А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Они допрашивали ее. Доктора Орстрём. Вы по этому вопросу?
— Можно сказать и так. Где, вы говорите, она сейчас?
— Я ничего не говорила.
— Так где?
— У нее пациенты. И много. И все ждут, когда она ими займется. Как видите, у нас тут сегодня оживленно. Мы едва справляемся.
Он отошел на шаг назад, взял стул, стоявший у стены, и уселся на него. Он всем видом показывал, что так просто не уйдет.
— Я попрошу вас привести ее.
Он сидел у окна в той самой палате, что еще недавно служила пристанищем для несчастной избитой женщины, потом стала местом преступления, а теперь на время — его офисом. Он терзал мобильный телефон, отдавая приказы, пока у того не села батарейка. Тогда он заменил ее на новую и продолжил.
Эверт затребовал (и получил) все до единого патрульные автомобили, не успевшие разъехаться на вызовы. Теперь они должны собраться у входа в отделение неотложной помощи Южной больницы, впрочем, на безопасном расстоянии на случай взрыва. Он распорядился, чтобы перекрыли дорогу, ведущую сюда с Кольцевой. Переговорил с руководством клиники, и сейчас шла эвакуация пациентов и персонала из крыла, примыкающего к моргу: «Быстрее, всех оттуда выводите, там баба с пистолетом и целой кучей взрывчатки».
Он встал и жестом попросил Свена Сундквиста, который входил в палату, прикрыть дверь. Нельзя было терять время.
— Так, мне нужен еще специалист по взрывчатке.
— Хорошо.
— Займись этим, ладно?
— Займусь.
Они пошли к лифтам. Свен шагнул к кабине, которая как раз остановилась перед ними, и обернулся к Эверту:
— Поедем? Или пешком?
Гренс поднял руку:
— Погоди.
В руке у него был конверт. Он передал его коллеге.
— Я нашел это у нее под кроватью. Это единственная ее личная вещь. Единственная не больничная.
Свен Сундквист взял конверт, рассмотрел его со всех сторон, потом вернул Эверту, вышел в соседнее отделение, что-то поискал и вернулся с парой медицинских перчаток. Он натянул их и протянул руку за конвертом:
— Ну-ка…
Свен открыл его. Там был блокнот. Обычный блокнот в синенькой обложке, и больше ничего. Он взглянул на Эверта, затем перелистал блокнот. Пара страниц вырвана. На четырех остальных что-то написано. Насколько он понял, на славянском языке.
— Ее?
— Надеюсь.
— Ни слова не понятно.
— Да. Надо срочно перевести. Распорядишься?
Эверт Гренс выждал, пока Сундквист положит блокнот обратно в конверт, и взял его себе. Потом махнул рукой куда-то за лифты:
— По лестнице.
— Сейчас?
— Ну не сидеть же без дела!
Они поспешно спускались по бетонным ступеням, мимо пятен крови, все еще видневшихся в том месте, где недавно лежал Хильдинг Ольдеус. Санитары в зеленых халатах унесли тело, а кровь замыть не успели. Вот и все, что осталось от торчка. Эверт пожал плечами:
— Так, нам дальше.
Через пару ступеней Свен остановился. Постоял секунду, а потом вернулся на несколько шагов назад, к пятнам крови.
— Погоди-ка, Эверт.
Он уставился на кровь, разглядывал очертания пятен, которые начинались на полу и заканчивались на стене.
— Что движет нами, людьми? Ты видишь, Эверт? Вот что осталось от человека, который совсем недавно был жив.
— У нас времени нет.
— Я не понимаю. Я примерно себе представляю, как все это происходит и что нами движет, но я все же этого не понимаю.
Свен Сундквист присел на корточки, потом встал, чуть не потеряв равновесие.
— Мы знаем, кем он был. Про него составлено много протоколов. Одаренный парнишка. Мы это знали. Но что же это за проклятая доля: ходил-бродил, терпел стыд и унижение, как и остальные безумцы, и к чему?
— Черт, мы опаздываем.
— Ты меня не слушаешь, Эверт. Стыд пожирает их, он управляет ими. Нам не за преступниками надо охотиться — за стыдом, который ими движет.
— Все, Свен, времени больше нет. Пошли уже.
Свен Сундквист не двинулся с места. Он чувствовал, что Эверт раздражается все больше, но не обращал на это никакого внимания.
— Хильдинг Ольдеус думал, что знает, кем он был в глубине души. Он думал, что ни за что с этим человеком не хочет иметь дела. Он не желал узнать его поближе, это свое внутреннее «я». Потому что там, внутри, прятался стыд. Почему он этого так и не сделал?
Эверт Гренс вздохнул:
— Я не знаю.
— А может, дело и не в нем. Героин помогал, заглушал этот стыд. Все, что он знал, все, что ему нужно было, — впрыснуть его в вену, чтобы не чувствовать стыда.
Свен Сундквист взглянул на Эверта Гренса. Тот его не слушал.
Он уже шел вниз по лестнице.
— Слушай, Свен, ты меня, конечно, извини, но у нас там долбанутая с пистолетом вот-вот кого-нибудь пристрелит. Так что давай-ка…
Еще пролет.
Свен отставал на полшага. Эверт повернулся к нему, продолжая спускаться:
— Слушай!
— Да?
— Еще нужен переговорщик. Специалист по заложникам.
— Уже едет.
— Едет?
— Она сама потребовала.
Эверт остановился:
— Чего?!
— Я сам только что узнал. Когда звонил насчет подкрепления. Она велела одному из заложников позвонить в полицию. Он-то и рассказал, что там у них происходит. Она ведь по-шведски ни бум-бум. Да и по-английски не очень.
— Та-а-ак. И?
— Когда он все сказал, она дала ему листок бумаги с именем. Он прочитал. Бенгт Нордвалль.
— Бенгт?
— Да.
— С чего бы это?
— Понятия не имею. В дежурке подумали, что таким образом она дает понять, чтобы прислали Нордвалля. Я тоже так решил.
Эверт давненько не встречался с Бенгтом по службе. Кроме вчерашнего дня, там, на лестнице, перед разбитой в щепки дверью. И вот дня не прошло, а они увидятся снова. Он бы предпочел, конечно, чтобы это произошло в другой обстановке: завтрак в мокром от дождя саду вполне бы его устроил.
Они прошли через первый этаж. Несколько шагов по коридору, и они вышли к отделению неотложной помощи. Коротко поприветствовали врачей и сестер. Вышли на улицу, туда, где останавливаются машины «скорой», когда привозят пациентов, чтобы выгрузить тяжелые носилки и занести их внутрь.
Там их уже ждали свободные автомобили, которые затребовал Эверт. Времени прошло совсем немного, но Свен насчитал их штук четырнадцать, пятнадцатый как раз въезжал в автоматические ворота, все еще сверкая синим проблесковым маячком.
Эверт Гренс подождал еще минут пять. Теперь уже восемнадцать полицейских автомобилей стояли перед ним. Он достал карту Стокгольма и разложил ее на крыше ближайшей машины.
Все столпились у него за спиной, молча ждали, когда заговорит их грузный, неуклюжий, седой и хромой комиссар, державший голову немного набок с тех пор, как однажды его пытались задушить, которому сам черт был не брат, о котором ходили легенды — все они уж конечно их слышали. Однако до сегодняшнего дня ни один из них с комиссаром близко не сталкивался, а многие вообще его в глаза не видели. Зато знали, что большей частью он сидел у себя в кабинете и слушал Сив Мальмквист и мало кто имел право зайти в этот кабинет, а еще меньше было таких, кто этого хотел.
Они ждали. Он обернулся и молча посмотрел на них, прежде чем заговорить:
— Женщина захватила заложников. Недавно мы вынесли ее без сознания из квартиры ее сутенера. Ее лечили в этой больнице. Пока все просто. Пока все это нам не впервой.
Он огляделся вокруг. Они молчали, ловили каждое его слово. «Такие молодые, — подумал он, — сильные, красивые ребята, и вот чем им приходится заниматься».
— Но где-то после ланча дело осложняется — с таким мы никогда еще не сталкивались. Эта девка черт знает где умудрилась достать пистолет. Она, блин, еле двигается, одна рука в гипсе, а между тем уложила одним ударом охранника и потом спустилась в цокольный этаж, где расположен морг. Там она заперлась, взяв в заложники пять человек, которые находились в морге. А потом облепила их пластитом и позвонила нам.
Эверт Гренс говорил, и каждое слово его было тяжелым и веским. Перед ним стояли его коллеги, которых он прежде никогда не видел, а они, вероятно, никогда не видели его.
Он знал, что нужно делать каждому из них.
Он очистил вокруг морга еще больше пространства, чем раньше. У нее, похоже, полкило взрывчатки и детонаторы. Он отлично понимал, что это значит. И еще невесть сколько она могла где-нибудь припрятать. Черт ее знает. По дороге в морг она пересекла всю больницу, так что эта гадость могла быть где угодно.
Он приказал расширить кордон вокруг больницы. Не только подъездные пути к клинике, но и вообще все дороги вокруг были перекрыты, а еще Кольцевая от газонов Тантолюнда до асфальтовых площадок у школы Эриксдаля.
Через начальника полиции лена он связался с Государственным полицейским управлением и предупредил, что примерно через шестьдесят минут может начаться штурм. Потом лично позвонил командиру спецназовцев Йону Эдвардсону (умный мужик, говорит по-русски, они встречались с ним, и не раз) и быстро ввел его в курс дела. А поскольку Бенгт Нордвалль уже приехал, в распоряжении Гренса были два переговорщика, владевшие языком, на котором сейчас речь пойдет о жизни и смерти.
Свен Сундквист стоял в двух шагах от Гренса. Он смотрел на своих коллег, которые столпились перед отделением неотложной помощи, слушая приказы комиссара.
Они были там. Все как один.
Напряженные, сосредоточенные, сплоченные.
Но только не он.
Он был где-то в другом месте.
В глубине души ему, откровенно говоря, было наплевать на то, что проститутка с другого берега Балтийского моря держала сейчас на мушке пять человек в белых халатах. Так уж им повезло — оказаться в морге именно тогда, когда Йохум Ланг на лестнице шестого этажа вытряс душу из Ольдеуса Хильдинга.
Он не имел ничего против своей профессии. Даже наоборот. Она была ему по душе, и каждое утро ему по-прежнему хотелось идти на работу. Разумеется, иногда ему приходило в голову: «А не заняться ли чем-нибудь другим?» Под «чем-нибудь другим» он подразумевал что-то, не связанное со взломами, кражами, изнасилованиями, что-то светлое и доброе. Но подобные мысли он душил в зародыше: помечтал, и хватит. Он — полицейский, и ему вовсе не хочется начинать все сначала в другой области.
Но сейчас его там не было. Там, с ними, с другими полицейскими.
Он хотел домой. Именно сегодня. Он был так сильно привязан к Аните и Йонасу, да и, в конце концов, он обещал. Сегодня утром, когда целовал их, сонных, в щечку, он шепнул, что будет дома сразу после ланча и они наконец попробуют зажить как настоящая семья.
И вот теперь его там не было.
Он отошел назад еще на несколько шагов, укрылся за машиной «скорой помощи» и позвонил. Ответил Йонас. Как обычно, малыш важно произнес свое имя и фамилию: «Привет, меня зовут Йонас Сундквист». Свен извинился, сказал, что ему очень стыдно, а Йонас в ответ заплакал и выкрикнул: «Ты же обещал!» — и Свен от этого крика и плача едва не сгорел со стыда. А Йонас сказал: «Я тебя ненавижу!» Потому что они с мамой сделали прекрасный торт, поставили свечи… Свен еще несколько мгновений стоял с протянутой, как у нищего, рукой, в которой лежала умолкшая трубка, и затравленно смотрел на Эверта. Тот шел в его сторону, окруженный коллегами, которые, получив приказ, быстро расходились по своим местам. Свен глубоко вздохнул, поднес мертвую трубку ко рту и прошептал: «Прости».
Было лето, июнь, а вокруг огромной больницы в центре Стокгольма высились железные заграждения. По ту сторону кордона радостно мигали, кричали и трещали камеры и микрофоны. Запахло беспорядками и кровью — тем, чем всегда можно заполнить выпуски новостей, пробудив угасший интерес телезрителей. Репортеры прибыли сюда следом за теми самыми восемнадцатью полицейскими автомобилями и теперь толпились вокруг, мешая сержанту в форме открывать и закрывать калитку — он выпускал из-за ограждения все еще продолжавший эвакуироваться персонал больницы. Эверт Гренс попросил пресс-службы полицейского управления и больницы устроить пресс-конференцию как можно дальше и, естественно, сказать как можно меньше. Ему нужно, чтобы в приемном покое и коридорах цокольного этажа, примыкающих к моргу, было тихо. Он не забыл, как в прошлом году два рецидивиста, которых в полиции знали как облупленных, засели на частной вилле, приставив ко лбу заложника крупнокалиберное ружье. Тогда один из репортеров шведского телевидения где-то раздобыл номер мобильного одного из этих гадов и немедленно позвонил ему с просьбой дать интервью в прямом эфире.
Он, однако, знал, что это бесполезно. Пусть даже дурацкую пресс-конференцию устроят у черта на куличках. Не поможет.
Прибалтийская проститутка, которую чуть не убили, а она, едва оправившись, захватила заложников, — это не просто сюжет. Это бомба.
Так что они будут толкаться там, пока все не закончится.
Штаб решили устроить в прозекторской. Два ординатора неотложки были свободны, потом к ним присоединился третий, и они здорово помогли: убрали стерильные штучки, все, что можно, сдвинули к стене и поставили вполне подходящие для работы столы, да еще и стулья раздобыли. В штабе обычно находилось от трех до пяти человек, так что места достаточно.
Эверт Гренс насел на начальника отдела продаж компании сотовой связи и, угрожая ему всевозможными карами, вытряс из бедняги номер телефона, по которому звонили в полицию сегодня в двенадцать тридцать три. Номер был корпоративный и зарегистрирован на имя старшего врача Южной больницы Густава Эйдера. Эти данные Гренс распечатал на цветном принтере и приколол к стене между двумя шкафами, рядом с телефоном морга.
Он сел за стол, которому предстояло на время операции стать его рабочим местом.
Ожидание длилось уже два часа. Гренс пил кофе из больничного бумажного стаканчика и по большей части помалкивал.
— Да. Прессует она нас.
Никто не услышал, как он это произнес. Будь это приказ или важная информация, он говорил бы громко, во весь голос.
— Одно из двух: или она четко знает, что делает, и вполне отдает себе отчет, что ее молчание для нас пытка. Или запал у нее прошел, она испугалась и ушла в себя. Боится пошевелиться.
Он допил последний глоток кофе из стаканчика, смял его, встал и беспокойно огляделся вокруг. Поодаль увидел Свена Сундквиста, который сидел в противоположном углу за разложенной каталкой, которую он использовал как письменный стол. Он только что закончил говорить по телефону.
— Это Огестам. Он сейчас встречался с Эрфорсом по поводу вскрытия Хильдинга Ольдеуса. Спрашивал, чем мы тут еще занимаемся, потому что, хоть и слышал про тревогу, даже представить себе не мог масштаб событий.
Эверт вышел на середину комнаты и со злостью швырнул смятый стаканчик о стену.
— Гусь прокурорский! Почуял, на чем можно выслужиться. А когда просили дать ордер на арест Ланга, что-то он не слишком торопился, гаденыш. Конечно, когда какого-то нарка замочил боевик мафии, это, ясен пень, еще не повод для интервью.
Не нравился Гренсу этот Ларс Огестам.
Ему в принципе не нравились все эти прокурорские мальчики — из молодых да ранних, в начищенных ботинках и с университетскими дипломами. Такие только под страхом смерти признают, что допустили ошибку или просчет. Впервые они встретились — и сразу вступили в конфликт — год назад, когда Огестам осуществлял прокурорский надзор за расследованием по делу о преступлении на сексуальной почве. Он тогда постоянно путался под ногами, хотя Гренс то и дело посылал его ко всем чертям. А потом у них были бесконечные стычки по поводу обжалования решения суда, и орали они страшно.
Эверт просто задохнулся от ярости. Он успел подумать, когда только вышел из пустой палаты Лидии Граяускас, что эта гнида, Огестам, наверняка уже пронюхал, что происходит. Понял, что это дело сулит ему, карьеристу хренову, и теперь он задницу вылижет кому надо и голым на столе станцует, лишь бы его заполучить.
Он продолжал метаться по комнате, как тигр в клетке, под ярким светом ламп, которые для операций были в самый раз, но сейчас его только раздражали. Он даже отмахнулся от них, точно это могло помочь.
— И с этой Граяускас то же самое.
Это произнес Свен. Он сидел в своем углу, положив руки на импровизированный стол. И даже не заметил, как Эверт отмахивался от ламп.
— Ты понимаешь, Эверт? Абсолютно то же самое, что и с Хильдингом Ольдеусом. Стыд. Вернее, подавленный стыд — вот что ею движет.
— Свен, я прошу тебя, не сейчас.
— Ты помнишь квартиру? Видел в ванной водку и прогипнол? Как ты думаешь, зачем? Все то же самое. Она убивала в себе себя. Душила свою совесть. Не могла осмелиться посмотреть себе в глаза.
Эверт Гренс демонстративно повернулся к Свену своим увесистым тылом и бросил через плечо:
— Сколько уже она там?
— Понимаешь, да? Ее насиловали раз за разом. Она все это ненавидела, но остановить не могла. И получалось, что она сама позволяет над собой издеваться. Получалось, что она — соучастница. Каждый раз она была соучастницей собственного изнасилования. И тогда она попыталась жить с этим стыдом в душе. Ну и, видимо, не сумела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32