимать. — Сколько же раз мы разговаривали с тобой, мама? Я имею в виду — с тех пор как беседы эти стали причинять мне боль?
В тот момент, когда она собралась было ответить, Гарри позвал ее наверх. Она поднялась из воды, протянула к нему руку и, держась за него, выбралась на берег — такая же юная, как в тот день, когда умерла.
— Дюжину раз, а быть может, двадцать... или пятьдесят, — она мысленно пожала плечами, — трудно сказать, Гарри. И всегда так трудно пробиться к тебе. Ах, как мы скучаем без тебя, Гарри.
— Мы?
Он взял ее за руку, и они пошли по темной тропинке, тянувшейся вдоль берега реки, освещенные лунным светом, пробивавшимся сквозь бегущие по небу клочковатые облака.
— Да, я и все твои друзья — весь сонм мертвых. Не менее ста из них жаждут вновь услышать твой тихий и нежный голос, сынок, а миллионы других — узнать то, что ты сказал, а всех остальных интересует, как ты живешь и что с тобой происходит. А я... что ж... я теперь являюсь чем-то вроде оракула. Ибо они знают, что я — единственная, кому позволено с тобой беседовать и с кем ты разговариваешь чаще всего. Во всяком случае, так было раньше...
— Ты заставляешь меня чувствовать, что я утратил прежнее доверие, нарушил какие-то обязательства. Но они никогда не существовали. Все не так. Я ничего не могу поделать, но отныне я не могу беседовать с тобой. Вернее, я не помню, когда и о чем мы разговаривали. А почему ты говоришь, что ко мне теперь трудно пробиться? Ты позвала меня — и я пришел. Что же в этом трудного?
— Но ты не всегда приходишь, Гарри. Иногда я чувствую, что ты где-то рядом, зову тебя, но ты исчезаешь. И с каждым разом ждать приходится все дольше, как будто ты потерял к нам интерес или вовсе забыл о нас. Или мы стали для тебя той самой привычкой, с которой ты теперь решил... расстаться?..
— Нет, это не правда! — воскликнул Гарри, хотя знал, что мать права.
Не он решил отказаться от этой привычки — это сделали за него... это сделал его страх. Ужас перед умственной пыткой, которая ждала его, в случае если он снова заговорит с мертвыми.
— А если все-таки правда, — продолжил он уже более спокойно, — то моей вины здесь нет. Мой выжженный мозг уже не сможет быть вам полезным, мама.
— Что ж... — Гарри вдруг услышал новые для него, решительные нотки в ее голосе и почувствовал, что пальцы матери крепко сжали его руку. — В таком случае необходимо что-то предпринять. Я имею в виду твое нынешнее положение, Гарри. Потому что надвигается большая беда, сынок, и мертвые не могут спокойно лежать в своих могилах. Помнишь, я говорила тебе, что кое-кто хочет побеседовать с тобой, рассказать тебе нечто очень важное?
— Да, помню. Кто он, мама? И что такое важное он хочет мне рассказать?
— Он не захотел объяснять, а голос его доносился очень, очень издалека. Однако очень странно, Гарри, что мертвый еще способен ощущать боль... ведь смерть обычно избавляет нас от любой боли.
У Гарри кровь застыла в жилах. Он слишком хорошо знал, что в определенных обстоятельствах мертвые действительно могут страдать от боли. Сэр Кинан Гормли, уничтоженный советскими экстрасенсами, был обследован некроскопом Борисом Драгошани. И несмотря на то что он был уже мертв, сэр Кинан испытал жесточайшую боль.
— Это... что-то вроде... того?.. — спросил Гарри и затаил дыхание в ожидании ответа матери.
— Я не знаю, что это такое, — ответила она, повернувшись и глядя ему прямо в глаза, — потому что раньше не сталкивалась с чем-либо подобным. Но я очень боюсь за тебя, Гарри, я очень, очень за тебя боюсь! Ты спрашиваешь... похоже ли это на то, но я хочу в свою очередь спросить тебя: может ли случиться, будет ли когда-либо нечто подобное? И каким образом это может случиться, если ты уже не некроскоп? Мне остается лишь молиться, чтобы этого не случилось. Ты видишь, сынок, я буквально разрываюсь на части! С одной стороны, я скучаю без тебя, все мертвые скучают, но с другой... Если ты окажешься в опасности, нам придется обходиться без тебя.
Гарри почувствовал, что мать что-то недоговаривает.
— Ты уверена, мама, в том, что не знаешь, кто именно желает побеседовать со мной? Ты действительно не знаешь, где он сейчас находится?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64