– Я была так рада снова повидаться со всеми. Знаешь, там, в Париже, с нетерпением ждут моего возвращения.
– Я их понимаю, – ответил Ник. Он взял ее руку в свою, поднес к губам, поцеловал. – Если бы ты была там, а я здесь, я тоже был бы озабочен твоим возвращением.
– Вот об этом я и хочу поговорить, – быстро сказала она, удивленная, что он начал разговор с обсуждения этой темы.
– Не сомневаюсь, – небрежно бросил Ник. – Но сначала ты успокойся. Мне не хотелось бы видеть тебя плачущей.
– Почему ты решил, что я расплачусь? – спросила она с притворным негодованием.
– Разве нет?
Подобный вопрос требовал честного ответа и не допускал лукавства.
– Конечно, я собираюсь плакать, потому что это, наверное, самое тяжелое решение, которое причинит мне боль…
– Нам… – поправил он ее.
– Пусть нам, – согласилась она, – но однажды ты сам скажешь мне спасибо за это. Когда счастливо женишься, когда твоя молодая жена будет беременна твоим ребенком…
– А ты будешь жить с очень чувствительным, интеллектуальным французом. Каждую ночь вы будете читать вслух Пруста, а под душем он будет петь «Марсельезу».
– …Ты познакомишься с ней в приличном месте – не как со мной, которую подобрал на похоронах. Ты будешь смеяться над самим собой, удивляясь, как это внушил себе, что влюбился в женщину, которой помог поднести чемодан.
– А что, если я хочу ребенка только от тебя?
От изумления Габриэла словно онемела, все, что она задумала сообщить Нику сегодня вечером, моментально вылетело из головы. Неужели возможно в ее возрасте вновь испытать счастье материнства? Возможно, подумала Габриэла с иронией, если они отложат обед и, не теряя ни минуты, займутся решением этого вопроса. Она еще в состоянии родить здорового малыша. При новой медицинской технике, при поистине фантастических достижениях науки.
Но Габриэла не могла до конца поверить в возможное счастье. Чувство вины не покидало ее. Ведь когда-то она оставила своего новорожденного ребенка, а взамен получила отчуждение от своей взрослой дочери.
– Знаешь, мне не везет с моими детьми, – сказала она печально.
– С детьми?! – Ник удивленно вскинул брови.
– С детьми, с ребенком… Какая разница? В этом плане я невезучая!
Ник внимательно взглянул ей в глаза.
– А что, если я не думаю о детях? – Он склонился к ней так, что его губы почти коснулись ее щеки. – Сейчас я хочу только тебя.
– Ник, ты был бы лучшим отцом, чем я матерью.
– Возможно, – согласился он без всякой иронии.
Габриэла покраснела и долго молчала, выдерживая его пристальный взгляд.
– Тогда в чем наши проблемы? – спросила она.
Он пожал плечами:
– Не имею понятия. Я только знаю, что, когда я тебя встретил у дверей похоронного бюро, такую беспомощную, растерянную, с огромным чемоданом, такую испуганную в этой чужой компании, во мне что-то сдвинулось, как будто целый материк обрушился в океан, а я стоял на его краю. Как я могу объяснить то, чего раньше со мной никогда не было?
– Думаешь, все дело в физическом влечении, которое мы испытываем друг к другу?
Он усмехнулся:
– Конечно, и это тоже.
– Ну, это не конец света.
– Я никогда и не говорил, что это конец света. Ты – единственная, кто может устроить его для нас, хотя я не понимаю, зачем ты сама себя так наказываешь.
– Я голодна, – неожиданно заявила она и уткнулась в меню, чувствуя, как у нее засосало под ложечкой. Глазами она пробегала названия блюд, а сама никак не могла решить, что для нее важнее – карьера, материнство или семейное счастье. Она решила поделиться своими сомнениями с Ником.
– Николь сообщила мне об одном важном деле, – стараясь выглядеть беспечной, сказала Габриэла. – Все снимки для зимних номеров будут делаться сейчас, когда в Париже летнее затишье. Поэтому я должна с головой окунуться в работу, а то кто-то другой перехватит этот заказ.
Она поковыряла салат из креветок на своей тарелке, потом положила вилку.
– Ты сама предлагаешь темы для съемок или кто-то подбрасывает тебе идеи? – В разговоре он был так же четок и методичен, как в орудовании ножом и вилкой при разрезании жареного цыпленка.
– Иногда я сама прихожу с идеей, иногда мне ее подсказывают, и я просто выстраиваю снимки по определенному сюжету.
– И каждый твой репортаж посвящен определенной теме?
– Обычно да, – ответила она, удивляясь, что он проявляет интерес к ее профессиональной кухне, – исключая те выпуски, которые целиком посвящены новым коллекциям одежды.
Ник отодвинул тарелку в сторону и взял ее руку.
– Неужели ты не можешь заниматься этим же в Нью-Йорке? – Вероятно, – настороженно ответила она. – Но почему?
– Я не могу снабдить тебя ответом, Габи, – просто сказал он. – Некоторые вещи ты сама должна решить для себя.
Но Габриэлу опять охватили сомнения, и она ничего не смогла из себя выдавить, кроме жалких слов.
– Из меня не получилось хорошей жены и нормальной матери, – призналась она и, как бы останавливая слова протеста, готовые вырваться у него, приложила пальцы к его губам. – Я вышла замуж за Пита потому, что надеялась, что он заберет меня из этого итальянского мирка; потому, что он кончил колледж, а я нет, потому, что пошел учиться дальше в юридическую школу и собирался стать профессионалом. Потому, что я не хотела остаться в итоге на той же точке, с которой начала.
– Ты зря укоряешь себя, женятся часто и по более дурацким поводам.
– Я любила его, – защищалась она, как будто Ник в чем-то упрекал ее.
– Ты только выигрываешь от этого в моих глазах, Габи.
– И нельзя винить только его, – продолжила Габриэла, – что я стала другой, когда вышла за него, а где-то с середины нашей совместной жизни я изменилась настолько, что он просто не знал, как со мною справиться. Я преклонялась перед ним, была покорной и благодарной, потому что выбрала его. Моя жизнь остановилась в тринадцать лет, когда с мамой случился удар. И когда появился Пит, у меня родилась надежда, что для меня в жизни еще не все потеряно.
– А что же твой отец?
– Бедный папа, он бродил в тумане много лет. Он никак не мог поверить в то, что случилось с мамой и вообще происходит с семьей. Он до сих пор во всем винит себя. Поэтому, когда Пит вошел в мою жизнь, отцу показалось, что это его заслуга и что он наконец сделал хоть что-то полезное. И вот наступила другая жизнь… Мне оставалось смотреть телевизор, когда супруг пропадал на работе, читать журналы, купленные в супермаркете, и испытывать новые кулинарные рецепты, вырезанные из этих журналов, на Дине. Я же чувствовала, что способна на большее, что я могу принимать решения, и не только насчет того, какие фильмы смотреть по субботам.
Она посмотрела на него, прежде чем продолжить свою спонтанную исповедь.
– Мне было так странно вдруг обнаружить, что я личность, с собственными мнениями и чувствами. Я готова была примириться со всем, кроме того, что разрушило нашу семейную жизнь. Его увлечение женщинами – иногда неделю или месяц, иногда – полчаса, не более.
– Ты бы все равно стала другой – изменял бы тебе Пит или хранил бы верность, – задумчиво сказал Ник. – Ты бы не была счастлива в бездействии.
– Может быть, но я зашла слишком далеко. Пит был против того, чтобы я поступила на работу и наняла кого-то заботиться о доме, а уж тем более чтобы я завела любовника. Он имел право рассчитывать на то, что я безропотно обещала ему при совершении брачного обряда, но сам не собирался выполнять клятв с первого дня женитьбы.
– Знаешь, Габи, мне кажется, ты и на любовника не очень-то обращала внимание. Он нужен был тебе как идея, как символ, а кто он сам по себе – дело второстепенное.
– Конечно, ты прав. Мне просто надо было доказать самой себе, что я тоже способна на измену. Я совершала столько поступков вопреки здравому смыслу, даже собиралась забеременеть от любовника.
– Зачем тебе это было нужно? – спросил Ник.
– Наверное, чтобы заполнить пустоту, которая образовалась во мне.
– Что же такого ужасного в желании иметь ребенка?
– Что ужасного? – откликнулась она с безнадежностью, желая наконец объяснить то, что мучило ее эти годы. – Это страшный грех – пытаться с помощью ребенка заполнить пустоту в своем существовании. Стремление женщины к материнству – это закон природы.
– Кто это сказал?
– Это общеизвестно.
– А почему мужчина тоже хочет ребенка?
Она очень серьезно отнеслась к его вопросу и смолкла, подбирая нужные слова.
– Мужчины хотят повторить себя, обессмертить, хотя вряд ли просчитывают последствия. Но все-таки женщины больше отвечают за своих детей, чем отцы.
– Для независимой женщины ты придерживаешься старомодных взглядов, – мягко улыбнулся он. – Но Дину ты любишь по-настоящему?
Ее лицо исказила гримаса страха.
– Не знаю, – ответила Габриэла. – Мне кажется, что люблю, хотя кто может знать, что такое материнская любовь.
– Я думаю, что тебе пора перестать пережевывать эту жвачку и мучить себя понапрасну. Я не понимаю, в чем ты себя упрекаешь.
– В чем? – словно эхо повторила она, только шепотом. – Но почему я? – Она легко коснулась его рук. – Неужели ты не мог найти кого-нибудь получше? – повторила она. – Кого-нибудь без подобного багажа?
– Получше? И без багажа? – переспросил он, высвобождая руки. – Нет, лучше не было.
– Но ведь у тебя кто-нибудь сейчас есть? – спросила она робко.
– Есть, вернее, была. Пока я не отправился на похороны Пита и встретил там тебя.
Его признание было тем кусочком льда, который остудил жар, бушующий в Габриэле, и позволил привести в порядок свои чувства.
– И ты любил ее? – спросила она, пытаясь узнать хоть что-нибудь о своей невидимой сопернице, но тут же инстинкт подсказал ей, что настаивать на этом опасно.
– У меня были проблемы до встречи с тобой.
– Теперь мне стало гораздо спокойнее, – сказала Габриэла с облегчением. – Тогда и я не чувствую себя такой порочной. А ты мог бы, клянясь, что любишь меня, встречаться с кем-то еще?
– А тебе было бы от этого легче?
У Габриэлы на глаза навернулись слезы, и она даже не стала вытирать их.
– Да, – солгала она.
Подали десерт. Этот разговор разбередил все ее душевные раны. Уже было полдесятого, и в нью-йоркских ресторанах заканчивалось обеденное время, зал наполовину опустел.
– Может, мы все-таки придем к какому-нибудь соглашению? – Ник осмелился нарушить тишину, ставшую невыносимой. Но она уже пришла к решению и взяла дальнейшую инициативу на себя.
– Если Дина согласится, я бы хотела отвезти ее на побережье, чтобы она окончательно поправилась, потом в зависимости от ее решения я отвезу ее в колледж, чтобы она закончила учебный год, или возьму с собой в Париж.
Ей самой ее рассуждения казались логичными, хотя и чуть-чуть пространными.
Ник слушал ее молча и, казалось, со всем соглашался.
– Но это только мои предположения, – спохватилась Габриэла. – Дина может отказаться поехать со мной даже на побережье.
Ник без стеснения придвинулся к ней, потому что зал ресторана уже опустел, и крепко сжал ладонями ее лицо.
– Послушай, малышка, я купил твою историю целиком – с замужеством, с ребенком, с любовником… Ты была негодной женой, скверной матерью и, наверное, ужасной дочерью, и только Господь Бог знает, кем еще. Я во все это поверил, и меня твои эти страшные штучки из прошлого не пугают. Главное, чтобы ты от меня не бегала, а уж я от тебя никуда не убегу. Я сам выбрал свой жребий. Мне не нужна никакая другая женщина, кроме тебя.
Он не договорил, потому что Габриэла остановила движение его губ своими губами, припав к ним долгим поцелуем.
– Так что? Заключим какое-нибудь соглашение, Габи?
– Я люблю тебя, – прерывистым шепотом ответила она.
– Да?
– Да, и не собираюсь сегодня возвращаться в больницу, – начала Габриэла таким кротким голосом, что ее слова вызвали у Ника улыбку. – Я лучше отправлюсь в дом на побережье и соберу бумаги для Клер.
– Сейчас я расплачусь, и мы проведем ночь в Сэг-Харборе.
Габриэла кивнула, застигнутая врасплох его напористостью.
Снова Габриэла с удивлением смотрела на спящего рядом мужчину, прислушивалась к его ровному дыханию. Несмотря на их близость, он все равно казался ей незнакомцем. Она разглядывала черты его лица в слабом свете электронного будильника. Ей никак не удавалось уснуть – минуты складывались в часы. С фотографий, стоящих на туалетном столике, на нее смотрели разные лица – улыбающаяся Бони на пляже с мороженым в руке, респектабельные родители Ника – усатый отец и худенькая, серьезная мать. За рамку был засунут билет на концерт симфонической музыки двухнедельной давности. Ник умел хранить то, что имел. Габриэла с первой встречи отметила, что Ник относился к тем людям, чье появление сразу приковывает всеобщее внимание, где бы это ни произошло – в похоронном бюро или в кухне дома ее родителей. Мимо него нельзя было просто пройти и забыть, он надолго запечатлевался в памяти.
Удар молнии и раскаты грома бушующей за окном грозы заставили Габриэлу теснее прижаться к нему.
– Почему ты не спишь? – пробормотал спросонья Ник.
– Думаю, – шепотом ответила Габриэла, повернулась и поцеловала его в кончик носа.
– О чем? – Он сразу посерьезнел.
– О нас.
– Не надо, – взмолился он, с таким напряжением глядя на нее, что она, казалось, ощущала этот взгляд физически.
Глаза Габриэлы неожиданно наполнились слезами.
– Ник, – начала она, полная раскаяния, что разбудила его.
– Сейчас только половина седьмого, – запротестовал он.
– Ник! – Она снова и снова повторяла его имя, и это было уже похоже на истерику.
– Может быть, мне стоит немного встряхнуться, – сказал он медленно.
– Я люблю тебя. – Как просто было сказать эти слова сегодня утром. – Куда ты?
– Пойду приму душ и сварю кофе.
Габриэла уже не могла представить своей жизни без него и в то же время без своей работы. Но заставлять Ника бросать налаженное предприятие, перебираться в Париж и начинать там свой бизнес с нуля было невозможно. Да и на что он мог рассчитывать в Париже? Заключить контракт на реставрацию мансард в домах на набережных Сены? Даже если бы он пошел на это, Габриэла не приняла бы от него такой жертвы. Решиться бросить свою любимую работу и снова проводить целые дни в четырех стенах она тоже не могла.
Появление Ника, такого красивого, пахнущего свежестью, с капельками воды, блестевшими на широкой загорелой груди, с полотенцем, обернутым вокруг бедер, сразу вытеснило из головы все ее трезвые рассуждения о будущем.
– Ничто не поставит твою мать снова на ноги и не вытащит из инвалидной коляски, – произнес он убежденно. – И ничто не заставит твою дочь признать тебя лучшей матерью года. Расставшись со мной, ты совершишь ошибку, Габи, обманешь себя, считая, что ты заплатила хорошую цену за грехи, совершенные тобой раньше. Сама будешь страдать и меня сделаешь несчастным. Ты этого хочешь?
Габриэла уже продумала всевозможные варианты ответов и сказала, не задумываясь:
– Нет.
– Блестящее начало решительного разговора. Тогда я чего-то недопонимаю, – сказал он, облачившись в джинсы и рубашку.
Габриэла, тоже торопливо одеваясь, ходила по комнате и убеждала его и себя:
– Я буду прилетать на Рождество, на Новый год, на все праздники. А потом ты приедешь навестить меня. Париж так прекрасен весной! А летом он вообще пустынен, там нет никого, кроме туристов, и я покажу тебе такие места, о которых мало кто знает. Ресторанчики, улочки…
Ник не стал ее слушать дальше, просто повернулся и направился из спальни, застегивая на ходу пуговицы. Габриэла бросилась за ним, но споткнулась на лестнице в незнакомом ей доме и догнала его уже в гостиной.
– Ник, пожалуйста, – взмолилась она, – пойми, я в долгу перед Диной.
– Тогда какого дьявола ты едешь в Париж? Это что, сблизит тебя с дочерью?
– Она поедет со мной, – вдруг убежденно сказала она. – После всего, что случилось, побывать в Париже… Кто же откажется?
– А если она не захочет?
– Тогда мы придумаем что-нибудь еще. – Она запнулась. – Отношения с Диной это только часть проблемы. Я никак не могу поверить, что у нас с тобой будет все надежно, хорошо. Не так, как у меня было раньше. А по-другому!
– Что значит для тебя «по-другому»?
– По-другому – это значит не повторить ни одной прежней ошибки; не глотать больше горечь обид и оскорблений, которых я достаточно наглоталась. Одно разочарование тянет за собой череду последующих, и эту лавину уже не остановить.
– За твои прошлые разочарования я не в ответе, – сказал Ник. – Давай начнем с нуля!
– Давай! – согласилась она с долей иронии в голосе.
– Что тебя все-таки туда тянет? Можешь ты привести веский, убедительный довод, почему мы оба должны страдать?
– Пожалуйста, ну как ты не можешь меня понять?
– Не могу, потому что люблю тебя, – сказал он просто.
– Тогда позволь мне уехать. Давай посмотрим, что из этого получится.
– Я не держу тебя.
– Пообещай мне, что, если я уеду, это не будет означать, что между нами все кончено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28