с фашистской Германией назревало опасное столкновение. Предчувствие говорило о том, что война не за горами.
И вот она грянула. Коварно ворвалась в наш мирный советский дом, сея повсюду смерть и разрушения. Беда стала неотвратимой действительностью, о которой недавно лишь говорили и от которой теперь никуда не уйти, нигде и никому не скрыться.
В висках призывным эхом стучали слова: "Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой..." А перед взором то вспыхивало, то гасло близкое видение: заплаканное лицо жены Алены, пугливые глазенки дочурки Риты, сурово сжатые губы сына Саши, четырнадцатилетнего подростка. Саша держится молодцом, пока крепится и все шепчет: "Слышишь, не надо, не плачь, мама... Папа скоро вернется... С победой... Вот увидишь! И ты, Рита..." "Правильно, сын, - обнимает его Лев Михайлович, целует всех и на прощанье говорит: - Обязательно с победой вернемся. А пока за старшего в доме остаешься. Помни..."
Он не договорил. Зачем повторять? Это была его с Сашей тайна. Недавно на Красной площади, у Мавзолея великого Ленина, впервые, как взрослому, он поведал сыну, что значило для него имя вождя революции. И не только для него. Для всей голытьбы из глухого белорусского села Хотино, откуда и его, Сашин, корень берет начало.
"Всегда помни, сынок, - говорил тогда Лев Михайлович, - что фамилию Доваторов испокон веков носили честные люди. Твой дед Михась и бабуля Агафья были потомственными землепашцами. Уважаемыми в селе людьми. Хоть и света за работой не видели, в лаптях ходили, в домотканом, впроголодь жили..."
"И ты? - живо стрельнул Саша быстрым взглядом по новенькой, с иголочки, казачьей форме отца, до блеска начищенным сапогам".
"Что я?" - мягко, с лукавинкой переспросил тот.
"Ну, ходил в лаптях?.."
"А куда ж поденешься. Яблоко от яблони далеко не падает. Первый червонец, считай, после революции своим мозолем заработал, в семнадцатом, когда в Витебск подался на льнопрядильную фабрику. "Двиной" нарекли, по названию нашей реки. Аккурат на год старше тебя был..."
И снова, теперь уже под напористый перестук колес, чудится ему голос сына... Расспросы порой по-детски наивные, а в основном - острые, жгучие. Теперь и не упомнить, все ли успел поведать, все ли напутствия дал, отправляясь в этот опасный путь на Западный фронт?.. Главное, кажется, успел сказать: никогда не забывай наказ Ильича - учиться, учиться и еще раз учиться! А перед глазами, словно наяву, проносятся картины своего, теперь уже далекого детства...
Вспоминается хата, тесная, с палатями над печкой. За окнами - кромешная осенняя темень, хоть глаз выколи. Слышно, как в трубе нудно гудит, завывает ветер. А он уже на ногах, подхватился и торопливо накручивает портянки, собираясь в школу. Двенадцать километров надо отмахать до Уллы, чтобы не опоздать на первый урок. На дорогу мама прячет в торбочку краюху хлеба, несколько печеных картофелин, тяжко вздыхает и осеняет его крестом...
1918 год... Особенно памятный. Вражеские полки снова прут из-за кордона. Многие односельчане, среди них Иван Борэзденко, Левон Бурнейко, Иван Корзун, не раздумывая подались в партизаны, встали на защиту революции, дела Ленина, новой жизни. Вместе с одногодками, такими же вездесущими, как и он сам, Доватор смело тянется к красноармейцам.
А вот и он в строю. Ему, сыну бедняка, председатель местного ревкома дает первое поручение: помочь продотряду изъять хлеб у кулаков - страна голодает, революция в опасности! Трудно приходится рабочим Москвы и красного Питера, балтийским морякам, защищающим Кронштадт...
И всегда он - в гуще событий, неутомимый, энергичный, повсюду поспевает. Молодежь села выбирает его своим вожаком, а в конце 1922 года Ленинский горком комсомола направляет в Витебскую губсовпартшколу. Начинается новый этап в его жизни. Очень ответственный, напряженный, когда взрослел и мужал не по годам быстро.
В 20 лет он уже председатель Хотинского комитета бедноты. Гнетет его, болью отзывается в душе разруха. Пустыми глазницами смотрит из каждого двора нищета, бесхлебица. Не хватает самого простого - спичек, керосина, гвоздей. Обыкновенный плуг, деревянная борона - на вес золота.
"Где взять, где раздобыть? В амбарах - ни шиша, а как с семенами будем, Михайлович?" - идут к нему с бесконечными вопросами односельчане. Самых неотложных дел - невпроворот! Голова идет кругом...
Даже трудно понять, как одолел все это, как выдержал на своих, тогда еще не окрепших плечах. А теперь вот новое, еще более страшное испытание обрушилось на его поколение, на всю страну. Враг коварен, жесток, вооружен до зубов. Почти весь арсенал Европы работает на его военную машину.
Не спится Доватору, хоть и коротка летняя ночь. Многое успел перебрать в памяти, взвесить под перестук колес, пока стремительный рассвет настиг своим первым лучом уходящий к фронту воинский эшелон. И не было в этих размышлениях ни тени сомнений за каждый прожитый день, за каждый сделанный шаг, за каждое принятое решение. Нет, не напрасно в 1924 году связал он свою судьбу с кадровой армейской службой. Крепкую выучку успел пройти.
...Утро, знойное и яркое, занималось широко и властно, когда эшелон, притормаживая и подолгу останавливаясь, подходил к Днепру. В вагоне уже никто не спал. Переговаривались тихо, больше молчали, каждый напряженно думал о своем заветном. По всему чувствовалось приближение боевой обстановки, того рубежа, с которого отсчет времени начнет укладываться в совсем иные категории: болью утрат, гибелью товарищей, уходящих навстречу врагу в кромешный ад боя.
Голубое небо над эшелоном вдруг оказалось вспоротым черными силуэтами "юнкерсов". Вражеская эскадрилья пикирующих бомбардировщиков со страшным завывающим гулом шла в атаку на цель. Где-то рядом прозвучали команды: "Воздух! К бою! В укрытие!" Захлебываясь, строчили пулеметы, ухали зенитки. От разрывов бомб вздрагивала и стонала земля. Все вокруг окуталось огнем и черным дымом. А "юнкерсы" не уходили, цепко висели над мостом и эшелоном...
"Вот и встретились, зверюги! - зло подумал Доватор, скатываясь по железнодорожной насыпи вниз, следом за соседями по купе капитанами Антоном Ласовским и Андреем Картавенко. - Мы еще побачим, кто кого! Долг платежом красен", - и почувствовал, как на зубах захрустел песок. Завихрилось, померкло раннее утро...
Экран вспыхнул ярким светом. Кончилась лента, а ребята, словно завороженные увиденным, долго еще не могли проронить ни слова.
Глава одиннадцатая
КИРПИЧ В ПОРТФЕЛЕ
То, что Казик рассказал Шурке о черепахе, увиденной на балконе у соседа, произвело на Протасевича большое впечатление. Ведь ни он, ни Казик ничего не знали о том, что рассказывал Агей Михайлович о кибернетике во время прогулки семиклассников на речном трамвае.
- Не выдумываешь? Неужели сама двигалась на свет? - допытывался Шурка.
- В том-то и фокус, что сама. Выруливала, преграды обходила как живая.
- Вроде той лодки на озере? Может, ею также кто-нибудь по радио управлял, на расстоянии?
- Нет, никакой антенны на ней не было. Панцирь ребристый, а впереди стеклышко, как в фотоаппарате. Выпуклое, в медной оправе.
- Почему в медной?
- Не знаю. Смотрит этим стеклянным глазом на свет и ползет...
- На колесиках?
- Ага.
- Надо будет у Агея Михайловича расспросить, - решил Шурка. - Давай после уроков зайдем к нему в кабинет.
Казик согласился. Но когда прозвенел последний звонок и начали торопливо складывать учебники, к ним подошел Венька.
- Ребята, - сказал он, - Алиса Николаевна просила нас зайти к ней.
- Кого это нас? - насторожился Шурка.
- Ну, меня, вас и Машу. - Венька намерился заглянуть в туго набитый портфель Казика.
- А без нас нельзя? - Казик щелкнул замком перед Венькиным носом и взял портфель под пышку.
Никто в классе не знал, что кроме учебников и тетрадей у него в портфеле лежал увесистый кирпич, аккуратно завернутый в белую бумагу. Вот уже сколько дней подряд Казик таскал этот груз, тщательно оберегая от посторонних глаз. Боялся, что ребята будут подтрунивать над ним. Дело в том, что Казик возлагал на этот кирпич большие надежды. Он рассчитывал, что кирпич поможет развить мускулатуру рук. Что ни говори - портфель сразу потяжелел на два с половиной килограмма. Тренировочка - будь здоров!
- Пошли, пошли, мальчики, - подбежала к ним Маша. - Алиса Николаевна, наверное, уже ждет.
- Пойдемте, - вдруг согласился Казик и пропустил Машу вперед. А Шурке тихо сказал: - Ничего, успеем еще к Агею Михайловичу.
Пионерская комната, куда они направлялись, находилась на втором этаже. Там всегда было шумно. Во время переменок ученики забегали сюда, чтобы сыграть партию в шашки, погонять биллиард или настольный футбол, полистать журналы и газеты, поговорить о прочитанных книгах, похвастаться новыми марками. Вместе с пионерами младших классов толклись здесь и очень любопытные ко всему октябрята.
После уроков в пионерской комнате - боевом штабе дружины - собирались, в основном, старшеклассники: председатели советов отрядов, вожаки октябрят, пионеры-активисты. Приходили, чтобы посоветоваться с Алисой Николаевной, как лучше провести сбор, организовать экскурсию, встречу с ветераном труда или войны, со старым коммунистом и вообще с интересным человеком - ученым, художником, пограничником, мастером спорта...
Отсюда, из пионерской комнаты, начинались те неприметные тропинки, которые потом выводили всю дружину на дорогу больших увлекательных дел. Обычно кто-нибудь из любознательных выскажет интересную мысль, другой добавит что-то свое. Глядишь - мнение отряда превращается в новую идею. Ее подхватывают другие отряды, дружина, соседние школы. На помощь пионерам приходят взрослые. И маленький ручеек становится истоком большой реки. Тогда только поспевай за ее стремительным течением.
Именно об этом заговорила Алиса Николаевна с активом седьмого "А", собравшимся в пионерской комнате после уроков. Вожатая напомнила, как в прошлом году их класс стал инициатором сбора металлического лома на пионерский трактор.
- А с чего все началось? - спросила она. - Помните, как озеленяли школу? Кто тогда, дуя на мозоли, сказал: "Вот бы нам свой трактор!"?
Венька, сидевший напротив Алисы Николаевны, вскинул брови. Ждал, что вот сейчас вожатая назовет его фамилию, ведь это же он тогда подал такую мысль. Это он дул на ладони в мозолях, что жгли с непривычки.
Алиса Николаевна тем временем продолжала:
- Помните, как выворотили из земли железный рельс? Как тащили его? И, пожалуй, никто не думал тогда, что это будут наши первые килограммы из тех двенадцати тонн, собранных дружиной. А чей трактор шел первым по Центральной площади? Трактор нашей школы! Помните ту колонну тракторов, построенных из лома, собранного пионерами города? Помните, как провожали их на целину?
В голосе Алисы Николаевны послышалась вдруг какая-то затаенная обида. Вожатая молча развернула папку, лежавшую перед ней на столе, и достала из нее обыкновенный конверт. Держа его в руках, заговорила вновь:
- А чем мы сегодня можем гордиться? Какими интересными делами? Что мы ответим вот на это письмо? Оно из целинного края, от нашего бывшего ученика, брата Шуры Протасевича...
- От Миколы! - невольно вырвалось у Шурки. Его тут же кольнула мысль, что он ничего не написал брату о болезни мамы, о своих неудачах за последнее время.
Вожатую сразу засыпали вопросами:
- А о чем пишет Шуркин брат?
- Где он теперь?
- На целине.
- Прочитайте!
- Пусть Шура прочтет сам, - сказала Алиса Николаевна и, перегнувшись через стол, протянула ему письмо. - А мы послушаем. Пожалуйста, Шура, только не спеши.
Письмо начиналось с обращения к вожатой, к пионерам и комсомольцам школы. Непривычным для Шурки было то, что написано оно на листках из блокнота, карандашом и очень торопливо. Но каждое слово было понятно. Он хорошо разбирал крупный почерк брата.
- "Сегодня, - читал Шурка, - у меня необычный день. Сегодня я получил письмо от своей первой учительницы Ирины Владимировны. Она пишет, что гордится нашей работой, что здесь, на целине, мы совершаем большие дела, что именно такими она желала видеть каждого своего ученика.
Я читал письмо всей бригаде, а сам думал о нашей школе, о наших учителях, пионерской дружине. Вы спросите почему? Потому что со школы началась наша тропинка в жизнь. Школа, учителя дали нам знания. Они научили нас понимать, что все в жизни достигается знаниями и трудом. Каждое зерно, выращенное здесь и которое, возможно, попадет и на ваш стол, - добыто не только нашим трудом.
Я не говорю сейчас о хлеборобах, которые выращивали этот урожай, о рабочих, давших нам чудесные машины. Сейчас хочется сказать о вас, о всей дружине, потому что на тракторе, доверенном мне, сверкает эмблема: "Целинникам - от пионерии Родины". Я сразу узнал этот трактор. Трактор нашей школы! А если прибавить, что и совхоз, в котором мы трудимся, называется "Пионерский", то вы должны понять мои чувства. Письмо Ирины Владимировны напомнило мне о родной школе, о том времени, когда и я был пионером. И думаю, что поступил правильно, передав свой галстук брату. Надеюсь, Александр не подведет меня, не подведет дружину. Так и передайте ему, а то он почему-то совсем не пишет мне..."
Нелегко было Шурке произносить вслух слова упрека в свой адрес. Так и слышались слова брата "Надеюсь, Александр не подведет... совсем не пишет..." На какое-то время Шурка умолк, растерянно отвел взгляд, чтобы не встретиться глазами с ребятами. Но, как говорится, из песни слов не выкинешь.
Протасевича попросили читать дальше. Шурка перевернул еще один листок письма и взялся за последний.
- "Дорогие друзья! - дочитывал он. - Скоро мы кончим работу на целине. Богатый, весомый каравай нового урожая получит Родина. Мы вернемся с победой. Вернемся, чтобы снова сесть за учебники. Хочется и вам пожелать новых побед. Привет вам от всего нашего комсомольско-молодежного отряда целинников совхоза "Пионерский".
Командир отряда Микола Протасевич".
Шурка умолк. Он все еще держал в руках письмо брата, будто перечитывал заново. А в памяти молниеносно проносились события последних дней: случай с воробьем, болезнь мамы, неудачная прогулка по озеру в очень странной моторке...
Несколько минут в пионерской комнате царила тишина. Каждый обдумывал только что прочитанное письмо. Каждый понимал, что недаром вожатая позвала их сюда, что вот сейчас она начнет укорять актив класса за пассивность.
Так думали Венька и Маша, Казик и Шурка. Но они ошиблись. Алиса Николаевна заговорила совсем о другом.
- А знаете ли вы что-нибудь про Ирину Владимировну? - спросила вожатая. - Про первую учительницу Миколы? Нет? А вы ведь уже встречались с ней. Недавно. Помните прогулку на речном трамвае?..
- Венькина бабушка?! - Маша взглянула на Старовойтенко. Тот сидел на стуле, свесив руки вдоль туловища и вытянув шею.
- Да, - сказала Алиса Николаевна. - К сожалению, мы тогда не успели познакомиться поближе. А между тем Ирина Владимировна была не только учительницей.
- А кем, Венька, еще была твоя бабушка? - все повернулись к Старовойтенко.
Венька не ответил. Он и сам не знал, ведь никогда не интересовался бабушкиным прошлым.
- Так вот, - сказала вожатая, - когда-то вместе со своим отцом-красногвардейцем она была пулеметчицей в Ленинском полку. Била врагов нашего молодого государства. Прошла многие версты гражданской войны. Видела и слушала Владимира Ильича Ленина на третьем съезде комсомола. Вот какая бабушка у вашего командира "Красных следопытов". Такой интереснейший сбор просто сам просится, чтобы вы его провели в своем классе! Только нужно подумать, как лучше его организовать...
- Я знаю как! - вскочил со стула Венька. - Мы пригласим бабушку на сбор отряда. Беру это на себя! - И он приложил ладонь к груди.
- Хорошо, а что еще? - спросила вожатая. - Что будут делать Казик, Маша, Шура? Какими делами займется весь отряд?
- Надо подумать, - сказала Маша. - Посоветоваться.
- Вот об этом я и говорю, - заметила Алиса Николаевна. - Хотелось, чтобы это был не просто очередной сбор-встреча, а нечто большее. Особенно для тех, кто уже в нынешнем году готовится к поступлению в комсомол. Посоветуйтесь с товарищами в классе... Ну, а насчет письма с целины решайте сами. Сейчас напишете ответ или позже - ваше дело. Подумайте, как лучше.
Беседа в пионерской комнате затянулась, и Казик с Шуркой поняли, что поговорить с Агеем Михайловичем сегодня не удастся. Учитель, наверное, давно ушел домой.
Попрощавшись с Алисой Николаевной, друзья вышли на улицу, но не сразу разошлись по домам. Им хотелось еще побыть вместе, потому что каждый чувствовал потребность выговориться. По мнению Веньки, которое он сразу же высказал, получалось, что если браться за подготовку нового сбора по-настоящему, то надо до поры до времени отложить экскурсию в электронно-вычислительный центр Академии наук, которую предложил провести в конце недели Агей Михайлович.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15