Ливни с бешеными ветрами среди зимы обрушились на незащищенный город.
Больных у Второвой в этот день было больше обыкновенного. Только поздно вечером она вспомнила о пациенте с ангиной. «Чего доброго, он еще и завтра не ляжет! Такие болеть не любят».
Людмила Георгиевна перебрала в памяти всех, кого намеревалась посетить до приема. «Может быть, к нему по пути?»
Она отыскала среди других медкарту Саянова. В графе «адрес» прочла: «Гостиница». «Вдруг он один в номере? Вдруг ночью ему станет хуже? Он так спокойно согласился полежать дома…»
Утром чуть свет Второва отправилась в гостиницу. Своим появлением она перепугала дежурного администратора, подняла на ноги всех.
Не достучавшись к Саянову, администратор вызвал слесаря, чтобы взломать дверь, закрытую на ключ изнутри.
Но обошлось без взлома: послышались тяжелые шаги, щелкнул замок. Администратор вошел первым, несколько задержавшись, за ним последовала Второва. Саянов в это время уже был в кровати.
На столе, завернутые по-аптечному в вощеную бумагу, лежали лекарства, на спинке стула повис небрежно брошенный китель, носки и ботинки в разных местах были разбросаны по полу.
Второва сняла пальто и, склонившись к больному, приложила к его пылающему лбу свою холодную ладонь. Он открыл глаза и, безразлично взглянув на врача, закрыл их снова.
– Товарищ капитан-лейтенант! Николай Николаевич! – растерянно говорила она. – Взгляните на меня. Вы не узнаете меня? Ну, взгляните?
– Доктор, – приоткрыв глаза, проговорил больной.
– Конечно, я. Вам нехорошо. Я увезу вас в стационар. Скажите, вы смогли бы приподняться, чтобы надеть на вас костюм? Если нет, мы завернем вас в одеяло.
– Еще чего не хватает! Выйдите, я оденусь, – попросил он.
– Хорошо. Одевайтесь, я вызову машину.
Когда Второва вновь вошла в комнату, Саянов, уже в костюме, лежал в кровати поверх смятого одеяла.
– Почему вы не сказали, что у вас нет никого дома? – укоризненно спросила врач. – Я бы сразу положила вас в стационар.
Саянов не ответил. Людмила Георгиевна подняла с полу носки и, подсев на край кровати, начала натягивать их на ноги больного.
– Что вы, доктор? – простонал он, делая попытку подняться.
– Лежите! – строго потребовала она и, надев ботинки, принялась застегивать на нем китель.
Когда вошли санитары и предложили врачу уложить больного на носилки, Саянов дернулся всем телом, но поднялся с трудом. Он уже не отказывался от помощи, когда надевали на него шинель, и послушно, как ребенок, позволил Второвой замотать себе шарфом шею и опустить уши шапки.
В первые дни в стационаре Саянов, удрученный недугом, видел во Второвой только врача, внимательного и чуткого к каждому. Но вот ему стало лучше. В палате появлялись новые больные, и теперь Людмила Георгиевна реже подходила к его койке. Особенно это обидно было по вечерам, когда впереди долгая и пустая ночь.
– Доктор, выпишите меня, я уже здоров, – попросил он однажды при обходе.
Второва перечитала записи в истории болезни, посоветовалась с сестрой, внимательно осмотрела больного и безаппеляционно ответила: «Нет, не выпишу: рано».
Неоправданная обида на врача еще больше усилилась. Саянов решил, что если она на следующее утро его не выпишет, он вызовет начальника санчасти.
В палату положили молодого паренька с корабля, который вернулся из дальнего рейса. В бреду он все врехмя кричал: «Мичман!» Он метался, стонал, и Второва пришла навестить его в двенадцать ночи.
– Успокойтесь, дорогой, – говорила она, прикрыв его волосатые руки простыней. – Сестричка принесет лекарство, и будет легче.
Но парень не переставал бредить, и, уговаривая его, она продолжала:
– Ну, что вы? Я же не мичман, а доктор. Взгляните на меня. Ну, попробуйте открыть глаза, вот так. Видите, я женщина. Приступ ваш кончается, скоро будет легче. Мы избавим вас от малярии, и все будет хорошо!..
12
Саянов, прислушиваясь, вспомнил, что с ним тогда в номере она говорила так же. «За что я сержусь на нее? Что мне надо от этой хорошей женщины!»
Досадуя на себя, он так повернулся на кровати, что жалобно заскрипела сетка.
Успокоив больного моряка, Людмила Георгиевна подошла к Саянову.
– Кто это у меня еще не спит? – спросила она с напускной строгостью и, подсев на край кровати, взяла руку Саянова, чтобы проверить пульс.
– Надоело, доктор, – смиренно сказал выздоравливающий. – Посудите сами, какой я к чертям больной сейчас, – добавил он с нескрываемой обидой. – Зачем я вам нужен?
– Если держим, значит, нужны, – пошутила она. – Утро вечера мудренее, товарищ капитан-лейтенант. Завтра посмотрим, а сейчас постарайтесь уснуть. Может быть, вам снотворного дать?
– Что вы, Людмила Георгиевна, – умиротворенно проговорил он.
Ему так не хотелось ее отпускать, но Второва, сдерживая зевоту, сказала:
– Спокойной ночи, Николай Николаевич!
Она ушла, бесшумно притворив за собою дверь.
Много передумал в эту ночь Саянов. Теперь он давал себе полный отчет в том, что эта женщина, совершенно равнодушная к нему, как к человеку, и такая чуткая по долгу своей профессии, как к больному, внесла что-то непонятное, новое в его жизнь. Видеть ее, слышать ее голос становилось для него необходимостью. «Неужели это любовь? – думал он. – Разве я могу себе позволить? Нет, нет! Она просто хороший человек, „чудесная женщина“! – мысленно повторил он слова Истомина.
Усталая, будничная Второва теперь нравилась ему еще больше, чем тогда, на сцене, или при встречах в библиотеке. Здесь, в стационаре, он привык ее видеть близко, ощущать ее заботливые руки, и ему не хотелось верить, что все это скоро кончится.
Утром во время обхода Второва подошла к Саянову. Она внимательно посмотрела на его лицо, потом прослушала, проверила пульс и, проведя своей узкой ладонью по его обнаженному плечу, сказала:
– Вот сегодня я вас выпишу.
14
Когда закончилось партийное собрание, затянувшееся за полночь, майор Истомин подошел к Саянову и, осведомившись о его самочувствии, предложил:
– Если вы, Николай Николаевич, не слишком спешите, могу составить вам компанию. Надо немного освежиться перед сном, – пояснил он.
– Очень рад, товарищ майор. Жду вас в вестибюле.
Истомин зашел в свой кабинет и скоро вернулся одетым.
Легкий морозец подсушил бесснежную землю, полная луна, оторвавшись от горизонта, лениво плыла к зениту, щедро заливая своим холодным синеватым светом притихший город.
– Хорошо! – глубоко вдохнув чистого воздуха, восхищенно произнес Истомин.
– Ночь для влюбленных, – подсказал Саянов.
– Это верно, – согласился майор.
Они молча прошли несколько десятков шагов, пока Саянов первым не прервал этого молчания.
– Любви все возрасты покорны! – продекламировал он.
– Но все же лучше, Николай Николаевич, когда эта любовь приходит в юности и когда она верной спутницей шагает с тобой через всю жизнь.
И снова несколько неторопливых шагов они сделали молча.
– Но что делать, Александр Емельянович, если эта спутница запоздала и догоняет тебя среди жизненного пути, останавливает?
– Это нелегкий вопрос, Николай Николаевич! Но мне думается, если первая рядом, вторая должна отступить.
– А если она не отступает?
– Это сложнее. Есть люди, которые судят иначе. Что касается меня, то я считал бы большим несчастьем забыть друга своей юности ради другой женщины.
Они дошли до конца квартала, и Саянов предложил повернуть обратно.
– Мы с женой прожили семнадцать лет, – снова заговорил Истомин. – У нас двое детей. Сыну скоро пятнадцать, а дочурке семь…
Майор достал портсигар и, предложив папиросу Саянову, закурил.
– Вот уже два года, как отовсюду, куда я только не обращался, получаю ответ: «погибли». А я не верю. Глупо, упрямо не хочу верить, что их нет на свете. Всего неделю назад получил еще один ответ, из райисполкома. Говорят, что чувство интуиции присуще преимущественно женщинам, но, видимо, оно свойственно и нам, мужчинам.
Саянову вспомнилась первая встреча с майором и его загадочные слова: «Счастливый вы человек!» «В самом деле, какое счастье, что мои живы! Ведь они тоже могли бы погибнуть в Ленинграде – не от бомб, так от голода. Как хорошо, что их вывезли». Саянову вспомнилось, что жена и сын ждут его в Одессе.
Он уже послал им после болезни ответные письма, обещал приехать, но медлил, безо всяких причин он оттягивал эту встречуs будто выжидал что-то.
– Между прочим, товарищ капитан-лейтенант, на вас мне жаловались!
– Кто? – удивился Саянов.
– Людмила Георгиевна Второва. Вы что это в стационаре буянили…
– Я буянил? – удивился Саянов.
– Почти. Разве это не буянство, если врач требует лежать, а пациент срывается с койки? Как вы думаете?
Саянов понял шутку и догадливо улыбнулся. Но имя женщины, названное вдруг, заставило его задуматься. Давно его интересовали отношения Второвой и Истомина. «Не зря он вспомнил это», – подумал Саянов. Он уже готов был сам заговорить о враче, но майор перебил:
– Я полагаю, что все происходило от того, что вы рветесь в Одессу. Конечно, где тут улежишь! Когда едете?
– На днях, – неохотно ответил Саянов.
– А как с квартирой?
– В том-то и беда, что квартиры нет. Искал частную, тоже пока нет. Придется, пожалуй, оставить их до лета в Одессе.
– Никогда бы не оставил! – сказал майор. – Если бы мои нашлись, дня не жил с ними врозь. В крайнем случае поселил бы их у себя в кабинете.
Вернувшись из Одессы, куда он выехал вскоре после ночного разговора с Истоминым, Саянов старался думать о жене и сыне, но между ними становилась Людмила.
Он уже ясно понимал, почему долгожданная встреча с семьей получилась не такой счастливой, какой она представлялась совсем недавно. Он не искал встреч с Второвой, но однажды, увидев ее на лекции в Доме офицеров, по-мальчишески неразумно покорился своему влечению. Он навязал себя в провожатые и в полушутливой форме высказал ей все, что мучило его, что не давало покоя.
Был ранний вечер, когда они свернули на тропинку, что вела к низенькому домику с живой изгородью из кустов и плетей дикого виноградника, оголенных и прозрачных. Чудом уцелевший от бомбежек, этот домик стоял среди развалин бывшей улицы. Свежий ветер привольно гулял здесь, как в открытом поле.
– Вам не холодно? – спросил Саянов, когда, поправляя сбившийся с головы белый шерстяной платок, Второва прятала раскрасневшее ся лицо в воротник кротовой шубки.
– Нет, я одета тепло, – ответила она. – Да и какой ветер доберется ко мне, когда на ею пути такой великан!
Польщенный похвалой, Саянов старался теперь всякий раз заслонить собой Людмилу Георгиевну от ветра. Они подходили к калитке и поворачивали от нее обратно. О многом переговорили они в этот вечер, многое узнали друг о Друге.
– Пора по домам, – остановившись, напомнила Второва, когда запел хозяйкин петух.
– Людмила Георгиевна, – несколько задержав ее, серьезно сказал Саянов. – Не кажется ли вам, что эта дорожка свела нас не случайно?
Второва вздрогнула, как от испуга, но, тут же овладев собой, дружески протянула ему руку:
– Я, кажется, уже мерзну. До свидания, Николай Николаевич.
15
Все эти месяцы Саянов жил, как во сне. Самодовольный и беспечный, он будто торопился наверстать упущенное в своей суровой юности. Казалось, в это время он забыл обо всем на свете, а мир его забот и радостей ограничился Людмилой. Даже работа при штабе не тяготила его, как было это вначале, и он уже не спешил перейти на корабль.
По-прежнему занимая номер в гостинице, он появлялся в нем так редко, что администрация не постеснялась попросить его освободить комнату. Это было первым напоминанием о том, что жизнь немилосердно вторгается в его счастливый сон и пробуждение неизбежно.
Саянов не считал нужным скрывать свои отношения с Второвой. Его огорчению не было предела, когда он замечал, что Людмила робеет под осуждающими взглядами знакомых и сослуживцев и всячески избегает бывать с ним в Доме офицеров.
Сам Николай Николаевич испытывал необъяснимое беспокойство лишь перед одним человеком – майором Истоминым. Он избегал с ним встреч, а если они случались, стремился поскорее уйти от Истомина.
Но однажды майор позвонил ему и, добродушно осведомившись о здоровье, пригласил зайти.
Саянов шел к начальнику политотдела, как на эшафот. Он предчувствовал, что причин для серьезного разговора у Истомина достаточно и этот разговор будет не официальным, что во сто крат хуже.
Но Александр Емельянович встретил его так радушно, что у Саянова сразу отлегло от сердца.
– Понимаете, Николай Николаевич, – засуетился при появлении гостя Истомин. – У нас тут небольшая труппа товарищей затевает очень хорошее дело, и я вспомнил о вас.
Он провел Саянова к дивану и, как в первую встречу, сел с ним рядом, Саянов насторожился.
– Вчера я вам звонил, но неудачно, – продолжал он, окинув гостя своим проницательным взглядом. – Как у вас с жилплощадью?
Саянов не сразу понял, к чему такой прямой разговор.
– Вы квартиру для семьи нашли?
– Пока не нашел.
Саянов чувствовал, как предательски краснеет его лицо и горят уши, но майор словно не замечал этого.
– Дело в том, что нам дают несколько разрушенных домишек. Горжилотдел обеспечит некоторыми стройматериалами и рабочими, кое-что найдут наши хозяйственники; придется, конечно, затратить некоторую сумму из личных средств. Зато есть все основания ускорить переезд семьи. Какой-нибудь месяц – и квартира готова!
– Вы рассуждаете, как опытный прораб, – похвалил Саянов. – Но ведь этот объект надо еще получить!
– Я вас уже включил в список; дело верное. Нужна только некоторая активность с вашей стороны…
Саянов, уходя, поблагодарил майора, хотя напоминание о жене и сыне испортило ему настроение.
После работы Саянов, позвонив Людмиле и сказавшись занятым, ушел к себе в номер. Весь остаток дня и вечер его не покидали мысли о семье.
Ему припомнилось расставание на одесском перроне, когда Вадик так настойчиво добивался, чтобы отец назначил срок их переезда, а он утешал мальчика, как маленького: «Глупенький, не все от меня зависит. Будет квартира, и вы с мамой приедете ко мне. Я тоже хочу, чтобы ты был со мной!»
Обнимая сына, он искоса взглянул на жену. «Врешь! – говорили ее глаза. – Ты не хочешь жить с нами!»
И этот прощальный взгляд жены он будто вновь ощутил на себе после разговора с Истоминым. Справедливый и уличающий, он давил на его отягощенную совесть и требовал: «Скажи правду!»
Озабоченным и помрачневшим явился Саянов вечером к Людмиле. Он еще не понял, что настала пора заглянуть в завтрашний день и развязать этот тройной затянувшийся узел.
16
За окном, на старой липе, всполошились разбуженные рассветом воробьи. Они наскоро расправляли свои перышки, прихорашивались и беспорядочно чирикали, будто споря, куда лететь. Глупые птицы и не догадывались, что желто-серый хищник уже проголодался.
Людмила Георгиевна провела эту ночь без сна, и теперь, приготовившись лечь, не могла удержаться, чтобы не понаблюдать за птичьим переполохом, который происходит по утрам.
Вот и ястреб. Острым летом он скользнул меж ветвей, и, точно ветром, колыхнуло дерево: живая серая туча сорвалась с него и исчезла. Лишь одно крохотное существо осталось в цепких когтях злодея. Воробьиный страх короток: позабыв о несчастном собрате, они к вечеру снова прилетят к старой липе и до ночлега потеряют еще одного.
Второва легла и пыталась уснуть, но сон, как воробьиная стайка, отлетел далеко прочь.
О чем бы она ни думала, мысли тянулись к Саянову. Он вошел в ее жизнь поспешно и уверенно, будто все свои двадцать шесть лет она только и ждала его. Не устояла перед этой нескладной любовью даже верность погибшему Саше.
Весь вечер они провели вместе, но у нее не хватило сил объявить ему о своем решении. Она приняла это решение со строгостью судьи, не пощадив всего лучшего, что принесли ей эти последние месяцы. «Так надо, и я объясню ему все в письме. Лишь бы он не узнал до моего отъезда», – думала она, поворачиваясь к стене.
На кухне поднялась хозяйка. Раньше обычного она отправилась доить козу, затем, то и дело шлепая босыми ногами среди тишины, сновала мимо окон, разговаривая то с козой, то с курами.
Так и не заснула Людмила Георгиевна. Вспомнив, что не сданы библиотечные книги, она оделась и вышла из дому. Когда она хлопнула калиткой, крупные капли росы сорвались с листвы виноградника, который гирляндой повис над входом. Как освежающим душем, окатило ей голову и плечи. Людмила Георгиевна поежилась, но почувствовав приятную бодрость, улыбнулась ясному утру.
Она шла не торопясь, пересекая знакомые тропинки и улицы, с одной мыслью: «Только бы не встретиться с Саяновым!» Подходя к Дому офицеров, она даже не заметила, что ее поджидает у входа Истомин.
– Вот она наша «пропавшая грамота»! – воскликнул он. – Опять не заходите, забываете старого друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
Больных у Второвой в этот день было больше обыкновенного. Только поздно вечером она вспомнила о пациенте с ангиной. «Чего доброго, он еще и завтра не ляжет! Такие болеть не любят».
Людмила Георгиевна перебрала в памяти всех, кого намеревалась посетить до приема. «Может быть, к нему по пути?»
Она отыскала среди других медкарту Саянова. В графе «адрес» прочла: «Гостиница». «Вдруг он один в номере? Вдруг ночью ему станет хуже? Он так спокойно согласился полежать дома…»
Утром чуть свет Второва отправилась в гостиницу. Своим появлением она перепугала дежурного администратора, подняла на ноги всех.
Не достучавшись к Саянову, администратор вызвал слесаря, чтобы взломать дверь, закрытую на ключ изнутри.
Но обошлось без взлома: послышались тяжелые шаги, щелкнул замок. Администратор вошел первым, несколько задержавшись, за ним последовала Второва. Саянов в это время уже был в кровати.
На столе, завернутые по-аптечному в вощеную бумагу, лежали лекарства, на спинке стула повис небрежно брошенный китель, носки и ботинки в разных местах были разбросаны по полу.
Второва сняла пальто и, склонившись к больному, приложила к его пылающему лбу свою холодную ладонь. Он открыл глаза и, безразлично взглянув на врача, закрыл их снова.
– Товарищ капитан-лейтенант! Николай Николаевич! – растерянно говорила она. – Взгляните на меня. Вы не узнаете меня? Ну, взгляните?
– Доктор, – приоткрыв глаза, проговорил больной.
– Конечно, я. Вам нехорошо. Я увезу вас в стационар. Скажите, вы смогли бы приподняться, чтобы надеть на вас костюм? Если нет, мы завернем вас в одеяло.
– Еще чего не хватает! Выйдите, я оденусь, – попросил он.
– Хорошо. Одевайтесь, я вызову машину.
Когда Второва вновь вошла в комнату, Саянов, уже в костюме, лежал в кровати поверх смятого одеяла.
– Почему вы не сказали, что у вас нет никого дома? – укоризненно спросила врач. – Я бы сразу положила вас в стационар.
Саянов не ответил. Людмила Георгиевна подняла с полу носки и, подсев на край кровати, начала натягивать их на ноги больного.
– Что вы, доктор? – простонал он, делая попытку подняться.
– Лежите! – строго потребовала она и, надев ботинки, принялась застегивать на нем китель.
Когда вошли санитары и предложили врачу уложить больного на носилки, Саянов дернулся всем телом, но поднялся с трудом. Он уже не отказывался от помощи, когда надевали на него шинель, и послушно, как ребенок, позволил Второвой замотать себе шарфом шею и опустить уши шапки.
В первые дни в стационаре Саянов, удрученный недугом, видел во Второвой только врача, внимательного и чуткого к каждому. Но вот ему стало лучше. В палате появлялись новые больные, и теперь Людмила Георгиевна реже подходила к его койке. Особенно это обидно было по вечерам, когда впереди долгая и пустая ночь.
– Доктор, выпишите меня, я уже здоров, – попросил он однажды при обходе.
Второва перечитала записи в истории болезни, посоветовалась с сестрой, внимательно осмотрела больного и безаппеляционно ответила: «Нет, не выпишу: рано».
Неоправданная обида на врача еще больше усилилась. Саянов решил, что если она на следующее утро его не выпишет, он вызовет начальника санчасти.
В палату положили молодого паренька с корабля, который вернулся из дальнего рейса. В бреду он все врехмя кричал: «Мичман!» Он метался, стонал, и Второва пришла навестить его в двенадцать ночи.
– Успокойтесь, дорогой, – говорила она, прикрыв его волосатые руки простыней. – Сестричка принесет лекарство, и будет легче.
Но парень не переставал бредить, и, уговаривая его, она продолжала:
– Ну, что вы? Я же не мичман, а доктор. Взгляните на меня. Ну, попробуйте открыть глаза, вот так. Видите, я женщина. Приступ ваш кончается, скоро будет легче. Мы избавим вас от малярии, и все будет хорошо!..
12
Саянов, прислушиваясь, вспомнил, что с ним тогда в номере она говорила так же. «За что я сержусь на нее? Что мне надо от этой хорошей женщины!»
Досадуя на себя, он так повернулся на кровати, что жалобно заскрипела сетка.
Успокоив больного моряка, Людмила Георгиевна подошла к Саянову.
– Кто это у меня еще не спит? – спросила она с напускной строгостью и, подсев на край кровати, взяла руку Саянова, чтобы проверить пульс.
– Надоело, доктор, – смиренно сказал выздоравливающий. – Посудите сами, какой я к чертям больной сейчас, – добавил он с нескрываемой обидой. – Зачем я вам нужен?
– Если держим, значит, нужны, – пошутила она. – Утро вечера мудренее, товарищ капитан-лейтенант. Завтра посмотрим, а сейчас постарайтесь уснуть. Может быть, вам снотворного дать?
– Что вы, Людмила Георгиевна, – умиротворенно проговорил он.
Ему так не хотелось ее отпускать, но Второва, сдерживая зевоту, сказала:
– Спокойной ночи, Николай Николаевич!
Она ушла, бесшумно притворив за собою дверь.
Много передумал в эту ночь Саянов. Теперь он давал себе полный отчет в том, что эта женщина, совершенно равнодушная к нему, как к человеку, и такая чуткая по долгу своей профессии, как к больному, внесла что-то непонятное, новое в его жизнь. Видеть ее, слышать ее голос становилось для него необходимостью. «Неужели это любовь? – думал он. – Разве я могу себе позволить? Нет, нет! Она просто хороший человек, „чудесная женщина“! – мысленно повторил он слова Истомина.
Усталая, будничная Второва теперь нравилась ему еще больше, чем тогда, на сцене, или при встречах в библиотеке. Здесь, в стационаре, он привык ее видеть близко, ощущать ее заботливые руки, и ему не хотелось верить, что все это скоро кончится.
Утром во время обхода Второва подошла к Саянову. Она внимательно посмотрела на его лицо, потом прослушала, проверила пульс и, проведя своей узкой ладонью по его обнаженному плечу, сказала:
– Вот сегодня я вас выпишу.
14
Когда закончилось партийное собрание, затянувшееся за полночь, майор Истомин подошел к Саянову и, осведомившись о его самочувствии, предложил:
– Если вы, Николай Николаевич, не слишком спешите, могу составить вам компанию. Надо немного освежиться перед сном, – пояснил он.
– Очень рад, товарищ майор. Жду вас в вестибюле.
Истомин зашел в свой кабинет и скоро вернулся одетым.
Легкий морозец подсушил бесснежную землю, полная луна, оторвавшись от горизонта, лениво плыла к зениту, щедро заливая своим холодным синеватым светом притихший город.
– Хорошо! – глубоко вдохнув чистого воздуха, восхищенно произнес Истомин.
– Ночь для влюбленных, – подсказал Саянов.
– Это верно, – согласился майор.
Они молча прошли несколько десятков шагов, пока Саянов первым не прервал этого молчания.
– Любви все возрасты покорны! – продекламировал он.
– Но все же лучше, Николай Николаевич, когда эта любовь приходит в юности и когда она верной спутницей шагает с тобой через всю жизнь.
И снова несколько неторопливых шагов они сделали молча.
– Но что делать, Александр Емельянович, если эта спутница запоздала и догоняет тебя среди жизненного пути, останавливает?
– Это нелегкий вопрос, Николай Николаевич! Но мне думается, если первая рядом, вторая должна отступить.
– А если она не отступает?
– Это сложнее. Есть люди, которые судят иначе. Что касается меня, то я считал бы большим несчастьем забыть друга своей юности ради другой женщины.
Они дошли до конца квартала, и Саянов предложил повернуть обратно.
– Мы с женой прожили семнадцать лет, – снова заговорил Истомин. – У нас двое детей. Сыну скоро пятнадцать, а дочурке семь…
Майор достал портсигар и, предложив папиросу Саянову, закурил.
– Вот уже два года, как отовсюду, куда я только не обращался, получаю ответ: «погибли». А я не верю. Глупо, упрямо не хочу верить, что их нет на свете. Всего неделю назад получил еще один ответ, из райисполкома. Говорят, что чувство интуиции присуще преимущественно женщинам, но, видимо, оно свойственно и нам, мужчинам.
Саянову вспомнилась первая встреча с майором и его загадочные слова: «Счастливый вы человек!» «В самом деле, какое счастье, что мои живы! Ведь они тоже могли бы погибнуть в Ленинграде – не от бомб, так от голода. Как хорошо, что их вывезли». Саянову вспомнилось, что жена и сын ждут его в Одессе.
Он уже послал им после болезни ответные письма, обещал приехать, но медлил, безо всяких причин он оттягивал эту встречуs будто выжидал что-то.
– Между прочим, товарищ капитан-лейтенант, на вас мне жаловались!
– Кто? – удивился Саянов.
– Людмила Георгиевна Второва. Вы что это в стационаре буянили…
– Я буянил? – удивился Саянов.
– Почти. Разве это не буянство, если врач требует лежать, а пациент срывается с койки? Как вы думаете?
Саянов понял шутку и догадливо улыбнулся. Но имя женщины, названное вдруг, заставило его задуматься. Давно его интересовали отношения Второвой и Истомина. «Не зря он вспомнил это», – подумал Саянов. Он уже готов был сам заговорить о враче, но майор перебил:
– Я полагаю, что все происходило от того, что вы рветесь в Одессу. Конечно, где тут улежишь! Когда едете?
– На днях, – неохотно ответил Саянов.
– А как с квартирой?
– В том-то и беда, что квартиры нет. Искал частную, тоже пока нет. Придется, пожалуй, оставить их до лета в Одессе.
– Никогда бы не оставил! – сказал майор. – Если бы мои нашлись, дня не жил с ними врозь. В крайнем случае поселил бы их у себя в кабинете.
Вернувшись из Одессы, куда он выехал вскоре после ночного разговора с Истоминым, Саянов старался думать о жене и сыне, но между ними становилась Людмила.
Он уже ясно понимал, почему долгожданная встреча с семьей получилась не такой счастливой, какой она представлялась совсем недавно. Он не искал встреч с Второвой, но однажды, увидев ее на лекции в Доме офицеров, по-мальчишески неразумно покорился своему влечению. Он навязал себя в провожатые и в полушутливой форме высказал ей все, что мучило его, что не давало покоя.
Был ранний вечер, когда они свернули на тропинку, что вела к низенькому домику с живой изгородью из кустов и плетей дикого виноградника, оголенных и прозрачных. Чудом уцелевший от бомбежек, этот домик стоял среди развалин бывшей улицы. Свежий ветер привольно гулял здесь, как в открытом поле.
– Вам не холодно? – спросил Саянов, когда, поправляя сбившийся с головы белый шерстяной платок, Второва прятала раскрасневшее ся лицо в воротник кротовой шубки.
– Нет, я одета тепло, – ответила она. – Да и какой ветер доберется ко мне, когда на ею пути такой великан!
Польщенный похвалой, Саянов старался теперь всякий раз заслонить собой Людмилу Георгиевну от ветра. Они подходили к калитке и поворачивали от нее обратно. О многом переговорили они в этот вечер, многое узнали друг о Друге.
– Пора по домам, – остановившись, напомнила Второва, когда запел хозяйкин петух.
– Людмила Георгиевна, – несколько задержав ее, серьезно сказал Саянов. – Не кажется ли вам, что эта дорожка свела нас не случайно?
Второва вздрогнула, как от испуга, но, тут же овладев собой, дружески протянула ему руку:
– Я, кажется, уже мерзну. До свидания, Николай Николаевич.
15
Все эти месяцы Саянов жил, как во сне. Самодовольный и беспечный, он будто торопился наверстать упущенное в своей суровой юности. Казалось, в это время он забыл обо всем на свете, а мир его забот и радостей ограничился Людмилой. Даже работа при штабе не тяготила его, как было это вначале, и он уже не спешил перейти на корабль.
По-прежнему занимая номер в гостинице, он появлялся в нем так редко, что администрация не постеснялась попросить его освободить комнату. Это было первым напоминанием о том, что жизнь немилосердно вторгается в его счастливый сон и пробуждение неизбежно.
Саянов не считал нужным скрывать свои отношения с Второвой. Его огорчению не было предела, когда он замечал, что Людмила робеет под осуждающими взглядами знакомых и сослуживцев и всячески избегает бывать с ним в Доме офицеров.
Сам Николай Николаевич испытывал необъяснимое беспокойство лишь перед одним человеком – майором Истоминым. Он избегал с ним встреч, а если они случались, стремился поскорее уйти от Истомина.
Но однажды майор позвонил ему и, добродушно осведомившись о здоровье, пригласил зайти.
Саянов шел к начальнику политотдела, как на эшафот. Он предчувствовал, что причин для серьезного разговора у Истомина достаточно и этот разговор будет не официальным, что во сто крат хуже.
Но Александр Емельянович встретил его так радушно, что у Саянова сразу отлегло от сердца.
– Понимаете, Николай Николаевич, – засуетился при появлении гостя Истомин. – У нас тут небольшая труппа товарищей затевает очень хорошее дело, и я вспомнил о вас.
Он провел Саянова к дивану и, как в первую встречу, сел с ним рядом, Саянов насторожился.
– Вчера я вам звонил, но неудачно, – продолжал он, окинув гостя своим проницательным взглядом. – Как у вас с жилплощадью?
Саянов не сразу понял, к чему такой прямой разговор.
– Вы квартиру для семьи нашли?
– Пока не нашел.
Саянов чувствовал, как предательски краснеет его лицо и горят уши, но майор словно не замечал этого.
– Дело в том, что нам дают несколько разрушенных домишек. Горжилотдел обеспечит некоторыми стройматериалами и рабочими, кое-что найдут наши хозяйственники; придется, конечно, затратить некоторую сумму из личных средств. Зато есть все основания ускорить переезд семьи. Какой-нибудь месяц – и квартира готова!
– Вы рассуждаете, как опытный прораб, – похвалил Саянов. – Но ведь этот объект надо еще получить!
– Я вас уже включил в список; дело верное. Нужна только некоторая активность с вашей стороны…
Саянов, уходя, поблагодарил майора, хотя напоминание о жене и сыне испортило ему настроение.
После работы Саянов, позвонив Людмиле и сказавшись занятым, ушел к себе в номер. Весь остаток дня и вечер его не покидали мысли о семье.
Ему припомнилось расставание на одесском перроне, когда Вадик так настойчиво добивался, чтобы отец назначил срок их переезда, а он утешал мальчика, как маленького: «Глупенький, не все от меня зависит. Будет квартира, и вы с мамой приедете ко мне. Я тоже хочу, чтобы ты был со мной!»
Обнимая сына, он искоса взглянул на жену. «Врешь! – говорили ее глаза. – Ты не хочешь жить с нами!»
И этот прощальный взгляд жены он будто вновь ощутил на себе после разговора с Истоминым. Справедливый и уличающий, он давил на его отягощенную совесть и требовал: «Скажи правду!»
Озабоченным и помрачневшим явился Саянов вечером к Людмиле. Он еще не понял, что настала пора заглянуть в завтрашний день и развязать этот тройной затянувшийся узел.
16
За окном, на старой липе, всполошились разбуженные рассветом воробьи. Они наскоро расправляли свои перышки, прихорашивались и беспорядочно чирикали, будто споря, куда лететь. Глупые птицы и не догадывались, что желто-серый хищник уже проголодался.
Людмила Георгиевна провела эту ночь без сна, и теперь, приготовившись лечь, не могла удержаться, чтобы не понаблюдать за птичьим переполохом, который происходит по утрам.
Вот и ястреб. Острым летом он скользнул меж ветвей, и, точно ветром, колыхнуло дерево: живая серая туча сорвалась с него и исчезла. Лишь одно крохотное существо осталось в цепких когтях злодея. Воробьиный страх короток: позабыв о несчастном собрате, они к вечеру снова прилетят к старой липе и до ночлега потеряют еще одного.
Второва легла и пыталась уснуть, но сон, как воробьиная стайка, отлетел далеко прочь.
О чем бы она ни думала, мысли тянулись к Саянову. Он вошел в ее жизнь поспешно и уверенно, будто все свои двадцать шесть лет она только и ждала его. Не устояла перед этой нескладной любовью даже верность погибшему Саше.
Весь вечер они провели вместе, но у нее не хватило сил объявить ему о своем решении. Она приняла это решение со строгостью судьи, не пощадив всего лучшего, что принесли ей эти последние месяцы. «Так надо, и я объясню ему все в письме. Лишь бы он не узнал до моего отъезда», – думала она, поворачиваясь к стене.
На кухне поднялась хозяйка. Раньше обычного она отправилась доить козу, затем, то и дело шлепая босыми ногами среди тишины, сновала мимо окон, разговаривая то с козой, то с курами.
Так и не заснула Людмила Георгиевна. Вспомнив, что не сданы библиотечные книги, она оделась и вышла из дому. Когда она хлопнула калиткой, крупные капли росы сорвались с листвы виноградника, который гирляндой повис над входом. Как освежающим душем, окатило ей голову и плечи. Людмила Георгиевна поежилась, но почувствовав приятную бодрость, улыбнулась ясному утру.
Она шла не торопясь, пересекая знакомые тропинки и улицы, с одной мыслью: «Только бы не встретиться с Саяновым!» Подходя к Дому офицеров, она даже не заметила, что ее поджидает у входа Истомин.
– Вот она наша «пропавшая грамота»! – воскликнул он. – Опять не заходите, забываете старого друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14