Если бы сказал, что знаешь ее.
Тогда ты, может быть, был бы сейчас жив.
Может, этого бы хватило.
Того, что ты увидел ее. Что ты все понял.
Несколько секунд он колебался, а потом нажал на кнопку «REC». Он должен стереть то, что он только что видел. Запись надо уничтожить.
Но ничего не получилось.
Снова нажал на ту же кнопку, но ничего не вышло. Видеомагнитофон не включался.
Он вынул черную кассету из гнезда и взглянул на ее обратную сторону. Так и есть! Защитные язычки сломаны. Они сделали все возможное, чтобы их рассказ не пропал бесследно.
Эверт Гренс оглянулся вокруг.
Он знал, что ему делать.
Встал, сунул кассету в карман и вышел из комнаты.
Полночь давно миновала, а Лена Нордвалль все стояла у раковины в кухне и мыла четыре чашки, которые по-прежнему хранили аромат кофе.
Она полоскала их горячей водой. Потом холодной. Потом снова горячей. Горячей-холодной, горячей-холодной. Она мыла их целых полчаса, пока наконец не почувствовала, что собралась с силами, чтобы оставить их в покое. Она вытерла их насухо. Затем сменила кухонное полотенце на свежее: ей хотелось, чтобы кругом был порядок, так она чувствовала себя увереннее. Поставила чашки на стол, и они засияли так, что отблески запрыгали аж на потолке.
Тогда она сгребла их и швырнула о стену прихожей.
Она все еще стояла у раковины, когда один из малышей спустился вниз в пижамке и сказал маме, показывая на фарфоровые осколки на полу, что когда чашки бьются, бывает очень громко слышно.
Четверг, шестое июня
Эверт Гренс чувствовал, как болит спина.
Диванчик в конторе крохотный, давно надо его заменить. Спать на нем почти невозможно. Ложь Бенгта, Граяускас и та, другая, на пленке, рука Анни, которую он не может даже сжать, и наконец, слезы, опустошившие его. Одежда помялась, изо рта пахло. Он засиделся допоздна и пытался работать над делом Ланга и Ольдеуса, но Граяускас с подружкой вытеснили все. Они сидели бледные, испитые. Говорили о его лучшем друге, желая ему испытать такой же стыд, какой испытали они. Он попытался заснуть, лег на диван и проворочался до утра.
Он нащупал кассету, которая все еще лежала у него в кармане, и автоматически погладил коробку. Хотелось стереть это дерьмо, но ничего не вышло. Но решение-то он принял. И оно остается в силе. Кассета должна исчезнуть.
Гренс вышел из кабинета, прошел по пустому коридору полицейского управления, купил в автомате бутерброд с подсохшим сыром и пакетик сока, потом зашел в душ и долго стоял под струей горячей воды.
Я должен прямо сейчас снова ехать к ней.
Сначала привез смерть.
Теперь — стыд.
Все, что произошло в этом чертовом морге, он смыл с себя водой. Он стоял под горячей струей, которая лилась на макушку и стекала по плечам, стоял, пока не почувствовал, что раздражение ушло. Полотенце. Кто-то его забыл. Вытерся, натянул одежду и вернулся к автомату. Чашка кофе. Черного, как обычно. Он потихоньку просыпался.
— Гренс.
Он услышал, как она его окликнула из комнаты, мимо которой он проходил. Она сидела за столом, посреди кабинета. На столе, на диване для посетителей, на полках высились груды документов.
— Херманссон, что-то вы рано.
Она была так молода, с выражением ожидания на лице. Через несколько лет оно пропадет. Так бывает всегда.
— Допросы свидетелей из Южной больницы. Есть кое-что интересное. Хотела просмотреть их в тишине и покое.
— Что-нибудь, о чем мне следует знать?
— Думаю, да. Я жду, когда распечатается протокол допроса охранника, которого вырубила Граяускас. И двух пареньков, которые смотрели с ней телевизор в то утро.
— И что?
— Граяускас и Слюсарева. Я думаю, они были там обе.
Может, из-за ее сконского выговора, а может, из-за спокойной манеры говорить он вслушивался в каждое ее слово. Точно так же, как накануне, в прозекторской, ставшей на несколько часов их штабом.
— Я хочу знать об этом все.
— Дайте мне пару часов. У меня тогда будет полная картина.
— Давайте после ланча.
Уже в дверях он все-таки сказал то, что должен был сказать:
— Кстати.
— Да?
Сказав А, надо говорить и Б.
— Вы вчера отлично поработали. Ваш анализ. Ну, то, что вы мне тогда сказали. Я с удовольствием буду работать с вами и дальше.
Неожиданно она улыбнулась:
— Похвала из уст Эверта Гренса. Это дорогого стоит.
Пока Гренс стоял там, он что-то почувствовал. Что-то четкое, выпуклое. Он не понимал что и почти сожалел, что чувствует это. Чтобы прогнать это, спросил невпопад:
— А кабинет, где телевизор…
— Как?
— Мне там кое-что нужно… Я там никогда не был, не знаете, где это?
Херманссон встала и рассмеялась. Гренс не мог понять почему. Она стояла и хохотала, пока ему не стало страшно неловко.
— Послушайте, Гренс. Между нами…
— Что?
— А вы раньше хоть раз хвалили женщину-полицейского?
Она рассмеялась снова и показала на коридор:
— А телевизор там, как раз за кофейным автоматом.
Она снова уселась и принялась раскладывать документы в стопки. Эверт Гренс на минуту задержал на ней взгляд, а затем вышел. И чего она над ним смеялась? Непонятно.
Лиса Орстрём долго сидела, закрыв глаза.
Она слышала, как темноволосый человек, угрожавший ей, ушел. Но она все сидела за столом, не решаясь пошевелиться, пока Анн-Мари не вернулась из дежурки. Пожилая женщина что-то тихо говорила ей, обнимала ее за плечи, потом присела рядом и взяла ее за руку. Так они просидели какое-то время, ладонь к ладони, как делают дети, когда меряются, у кого рука больше.
Потом Лиса отправилась домой. Сперва она попыталась сделать обход, но не смогла: ей было не по себе, страх терзал, как никогда раньше.
Ночь выдалась долгая.
Она попыталась унять боль в груди. Сердце билось как сумасшедшее, так что она принялась глубоко дышать, чтобы успокоить пульс, но внезапно испугалась собственного дыхания. Воздуха не хватало. Страшно было заснуть и никогда больше не проснуться. Так она и металась — только бы не задремать, только бы не провалиться в сон.
Йонатан и Сана.
Они до них добрались.
Всю ночь это не давало ей покоя.
Она дышала медленно, пыталась отогнать страшные мысли.
Лиса любила этих детей. Как никогда никого больше не любила. Может быть, только Хильдинга, пока он не убил в ней это чувство. Но эти двое — они были частью ее самой.
Он стащил фотографии. Теперь он знал, что где-то есть эти дети.
Проклятая боль в груди.
Тут она была уязвима, слаба, беззащитна. Расстаться с ними она была не в силах. Но удивительно: именно благодаря им она выстояла, когда ею овладела паника.
Инспектор Свен Сундквист, который допрашивал ее сразу после того, как Хильдинг рухнул с лестницы, и показал ей ту самую фотографию, позвонил рано утром. Она еще лежала в постели, но он извинился, сказал, что их торопят с расследованием, и попросил приехать как можно скорее в местное отделение полиции.
Теперь она ждала в темном кабинете Главного управления полиции. Она была не одна: неподалеку от нее стоял Сундквист, да еще должен был подойти адвокат подозреваемого.
Когда все собрались, Свен Сундквист попросил ее не торопиться, так как ее показания чрезвычайно важны.
Она подошла к специальному окошку. Лису предупредили, что с той стороны оно выглядит просто как зеркало и ее саму никто не увидит. Зато она видела все. Их было десять человек. Все примерно одного роста, одного возраста и с одинаково бритыми черепами. На груди у каждого висела большая табличка с черными цифрами. Они стояли рядом, плечом к плечу, и смотрели прямо на нее. По крайней мере так это выглядело, а еще казалось, что они, эти парни за стеклом, выжидали и следили за тем, что она делает.
Она смотрела, но не видела.
По несколько секунд на каждого, разглядывая его с ног до головы.
Избегая встретиться с ним взглядом.
— Нет.
Она покачала головой.
— Его здесь нет.
Свен Сундквист подошел на шаг ближе:
— Вы уверены?
— Его здесь нет.
Сундквист кивнул в сторону окошка:
— Они сейчас немного походят по кругу. Я хочу вас попросить внимательно посмотреть на каждого еще раз.
Тот, что стоял с левого края, с цифрой 1 на табличке, сделал несколько шагов вперед и прошелся по кругу. Она провожала его взглядом. У него была тяжелая походка и уверенные движения. Это он.
Это Ланг.
Чертов, чертов Хильдинг!
Она увидела, как он встал на свое место, и вперед вышел номер 2. Она проследила и за этим. И за каждым следующим. Сперва все они выглядели более или менее одинаково, но потом она четко увидела различия.
Свен Сундквист стоял молча, как и все остальные по эту сторону окна, пока по ту сторону не прошел свой крут последний из них. Тогда он выжидающе взглянул на Лису.
— Вы только что посмотрели на них повторно. Лица, телосложение, манера двигаться. Я хотел бы знать, узнали ли вы кого-нибудь из них.
Она затравленно смотрела на него. Она не могла.
— Нет.
— Никого?
— Никого.
Сундквист подошел еще на шаг и заглянул в ее бегающие глаза.
— Вы совершенно уверены? Среди этих людей нет того, кого вы видели в больнице, когда был насмерть забит ваш брат Хильдинг Ольдеус?
Он внимательно смотрел на женщину, стоявшую перед ним. Ее реакция удивила его. Смерть брата, похоже, не слишком ее опечалила. Скорее разозлила.
— Вы хотите напомнить мне о сестринской любви? Да, я обожала его. Я выросла вместе с Хильдингом. Но не с тем, кто умер вчера утром. Не с Хильдингом-наркоманом. Его-то я как раз ненавидела. Ненавидела! И в этом только его вина.
Она сглотнула. Все, что сейчас клокотало в ней — гнев и ненависть, страх и паника, — все это она проглотила, загнала внутрь.
— И как я сказала, я не узнаю никого из тех десятерых мужчин, которых вы мне показали.
— Так значит, вы никого из них раньше не видели?
— Нет.
— Вы совершенно в этом уверены?
Но тут адвокат, сорокалетний мужчина в костюме и галстуке, который появился в этой комнате последним, впервые подал голос:
— Так, ну хватит, — сказал он резко. — Свидетельница показала, что никого не может опознать. А вы на нее давите!
— Я уточняю свидетельские показания, которые расходятся с данными ранее.
— Вы оказываете давление на свидетеля.
Он наклонился к Сундквисту и добавил:
— И я хочу, чтобы мой подзащитный был немедленно отпущен. У вас против него абсолютно ничего нет.
Свен Сундквист взял его за локоть и легонько подтолкнул к выходу:
— Я знаю порядок С вашего разрешения, я не закончил разговор.
Он вытолкал адвоката за дверь и закрыл ее у него перед носом. Лиса Орстрём стояла у окна, тупо глядя на опустевшую комнату по ту сторону зеркала.
— Я не понимаю.
Сундквист встал между нею и окном.
— Я не понимаю, — повторил он. — Вы помните наш с вами вчерашний разговор?
Лицо Лисы пылало. Она отвела глаза.
— Да.
— И вы помните, что вы тогда сказали?
— Да.
— Вы показали на человека с фотографии номер тридцать два. Я сказал вам, что его зовут Йохум Ланг. Вы несколько раз повторили, что совершенно уверены в том, что именно он убил Хильдинга Ольдеуса. Вы это знаете, и я знаю. Поэтому я совершенно не понимаю, почему вы, увидев его во плоти вот в это окно, не смогли его опознать.
Она ничего не ответила и только покачала головой, уставившись в пол.
— Вам угрожали?
Он ждал, что она ответит. Но она молчала.
— Они так обычно и делают. Угрозами заставляют молчать. Чтобы продолжать убивать.
Свен Сундквист заглянул ей в лицо.
Наконец она посмотрела на него.
Она больше не отводила взгляд. Хотела, но не могла. Просто стояла и смотрела Свену прямо в глаза.
— Мне очень жаль, Сундквист. Очень жаль. У меня есть племянники, вы понимаете? И я их очень люблю.
Она закашлялась.
— Вы понимаете?
Утренние пробки рассосались, они без труда проехали через город и выехали на трассу Е4, где машин совсем мало. Всего через полчаса они были на месте. Второй раз менее чем за сутки.
Лена ему обрадовалась. Он еще поднимался по деревянной лестнице, а она уже открывала дверь, чтобы обнять его на крыльце. Эверт Гренс к таким телячьим нежностям не привык и готов был инстинктивно отпрянуть, но сдержался. Объятия нужны им обоим.
Она надела куртку: на улице по-прежнему прохладно, такое уж выдалось лето. Так и не потеплело.
Минут двадцать они шли по полю в сторону Норсборгского водопада, каждый думал о своем. Вдруг она спросила, кто она была. Та девушка, что стреляла в Бенгта. И что потом лежала рядом с ним на сером полу.
Гренс поинтересовался, так ли это важно, и она кивнула в ответ. Она хотела это знать, но зачем — не решалась объяснить. Он остановился, посмотрел на нее внимательно и рассказал, при каких обстоятельствах впервые встретился с Граяускас. Про квартиру с электронным замком. Про исполосованную кнутом спину у потерявшей сознание девушки.
Она слушала. Потом молча сделала несколько шагов и наконец спросила:
— А как она выглядела?
— Когда? После смерти?
— Нет. До. Мне нужна ее фотография. Какой она была. Она украла всю нашу дальнейшую совместную жизнь, Эверт. Я знаю. Что ты, как никто другой, меня поймешь. Я пыталась посмотреть новости, но не смогла. Первое, что я сделала утром, — купила две свежие газеты. Но там нет ее фотографий. Как будто ее вообще никогда не было. Или как будто ничего не значит, какой она была. Я хочу сказать, для остальных, возможно, достаточно просто знать, чем она занималась и как погибла.
Всю нашу дальнейшую совместную жизнь…
Как будто он сам это произнес, сам об этом подумал.
Подул слабый ветерок. Он застегнул пиджак. Они все шли и шли по полю. «У меня же все это есть, — думал он. — Во внутреннем кармане. И фотография, которую прислали коллеги из Литвы. И, Лена, есть у меня пленка. Которая скоро исчезнет. И многого, очень многого ты никогда не узнаешь».
— Есть у меня фото.
— У тебя?
— Ну да.
Гренс остановился и расстегнул пиджак, который только что застегивал. Он вынул конверт и достал из него черно-белый снимок молодой девушки.
На фотографии она улыбалась. Волосы уложены в какой-то необычный красивый пучок.
— Лидия Граяускас. Ей было двадцать. Из Клайпеды. Эта фотография сделана три года назад, еще до того, как она оттуда уехала.
Лена Нордвалль стояла как вкопанная. Она провела пальцем по фотографии и смотрела на нее, как будто узнала девушку.
— Хорошенькая.
Она хотела сказать еще что-то. Он посмотрел на нее.
Она впилась глазами в фотографию молодой женщины, которая менее суток назад застрелила самого близкого ей человека.
Больше она не произнесла ни слова.
Накануне Свен Сундквист вернулся домой очень поздно.
Было около полуночи, Анита сидела на кухне и читала. Она ждала его, как и обещала. Он ее обнял и тут же принес их любимый серебряный подсвечник. Зажег белые стеариновые свечи, и, глядя друг на друга, они съели оставшиеся полторта и выпили по бокалу вина.
Так он справил свой сорок первый день рождения. Теперь ему пошел сорок второй год.
Он поднялся на второй этаж, зашел в комнату Йонаса, поцеловал его в лоб и сразу же пожалел об этом, потому что мальчик проснулся, посмотрел вокруг и пробормотал что-то неразборчивое. Свен остался с ним и поглаживал его по щечке, пока тот снова не заснул. Потом отнес Аниту в ванную, долго говорил ей, какая она красивая, и обнял ее, когда они сползли на пол. И долго обнимал потом ее обнаженное тело.
Утром он проснулся рано.
Дом еще спал, когда он собрался и ушел.
Он осознавал, что чересчур торопится: ведь фотографию она уже опознала. Однако первое, что он сделал, когда вошел к себе в кабинет, — позвонил Лисе Орстрём и попросил ее приехать на опознание.
Повторять опознание непрофессионально, и он это знал, но ему хотелось определенности. Это нужно сделать прямо сейчас. Чтобы иметь аргумент, который можно предъявить Огестаму, и тогда этот крючкотвор не сможет выпустить Ланга. В этот раз не сможет!
Поэтому, когда он оставил Орстрём у окошка, через которое она только что наблюдала тех десятерых с номерами на груди, он был в бешенстве. Он пытался не показывать виду, потому что, конечно, понимал, что она не виновата, она скорее жертва, до смерти запуганная. Но ничего не вышло. В нем кипело презрение и бесцельная злоба, и справиться с этим было совсем непросто.
Он выскочил оттуда, как ошпаренный.
И заспешил в Главное управление. В кабинет для допросов.
Ланг не должен уйти.
Увидев между Шэрхольмен и Фрюэнген знак «Дорожные работы», он вскрикнул и ударил ладонью по приборной доске. Эверт Гренс опаздывал: он должен был заскочить на Кроноберг, в Главное управление, и оттуда пешком дойти до улицы Святого Эрика, где они со Свеном только что условились пообедать.
Он знал, что ни на что не годен. Он стоял, неловко положив руку Лене на плечо, и все пытался заставить себя сказать то, ради чего он приехал. Но единственное, что он сейчас чувствовал, — это собственную никчемность: ни утешить не может, ни обнять по-человечески. Да и никогда не мог. Так он стоял на поле возле водопада, дул ветер, а она стояла рядом со снимком Лидии Граяускас в руках, буквально вцепившись в него, пока он осторожно не отобрал у нее фотографию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32