Я поблагодарил ее и заплатил по счету. Когда я уже собирался уходить, она предложила подняться вместе со мной в пансион. По тому, как она это сказала, и как смотрела на меня, пока говорила, я догадался, что случаи, когда клиенты предпочитают ее, а не тех, что помоложе, случаются все реже и реже. Мне не хотелось ранить ее самолюбие, но у меня были здесь другие дела; кроме того, именно потому, что ее общество было мне приятно, мысль о том, чтобы провести с ней ночь на зачуханном постоялом дворе – да еще учитывая кое-чье молчаливое присутствие в комнате по соседству, – показалась мне неприемлемой, непристойной, почти отвратительной. Я солгал, сославшись на какую-то выдуманную встречу; она мне не поверила, тем не менее, улыбнулась с профессиональной любезностью, как бы приглашая зайти и встретиться с ней в другой раз. Когда я задернул за собой занавеску и закрыл входную дверь, у меня было такое чувство, что бар – это тюрьма без решеток. Тюрьма, из которой ей уже никогда не выйти.А что, если бы ей это удалось… Я был в пансионе. Я курил у окна, раздавленный липкой жарой и тут снова увидел ее. Она, должно быть, отвечала за кассу и запирала дверь, потому что вышла позже своих товарок. Ее врожденная элегантность, которая так привлекла меня, когда она говорила со мной, облокотившись о стойку бара, была еще заметнее сейчас, когда я смотрел, как она шла по переулку в своем бархатном платье, и ее силуэт четко вырисовывался при свете, который проникал в переулок с главной улицы. Дойдя до угла, она сделала нечто меня удивившее. Она остановилась и, повернувшись на высоких каблуках, с вызовом посмотрела в темноту, откуда только что вышла. Я улыбнулся и мысленно попрощался с ней.Не знаю почему, но много лет спустя, когда эпоха моего процветания бесследно испарилась, я не раз вспоминал ее неподвижный силуэт, когда она несколько секунд смотрела туда, где я стоял и смотрел на нее, будто знала, что я стою и смотрю на нее, будто тоже прощалась со мной.Потом она повернулась и исчезла за углом. Звук ее каблучков по плиткам тротуара становился все глуше, пока тишина снова не поглотила улицу, и все стало таким, как до ее появления.Это была глухая тишина, беспросветная, словно пансион обезлюдел, словно хозяйка отказала другим клиентам, а потом ушла сама, оставив меня наедине с постояльцем в соседней комнате. Я пытался уловить хоть какой-нибудь шорох за тонкой стенкой, но в комнате бродяги стояла полнейшая тишина, будто его там и не было. Я вытянулся на кровати и, уставясь в потолок, курил. Глаза привыкли к темноте, и я не отрываясь, как загипнотизированный, разглядывал потолок, следя за причудливыми – изгибами колечек сигаретного дыма. Видимо, незаметно для себя, я заснул и проснулся от того, что переменил позу, – на улице уже светало, и мне показалось, что ночь длилась всего несколько минут.Прошло совсем немного времени, и по шорохам за стеной я понял, что бродяга проснулся. Я пытался угадать, что именно он делает в эту минуту, но не особенно напрягаясь, потому что был убежден, – так или иначе, все равно произойдет нечто, что раз и навсегда доведет эту историю до. ее логического конца, и нет никакой необходимости что-то предпринимать для ускорения событий. И потом, в услышанном мною не было ничего необычного: человек проснулся и, не залеживаясь в постели, одевается, очень медленно – так, будто не хочет нарушать тишину, которая отступала по мере того, как занималось утро.Я выглянул в окно и посмотрел на улицу. При свете дня она показалась мне еще более глухой, чем ночью. Бродяга вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. Прошло еще несколько минут, пока он спускался по лестнице и, видимо, платил за постой. Он перешел улицу, вошел в прямоугольник ниши, что-то достал из тележки – что именно, я не различил – и разложил это по местам, словно путешественник, который вернулся домой и разбирает чемодан. На все это ему понадобилось несколько минут. Когда он вышел из ниши и направился в другой конец переулка, я покинул свою комнату.Хозяйка сказала мне, что как раз собиралась меня будить. Она выглядела более прибранной и более приветливой, чем накануне. Она знала, что я спал один и, возможно, надеялась, что некоторые изменения в ее внешности и поведении пробудят во мне интерес. Несмотря на то, что мой счет от этого увеличился, я дал ей понять, что вернусь вечером, и ушел, не утруждая себя объяснениями, поскольку рисковал потерять из виду бродягу. Когда я оказался на улице, он почти скрылся за углом.Несколько минут мы двигались в его обычном ритме и так дошли до парка. Парк был большой, но несколько запущенный, с обширными газонами, около которых, то тут, то там, валялись урны для мусора с рассыпавшимся вокруг содержимым. Конечно, это было не то, что парк в богатой части города, но, видимо, это не так уж волновало гуляющих в это воскресное утро людей, которые семьями или компаниями сидели за столиками нескольких открытых кафе. Одна такая компания, судя по всему, явилась сюда отмечать какой-то праздник; мужья разговаривали с мужьями, жены с женами; среди мужчин были представители Национальной Гвардии, выглядевшие, как и все остальные, очень нарядно, в парадных мундирах и сверкающих лакированных треуголках. Очевидно, зеленая форма и треуголка вызывали у бродяги тяжелые ассоциации, потому что он направился в другую часть парка, не видную сидевшим за столиками людям из-за разросшихся деревьев. Я пошел за ним, и когда он нашел подходящее, как ему показалось, место, где можно просить подаяние, я сел на деревянную скамью и стал наблюдать за ним.Он расстелил на земле газету и устроился рядом, в позе, которая напомнила мне восточных монахов. Он поставил на эту импровизированную скатерть металлическую тарелочку с мелочью в качестве рекламы и несколько глиняных фигурок Девы Марии и каких-то святых. Кроме того, что фигурки удерживали газету, чтобы ее не унес ветер, они придавали его облику завершенный характер, навевавший мысли о сострадания и смирении, что должно было совпадать с настроениями прихожан близлежащей церкви, а их немало выходило после мессы, и многие бросали в его тарелочку монетки.Так мы с ним и провели время: он просил милостыню, а я наблюдал до тех пор, пока он не решил, что ему набросали достаточно мелочи, и стал собирать свое нехитрое барахлишко.И тут появились дети.Целая ватага, человек семь-восемь. У двоих в этот день состоялось первое причастие: один мальчик был одет в матросский костюм, а другой в адмиральский – в нарядной белоснежной курточке с эполетами и позолоченными аксельбантами. Это был толстый очкарик. Вел он себя, как полагается вожаку, и, казалось, был в полном восторге от важности происходившего в тот день события. Дети играли в «полицейские и воры», у некоторых были водяные пистолеты, остальные изображали пистолет с помощью большого и указательного пальцев, прицеливаясь друг в друга; чтобы как-то возместить отсутствие боевых патронов, эти последние изо всех сил надсаживали глотку, имитируя звуки выстрелов. Стоило бродяге увидеть и услышать их игры, в глазах его вспыхнул страх, и он отчаянно заторопился. Его необычная реакция заставила меня насторожиться. Дети, хотя и приближались к нему, поскольку «полицейские» постепенно настигали «воров», не обращали на него никакого внимания. Как вдруг, толстый мальчик, который в этот момент облизывал огромное мороженое и одновременно стрелял из водяного пистолета, увидел бродягу и, рассмеявшись, громко заорал, – это было нечто среднее между воплем дикаря и военным кличем, который заставил меня вскочить, как на пружинах. Когда остальные дети посмотрели туда, куда с победным видом показывал им мальчишка, они тут же забыли свое игрушечное противостояние и бросились бегом к бродяге, который старался исчезнуть, как можно быстрее. Но было поздно. Он не мог убежать от них, и они это знали. Они даже сбавили ход, будто хотели оттянуть удовольствие – дать ему фору, а потом окружить. Когда он увидел, что его окружают какие-то взъерошенные создания, которые вопили, как безумные, спокойствие изменило ему – он совершенно растерялся. Он хотел выйти из круга, но не знал, как это сделать. Я думаю, он толком даже не понимал, что происходит, но по тому, как он испугался при виде мальчишек, и по его заученным, почти привычным движениям, можно было предположить, что такое случается не впервые. Те, у кого были водяные пистолеты, наставили их на него; остальные дергали его за полы пиджака и толкали, пытаясь повалить на землю. Он был растерян и напуган, словно бык, в которого втыкают бандерильи, но у него не было бычьей силы, чтобы попытаться защититься. Мальчишки кричали от восторга, радуясь этой неравной борьбе, и жестокость их также не знала удержу, как не знало удержу их веселье в тот день, праздничный для них день с подарками, день первого причастия для толстого мальчика и мальчика в матроске. И тут бродяга, пытаясь вырваться из круга, ударил вожака компании. Он сделал это не намеренно, им руководило только отчаяние, но этого оказалось достаточно, чтобы у мальчишки разом слетели с носа очки, а мороженое растеклось по адмиральскому костюмчику. Стало тихо. Бродяга стоял спокойно, видимо, считая, что этого достаточно для того, чтобы они его больше не трогали, но по его прерывистому дыханию и затравленному взгляду было очевидно, что у него больше нет сил терпеть издевательства. Мальчишки отошли на несколько метров и заняли выжидательную позицию, глядя на толстяка. Ухо у того напоминало спелый красный перец. Кроме всего прочего, он наверняка разозлился: за испачканный костюм его ожидала хорошая трепка, не говоря уже о том, что его выставили перед остальными на посмешище. Первый вопрос мог подождать, но второй надо было решать немедленно. Он поднял очки с земли; он тяжело дышал и с такой силой стиснул губы, что они казались пятном молочных сливок на покрасневшем лице. Он сунул руку в карман куртки и вынул оттуда, видимо, один из своих сегодняшних подарков – красивую авторучку цвета черного дерева. Он подошел к бродяге и в одну секунду, сняв колпачок, вонзил перо ему в икру; тот скорчился и вскрикнул так пронзительно, словно смертельно раненая крыса. Его крик разрядил напряжение и мальчишки, стоявшие неподвижно, будто их разбил паралич, испугались и бросились наутек. Все, кроме толстяка. Он посмотрел вслед остальным, и на какой-то момент показалось, что он побежит за ними вдогонку, но сделать это ему помешало то удовольствие, которое он испытывал, глядя на побежденного противника, а тот стоял на коленях, обхватив ногу обеими руками. Мальчишка подошел к нему. Я подумал, может, он хочет ему помочь, но он, поравнявшись с бродягой, оглянулся по сторонам, желая убедиться, что его приятели смотрят на него, и, в новом приступе ярости, ткнул бродягу пером в спину; крик боли, последовавший за этим, доставил мальчишке истинное наслаждение, – он даже причмокивал губами, будто ел самое вкусное мороженое на свете, а если этот крик его и испугал, то не настолько, чтобы отказать себе в удовольствии проявить жестокость, причинив зло другому человеку. Затем мальчишка не спеша удалился, оглядываясь через каждые два-три шага, а потом побежал догонять своих приятелей, зажав в руке авторучку, которую только что превратил в орудие насилия, какого, казалось, от него нельзя было ожидать.Я подошел к бродяге и помог ему подняться. Поначалу он испугался, наверное, решил, что у меня тоже недобрые намерения, но, убедившись, что я не собираюсь причинить ему зло, успокоился. Он, конечно, меня не узнал. Я же, наоборот, увидев его так близко, мог убедиться, что никакого улучшения с тех времен, когда он был в приюте, не произошло, кроме, разве что, некоторых изменений второстепенного порядка, вызванных необходимостью выживать, да прошедшими годами, превратившими его в старика.Мы подошли к фонтану, в парке их было много. Я смочил свой носовой платок и приложил ему ко лбу и к затылку. И тут я вспомнил, как почти то же самое сделал в тот день, когда подобрал его в придорожной канаве: я тогда впервые дотронулся до него.Я видел, что бродяга почти совсем успокоился, и спрашивал себя, что он будет делать дальше, как вдруг мое внимание привлекла сцена, происходившая примерно в сотне метров от нас, за одним из столиков открытого кафе. Участниками были толстый мальчишка и группа нарядно одетых взрослых, в том числе и мужчина в военной форме. Я не слышал, о чем они говорили, но это и так не трудно было понять. Взрослые окружали ребенка; после стычки с бродягой тот присоединился к ним и выдал свою версию произошедшего, в первую очередь, по-видимому, своим родителям – лысому, пузатому мужчине среднего возраста и толстой женщине; еще какой-то господин, помоложе, второпях отделился от группы, и присел на корточки перед мальчишкой, который плакал навзрыд, демонстрируя всем перепачканную куртку. Толстый ребенок безутешно рыдал, упорно показывая рукой на то место, где произошла потасовка. Свое достоинство лидера он спас, и теперь ему хотелось свалить на кого-нибудь ответственность за испачканный костюм, и, насколько я понял из немой сцены, он во всем обвинял бродягу. Лысый отец перенес свое негодование, которое росло, пока сын рассказывал, как было дело, на новый объект. Сначала он разозлился на ребенка за проявленную неловкость, Потом на его мать за то, что она плохо за ним смотрит, и, наконец, на несчастного бродягу. Когда мальчишка закончил рассказ, пузатый мужчина, красный от гнева, направился к тому месту, где мы стояли, оставив ребенка на попечении матери. Человек в военной форме присоединился к нему по собственной инициативе, поскольку была уязвлена профессиональная гордость доблестного воинства. Ситуация грозила выйти из границ, и была столь же нелепа, сколь и опасна.Выбора у нас особенно не было. После всех сегодняшних происшествий я не мог позволить, чтобы бродяге опять досталось – еще раз за этот день. Двое мужчин, прекрасно знающие, что все остальные смотрят на них, не дадут выкручивать себе руки. Они решили хорошенько проучить бродягу и пойдут до конца. А поскольку я видел методы мальчишки, трудно было ожидать, что родители окажутся милосерднее. Я подхватил бродягу под руку и потащил его за собой, максимально ускорив, насколько это было возможно, шаг, пытаясь улизнуть от тех двоих, пока они нас не настигли. Мы скрылись за живой изгородью из какого-то кустарника, а потом исчезли за деревьями. Бродяга не сопротивлялся, словно понимая, что я хочу ему помочь. Когда мы дошли до ворот парка, я обернулся и увидел, что те двое, растерянные и злые, обсуждают, куда мог так стремительно исчезнуть притеснитель малолетних. Но, в конце концов, поняв, что проиграли, они вернулись за столик с победным, несмотря на провал операции, видом, дабы выпить заслуженную рюмку вермута. Их честь была восстановлена.Не сказать того же о физическом состоянии бродяги. Когда мы вышли за пределы парка, он наклонился и долго осматривал рану на ноге. Перо вонзилось примерно на полсантиметра, и, когда бродяга пытался увернуться, он сделал только хуже, поскольку этим лишь увеличил разрез. Рана, которая не переставала кровоточить, наверняка была очень мучительна; он беспомощно смотрел на нее.Я остановил такси, и мы сели в машину. Бродяга вначале сопротивлялся, но потом забрался в машину и затих. Очевидно, мои добрые намерения его успокоили. Ему ведь тоже хотелось хоть кому-нибудь верить…Моя квартира занимала второй этаж дома, где жили семьи рабочих, и была небольшой, почти такой же, как и все остальные квартиры в этом доме, которые, в свою очередь, были очень похожи на все другие квартиры в других домах этого квартала. Дома тоже были очень похожи один на другой – шесть рядов по шесть домов в каждом – и составляли геометрически правильную фигуру, похожую на город в миниатюре, со своим собственным хозяйством, поскольку первые этажи всех домов представляли собой всяческие торговые точки: булочные, супермаркеты, бары и магазины одежды.Был воскресный вечер, и шел футбол, так что соседи собрались в квартирах тех немногих, у кого были телевизоры, и на улице было почти пусто. Это меня более чем устраивало, так как соседи наверняка стали бы задавать ненужные вопросы, увидев меня в обществе такого странного персонажа.Мы вошли в квартиру. Я всегда хорошо смотрел за своим жильем, я любил, когда дом ухожен и в нем есть все необходимые, удобные вещи, разумеется, их тех, что я мог себе позволить. Я хотел, чтобы бродяге у меня понравилось, поэтому усадил его на диван в гостиной и налил ему стакан красного вина. Про себя я улыбнулся, подумав, что это мой первый гость за долгое время, и еще я подумал, как хорошо, что ему здесь удобно. Несколько минут он в напряжении сидел на краешке дивана, потом откинулся на подушки и окончательно успокоился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12