Юноша всегда ощущал во сне, что каким-то образом движется -
отчасти по своей воле, отчасти подчиняясь смутному импульсу извне - но
никак не мог определить характер своих перемещений: он не шел, не
карабкался, не летел, не плыл и не полз. О том, что, собственно, с ним
происходило, Джилмен не мог судить с достаточной уверенностью, поскольку
необъяснимое искажение перспективы лишало его возможности видеть собственное
тело, руки или ноги; при этом он чувствовал, как весь его организм
претерпевает удивительную трансформацию, словно он был изображен в какой-то
косой проекции, хотя и сохранял странное карикатурное сходство с тем, что
было Джилменом в нормальном мире.
Пропасти ночных видений отнюдь не пустовали - они были заполнены
скоплениями какого-то вещества совершенно невероятной формы и неестественно
резкой окраски: некоторые из них имели, видимо, органическую природу, другие
- явно неорганическую. Несколько таких органических предметов, казалось,
вызывали у него смутные воспоминания о чем-то, но Джилмен не мог дать себе
ясный отчет, на что, собственно, могут с таким ехидством намекать ему эти
ночные образы. Позже он разделил для себя массу органических объектов на
несколько, по-видимому, естественных классов, явно отличных друг от друга по
способу и характеру перемещений. Из всех этих групп особенно выделялась
одна, включавшая предметы, чьи движения казались более осмысленными и
поддающимися логике, чем это было присуще остальным. И все же эти странные
предметы - равно органического и неорганического происхождения -
совершенно не укладывались в рамки категорий человеческого разума.
Неорганические предметы иногда имели определенное сходство то с
разнообразными призмами, то с какими-то лабиринтами, нагромождениями кубов и
плоскостей, даже с циклопическими постройками; среди органических объектов
Джилмен с удивлением находил и простые скопления каких-то пузырей, и некие
подобия осьминогов и многоножек, и оживших индусских идолов, и наконец,
отвлеченные узоры, изысканные линии которых, переливаясь, переходили одна в
другую, составляя нечто вроде тела огромной змеи. Все вокруг несло в себе
какую-то невыразимую угрозу, скрытый ужас; стоило Джилмену по движениям того
или иного существа заподозрить, что оно заметило его, как юношу охватывал
столь невыносимый, столь отвратительный страх, что он немедленно просыпался,
будто от толчка.
О том, каким обозом передвигались органические существа в его снах,
Джилмен мог бы сообщить не больше, чем о своих собственных непостижимых
перемещениях. Со временем ему открылась новая тайна - он заметил, что время
от времени некоторые из объектов неожиданно возникают из пустоты и столь же
неожиданно исчезают. Окружавшую его бездну наполняла ужасная смесь визжащих
и ревущих голосов; невозможно было бы определить высоту, тембр или ритм этих
звуков, но казалось, что они каким-то образом согласованы во времени со
смутными видоизменениями являвшихся во сне предметов и существ. С
обреченностью и ужасом юноша постоянно ожидал того момента, когаа в своих
непрерывных модуляциях этот неослабевающий рев достигнет такой силы, которую
уже невозможно будет выдержать.
Но первая встреча с Бурым Дженкином произошла не здесь. Вместо
чудовищной бездны для нее были заготовлены другие сны - не такие тяжелые и
с видениями, более отчетливыми в своих очертаниях. Такие сны обычно
предшествовали погружению в более глубокое и страшное забвение. Лежа в
темноте и борясь со сном, Джилмен обычно замечал, как его ветхую комнатку
постепенно заполняет облако мягкого, искристого, как бы отраженного света, и
тогда в фиолетовой дымке отчетливо проступает угол между наклонной стеной и
потолком, так настойчиво привлекавший к себе его внимание в последнее время.
Маленькое чудовище выпрыгивало из прогрызенной крысами дыры в углу и,
постукивая коготками по широким, изъеденным
временем половицам, приближалось к Джилмену, обратив к нему полную
злобного ожидания бородатую мордочку, так похожую на человеческое лицо; к
счастью, этот неглубокий сон милосердно рассеивался, прежде чем
отвратительная тварь успевала подобраться достаточно близко, чтобы начать
обнюхивать Джилмена. У Дженкина были дьявольски длинные острые клыки. Чуть
ли не каждый день юноша заделывал дыру в стене, из которой появлялся
Дженкин, но на следующую ночь крысы уничтожали вновь появившуюся преграду,
сколь бы крепкой она ни казалась. Однажды по просьбе Джилмена хозяин дома
забил отверстие куском жести, однако назавтра юноша обнаружил, что крысы
прогрызли новый ход, попутно то ли вытолкнув, толи вытащив наружу небольшой
кусочек кости очень странного вида.
Дженкин решил не сообщать своему врачу об открывшейся болезни,
опасаясь, как бы его не отправили в университетский лазарет как раз в тот
момент, когда на счету была каждая минута: приближались очередные экзамены.
Он, собственно, и так уже не сдал дифференциальное исчисление и психологию,
но все же у него оставалась надежда подтянуться до конца семестра.
В начале марта нечто новое появилось в тех неглубоких снах Джилмена,
которые предшествовали более длительным видениям: рядом с ужасным призраком
Бурого Дженкина стало появляться неясное размытое пятно, все больше
напоминавшее силуэт согбенной старухи. Новый образ встревожил Джилмена
гораздо больше, чем он сам мог бы ожидать; в конце концов он решил, что
очертания пятна и в самом деле похожи на очень преклонных лет женщину,
которую он действительно дважды встречал, прогуливаясь по темным извилистым
переулкам в окрестностях заброшенных доков. Ему особенно запомнился взгляд
старой карги - внешне безразличный, но на самом деле злобный и язвительный,
взгляд, от которого его бросало в дрожь, при первой встрече, когда он
заметил очень большую крысу, пробегавшую через тенистую аллею чуть в стороне
от него - ни с того ни с сего Джилмен подумал тогда о Буром Дженкине.
Теперь, рассуждал он, пережитое однажды нервное потрясение вновь дает о себе
знать в бессмысленном сне.
Джилмен не мог более отрицать, что атмосфера дома, в котором он
поселился, была явно нездоровой; и все же прежний болезненный интерес
удерживал его там. Он убеждал себя в том, что все видения вызваны
исключительно его болезнью, и как только горячка пройдет, ночные чудовища
отступят. Кошмары эти, однако, необычайно занимали Джилмена своей
потрясающей жизненностью и убедительностью; всякий раз, просыпаясь, юноша
смутно чувствовал, что во сне он испытал куда больше, чем ему удалось
запомнить. Джилмен был уверен - хотя и думал об этом с отвращением - что в
тех снах, которые не сохранялись в памяти, он беседовал о чем-то с Бурым
Дженкином и старухой. Они убеждали его куда-то пойти вместе с ними и
встретиться с кем-то третьим, обладавшим еще большими силами, чем они.
К концу марта Джилмен начал делать большие успехи в математике, хотя
другие дисциплины все больше обременяли и раздражали его. Он приобрел
какое-то особое математическое чутье, позволявшее ему без труда решать, к
примеру, уравнения Римана, и немало поражал профессора Апхэма тонким
пониманием проблем четвертого измерения и иных вопросов, которые ставили в
тупик его товарищей по учебе. Однажды в аудитории обсуждалась возможность
существования нерегулярных искривлений пространства и теоретическая
вероятность сближения или даже соприкосновения нашего участка вселенной с
другими ее областями, удаленными от нас не менее, чем самые далекие звезды
нашей галактики, или чем сами другие галактики, а может быть даже не менее
далекие, чем такие объекты, которые, как можно предположить лишь
гипотетически, находятся вне пределов Эйнштейновского континиума
пространства-времени. Всех поразило, с какой свободой владеет Джилмен этими
темами, несмотря даже на то, что некоторые из его построений не могли не
возбудить новых слухов о его эксцентрической нервозности и замкнутости.
Однокашникам Джилмена оставалось только недоуменно пожимать плечами, когда
они слушали его совершенно хладнокровные рассуждения о том, что человек -
обладай он математическими познаниями, человеческому разуму все же вряд ли
доступными - мог бы одним усилием воли перемещаться с Земли на любое другое
небесное тело, лежащее в одной из бесчисленных точек, составляющих узоры
дальних созвездий.
Такие перемещения, утверждал далее Джилмен, требуют для своего
осуществления лишь двух последовательных шагов: во-первых, выхода из
известной нам трехмерной сферы, и во-вторых, входа в какую-либо иную
трехмерную же сферу, возможно, бесконечно удаленную от нас. Нет оснований
допускать, что в большинстве случаев подобные пространственные переходы
сопряжены с угрозой для жизни. В принципе, любое существо из любой части
трехмерного пространства, вероятно, могло бы совершенно безболезненно для
себя находиться в четвертом измерении; что же касается второй стадии, то
здесь все будет зависеть от того, какой именно участок трехмерного
пространства будет выбран в качестве цели. Обитатели одних планет вполне
могут оказаться способными жить на других - даже на планетах, принадлежащих
иным галактикам или сходным пространственным фазам иного континуума
пространства-времени, хотя, несомненно, должно существовать значительное
количество совершенно несовместимых в этом отношении небесных тел или
областей космоса, будь они даже, с математической точки зрения, расположены
в непосредственной близостидруг от друга.
Не исключена также возможность того, что обитатели одной
пространственной области способны существовать в других, пусть им
неизвестных и даже не укладывающихся в их физические представления, - в
мирах с определенным или неопределенным множеством дополнительных измерений,
буде такие миры расположены внутри или вне данного
пространственно-временного континиума; возможно, вероятно и обратное. Этот
вопрос подлежит дальнейшему обсуждению, однако, с полной уверенностью можно
утверждать, что изменения в живом организме, сопровождающие переход с одного
пространственного уровня на другой, более высокий, не сопряжены с
какими-либо разрушительными последствиями для биологической целостности
этого организма, насколько мы ее понимаем. Джилмен не мог с достаточной
ясностью обосновать этот последний пункт своих рассуждений, но такая
незначительная недоработка, несомненно, вполне компенсировалась замечательно
ясным пониманием многих других очень сложных проблем. Профессору Апхэму
особенно импонировали иллюстрации Джилмена к вопросу об известной близости
высшей математики к некоторым сторонам древней магии, таинства которой дошли
до нас из неизмеримо далеких эпох - доисторических, а может быть, и
дочеловеческих - когда познания о Вселенной и ее законах были куда шире и
глубже наших.
В начале апреля Джилмен почувствовал нешуточное беспокойство по поводу
своей затянувшейся болезни. Внушали тревогу и рассказы соседей: их нельзя
было толковать иначе, как свидетельство появления у Джилмена симптомов
лунатизма.
Судя по всему, во сне он покидал свою постель - сосед снизу часто
слышал скрип половиц в его комнате в предутренние часы. Тот же сосед
утверждал, что по ночам сверху раздается и стук башмаков, но это была
ошибка: каждое утро Джилмен находил свою одежду и обувь точно в том же
месте, где оставлял их на ночь. Поистине, в этом ужасном старом доме
развивались слуховые галлюцинации - разве самому Джилмену не пришлось
убедиться в этом, после того как даже в дневное время ему стало казаться,
что из черных пустот за наклонной стеной и над скошенным потолком доносятся,
помимо крысиной возни, и какие0то другие звуки? Его болезненно обостренный
слух начал различать в давно заложенной части чердака прямо над комнатой
слабые отзвуки чьих-то шагов, и иногда эти галлюцинации казались ему
ужасающе реальными.
В одном сомнений быть не могло: Джилмен страдал лунатизмом. Дважды в
ночное время его комнату находили пустой, хотя вся одежда была на месте. Он
узнал об этом от своего товарища - студента Фрэнка Илвуда, вынужденного по
бедности поселиться в том же мрачном и нелюбимом горожанами доме. Илвуд,
прозанимавшись как-то до глубокой ночи, решил обратиться к Джилмену за
помощью - ему никак не давались несколько дифференциальных уравнений, - но
в комнате на верхнем этаже никого не было. Конечно, со стороны Илвуда было
довально-таки бесцеремонно открывать даже и незапертую дверь чужой комнаты и
заглядывать внутрь, не получив ответа на настойчивый стук, но ему
действительно требовалась помощь, и он понадеялся что сосед сверху не
слишком огорчится, если его достаточно вежливо растолкать. Илвуд поднимался
наверх примерно в то же время и еще через несколько дней, но Джилмена снова
не оказалось дома. Выслушав его рассказ, последний не мог не задаться
вопросом, где же он был ночью, босой, в одной пижаме? Он решил обязательно
исследовать эту загадку, если только ночные хождения не прекратятся; можно
например, посыпать мукой пол в коридоре, чтобы с утра выяснить, куда
ведут следы. Несомненно, покинуть комнату он мог только через дверь,
поскольку с внешней стороны дома у окна не было никаких выступов или хотя бы
неровностей, по которым можно было бы выбиться наружу.
К середине апреля болезненно обостренный слух Джилмена подвергся новому
испытанию - до его комнаты стали доноситься тонкие заунывные причитания
суеверного заклинателя духов по имени Джо Мазуревич - он снимал квартиру в
первом этаже. Мазуревич имел обыкновение рассказывать длинные, бессвязные
истории о призраке старухи Кеции и маленьком косматом зверьке с необычайно
острыми клыками, вечно что-то вынюхивавшем; по его словам, эта парочка
настолько навязчиво преследовала его своими явлениями, что пришлось
воспользоваться серебряным распятием (специально выданным для этой цели
отцом Иваницким из церкви Св.Станислава), чтобы избавиться от нее. Джо
молился так усердно, потому что приближалась ночь Великого Шабаша. Ночь
накануне первого мая называется Вальпургиевой; в это время самые страшные
силы зла покидают ад и переносятся на Землю, а все подданные сатаны
собираются вместе, чтобы предаться таким отвратительным занятиям и
таинствам, что их даже невозможно назвать обычному человеку. Для Аркхэма это
всегда было самое тяжелое время в году, хотя благородная публика с
Мискатоникского Авеню, Хай-стрит или улицы Селтонстол и предпочитает
изображать полное неведение на сей счет. Страшные дела творятся тогда в
городе; бывает, даже пропадают дети. Джо хорошо разбирался в таких вещах:
еще на родине бабка рассказывала ему разные жуткие истории, которые слышала,
в свою очередь, от своей бабки. Мудрые люди советуют на это время
вооружиться четками и побольше молиться. Вот уже три месяца, как старуха
Кеция и Бурый Дженкин не попадаются на глаза ни самому Мазуревичу, ни его
земляку и соседу Павлу Чонскому - вообще никому в городе. Это недаром. Раз
они держатся в тени, значит, что-то
задумали.
16 числа Джилмен побывал, наконец, у врача, и был очень удивлен, узнав,
что если у него и есть температура, то не такая высокая, как он боялся.
Доктор внимательно расспросил его о симптомах и порекомендовал обратиться к
специалисту по нервным болезням. Джилмен даже обрадовался, что не попал на
прием к прежнему университетскому врачу, человеку еще более дотошному.
Старик Уолдрон, недавно оставивший практику, уже как-то раз настоял на том,
чтобы Джилмен сделал длительный перерыв в своих занятиях; то же самое он
сделал бы и сейчас - но разве можно было бы остановиться именно в тот
момент, когда вычисления сулили столь блестящие результаты! Несомненно, он
уже нащупывал границу четвертого измерения, и кто знает, насколько далеко он
может продвинуться в своих поисках?
Но даже при мысли о возможном успехе Джилмена не оставляло недоумение
по поводу того, откуда, собственно, он черпает такую уверенность.
1 2 3 4 5 6 7