Только вот что это за «хлам»? Наверняка нечто такое, что не любит дневного света. Я лихорадочно пыталась связать факты: сначала в памяти всплыло лицо Халины Клим, потом Омеровича. Бися из «Омара» и Банащак…
Начальник отдела техконтроля… кладовщик… халтура Омеровича… Спиртовая Монополия!
Ничего другого и быть не может! Они крадут водку!
У меня не было никаких доказательств, одна лишь гипотеза, основанная на логике. Я возгордилась своей проницательностью, и тут же стало ужасно обидно, что такие умственные усилия не удостоятся даже плохенькой троечки, скажем, по физике. А физика мне в последнее время здорово докучала… Да и остальные предметы тоже.
Ну да, конечно! Если догадка верна, то Банащак с компанией у меня в кулаке! Теперь этому ворюге никуда не деться, только бы удалось собрать побольше фактов. Но на кой дьявол ему понадобился наш дом? И зачем он впутывает мою маму?
А эта несчастная женщина, Халина Клим, смотрится во всей афере как белая ворона. Чтобы она была сообщницей такого урода, как Банащак?
Но мне вспомнились ее глаза, безумные, одержимые. Она ведь до потери пульса любит этого паразита, маляра подзаборного. Неужели любовь способна довести человека до такого падения?
К действительности меня вернул ослепительный свет фар, они словно целились в меня. Грузовик уезжал. И сразу, как ножом отрезало, все стихло. Ни скрежета, ни света в сарае. Наступила звенящая тишина, я затаилась, не помня себя от страха, – что, если кто-нибудь из бандюг услышит, как шуршит сухой бурьян?
Не знаю, сколько времени я так просидела, похоже, целую вечность. Потом послышался скрип замка и удаляющееся шарканье. Наконец все смолкло.
Мне стало страшно, я вдруг осознала, что сижу совсем рядышком с логовом готовых на все мерзавцев. Паника захлестнула меня, я выскочила из своего укрытия и понеслась куда глаза глядят. Лопухи хлестали по ногам, бурьян зловеще шелестел вслед. Я спотыкалась, пару раз едва не упала, но не останавливалась.
От страха я потеряла ориентацию. Бежать следовало прочь от канала, к дырявому забору, но ужас лишил меня остатков разума. Я уже совершенно не понимала, где нахожусь. Внезапно совсем рядом раздалось:
– Эй, кто там?!
Я остановилась как вкопанная, пытаясь усмирить дыхание. Послышались шаги, я пулей рванула с места и снова оказалась на берегу канала.
– Стой, не то пса спущу! – завопил тот же голос.
Смысл угрозы до меня дошел, но моих кенгуриных прыжков уже никто не мог остановить. Страх ушел в ноги. Я мчалась, не обращая внимания на кочки и ямы. В кромешной тьме рухнула в какие-то колючки и заметалась затравленным зверем – распаленное воображение рисовало, как здоровенная псина рвет меня на части. От страха я и в самом деле слегка повредилась рассудком. Мне и в голову не пришло, что, будь у кричавшего собака, она бы давным-давно была уже тут. Даже такса и то догнала бы меня, пока я, ничего не соображая, носилась взад-вперед.
Беспорядочно дергаясь, я порвала куртку, в кровь разодрала руки и распорола штанину. «Колючки» оказались не чем иным, как колючей проволокой! Я чувствовала, как острые шипы пропахивают мне бедро и бок. Из последних сил дернулась и скатилась в канал вместе со своими шипастыми кандалами.
Напоследок успела почувствовать, как что-то садануло по затылку. Краем глаза я заметила громадину затонувшей лодки. Меня так оглушило, что я даже не пыталась ухватиться за борт. В нос ударил запах гниющего дерева и водорослей. Рот забило склизким илом. «Тону!» – мелькнуло в голове. Тело задергалось в беспорядочных и совершенно бессмысленных панических конвульсиях – проволока сковывала движения, тянула на дно.
Последняя сознательная мысль: Господи, как жить-то хочется!!!
* * *
Первая после пробуждения: я в руках Банащака или его банды. Не открывая глаз и не подавая признаков жизни, я осторожно, сквозь ресницы, пыталась разглядеть, что происходит вокруг. Я лежала на топчане, прикрытая одеялом, на мне были лишь лифчик и трусики.
Топчан стоял в нише, отгороженной занавеской. В щель виднелась часть кухни с огромной кафельной печкой.
Моя ниша тонула в полумраке – лампа (на колесике под самым потолком, чтобы можно было перемещать) сейчас висела над покрытым клеенкой столом.
Мне казалось, что вместо головы у меня плохо спаянный котелок, во рту не проходил мерзкий вкус ила, волосы смердели тухлой водой. В бедре пульсировала жгучая боль, я осторожно провела по нему исцарапанными пальцами – не то повязка, не то лоскут штанов.
До меня доносились голоса, мужской и женский. Я не понимала, что они говорят. Сначала показалось, что это иностранный язык, потом испугалась: неужели у меня с головой так скверно, что перестала понимать человеческую речь?
Раздались шаги. Я закрыла глаза и затаила дыхание. Кто-то наклонился надо мной, положил на лоб холодный, пахнущий уксусом компресс.
– Дышит она ровно. – Это была первая фраза, которую я поняла. Говорила женщина, но мужчина отозвался каким-то птичьим щебетом.
Я снова испугалась, что мои мозги повредились от удара. И принялась горячечно вспоминать, что слышала или читала о черепно-мозговых травмах, словно иных забот не было.
– Что ты собираешься с ней делать, если не придет в себя? – спросила женщина. Мужчина молчал. – И на кой тебе было это брать? Не было у бабы хлопот, купила порося.
«Это», надо понимать, – я.
– А чего мне делать было, ждать, пока в иле утонет?
– А ежели она легавка и нас вынюхивает? Что означает последняя фраза, я не сразу поняла. «Легавка вынюхивает» – это что-то связанное с милицией?..
– Э-э, молодая еще и глупая.
– На лбу написано, умная она или глупая? – фыркнула женщина. – Чего она тут делала?
– А кто ее знает. Мчалась, как блаженная, может, кто за ней гнался… – И снова быстрая речь перестала походить на человеческий язык. Я уловила только постоянно повторяющийся слог «да».
– А ежели ей доктор нужен, тогда чего делать будешь? Еще пытать начнет, откуда она, кто ей котелок поправил, не дай бог, из-за нее на нас мусора нагрянут!
Чья-то рука взяла меня за запястье, нащупала пульс. Осторожно, сквозь ресницы, я рискнула посмотреть на эту руку: старческая, мужская, перевитая голубыми венами, кожа покрыта пигментными пятнами.
Я немного успокоилась. Этих людей я не знала, но говорили они вполне миролюбиво. Женщина явно боялась, что придется привести ко мне врача, а тот сообщит в милицию. Видимо, в этой организации парочка пользовалась не лучшей репутацией.
Я снова посмотрела на руку и заметила поблекшую татуировку. Рисунок полумесяца с точкой между большим и указательным пальцами.
На миг мне показалось, что я брежу, потому что такой необычный значок я когда-то видела в книжке, найденной в библиотеке отца. Но знак не пропал, бледно-синий полумесяц отчетливо выделялся на темной коже. Я могла бы до него дотронуться.
Мне было известно, что означает полумесяц с точкой, – это татуировка ночных воров.
Несколько лет назад, копаясь в отцовских книгах, я наткнулась на монографию о традициях, обычаях и жаргоне уголовного мира. Эти сведения увлекли меня посильнее Гиббона.
Чистейшая экзотика! До сего дня помню, что вор, который промышляет ночами, выкалывает себе татуировку «день для ученых – ночь для воров». За школьные знания моя память так не цеплялась.
Мужчина снова ответил женщине на своем лопочущем языке, но теперь я поняла, что мозги мои не скисли и не перевернулись. Я просто слышу «блатную музыку», подлинный воровской жаргон, то есть феню.
Я принялась старательно вслушиваться в их диалог. Мужчина владел феней виртуозно и говорил так быстро, что я не сразу разобрала, что он к каждому слогу добавляет «да».
Это не могла быть банащаковская кодла. Они боялись, как бы я не разболелась всерьез, и мечтали от меня поскорее избавиться. Я с облегчением вздохнула: нельзя же все время притворяться дохлой мухой.
– Какда яда рададада, чтода яда уда друдазейда, – выговорила я на чистой варшавской фене, открыла глаза и добавила уже на нормальном языке: – Я-то думала, что за мной мент гонится, он меня собакой пугал…
Оба удивленно уставились на меня – старик со снежно-белыми волосами и нестарая еще, симпатичная женщина. Потом понимающе переглянулись, и было видно, что у них стало спокойнее на сердце.
– Может, за мной какой дружинник гнался? – продолжала я, решив придерживаться именно такой версии, потому что сообразила: это не старик грозился спустить на меня собаку.
– Не знаю, кто за тобой гнался, – сдержанно ответил старик. – Ты запуталась в проволоке на моем участке и упала в воду.
Как далеко я убежала от тех тополей? Может, это все хитрая интрига и старик в сговоре с Банащаком?
Нет. Не похожа эта пара на подручных моего врага. Не знаю, но почему-то меня совершенно успокоил тот факт, что они «ботали по фене».
– Признавайся, что ты здесь делала? – допытывался старикан.
– Я тут по своим делам, человек. – Я исподлобья поглядела на них. Как бы выбраться отсюда?
– А какого черта у канала лазила? – назойливо допрашивал старик.
– Я ж тебе говорю: ноги уносила и запуталась в проволоке, надо было хвост скинуть (как быстро всплыли в памяти выражения Горгоны и Мельки!), ну вот и старалась смыться огородами, а тут какой-то фраер вывернулся и собакой погрозился… Я ж тебя не спрашиваю, для кого день, для кого ночь… – Я выразительно коснулась пальцем татуировки на его руке.
Удачный приемчик! «Блатная музыка» из моих уст заставила их расслабиться, а уж этот жест и вовсе почти убедил, что перед ними свой человек.
– Так за тобой легаши гнались? – забеспокоился старик, но с ноткой сочувствия в голосе.
Я уже сообразила, что легаши – это милиция, и утвердительно буркнула. Но пугать своих спасителей я не хотела.
– Мы не можем тебя тут оставить! – сердито сказала женщина.
Я вздохнула полной грудью. Какое счастье, я не в лапах Банащака.
– Сейчас уйду. – Я попыталась сесть на топчане, но тут же ухватилась за край: лампа, печка и мои благодетели закружились в хороводе, а внутри черепушки принялся энергично лягаться какой-то шаловливый козлик. Нехило я приложилась темечком!
– Чего, не получается? – огорчился старик.
– Получится… дайте мне одеться. Одежда оказалась мокрой, грязной и драной.
– Мать, найди-ка шматье, – приказал старик. Женщина неохотно вышла из кухни, что-то бурча себе под нос, и вернулась с ворохом какой-то одежды.
– Держи! – Она швырнула мне джинсы, толстый свитер и сунула в руки цветастый льняной платок. – Да маковку-то перевяжи, кровянка у тебя на башке. Барахло шикарное, один убыток с тебя…
– Ты поможешь – и тебе помогут. – Старик покопался в карманах и вытащил слипшиеся банкноты. – На, забирай, это из твоих штанов.
Моя пятисотка, разменянная в «Кузнице».
– Хоть бы две сотенки подкинула. – Женщина хищно зыркнула на банкноты. – Вещички недешевые…
– Мой свитер вовсе не хуже, а я ведь тебе его оставляю! – не удержалась я, этот мохеровый свитерок был моим любимым.
– Хуже! – нудила женщина. – А чем нам откупаться, коли за тобой сюда менты придут?
– Двумя сотками ты их не сплавишь, – буркнула я. – А мне на врача деньги нужны!
– Замолчи, баба! – рявкнул старик. – Бога у тебя в сердце нет! Бери свои деньги! – Он сунул мне бумажки в ладонь и сжал мой кулак. – Не видишь, что ли, что девочка в беде?
– Да видеть-то вижу, только нас кто будет из беды выручать, если что?
– Как только приду в себя, я вас отблагодарю, – сказала я самым сердечным тоном.
Эти люди не вызывали у меня никакого отвращения, и я действительно была им благодарна за спасение. Их страх вполне объясним. Они приняли меня за мошенницу или воровку, я сама их в этом убедила. Так что за мной вполне могла нагрянуть милиция.
Я с трудом оделась. Каждое движение вызывало резкое головокружение и тошноту.
– По дороге-то не скопытишься? – беспокоился старик.
– Нет…Оставайтесь с Богом, – вспомнилось мне благословение, слышанное у крестьян в Черной Ханче.
– Иди с Богом, – в один голос ответили оба.
Выходя в темноту, я заметила над дверью икону святого Антония и крохотную лампадку.
Холод и дождь мгновенно привели меня в чувство.
Оказалось, что дом моих спасителей стоит совсем близко от шоссе. Кое-как я доплелась до Виляновского замка и огляделась в поисках такси. Идти к кафе «Кузница», где была стоянка, не хотелось – в поношенных, мешковатых джинсах и свитере грубой вязки я выглядела не лучшим образом. Трамваи уже не ходили.
Я поплелась по аллее Собеского, время от времени «голосуя». Может, кто-нибудь все же остановится? Но в своем наряде я смотрелась настоящей замарашкой, машины пролетали мимо, а маленький жучок даже презрительно посигналил.
Ладно, доплетусь до жилища Пиноккио и оттуда позвоню домой. Можно представить, что случится с мамой и Анелей, если я не вернусь ночевать. Сначала они будут дружно глотать валидол, а потом, когда я найдусь, устроят космический хай за бессонную ночь. Но сейчас мне было наплевать на грядущий скандал с высокой колокольни.
Надо же когда-то начинать! Я уже взрослая, мне восемнадцать. Аттестат – не самая важная в жизни штука. Может, я занимаю чье-то место, отняв его у кого-то более способного и прилежного? Да и вообще, хватит сидеть на родительской шее! Вполне могу пойти работать. Машинально я уже мысленно отбрехивалась от нападок близких.
Дивны дела твои, Господи! Возле меня вдруг остановилось такси, водитель открыл дверь. Я плюхнулась с ним рядом и только тогда заметила на заднем сиденье какую-то пару.
Это были те самые люди, за чей столик я села в «Кузнице».
От умиления у меня перехватило горло, я едва не разрыдалась над своей горькой судьбой, благодарность затопила сердце.
Мимо просвистело десятка два пустых машин, но только ОН (я была уверена, что это именно ЕГО инициатива), мрачный незнакомец, протянул мне руку помощи. Не испугали ни мои чудовищные портки с отвисшим задом, ни мешковатый свитер, который с успехом превратил бы в уродину даже Венеру Милосскую.
Вместо того чтобы вести себя по-человечески, я что-то мяукнула, вроде «Thank you», снова влезая в дурацкую роль иностранки. Совершенно напрасно: его доброта никак не была связана с моей «заграничностью». Он просто подобрал на шоссе одинокую, бедно одетую девушку. Они и узнали-то меня только после идиотских английских слов.
Почему я так сделала? Со мной творилось что-то странное, все чаще во мне просыпалась совершенно другая Доротка, которая с легкостью вживалась в ненужные роли, даже если ситуация этого и не требовала. Может, это и есть распад личности?
Покосившись назад, я поймала изумленный взгляд мужчины. Должно быть, мое преображение не укрылось от него.
– Я везу свою подругу на вокзал, – сказал он на своем ломаном английском. – Куда вас подвезти?
– У меня есть время, могу поехать с вами, – ответила я, наградив его робкой улыбкой. Этакий невинный ягненочек.
Много раз убеждалась, что в мужчинах эта несмелая улыбка пробуждает инстинкт защитника, а сейчас мне позарез требовался защитник и опекун, я едва держалась на ногах.
Незнакомец ничего не ответил, но желаемого эффекта я что-то не заметила.
Когда водитель остановился перед Центральным вокзалом, как раз объявляли посадку на краковский поезд. Парочка выскочила из машины и помчалась на перрон.
– Я вас жду! – крикнула я вслед.
Надо же, вместо того чтобы мчаться в травмпункт и обработать разбитую голову (снова накатила волна тошноты), я сиднем сидела в тачке, неведомо зачем поджидая совершенно незнакомого человека и не совсем понимая, почему так хотелось снова его увидеть.
Водитель такси бросал на меня подозрительные взгляды. Я молчала и ломала голову, как бы половчее скинуть личину иностранки. Странное дело, мне стало просто необходимо, чтобы он узнал, кто я на самом деле.
Наконец на лестнице показался мой незнакомец. Я видела, как он бежит вниз, перескакивая ступеньки.
– А теперь куда? – спросил он, садясь в машину.
– В «скорую помощь», – ответила я по-польски, и вдруг стало наплевать, что про меня подумают.
Таксист изумленно покосился в мою сторону.
Мужчина ничуть не удивился и велел ехать в дежурную клинику на Хожей.
Когда такси остановилось перед зданием клиники, я вытащила свои смятые и еще мокрые деньги. Таксист отвел мою руку.
– Спасибо, – поблагодарил он моего спутника, который протянул ему деньги.
Мужчина вышел и открыл мне дверь.
– Пошли.
– Теперь я сама справлюсь, спасибо большое… спокойной ночи! – Я выкарабкалась из такси. – Не беспокойтесь, теперь я действительно справлюсь сама.
– Не оставлять же вас в таком состоянии, – буркнул он и взял меня под руку.
В приемном покое толпились люди. Какая-то женщина с обожженной рукой подвывала от боли, пьяный мужик баюкал кровоточащую ногу…
От этого зрелища мне стало плохо. Мой незнакомец заметил это, наклонился и обнял меня за плечи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Начальник отдела техконтроля… кладовщик… халтура Омеровича… Спиртовая Монополия!
Ничего другого и быть не может! Они крадут водку!
У меня не было никаких доказательств, одна лишь гипотеза, основанная на логике. Я возгордилась своей проницательностью, и тут же стало ужасно обидно, что такие умственные усилия не удостоятся даже плохенькой троечки, скажем, по физике. А физика мне в последнее время здорово докучала… Да и остальные предметы тоже.
Ну да, конечно! Если догадка верна, то Банащак с компанией у меня в кулаке! Теперь этому ворюге никуда не деться, только бы удалось собрать побольше фактов. Но на кой дьявол ему понадобился наш дом? И зачем он впутывает мою маму?
А эта несчастная женщина, Халина Клим, смотрится во всей афере как белая ворона. Чтобы она была сообщницей такого урода, как Банащак?
Но мне вспомнились ее глаза, безумные, одержимые. Она ведь до потери пульса любит этого паразита, маляра подзаборного. Неужели любовь способна довести человека до такого падения?
К действительности меня вернул ослепительный свет фар, они словно целились в меня. Грузовик уезжал. И сразу, как ножом отрезало, все стихло. Ни скрежета, ни света в сарае. Наступила звенящая тишина, я затаилась, не помня себя от страха, – что, если кто-нибудь из бандюг услышит, как шуршит сухой бурьян?
Не знаю, сколько времени я так просидела, похоже, целую вечность. Потом послышался скрип замка и удаляющееся шарканье. Наконец все смолкло.
Мне стало страшно, я вдруг осознала, что сижу совсем рядышком с логовом готовых на все мерзавцев. Паника захлестнула меня, я выскочила из своего укрытия и понеслась куда глаза глядят. Лопухи хлестали по ногам, бурьян зловеще шелестел вслед. Я спотыкалась, пару раз едва не упала, но не останавливалась.
От страха я потеряла ориентацию. Бежать следовало прочь от канала, к дырявому забору, но ужас лишил меня остатков разума. Я уже совершенно не понимала, где нахожусь. Внезапно совсем рядом раздалось:
– Эй, кто там?!
Я остановилась как вкопанная, пытаясь усмирить дыхание. Послышались шаги, я пулей рванула с места и снова оказалась на берегу канала.
– Стой, не то пса спущу! – завопил тот же голос.
Смысл угрозы до меня дошел, но моих кенгуриных прыжков уже никто не мог остановить. Страх ушел в ноги. Я мчалась, не обращая внимания на кочки и ямы. В кромешной тьме рухнула в какие-то колючки и заметалась затравленным зверем – распаленное воображение рисовало, как здоровенная псина рвет меня на части. От страха я и в самом деле слегка повредилась рассудком. Мне и в голову не пришло, что, будь у кричавшего собака, она бы давным-давно была уже тут. Даже такса и то догнала бы меня, пока я, ничего не соображая, носилась взад-вперед.
Беспорядочно дергаясь, я порвала куртку, в кровь разодрала руки и распорола штанину. «Колючки» оказались не чем иным, как колючей проволокой! Я чувствовала, как острые шипы пропахивают мне бедро и бок. Из последних сил дернулась и скатилась в канал вместе со своими шипастыми кандалами.
Напоследок успела почувствовать, как что-то садануло по затылку. Краем глаза я заметила громадину затонувшей лодки. Меня так оглушило, что я даже не пыталась ухватиться за борт. В нос ударил запах гниющего дерева и водорослей. Рот забило склизким илом. «Тону!» – мелькнуло в голове. Тело задергалось в беспорядочных и совершенно бессмысленных панических конвульсиях – проволока сковывала движения, тянула на дно.
Последняя сознательная мысль: Господи, как жить-то хочется!!!
* * *
Первая после пробуждения: я в руках Банащака или его банды. Не открывая глаз и не подавая признаков жизни, я осторожно, сквозь ресницы, пыталась разглядеть, что происходит вокруг. Я лежала на топчане, прикрытая одеялом, на мне были лишь лифчик и трусики.
Топчан стоял в нише, отгороженной занавеской. В щель виднелась часть кухни с огромной кафельной печкой.
Моя ниша тонула в полумраке – лампа (на колесике под самым потолком, чтобы можно было перемещать) сейчас висела над покрытым клеенкой столом.
Мне казалось, что вместо головы у меня плохо спаянный котелок, во рту не проходил мерзкий вкус ила, волосы смердели тухлой водой. В бедре пульсировала жгучая боль, я осторожно провела по нему исцарапанными пальцами – не то повязка, не то лоскут штанов.
До меня доносились голоса, мужской и женский. Я не понимала, что они говорят. Сначала показалось, что это иностранный язык, потом испугалась: неужели у меня с головой так скверно, что перестала понимать человеческую речь?
Раздались шаги. Я закрыла глаза и затаила дыхание. Кто-то наклонился надо мной, положил на лоб холодный, пахнущий уксусом компресс.
– Дышит она ровно. – Это была первая фраза, которую я поняла. Говорила женщина, но мужчина отозвался каким-то птичьим щебетом.
Я снова испугалась, что мои мозги повредились от удара. И принялась горячечно вспоминать, что слышала или читала о черепно-мозговых травмах, словно иных забот не было.
– Что ты собираешься с ней делать, если не придет в себя? – спросила женщина. Мужчина молчал. – И на кой тебе было это брать? Не было у бабы хлопот, купила порося.
«Это», надо понимать, – я.
– А чего мне делать было, ждать, пока в иле утонет?
– А ежели она легавка и нас вынюхивает? Что означает последняя фраза, я не сразу поняла. «Легавка вынюхивает» – это что-то связанное с милицией?..
– Э-э, молодая еще и глупая.
– На лбу написано, умная она или глупая? – фыркнула женщина. – Чего она тут делала?
– А кто ее знает. Мчалась, как блаженная, может, кто за ней гнался… – И снова быстрая речь перестала походить на человеческий язык. Я уловила только постоянно повторяющийся слог «да».
– А ежели ей доктор нужен, тогда чего делать будешь? Еще пытать начнет, откуда она, кто ей котелок поправил, не дай бог, из-за нее на нас мусора нагрянут!
Чья-то рука взяла меня за запястье, нащупала пульс. Осторожно, сквозь ресницы, я рискнула посмотреть на эту руку: старческая, мужская, перевитая голубыми венами, кожа покрыта пигментными пятнами.
Я немного успокоилась. Этих людей я не знала, но говорили они вполне миролюбиво. Женщина явно боялась, что придется привести ко мне врача, а тот сообщит в милицию. Видимо, в этой организации парочка пользовалась не лучшей репутацией.
Я снова посмотрела на руку и заметила поблекшую татуировку. Рисунок полумесяца с точкой между большим и указательным пальцами.
На миг мне показалось, что я брежу, потому что такой необычный значок я когда-то видела в книжке, найденной в библиотеке отца. Но знак не пропал, бледно-синий полумесяц отчетливо выделялся на темной коже. Я могла бы до него дотронуться.
Мне было известно, что означает полумесяц с точкой, – это татуировка ночных воров.
Несколько лет назад, копаясь в отцовских книгах, я наткнулась на монографию о традициях, обычаях и жаргоне уголовного мира. Эти сведения увлекли меня посильнее Гиббона.
Чистейшая экзотика! До сего дня помню, что вор, который промышляет ночами, выкалывает себе татуировку «день для ученых – ночь для воров». За школьные знания моя память так не цеплялась.
Мужчина снова ответил женщине на своем лопочущем языке, но теперь я поняла, что мозги мои не скисли и не перевернулись. Я просто слышу «блатную музыку», подлинный воровской жаргон, то есть феню.
Я принялась старательно вслушиваться в их диалог. Мужчина владел феней виртуозно и говорил так быстро, что я не сразу разобрала, что он к каждому слогу добавляет «да».
Это не могла быть банащаковская кодла. Они боялись, как бы я не разболелась всерьез, и мечтали от меня поскорее избавиться. Я с облегчением вздохнула: нельзя же все время притворяться дохлой мухой.
– Какда яда рададада, чтода яда уда друдазейда, – выговорила я на чистой варшавской фене, открыла глаза и добавила уже на нормальном языке: – Я-то думала, что за мной мент гонится, он меня собакой пугал…
Оба удивленно уставились на меня – старик со снежно-белыми волосами и нестарая еще, симпатичная женщина. Потом понимающе переглянулись, и было видно, что у них стало спокойнее на сердце.
– Может, за мной какой дружинник гнался? – продолжала я, решив придерживаться именно такой версии, потому что сообразила: это не старик грозился спустить на меня собаку.
– Не знаю, кто за тобой гнался, – сдержанно ответил старик. – Ты запуталась в проволоке на моем участке и упала в воду.
Как далеко я убежала от тех тополей? Может, это все хитрая интрига и старик в сговоре с Банащаком?
Нет. Не похожа эта пара на подручных моего врага. Не знаю, но почему-то меня совершенно успокоил тот факт, что они «ботали по фене».
– Признавайся, что ты здесь делала? – допытывался старикан.
– Я тут по своим делам, человек. – Я исподлобья поглядела на них. Как бы выбраться отсюда?
– А какого черта у канала лазила? – назойливо допрашивал старик.
– Я ж тебе говорю: ноги уносила и запуталась в проволоке, надо было хвост скинуть (как быстро всплыли в памяти выражения Горгоны и Мельки!), ну вот и старалась смыться огородами, а тут какой-то фраер вывернулся и собакой погрозился… Я ж тебя не спрашиваю, для кого день, для кого ночь… – Я выразительно коснулась пальцем татуировки на его руке.
Удачный приемчик! «Блатная музыка» из моих уст заставила их расслабиться, а уж этот жест и вовсе почти убедил, что перед ними свой человек.
– Так за тобой легаши гнались? – забеспокоился старик, но с ноткой сочувствия в голосе.
Я уже сообразила, что легаши – это милиция, и утвердительно буркнула. Но пугать своих спасителей я не хотела.
– Мы не можем тебя тут оставить! – сердито сказала женщина.
Я вздохнула полной грудью. Какое счастье, я не в лапах Банащака.
– Сейчас уйду. – Я попыталась сесть на топчане, но тут же ухватилась за край: лампа, печка и мои благодетели закружились в хороводе, а внутри черепушки принялся энергично лягаться какой-то шаловливый козлик. Нехило я приложилась темечком!
– Чего, не получается? – огорчился старик.
– Получится… дайте мне одеться. Одежда оказалась мокрой, грязной и драной.
– Мать, найди-ка шматье, – приказал старик. Женщина неохотно вышла из кухни, что-то бурча себе под нос, и вернулась с ворохом какой-то одежды.
– Держи! – Она швырнула мне джинсы, толстый свитер и сунула в руки цветастый льняной платок. – Да маковку-то перевяжи, кровянка у тебя на башке. Барахло шикарное, один убыток с тебя…
– Ты поможешь – и тебе помогут. – Старик покопался в карманах и вытащил слипшиеся банкноты. – На, забирай, это из твоих штанов.
Моя пятисотка, разменянная в «Кузнице».
– Хоть бы две сотенки подкинула. – Женщина хищно зыркнула на банкноты. – Вещички недешевые…
– Мой свитер вовсе не хуже, а я ведь тебе его оставляю! – не удержалась я, этот мохеровый свитерок был моим любимым.
– Хуже! – нудила женщина. – А чем нам откупаться, коли за тобой сюда менты придут?
– Двумя сотками ты их не сплавишь, – буркнула я. – А мне на врача деньги нужны!
– Замолчи, баба! – рявкнул старик. – Бога у тебя в сердце нет! Бери свои деньги! – Он сунул мне бумажки в ладонь и сжал мой кулак. – Не видишь, что ли, что девочка в беде?
– Да видеть-то вижу, только нас кто будет из беды выручать, если что?
– Как только приду в себя, я вас отблагодарю, – сказала я самым сердечным тоном.
Эти люди не вызывали у меня никакого отвращения, и я действительно была им благодарна за спасение. Их страх вполне объясним. Они приняли меня за мошенницу или воровку, я сама их в этом убедила. Так что за мной вполне могла нагрянуть милиция.
Я с трудом оделась. Каждое движение вызывало резкое головокружение и тошноту.
– По дороге-то не скопытишься? – беспокоился старик.
– Нет…Оставайтесь с Богом, – вспомнилось мне благословение, слышанное у крестьян в Черной Ханче.
– Иди с Богом, – в один голос ответили оба.
Выходя в темноту, я заметила над дверью икону святого Антония и крохотную лампадку.
Холод и дождь мгновенно привели меня в чувство.
Оказалось, что дом моих спасителей стоит совсем близко от шоссе. Кое-как я доплелась до Виляновского замка и огляделась в поисках такси. Идти к кафе «Кузница», где была стоянка, не хотелось – в поношенных, мешковатых джинсах и свитере грубой вязки я выглядела не лучшим образом. Трамваи уже не ходили.
Я поплелась по аллее Собеского, время от времени «голосуя». Может, кто-нибудь все же остановится? Но в своем наряде я смотрелась настоящей замарашкой, машины пролетали мимо, а маленький жучок даже презрительно посигналил.
Ладно, доплетусь до жилища Пиноккио и оттуда позвоню домой. Можно представить, что случится с мамой и Анелей, если я не вернусь ночевать. Сначала они будут дружно глотать валидол, а потом, когда я найдусь, устроят космический хай за бессонную ночь. Но сейчас мне было наплевать на грядущий скандал с высокой колокольни.
Надо же когда-то начинать! Я уже взрослая, мне восемнадцать. Аттестат – не самая важная в жизни штука. Может, я занимаю чье-то место, отняв его у кого-то более способного и прилежного? Да и вообще, хватит сидеть на родительской шее! Вполне могу пойти работать. Машинально я уже мысленно отбрехивалась от нападок близких.
Дивны дела твои, Господи! Возле меня вдруг остановилось такси, водитель открыл дверь. Я плюхнулась с ним рядом и только тогда заметила на заднем сиденье какую-то пару.
Это были те самые люди, за чей столик я села в «Кузнице».
От умиления у меня перехватило горло, я едва не разрыдалась над своей горькой судьбой, благодарность затопила сердце.
Мимо просвистело десятка два пустых машин, но только ОН (я была уверена, что это именно ЕГО инициатива), мрачный незнакомец, протянул мне руку помощи. Не испугали ни мои чудовищные портки с отвисшим задом, ни мешковатый свитер, который с успехом превратил бы в уродину даже Венеру Милосскую.
Вместо того чтобы вести себя по-человечески, я что-то мяукнула, вроде «Thank you», снова влезая в дурацкую роль иностранки. Совершенно напрасно: его доброта никак не была связана с моей «заграничностью». Он просто подобрал на шоссе одинокую, бедно одетую девушку. Они и узнали-то меня только после идиотских английских слов.
Почему я так сделала? Со мной творилось что-то странное, все чаще во мне просыпалась совершенно другая Доротка, которая с легкостью вживалась в ненужные роли, даже если ситуация этого и не требовала. Может, это и есть распад личности?
Покосившись назад, я поймала изумленный взгляд мужчины. Должно быть, мое преображение не укрылось от него.
– Я везу свою подругу на вокзал, – сказал он на своем ломаном английском. – Куда вас подвезти?
– У меня есть время, могу поехать с вами, – ответила я, наградив его робкой улыбкой. Этакий невинный ягненочек.
Много раз убеждалась, что в мужчинах эта несмелая улыбка пробуждает инстинкт защитника, а сейчас мне позарез требовался защитник и опекун, я едва держалась на ногах.
Незнакомец ничего не ответил, но желаемого эффекта я что-то не заметила.
Когда водитель остановился перед Центральным вокзалом, как раз объявляли посадку на краковский поезд. Парочка выскочила из машины и помчалась на перрон.
– Я вас жду! – крикнула я вслед.
Надо же, вместо того чтобы мчаться в травмпункт и обработать разбитую голову (снова накатила волна тошноты), я сиднем сидела в тачке, неведомо зачем поджидая совершенно незнакомого человека и не совсем понимая, почему так хотелось снова его увидеть.
Водитель такси бросал на меня подозрительные взгляды. Я молчала и ломала голову, как бы половчее скинуть личину иностранки. Странное дело, мне стало просто необходимо, чтобы он узнал, кто я на самом деле.
Наконец на лестнице показался мой незнакомец. Я видела, как он бежит вниз, перескакивая ступеньки.
– А теперь куда? – спросил он, садясь в машину.
– В «скорую помощь», – ответила я по-польски, и вдруг стало наплевать, что про меня подумают.
Таксист изумленно покосился в мою сторону.
Мужчина ничуть не удивился и велел ехать в дежурную клинику на Хожей.
Когда такси остановилось перед зданием клиники, я вытащила свои смятые и еще мокрые деньги. Таксист отвел мою руку.
– Спасибо, – поблагодарил он моего спутника, который протянул ему деньги.
Мужчина вышел и открыл мне дверь.
– Пошли.
– Теперь я сама справлюсь, спасибо большое… спокойной ночи! – Я выкарабкалась из такси. – Не беспокойтесь, теперь я действительно справлюсь сама.
– Не оставлять же вас в таком состоянии, – буркнул он и взял меня под руку.
В приемном покое толпились люди. Какая-то женщина с обожженной рукой подвывала от боли, пьяный мужик баюкал кровоточащую ногу…
От этого зрелища мне стало плохо. Мой незнакомец заметил это, наклонился и обнял меня за плечи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26