А может, он все это знает? Может, ему известны и какие-то взаимоотношения между Фляшкой и Алисой? Между Алисой и Збышеком… Между Збышеком и Фляшкой… А что, если в этой цепи взаимосвязей найдется место и для Беньямина Крча? И для Игора Лакатоша? И для Игнаца Джапалика? Все они так или иначе друг с другом знакомы, то есть прямо или косвенно могли быть чем-то повязаны. Разумеется – всего лишь могли. А может, и были? Но чем? Всего лишь приятельскими отношениями? Или общей заинтересованностью в смерти Бене Крча? Нет, это неправдоподобно, ведь Крча не убили… Кто-то его только оглушил. Но и это не мелочь – удар по голове… Остальное довершил случай, так что о предумышленном убийстве говорить не приходится. Если исходить из доказанных фактов, то Любомир Фляшка наедине с Беньямином Крчем не оставался. Если исходить из доказанных фактов… Но ведь все произошло за каких-нибудь несколько минут! Тем не менее Якуб Калас считал, что репортер просто ушел из дома Крча, как только понял, какой ужасный погром там учинил. Интереснее другое – почему Алиса привела его именно к этому дому? И куда исчезла потом, когда вошла во двор? Куда? Отчего? Чем больше возникало вопросов, тем яснее становилось Каласу, что ему необходимо поговорить с «тощей мамзелью». Но он вспомнил, что красавица со своим будущим мужем в Польше, и расстроился. Еще один факт, побуждающий к размышлениям: такого не бывает, чтобы преступник отправился отдыхать. Правда, и на туристическую поездку в апреле мало найдется охотников! Разберись-ка тут… Игора тоже нет под рукой, а значит, пока что единственный, с кем я могу поговорить, – мой дорогой доктор, усмехнулся Якуб Калас и захлопнул блокнот. Про лейтенанта Врану Калас даже не вспомнил. Он был уверен (это вытекало и из рассказа Юлии), что тот сам ведет расследование, и чувствовал себя немного уязвленным тем, что Врана делал перед ним вид, будто вообще никаких шагов не предпринимает. Но, в конце концов, и в этом нет ничего особенного! С какой стати лейтенанту посвящать Каласа в свои служебные планы и намерения? Старшина на пенсии – для него рядовой гражданин, каких ежедневно встречаешь на улице тысячами. Он выпал из служебного механизма. Таков закон жизни, ее коловращения. Пусть закон этот несправедлив, он существует, и изменить его нельзя. Остается только подчиниться. Порой бывает жаль, что тебя уже списали со счетов, что твое место занято кем-то другим, возможно, даже более способным, но ничего не попишешь. Все, точка. Ты свою роль уже доиграл, Якуб Калас, труби отбой! Можешь, впрочем, еще поиграть в следователя, да только результаты твоих трудов никому не интересны. Ты действуешь на собственный страх и риск, теперь ты вроде частного детектива. Прежние коллеги и товарищи продолжают работать, пока не настанет и их черед. Потом они пополнят компанию таких же, как ты… Старая гвардия, резервный корпус пенсионеров! Сотни раз он говорил себе: «Давно пора смириться со своим положением. Радуйся, что сидишь дома, в тишине и удобстве», и все-таки… Даже самое незначительное происшествие на его прежнем участке, любое сколько-нибудь крупное дело, которым занимались сослуживцы, лишало его покоя. Думал он об этом или не думал, его одолевала тоска, чувство собственной ненужности боролось в нем со стремлением еще хоть что-нибудь в жизни сделать. Калас понимал всю бесполезность своих терзаний и все же упрекал себя, зачем с такой готовностью согласился на инвалидную пенсию. Может быть, стоило утаить болезнь или упросить, чтобы его оставили на службе, не пришлось бы теперь маяться от одиночества. Наверняка он встретил бы понимание и поддержку. Уж кто-кто, а начальник Милан Комлош поддержал бы его, нашел бы какую-нибудь канцелярскую работенку, назначал бы дежурить – словом, чем-то занял. Пенсия! Чего стоит мужчина, вышедший на пенсию, когда ему не стукнуло и пятидесяти? Да ведь он всем на посмешище! Вот и торчи теперь дома один, без дела.Пожалуй, никогда так жестоко не наваливалась на него неприкаянность, как в тот вечер. Он сидел дома, точно мокрая курица, точно ворон, мерзнущий на снежном склоне или на голой ветке старого дерева в ожидании смерти. Не включал телевизора, не слушал радио. Печальные звуки «вечнозеленых мелодий» и так слышались где-то рядом, таились в глубокой ночной мгле. Калас зажег ночник и молча всматривался в темноту. За окном – его двор, но ничего не видно. Нельзя смотреть из света во тьму. Он вспомнил, как посоветовал Юлии Крчевой завести пса, а ведь ему и самому впору заводить какое-нибудь животное, по крайней мере было бы о ком заботиться. Вспомнил кошек, которых держала мать после смерти отца. Их было четыре. Когда умерла и мать, кошки остались на его попечении. Он кормил их, оставляя в чулане еду на несколько дней. Но однажды, вернувшись домой, кошек не нашел. А потом обнаружил их в саду, сдохших. Все четыре лежали в странных позах, ощерив зубы. Калас не мог взять в толк: что с ними случилось? Как-то позже разговорился с соседом, и тот похвалился, что в их дворах крысы уже не объявятся. «Не беспокойтесь, пан сосед, я всех их перетравил! Всех до единой! Эти подлые твари таскали у меня цыплят, по ночам душили голубей на голубятне, зерно воровали!» «Что ж, хорошо сделали», – только и сказал тогда Якуб Калас, и они разошлись. Позднее, вспомнив разговор, Якуб сообразил, что и кошки его сдохли от этой антикрысиной операции. Поплатились за уничтожение крыс. Крысы и мыши передохли от яда, а кошки их сожрали. Могло так случиться? Так и было? Целые дни он думал об этом, жалел кошек. Ведь они были вроде как членами семьи, у каждой свое имя – и вдруг разом от них ничего не осталось, одно воспоминание. Такие же незаживающие, как и после смерти человека, чувства и мысли, связанные с очень близким, часто произносившимся именем. Когда Калас еще служил и его звали осмотреть труп или просто приходилось зайти в морг, он умел относиться к человеческим останкам безучастно. Взгляд на чужое мертвое тело вызывал скорее отвращение, чем жалость. Безымянный труп, незнакомый и холодный, лишенный связей с жизнью, окружающей обстановкой, людьми, напоминал лишь о служебном долге, необходимости установить причину смерти. Пустота, связанная с именами его кошек, больно ранила. Слезы наворачивались на глаза, горло сжимал спазм. «Чересчур уж я стал чувствительный», – вразумлял он себя, но это не помогало. Постепенно Калас открывал в себе залежи каких-то чувств, прежде заглушаемых работой и различными обязанностями. В нем пробуждался к жизни другой человек, пожалуй, менее деловой, не так трезво глядящий на мир, зато видящий шире, интенсивней, глубже. Жизнь – не только действия и поступки, которые нужно анализировать, не только принципы и законы, уважение к которым он должен обеспечивать. Теперь он открывал для себя и тот фон, тот таинственный мутный экран, на котором, как в театре теней, отражалось нечто более содержательное, чем он предполагал прежде. Поддаваясь такой внутренней перемене, он не был уверен, пойдет ли она ему на пользу. Хуже всего, что не с кем отвести душу. Намекни он кому-нибудь, что горюет из-за нескольких кошек, его бы просто высмеяли. Взрослый мужчина, да еще милиционер – и такая чувствительность! Нет, Калас никому не доставил такой радости, не позволил над собой потешаться. Он предпочел задушить жалость в себе и молча страдать. Теперь в нем проснулись сходные чувства. Одиночество и страдание – одного поля ягоды! Хорошо, что вспомнил про доктора Карницкого. Старый сумасброд и его книжки! Его теория о книжках! Книги откроют перед вами другой мир, дружище. Калас нуждался в другом, ему, как никогда, необходимы были спокойствие, уравновешенность. Ему не хватало именно этого, но вряд ли тут сгодятся книги. Да и что такое книги? Помогут ли они выбраться из круговерти повседневных забот? Освободиться от чувства одиночества, от тоски вечеров, от сознания, что, быть может, никогда уже близкий человек не посидит с ним в этой комнате, не обратится к нему с добрым словом? «Приближаюсь к концу», – подумал Якуб Калас, и для него это была новая, до сей поры незнакомая и потому поразившая его мысль. «Что со мной происходит?» – ужаснулся он. «Это называют умиранием от обделенности любовью», – припомнилась ему чья-то лирическая сентенция. Итак, читать, присваивать себе чужие мысли, погружаться в мертвые события. Он взял с полки принесенные из библиотеки книжки. Из «Анжелики – маркизы ангелов» прочел всего одну главу о детстве героини. Затем его интерес остыл, даже появление на сцене разбойников – обстоятельство, безусловно, близкое криминалистике, – его не заинтриговало. Какое ему дело до замка в Монтлу, до кардиналов, служанок и каких-то дешевых сюжетных хитросплетений, хотя все это и подано в привлекательных, заманчивых исторических одежках. Он полистал книжку, но вскоре вынужден был признать, что делает это только ради вкладок с кинокадрами, запечатлевшими Мишель Мерсье. В конце концов, досыта наглядевшись на черно-белые прелести миловидной француженки, он бросил книжку на стол. Принялся за чтение «Крейцеровой сонаты» Толстого. История любви и ревности, как ни странно, увлекла его. Возможно, этому способствовал и стих из пятой главы «Евангелия от Матфея», взятый эпиграфом, из которого вытекала своеобразная жизненная философия: «А я говорю вам, что всякий; кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем».Он читал долго, до ночи. Мир, открывшийся ему со страниц книги, способ, каким писатель проникал в жизнь своих персонажей, полностью его захватили, околдовали… Он даже подивился, отчего до сих пор читал лишь что попадалось под руку, и в первую очередь – детективы. Стала понятней читательская страсть его первой, единственной и – самое главное – бывшей жены. Он долго ворочался в постели, размышлял над книгой. Сила плотской любви, которой в последнее время, как теперь стало понятно, он самым непростительным образом пренебрегал, вдруг покачнула весы его дум, накренив душу и тело, как кренится корабль, неожиданно натолкнувшись на предательский утес. «Надо бы мне вновь жениться», – сказал себе Калас. Для мужчины в супружестве нет ничего особенно заманчивого, если не принимать в расчет постель, согретую женским телом, но ведь и одиночество не лучший товарищ. Одиночество обдает пустотой и холодит душу каждый раз, когда тебя потянет на доверительную беседу или захочешь с кем-нибудь поцапаться, кого-то приласкать, с кем-то выпить стакан вина, а то и просто посидеть вдвоем, чтобы скоротать тоскливый вечер. 14. От одной рюмки можжевеловки никто еще не умирал – Одолел меня грипп, – жаловался доктор Карницкий. – Пошел в поликлинику, а там, представьте себе, говорят: дедушка, надо пропотеть, примите аспирину, выпейте чаю – и в постель! Чай, говорят, лечит, в нем свыше сотни химических веществ с большой биологической активностью. По силе воздействия эти вещества превышают все известные лекарства – улучшают деятельность капилляров, благотворно влияют на пищеварительный тракт, а все вредное выводят из организма. И еще мне сказали, что чай содержит витамины, которые во взаимодействии с аскорбинкой поддерживают сопротивляемость организма инфекционным заболеваниям. Представьте себе, с такими-то речами на старого человека! А потом, говорят, надо поскорее лечь в постель! Пачкали мне мозги, точно не знают, что в семье у меня свой врач! Кому они нужны, такие доктора, обыкновенные халтурщики! Если бы Збышек был дома, он бы обо мне позаботился. Он бы показал этим коновалам, как надо относиться к пациенту! Вот ведь что получается, старшина, до старых людей уже никому нет дела. Каждый думает только о себе. Доктора следят, чтоб не передать сверх нормы больничных листов, фабрики – чтобы все рабочие были на местах. Хоть умри, не выпишу тебе бюллетень, не могу превысить процент! Хорош принцип! Даже к старику относятся как к симулянту.– Поди не так уж все страшно, – заметил Якуб Калас и, чтобы остановить поток пламенного красноречия, заказал две рюмки можжевеловки.– Хуже некуда, – настаивал на своем старый юрист.– Выпьем за ваше здоровье, – уговаривал его Якуб. – Это наверняка поднимет вам настроение.– Не надо бы, – отнекивался доктор Карницкий, но только для виду. – При болезни алкоголь – чистая отрава. Но что поделаешь с малость уже отравленным человеком? Давайте отравимся по-настоящему, а потом поглядим, что будет. Выпьем, не возражаю! От одной рюмки можжевеловки еще никто не умирал.– Вот и отлично, – улыбнулся Калас улыбкой профессионального искусителя.– А может, я и не так уж болен, может, все это от погоды, – рассуждал доктор Карницкий. – В концлагере я научился любить солнце. Только оно и оставалось свободным, высокое, недосягаемое, его-то никому не скинуть с неба, оно живет, горит, и тогда тоже горело, всходило и заходило, я ощущал его даже за тучами и дымом. Люблю солнце, старшина! Не люблю дождь и пасмурные дни. Они давят на меня, душат, я словно в тюрьме. Все серое мне опротивело, и моя старая седая голова тоже.Якуб Калас постарался переменить тему разговора:– А сын с той девушкой… Они уже вернулись?– Вернутся через неделю. Точнее – через шесть дней. Ведь и там пасмурно. Большого удовольствия от отпуска они не получат, – доктор Карницкий устало вздохнул. – А как вы?– Занимаюсь расследованием, – как-то само собой выскользнуло у Каласа. Ему даже стало немного стыдно. Не преувеличивает ли он, уместно ли тут слово «расследование»? И, чтобы сбить пафос, добавил: – От скуки.– Все еще не отказались от этого «дела»? – Доктор Карницкий удивленно посмотрел на Каласа. От внимания старшины не укрылось, что его собеседник насторожился.– Это как посмотреть. Оно меня занимает. Удалось выяснить несколько интересных подробностей, а кое-что еще надо будет раскопать.– Бросьте, старшина! – Доктор Карницкий посмотрел на Каласа отечески строгим взглядом. – Что вы там еще накопаете? Понимаю, эта история не дает вам покоя. О вас всегда говорили: «У него бульдожья хватка», но на сей раз вам не помогут ни упорство, ни твердая воля. Жертву вы сконструировали, теперь хотите изобрести убийцу?Воспользовавшись паузой, Якуб Калас спокойно сказал:– Убийцу, пожалуй, нет. Убийцы, наверное, и не было, но если хватит терпения, можно добраться до весьма интересных личностей.– Вам-то зачем? – раздраженно спросил доктор Карницкий. – Интересные личности! Странный вы, старшина, человек. Нынче каждый по-своему интересен, это знает любой ребенок, а вы пытаетесь заново открыть Америку! Мир полон чудаков. Говорю вам, вы проспали свое время и теперь играете в великого первооткрывателя! Не уверен, подходящее ли занятие вы себе нашли. На вашем месте я бы ставил на другую лошадку.Якуб Калас слушал доктора с нескрываемым интересом. Ого, старик позволил вывести себя из равновесия! Едкие соки пробудились в нем, бродят в теле, злость пылает во взгляде, раздраженные нотки слышатся в голосе, странный, загадочный страх проник в его душу. Пришлось взять себя в руки, чтобы не пощекотать доктору нервы сообщением о его будущей снохе и ее знакомствах. И Калас взял себя в руки. Зачем зловредничать? Да и с тактической точки зрения разумнее предоставить старому юристу свободу действий. Пускай выдумывает, внушает Каласу всякие теории, единственная цель которых – отвлечь его от истории с Бене Крчем. Между прочим, неплохо бы поинтересоваться, как он сам относился к Крчу и вообще был ли с ним знаком?Доктор Карницкий с поспешностью алкоголика допил можжевеловку и разговорился прежде, чем Калас успел хоть слово вставить.– В жизни, дорогой мой старшина, столько всяких мелочей, которые достойны нашего внимания, что жаль тратить силы на вещи бесперспективные. На нашу стариковскую долю осталась уже одна мораль. Этическая сторона жизни еще нам подвластна, можем на нее воздействовать, можем о ней размышлять, но о чем-либо другом, тем более о преступлении… Простите, это смешно. Я вас понимаю, потому что когда-то и сам прошел через нечто подобное. Одно время был прямо одержим идеей схватить за руку какого-нибудь преступника – любого, хоть совсем незначительного! Продемонстрировать этим свой респект перед правосудием. А мое уважение к Фемиде было безграничным. К счастью, я быстро освободился от такой сумасбродной идеи. Ныне меня интересуют только мелкие правонарушения, проступки, можно сказать, этического плана. Расскажу вам об одном – хотите? Как-то сосед по дому пожаловался мне, что его сын готовился к спартакиаде и кто-то украл у него тренировочный костюм. Это было во время перемены. Полный комплект, совершенно новый! Мальчик пожаловался преподавателю, и знаете, что тот сказал? Надо лучше следить за своими вещами! Вы понимаете? Где тут логика? Выходит, виноват пострадавший, а не вор. Спятишь от такой логики!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26