Когда я открыл дверь, она изучала толстую книгу в красном переплете так тщательно, что мне показалось, будто она ее обнюхивает. Всякий раз, когда она замечала на переплете или на корешке книги какой-нибудь дефект, пусть даже самый незначительный, ее губы неприязненно кривились, выражая явное неодобрение. Я сроду не ходил в библиотеки и чувствовал себя, как преступник в зале суда, которого обвиняют в том, чего он не делал. Женщина, видимо, это поняла, потому что, когда подняла глаза, то посмотрела на меня так, будто это я несу ответственность за все дефекты книги, что была у нее в руках, а заодно за все дефекты всех книг, бывших на ее попечении. Судя по выражению лица, она смотрела на меня сквозь очки так же, как на толстый том в красном переплете и, может, обнюхала бы меня точно так же, но вместо этого она молча выслушала мое невнятное бормотание – ведь я нервничал – и когда мне все-таки удалось, наконец, объяснить, чего же я хочу, протянула мне два бланка: один – чтобы записаться в библиотеку, и другой – указать, что именно мне нужно. Выйдя из библиотеки, я вздохнул с облегчением, как будто сверток с книгами, который я нес под мышкой, был знаком некой победы, одержанной мною над этой ужасной женщиной.У себя в комнате я развернул пакет на маленьком столике и просмотрел книги, подобранные для меня библиотекаршей: сборник стихов, две театральные пьесы, статьи… Но мое внимание привлекла не столько сама книга, сколько толстый журнал с репортажами и критическими статьями, посвященными человеку на экране, писателю Федерико Гарсиа Лорке. Я с жадностью прочитал их все, иные по два, по три раза, с нетерпением ожидая найти в них то, что меня интересовало: факты и события его биографии; я перепрыгивал через абзацы, тут же понимая, что должен вернуться назад, если хочу понять, о чем говорится в тексте. В конце концов, я решил прочитать все обстоятельно, даже заумные критические статьи, которые в большинстве своем были мне совершенно непонятны, и, дочитав журнал до последней страницы, я просмотрел его еще раз, дабы удостовериться, что я ничего не пропустил.Но того, что я искал, я так и не нашел; хуже того: получилось ни то ни се. Ни одна из статей не была целиком посвящена смерти Лорки, однако, в большинстве из них о ней упоминалось, но эти упоминания только усиливали мои сомнения, которые и привели меня в библиотеку. Мне-то ведь что нужно было понять? Тот, кого я спас, это и есть человек на экране или нет? С одной стороны, в книгах это отрицалось, поскольку его смерть являлась несомненным историческим фактом, но, с другой, эти статьи давали пищу для моих сомнений. Из всего, что я прочел, я смог установить, покопавшись в памяти, что дата смерти, указанная в книгах, абсолютно совпадает с тем днем, когда я увидел пятна крови у придорожной канавы на краю дороги. Мне необходимо было узнать еще какие-нибудь подробности, свести его биографию к конкретному дню, когда произошел расстрел, может быть, поговорить с кем-нибудь из специалистов по данному вопросу. Я изучил соответствующий материал в других библиотеках города, и почти каждый раз обнаруживал какой-нибудь новый факт, обычно небольшую деталь, порой незначительную, дополняющую ту информацию, которая у меня уже была, однако, по мере накопления материала информация становилась все более полной, а брешь в моих построениях становилась все заметнее, и так продолжалось до тех пор, пока однажды я не наткнулся на то, что подтверждало мою убежденность и исключало всякие сомнения. Это случилось, когда я изучал книжку, где говорилось о предполагаемом месте казни, с фотографиями окрестностей, увидев которые, я почувствовал, что у меня перехватило дыхание. Я узнал провинцию, где я родился и прожил всю свою жизнь, дороги, по которым я столько раз проезжал на фургоне и на грузовике, и, кроме всего прочего, точное место расстрела, тоже мне знакомое, потому что я много раз проезжал мимо него на грузовике: неширокий овраг в двух километрах от придорожной канавы, где я увидел его впервые и куда этот человек – теперь я был в этом уверен – добрался ползком. Вероятность была слишком велика, слишком многое совпадало, и слишком большой была точность этих совпадений: дата, место, лицо человека, его взгляд, по которому его невозможно перепутать ни с кем… Совпадало все, и это подтверждало мои первоначальные подозрения и последующую уверенность в том, что, по странной иронии судьбы, и сами книги, и те, кто эти книги написал, и те, кто их прочитал, не знали правды, единственным свидетелем которой был я: Лорка не умер в 1936-ом. Он прожил еще много лет после этого, не сознавая, кто он. А может, он жив до сих пор.Это открытие вызвало во мне нарастающее нетерпение, которое впервые я испытал в кинотеатре. Теперь оно пустило во мне корни, и внутри у меня все переворачивалось от противоречивых, но сильных и глубоких ощущений. Порой меня охватывала эйфория, я чувствовал ликование, когда, сличив в который уже раз все факты, убеждался в том, что я – единственный, кто знает истину, ниспровергающую важный исторический факт. А иной раз меня затягивало в омут депрессии и тоски, такой же сильной, какой были эйфория и ликование, потому что я знал: у меня нет ни единого доказательства того, что мне известно, а, кроме всего прочего, мне начинало казаться, что все эти книги и их авторы не могут знать об этом меньше, чем я, невежда, спасший знаменитого человека и даже не узнавший его. Когда на меня накатывало такое, я перебирал фотографии и статьи, снова и снова сверяя их со своими воспоминаниями, и радость от убежденности в своем открытии снова начинала биться в моем сердце, но только совсем недолго – потом я опять погружался в омут недоверия к самому себе. Раздираемый противоречивыми чувствами, я, словно на американских горках, то взлетал вверх, то падал вниз, и это держало меня в постоянном напряжении, не давая ни уснуть, ни расслабиться. Я решил, что есть только один способ избавить себя от этих мучений: сделать мое открытие достоянием гласности.Я не знал, с чего начать, но весьма любезный сотрудник одной из библиотек, которые я посещал, свел меня с журналистом местной газеты, и это стало первым звеном в цепи встреч с другими персонажами: писателями, советниками мэрии, с каким-то сотрудником министерства… Однако мои усилия мало к чему привели. Все мои беседы заканчивались одинаково, разница была незначительна. Если уж я чувствовал себя ничтожеством перед неприветливой сотрудницей библиотеки, и говорить нечего, что со мной было, когда пришлось общаться со всеми этими образованными людьми, у которых за спиной была блестящая карьера. Я шел на встречу с каждым из них, нервничая, был не уверен в себе, поскольку не знал, как донести до них все то, что я хотел сказать, возможно, потому, что я и сам толком не знал, что же именно я хотел сказать. Одно дело испытывать эйфорию от собственного открытия и повторять все, что знаешь в одиночестве своей комнаты или облокотясь о стойку бара, то есть, там, где я чувствовал себя «в своей тарелке», и совсем другое – сидеть напротив хорошо одетого, образованного человека среди чужих декораций его безупречного кабинета. Эти люди уделяли мне всего несколько минут, и только благодаря рекомендации, которую мне давали, наверное, чтобы отделаться от меня, те, с кем я разговаривал до этого. Они смотрели на меня так, будто я сошел с ума или выпил лишнего – иногда удивленно, иногда с раздражением. И в результате это приводило к тому, что я, в конце концов, действительно чувствовал себя чокнутым, и мне самому начинало казаться нелепостью все то, что я им говорил, потому что солидный кабинет и чопорный вид его обитателя сводили мое открытие на нет; бумаги, которые я приносил, валились у меня из рук, я начинал путаться, а то и противоречить самому себе, и никак не мог довести мою историю до конца. Я ходил вокруг да около, не решаясь заговорить о главном, пока, наконец, не пускался бормотать извинения, или просто вставал и уходил. Иной раз после такой встречи я чувствовал себя преступником, и это вызывало во мне яростный протест. Я был уверен в правдивости этой истории, и уверенность моя росла по мере того, как вырастала стена, мешавшая мне донести ее до людей, и я никак не мог понять, почему все эти важные персоны, написавшие столько взволнованных статей в память о Лорке, подготовившие столько выставок, посвященных ему, не могли уделить мне, не могли уделить ему, хотя бы малую толику своего времени, отнестись к этому с более серьезным вниманием. Я злился на них самих и на их снисходительное высокомерие. И на себя тоже. Когда я готовился к очередной встрече, я проклинал собственную внешность, потому что, как я ни старался привести себя в порядок, я не мог скрыть реального положения дел: я был безграмотным работягой без определенной специальности, с явным пристрастием к выпивке. Но я все равно продолжал свое, потому что, несмотря на все эти неудачные встречи, во мне клокотал источник неизвестно откуда взявшейся энергии, и это давало мне силы преодолевать провал за провалом.Однажды я сидел за стойкой бара в своем квартале, потягивая одну рюмку за другой и листая материалы, которые мне дали в одной библиотеке. Я убедился, что там не было ничего нового для меня, и, от нечего делать, стал просматривать то, что написал сам Лорка. Обычно я искал сведения о его жизни во вступительной статье или примечаниях к очередной книге, и если ничего не находил, переходил к следующей, никогда не читая собственно его текстов. Но в тот день я их прочел. Я в литературе ничего не смыслю, обычно просто перелистываю газеты и журналы, а серьезных книг не читаю. И потому я ничего не понял из прочитанного, да мне и не понравилось. Стихи показались мне каким-то вычурными, а в пьесах вообще было трудно следить за ходом сюжета, потому что они состояли сплошь из диалогов; я многого не понял и в двух статьях, которые были в конце одной из книг, но было в них нечто, меня взволновавшее: я думал о том, что все эти слова, так прекрасно написанные, если верить всему свету, суть отражение мыслей человека, с которым меня раз от разу сводила судьба, и с которым я пережил долгую и необычную историю. Меня прямо столбняк какой-то одолевал при мысли о том, что роковой выстрел превратил человека блестящего ума, выдающуюся личность в нечто, способное только на растительное существование, не умеющее отвечать даже за себя самого. В такие моменты чувство солидарности, которое я всегда испытывал к нему, необыкновенно обострялось. В те дни, после того, как очередной чиновник рекомендовал мне не тратить времени попусту, или какой-нибудь известный журналист смотрел на меня с выражением снисходительного участия, заметив красные прожилки на моем носу – последствие моего чрезмерного и застарелого пристрастия к алкоголю – я возвращался в пансион, открывал одну из книг и прочитывал несколько страниц. Я по-прежнему был не способен понять его или получить удовольствие от его книг – и не важно, я искал в них другое; я читал, и во мне рождалось странное ощущение: мне казалось, мы с ним вдвоем пытаемся переплыть бурную реку на маленькой весельной лодке. С давних пор он уже не мог грести, и только от меня зависело, выплывем мы или пучина поглотит нас обоих. Но порой я чувствовал, что силы оставляют меня, и тогда он, сидя на корме, передавал мне ту единственную силу, на которую был способен: он велел мне читать какую-нибудь из написанных им страниц, или – в моем воображении – нашептывал мне свои стихи, и тогда напечатанные буквы оживали в тишине, и это оказывало на меня чудесное воздействие: я продолжал грести, я боролся с бурными водами за нас двоих.И вдруг случилось нечто такое, что, казалось, приблизило дальние берега на моем горизонте.В утреннем выпуске одной из газет я прочитал сообщение, занимавшее половину страницы, в котором говорилось о грядущем праздновании «Недели Федерико Гарсиа Лорки». Фотография писателя в черном пиджаке и галстуке-бабочке была помещена вверху объявления, а внизу шла информация о «круглых столах», театральных постановках, выставках и вечерах поэзии, конференциях и официальных чествованиях, составлявших костяк всего того, что было организовано городской управой. Текст объявления сулил огромный размах предстоящих мероприятий, и я подумал, что если есть на свете человек, который сможет выслушать меня и поверить в мою историю, то он наверняка будет присутствовать на этих чтениях, которые должны вот-вот состояться.Мне хотелось получить побольше информации, чем содержалось в газете – а ее я прочитал от начала до конца много раз – и на больших разноцветных плакатах, которыми были оклеены стены домов на улицах, ведущих к мэрии.Консьерж в мэрии сказал мне, что в данный момент в здании находится единственный человек из организационного комитета «Недели», это профессор литературы, специалист по творчеству Лорки, назначенный на свой пост самим мэром, и что его кабинет на втором этаже. Я приготовился к встрече с еще одним чиновником-всезнайкой, но когда секретарша приняла меня и провела в его кабинет, я был удивлен: за столом, напоминавшим плотницкий верстак, сидел молодой человек небольшого роста, напоминавший ученика, в наказание оставленного после уроков. Не знаю, потому ли, что я уже пообтерся, разговаривая с разными людьми, или потому, что природная застенчивость мешала ему держаться с самоуверенностью тех умников, с которыми я встречался раньше, но факт остается фактом: на этот раз не я был тот, кто сидел и молча слушая. Я постарался воспользоваться ситуацией, чтобы узнать как можно больше. Словно читая лекцию, он изложил мне все, что касалось планируемых мероприятий, и кроме того, выдал мне бюллетень, где все было расписано самым подробным образом. Я искренне поблагодарил его. Он показался мне человеком сведущим и, кроме того, энтузиастом своего дела, и я так ему и сказал. Моя скромная похвала была ему приятна, его напряжение постепенно спало, во всяком случае, настолько, что он доверительно сообщил мне, как он нервничает из-за той огромной ответственности, которую налагает на него проведение подобных общественных мероприятий, – на него, до недавнего времени занимавшегося только книгами и лекциями. Я ободрил его, и, почувствовав искорку взаимного доверия, вспыхнувшую между нами, решил задать вопрос, который вертелся у меня в голове долгое время. Всякий раз, когда я задавал его во время предыдущих встреч, те, с кем я разговаривал, делали удивленное лицо, как будто я спрашивал у них, верно ли, что дважды два четыре, и хочу, чтобы они мне объяснили, почему. На самом деле мой вопрос был гораздо проще. Я хотел знать, существуют ли какие-нибудь доказательства смерти Лорки, доказательства несомненные и конкретные, те, которые можно потрогать руками. Не доказательства его ареста или расстрела, а доказательства его физической смерти. Молодой человек выдал мне целую научную лекцию со множеством подробностей. Я поблагодарил его за то, что он так любезен, но единственный вывод, который я сделал для себя, был такой: человека, который мог бы подтвердить, что он лично видел писателя мертвым, не существует.Уже на улице я внимательно изучил брошюру. Из всех мероприятий только одно меня действительно заинтересовало. Оно было одним из самых значительных и самых ожидаемых событий «Недели» – речь шла о выступлении известного зарубежного профессора. Этот человек много лет посвятил изучению жизненного пути Лорки и особенно много занимался обстоятельствами его смерти – тема, в которой он был признанным авторитетом во всем мире. Кроме этого, в бюллетене говорилось о том, как глубоко он чтит личность поэта, и о том, что ему присущ дух борца, потому что ему приходилось преодолевать препятствия, в особенности, в годы прежнего режима, чтобы, несмотря ни на что, довести свои исследования до конца. Если все, что я о нем прочитал, правда – это мой человек, подумал я. Я заранее почувствовал к нему горячую симпатию. Мне понравилось, что он, как и я в тот момент, боролся за Лорку. Первая лекция должна была состояться на следующий день после его приезда, предположительно через неделю.Я решил поговорить с ним, чего бы это ни стоило. Мне хотелось заинтересовать его своим рассказом, хотелось, чтобы он засыпал меня вопросами, пережил бы вместе со мной каждую деталь, и чтобы, в конце концов, он мне поверил и донес бы это до всех и каждого, и тогда пусть те, кто слушал меня до него, подавятся своим равнодушием. Но чтобы этого добиться, надо было показать ему – я знаю, о чем говорю. В который уже раз я мысленно перебрал все факты, все свои воспоминания и все подробности моей истории. Я опасался, что если он меня и выслушает – что тоже еще не факт – и задаст мне какой-нибудь вопрос, а я не смогу на него ответить, все полетит к чертям собачьим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12