Вы красивая женщина, и мне искренне жаль, что мы с вами встретились при таких обстоятельствах. Я не хотел идти к вам, поверьте. Меня вынудили обстоятельства. Могу вам откровенно сказать: хоть мы и не расстаемся друзьями, вы заслуживаете восхищения. После всего, что случилось и что вы наверняка знаете, спокойно отправиться в путешествие! Для этого нужно иметь крепкие нервы!– О моих нервах не беспокойтесь, пан Калас. А ваши слова меня не трогают. Меня вы ни в чем не уличите. Я ничего не знаю и ничего не видела. И в ту ночь – тоже!– Я вас уличу, милая барышня, – спокойно заверил ее старшина и вновь ощутил себя профессионалом. – И вы сами знаете, что уличу. Даже если бы вы и легли со мной в постель, если бы попытались чем угодно меня купить, все равно я бы вас уличил. В ваших же интересах. Потому что мне вас жаль. И еще потому, что вы так безрассудно расшвыриваетесь своей красотой. И не цените жизнь.– Вы отвратительный моралист, товарищ Калас! – воскликнула Алиса Селецкая. – Каждый, кто хоть немного вас знает, подтвердит это. Вечный эмбрион! Гробокопатель! Вам бы только другому яму рыть! Во все суете нос! Для вас нет ничего святого! Вы не выносите людей, которым в жизни повезло больше, чем вам. Не думайте, будто я ничего не знаю. Знаю и то, почему вас так охотно отпустили со службы! Вовсе не из-за диабета! С ним бы вас использовали в канцелярии. Просто хотели от вас избавиться.– Значит, у вас есть информатор и в милиции, – горько усмехнулся Калас. Последние слова Селецкой в самом деле были для него неожиданностью.– Милиционеры тоже люди, порой и у них развязываются языки.– Все это вы сейчас напридумали. Ладно. Ухожу, хотя… Уверен, обворуй я табачную лавку, вы бы отнеслись ко мне с большей симпатией. Но, увы, я служу правосудию.– Идите, идите, пан Калас, вместе со своим правосудием! Или я позову на помощь! Скомпрометирую вас! Пожертвую платьем, но ославлю на весь город! А потом каждый скажет, что вы изображаете детектива из мести!– Прошу вас, не стесняйтесь. Я подожду. Рискну своим добрым именем. В полном великолепии я еще ваших прелестей не видел. Игра стоит свеч!Якуб Калас удобно развалился в кресле. Он весь напрягся, опасаясь, что заходит слишком далеко, но отступить уже не мог – не столько из принципа, сколько из любопытства: его занимало, на что способна эта женщина.– Так смотрите же! – истерически выкрикнула Алиса и рванула платье на груди. – Хорошенько смотрите!Но тут же, потрясенная собственным поступком, упала в кресло, поджала под себя ноги и взяла недопитый Кал асом кофе.– Да, глаз не оторвешь, – спокойно сказал Якуб Калас, и его одолело мучительное и мелочное стремление наказать Алису хотя бы словом: – Вы даже красивее, чем я думал. Когда все кончится и будет представляться вам в другом свете, загляните ко мне, я еще кое на что сгожусь. Ведь и вы уже не первой молодости.– Лучше в монастырь, чем с вами в постель, – решительно заявила она. – К сожалению, вы мне и правда противны.– Это мне впору думать о монастыре, моя милая! Я более одинок, чем вы. Мне торговать нечем, а ваш бюст еще привлекателен, и на него найдутся охотники. Жаль, что нам с вами пришлось дойти до такого.Он неторопливо пошел к двери. Взялся за ручку, но еще с минуту помедлил, как это делают опытные детективы в хороших романах. Наконец дождался:– Гнусный тип!– Что поделаешь, старая школа, – усмехнулся старшина.«Во что я впутался, – думал он дорогой, – во что влез!» Перед глазами стояла обнаженная грудь Алисы Селецкой, прекрасная грудь без тесного бюстгальтера, крепкая и смуглая, вызывающе пышная и такая заманчивая.В ближайшем буфете он взял большую рюмку рому. Влил в себя и закашлялся. Выпив еще рюмку, вышел. Голова кружилась, он чувствовал, как теряет силы. Вспомнил доктора Карницкого. Интересно, какой вид был бы у старика, поделись он с ним своими свежими впечатлениями. Похвалил бы тот его за следовательские успехи? Да, трудно доктору Карницкому. Ох как трудно! Труднее, чем многим другим. Притворяться сумасшедшим, будучи абсолютно нормальным! Страдать, прикрываясь смехом! Умение, которым мало кто может похвастать. Якуб Калас вдруг понял, что старому адвокату сейчас тяжелее всех. В этой истории с Крчем уж точно. Остальные отвечают только за свои грехи, а ему приходится прикрывать грехи сына. 20. Они встретятся. ПGройдет ночь, и будет новая встреча Якуб Калас отказался от первоначального намерения. Незачем идти теперь к Игору Лакатошу. Все равно Алиса ему позвонила. Едва я закрыл за собой дверь, как она кинулась к телефону. Непременное правило конспирации.Старшина остался дома, решил отдохнуть. Попробовал читать, но сосредоточиться не удавалось. Надуманные литературные истории его не привлекали. Только в «Крейцеровой сонате» он чувствовал подлинную жизнь. Этот человек, должно быть, действительно страдал. «Говорят ему ученики его: если такова обязанность человека к жене, то лучше не жениться». А я женился. Женился, и так все кончилось… Но и в одиночестве нет ничего хорошего. Не хочется жить в одиночку, ведь и одиноких женщин немало, и все же: повторять уже однажды испытанное? «В глубине души я с первых же недель почувствовал, что… женитьба не только не счастье, но нечто очень тяжелое…» Говорят, Толстой был мудрый человек. Ученый, философ. Мой опыт подтверждает его правоту, и все-таки что-то меня снова искушает. Неужели человек в самом деле неисправим? Сует пальцы в огонь, пока не сгорит целиком. Вот и Бене Крч сгорел. Не из-за любви или одиночества. О нем позаботились другие.От весеннего воздуха и упадка сил у Каласа кружилась голова. Для стареющего мужчины нет ничего хуже, чем недостаток витаминов и диабет. И переизбыток забот. Неважно, приходят ли они незваными или ты их вызываешь сам. «Беньямин Крч для меня – худшее из зол», – решил Якуб Калас, но из дому уже никуда не вышел, не попытался чем-то отвлечь себя от этого зла. Ведь он в нем нуждался, почему-то оно было ему необходимо. Зло. Беньямин Крч, недостаток витаминов и диабет. И вся эта толпа жалких статистов, которые теснятся, пробиваясь наверх, делают все возможное, чтобы избежать повседневной скуки, чтобы устроить свою жизнь, как им нравится. Стараются, мельтешат, напрягают силенки, ничего не видят, не слышат, не желают очнуться, даже когда на их совести преступление… Якуб Калас предвкушал минуту, когда переступит порог дома Лакатошей. Откладывал, оттягивал эту минуту и все же напряженно ее ожидал. Визит к Алисе Селецкой был всего лишь прологом главного сражения. К молодой женщине Калас наведался, поскольку ему нужно было кое-что проверить, подтвердить, но прежде всего – из любопытства. Воспользовался поводом для разговора с ней. Получилось не бог весть как удачно. Не беда, зато по душам побеседовали.Они квиты. Один-один. Правда, Якуб немного жалел Алису и никак не мог понять, почему такая женщина, как она, не сумела найти себе место в жизни, почему ей пришлось связаться с негодяями, действовать с ними заодно. Кто хоть раз оседлает тигра… Жестокая древняя мудрость. С другой стороны, его радовало, что он с самого начала учитывал ее роль в этой истории – и Алиса действительно оказалась последней нитью, которая привела его к решению загадки, связанной со смертью Крча.Хорошо, что я к ней сходил. Это был честный жест. Стоило предупредить Алису о своих намерениях – она этого заслуживает. Калас не боялся, что Алиса Селецкая что-нибудь предпримет против него, а ведь могла бы. У нее-то наверняка немало связей!Если кого Якуб и опасался, так это старого Матея Лакатоша. Боялся его, хотя пока тот выступал в роли второстепенного статиста. Хмурый старик никогда не стеснялся в выражениях, не скупился при случае на проклятья и ругательства, а у Якуба Каласа не было ни малейшего желания выслушивать его брань. Их взаимоотношения давно обострились, но старшина догадывался, что старый крестьянин особенно злится на него за весну шестьдесят восьмого года. Он без труда мог восстановить в памяти картину той поры: служебный кабинет в отделении милиции, старик стоит, широко расставив ноги в новехоньких черных сапогах. На нем все праздничное, в соответствии с этим Калас и повел с ним разговор, продолжавшийся недолго. Разошлись они, так ни к чему и не придя. У Каласа в голове застряли слова Матея Лакатоша, он явственно их слышал, они его преследовали, потому что старик умел говорить внушительно, не просил, а скорее повелевал:– Я пришел к тебе, Якуб Калас, видишь, я тут, и обращаюсь к тебе, потому что ты лицо должностное, ты мне поможешь. Всякие там канцелярские крысы мне не помогут, у них достаточно собственных забот, а ты человек на своем месте, Калас. я тебя не люблю, что верно, то верно, и говорю тебе это прямо в глаза, но не могу не признать: ты настоящий мужчина, потому я и пришел к тебе за помощью. Дело-то пустячное, старшина, всего одна бумажка, и ты мне ее напишешь, ты знаешь, как пишутся такие бумажки, это будет прошение, всего несколько фраз, Калас, ты мне их составишь, сочинишь, накарябаешь, потому что мы земляки, односельчане и должны держаться сообща. Нынче все так делают, такова Уж мода, приятель, люди из одних мест держатся друг за дружку, родные места нынче важнее всего, это вещь первостатейная, определяющая всю жизнь, – те места, где мать произвела тебя на свет. Даже самый скромный, самый незначительный начальник окружает себя людьми из родных мест, из своего края, так он чувствует себя уверенней. И у нас не должно быть иначе. Якуб Калас, ты совершишь доброе дело, ежели напишешь бумажку, мне поможешь, а себе приобретешь союзника, обо всем старом будет забыто, а кроме того, весь свет увидит, что милиция способна не только преследовать людей. Ты прямо создан для того, чтобы мне помочь, чтобы довести дело до полного моего удовлетворения.Якуб Калас слушал, широко раскрыв глаза и рот, навострив уши.– Выражайтесь яснее, дядюшка, я вас слушаю, слушаю одним ухом, слушаю обоими, а понять не могу.– Ничего, Якуб Калас, – старый Лакатош махнул рукой, – сейчас поймешь. Бери бумагу и перо или садись за машинку, поступай как хочешь, а прошение мне напиши, ты в таких вещах разбираешься. Небось рапортов написал целую гору! У меня отобрали молотилку, знаешь ведь, Якубко, и ты был при том, голубок, для порядка. Видел, как старый трактор потащил молотилку с моего двора, в кооператив ее поволокли, сердечную, даже «спасибо» забыли сказать, зачем благодарить без пяти минут кулака. Только и сказали: «Лакатош, вы подписали заявление о приеме в кооператив, так отдавайте, отдавай, Лакатош, ты теперь член кооператива, теперь кооперативу принадлежишь и ты, и твои машины, твоя молотилка, сеялка, косилка, конный привод…» Я и словечка не мог промолвить, Якуб Калас, ты видел, помнишь, как все это было в те времена, а молотилка хорошая, старая, но хорошая, ее даже на машинно-тракторную станцию хотели взять, да попала в кооператив, из сарая под открытое небо. Старая добрая молотилка, отец купил ее в двенадцатом году, еще при монархии, ровно за тысячу, а это были немалые деньги! У меня ее взяли – ни кроны не заплатили, «спасибо» не сказали, за что тебе «спасибо» говорить, Матей Лакатош, даешь в общий фонд! Благодарю покорно за такой общий фонд, от которого одни убытки!Старый Лакатош разглагольствовал долго, все больше распаляясь, и Каласу наконец-то стало ясно, чего он добивается, к чему стремится. Не волнуют его ни кооператив, ни молотилка, он вспомнил про деньги, решил, что настало удобное время, попытаю, мол, счастья: может, получу возмещение убытков, взяли молотилку – пускай платят!– Дело тут сложное, папаша, – сказал тогда Якуб Калас, – подумайте, как бы это выглядело, если бы этак явились все и сказали: взяли – платите!– Когда брали, брали у всех! – стоял на своем Матей Лакатош. – Никого не спрашивали, хочет он давать или нет.– Вы были членом кооператива, – заметил Калас, – а раз вступили в кооператив, то взяли на себя обязательства, нужно было обобществить и машины.– Чтобы ты знал, – Матей Лакатош распрямился, – я в кооператив не вступал, никто не докажет, что я вступил добровольно, меня вынудили!– Кто же вас вынудил? – спросил Якуб Калас.– Обстоятельства! – воскликнул старик. – Налоги, поставки, страх! И борьба за существование!– Другие вступали добровольно, – возразил старшина.– Бедняки шли! – отрезал Лакатош. – Чтобы землю получить. Я в кооперативе не нуждался! И в социальном равноправии тоже. Я свое сам заработал.– Но теперь-то вы видите, что дела в кооперативе идут неплохо, хорошо живется деревне.– Теперь-то да! – проворчал Матей Лакатош. – Только меня не интересует, как оно теперь. Меня интересует, что тогда меня разорили! Я хочу получить возмещение, Якуб Калас, только и всего! И ты напишешь мне бумагу, ходатайство, как положено, напишешь, вежливенько, чтобы никого не обидеть: молотилка, конный привод, косилка, телега – цену подсчитаешь сам!– А почему я? – удивился Якуб Калас. – У вас есть и сын, и внук.– Потому что ты, Калас, государственная персона. Твое слово подействует.– Пожалуй, дядюшка, ничего у вас не выйдет, – объявил ему Калас, – в этом деле я вам не помощник.– Значит, боишься, Якуб Калас, ты тоже боишься, до сих пор. Тебе бы показать свою смелость. Но ты напустил в штаны, а еще говорят: милиция! Не поспеваешь шагать в ногу со временем.– Я ничего не боюсь, дядюшка, но не хочу лезть в дела, которые кажутся мне несправедливыми.– По-твоему, устранить кривду несправедливо?– Какую кривду? Отчего вы ходите вокруг да около, не скажете прямо?– Кривду, жертвой которой стал я. Я как человек! Матей Лакатош!– Нет, папаша Лакатош, – закончил разговор Якуб Калас, – никакой бумаги я вам не напишу.– Не напишешь? Ладно! Я этого тебе не забуду, Якуб Калас! И очень скоро все тебе припомню! Вот какие пошли времена, Якуб Калас!– На время, папаша, не слишком-то полагайтесь.– На время я не полагаюсь. Я полагаюсь на себя. А с тобой, Калас, мы еще встретимся!Они встретятся. Пройдет ночь, и будет новая встреча. Неприятная, но важная. Якуб Калас почти обрадовался, что последнюю точку в истории с Беньямином Крчем он поставит именно в доме Матея Лакатоша. 21. Сюда допускается только избранное общество Дом Матея Лакатоша был самым красивым на всей улице. Снаружи никакой роскоши, скорее, гордая скромность заявляла о себе белой облицовкой и огромными окнами, которые архитектор поместил в глубине воздушных лоджий. Кто бы сказал, что под этой современной, со вкусом спланированной громадиной скукожился прежний обыкновенный деревенский дом с двумя просторными комнатами, темной кухней и длинной галереей? Только старожилы, а тех становилось все меньше и меньше, нет-нет, да и вздыхали: эх-ма, времена меняются и дома вместе с ними! Мало кто мог взять в толк, как это упрямый старый крестьянин дал согласие, чтобы сын перестроил дедовское жилье. Может, из-за смерти старой Лакатошихи старик подчинился, сломался, а может, у него у самого работал внутри этакий мощный насос, который безостановочно гонит наверх со дна души желания, скрываемые, но неистребимые: быть первым в деревне, первым любой ценой, быть впереди и выше всех, принадлежать к избранным! И верно, история дома не закончилась его перестройкой. Следующая сенсация заключалась в том, что сын Лакатоша Филипп, даже не обжив новые владения, переехал в город, в каменный многоквартирный дом. Большие люди могут себе позволить такие маленькие причуды. Только позже, когда он развелся с женой, многие догадались, в чем тут закавыка, и должны были признать, что Филипп Лакатош человек прозорливый и мудрый. Дело было простое и ясное: поскольку дом формально оставался во владении Матея Лакатоша, бывшая супруга Филиппа претендовать на него не могла. Как видите, закон, охраняющий интересы брошенных жен, бессилен против деревенской смекалки!Плачь сколько хочешь – не поможет, дорогая отставная супружница! Можешь жаловаться хоть самому господу богу!..Единственный, кто поселился в доме основательно и надолго, был сын Филиппа Игор. Они с дедом хорошо друг друга понимали, с дедом он ладил даже лучше, чем с отцом, ведь в сравнении со стариком Филипп был сухарь. Самым привлекательным местом стал для паренька подвал, просторное помещение близ котельной, куда сам старый Лакатош не ходил и где Игор поначалу устроил тайник, бункер, а потом и совсем бог знает что! Впрочем, кому это известно… Известно-то каждому, во всяком случае, многим, только говорить об этом как-то не принято, поскольку добрая старая мораль повелевает кое на что закрывать глаза. Старшина на пенсии именно потому и восстановил людей против себя, что видел и то, что видеть не полагалось. А если и не видел – так чуял, уж это точно!Инстинкт подсказывал Якубу Каласу, что он должен осмотреть как раз подвальные помещения дома Лакатошей. Наверняка там подтвердилось бы не одно его подозрение. Его не интересовали ни деревенские сплетни о домашнем сейфе Лакатошей – несгораемом чудище, якобы вмурованном в фундамент:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26