- А почему ты так уверен в том, что в его гибели виновата она?- ехидно поинтересовался я.- Разве не собственное слабоволие довело доктора до такой крайности? И раз уж ты считаешь, что это Урсула своим поведением подтолкнула его к самоубийству, то ты и сам тоже к этому Причастен. Ведь так?
- Я?- он тут же изобразил из себя оскорбленную невинность, ей-богу, я готов был расхохотаться, если бы не откровенная злость, вспыхнувшая в его глазах.- Я-то тут при чем? Я никогда не предлагал ей, даже не намекал, что она ради меня должна бросить своего старого любовника. Более того, я ясно дал понять...
- Да,- тут же подхватил я,- ты ясно дал понять, что ей не на что рассчитывать, но предварительно старательно морочил девочке голову. А сейчас, когда она нуждается в поддержке, ты вероломно от нее отрекаешься, ты ее, видите ли, осуждаешь! Самодовольный эгоист, вот ты кто!
Его лицо стало похоже на маску: все перекошенное от ярости, крылья носа побелели. Но меня уже понесло, ничто уже не могло меня остановить, даже если бы я сам этого хотел.
- А теперь, надо думать, ты хочешь проделать такой же фокус с Эвелин. Сначала заставишь ее уверовать в то, что она для тебя одна-единственная, ты в этом уже попрактиковался в первый же вечер. А после, когда она окончательно мне откажет, ты начнешь изворачиваться, назовешь ее маленькой глупышкой, признаешься, что, к сожалению, уже связан обязательствами с другой! Ну а что касается этого несчастного поместья, тут тоже все предельно ясно. Как только ты получишь на него права, несмотря на все свои протесты и "благие побуждения", ты вцепишься в него мертвой хваткой. Так поступил бы почти всякий на твоем месте. А уважительных причин найдется предостаточно: ты обязан обеспечить свою семью, свою будущую жену, да мало ли кого еще. Кстати, кого еще ты обещал осчастливить своей благородной щедростью, кроме меня? Наверное, Урсулу? А теперь, видимо, подошла очередь Эвелин?
Марсель продолжал сжимать дверную ручку, и теперь уже с такой силой, что побелели костяшки пальцев. А я почти машинально отметил про себя, как он сейчас красив, с этими темными волосами и побледневшим до молочной белизны лицом, с этой презрительной усмешкой на безупречно очерченных губах.
- Что ж, я могу сказать только одно,- процедил он сквозь зубы,- я намерен забрать Эвелин отсюда. В этом доме только она достойна моей помощи. Ну а ты... ты грубый неотесанный мужлан. И я рад, что вовремя тебя раскусил.
Он повернулся к двери, но так и не успел ее открыть, потому что я вцепился ему в плечо и слегка оттащил назад.
- Ты что же, собрался на ней жениться?!- и бешенстве заорал я.- Зачем же ты мне наплел, что уже обручен?
Он смерил меня высокомерным взглядом:
- Право, не стоит так волноваться, мой дорогой друг. Столь почитаемые тобой приличия будут соблюдены. О браке не может быть и речи, я уже говорил тебе, что не волен в выборе спутницы жизни. Эвелин ничего такого от меня и не ждет. Но я предложу ей надежный кров и защиту, мои родители по достоинству оценят ее домовитость, прилежность и заботливость. Главное, вырвать ее из этого логова, где ей платят за все черной неблагодарностью и ненавистью, где невозможно даже сохранить здоровье!
- То есть ты хочешь сказать,- прохрипел я, от возмущения у меня даже сел голос,- что она настолько глупа, что готова тебе доверить свое будущее? Что же, в таком случае мне остается только отойти в сторонку. Но позволь уж высказаться до конца. Ты, именно ты виноват во всех несчастьях, постигших это, как ты изволил выразиться, логово. Все началось с этого идиотского розыгрыша. Я ни минуты не сомневаюсь, что это была твоя идея - явиться сюда под видом Хьюго. Разумеется, никаких зловещих планов ты не строил, но ради забавы ты готов на все, тебе плевать, что будет после, лишь бы развеять скуку. Да, конечно, не ты его убил, но косвенно ты все равно виноват в смерти своего друга. И еще смеешь предъявлять какие-то претензии Урсуле, тоже мне праведник нашелся!
- Ч-черт,- прошипел Марсель, на этот раз ему удалось вырваться, я не смог больше его удерживать.
Отойдя от демонстративно захлопнутой передо мной двери, я почувствовал уныние и даже раскаяние. Несмотря ни на что, Марсель очень мне нравился. Мне было досадно, что всякий раз, когда мы с ним разговаривали, возникали споры и недопонимание. Я вовсе не имел в виду того, что только что ему наговорил. Безусловно, он был слишком легкомысленным и ненадежным, но злодеем уж точно не был. Глупо требовать четкости и надежности от столь артистической переменчивой натуры. Как обычно, меня подвела гнусная привычка все раскладывать по полочкам: это хорошо, это плохо, так полагается, так не полагается...
Но Эвелин! Неужели все, что он сказал, правда? Неужели я для нее только назойливый зануда? Думать об этом было слишком больно.
Придя к себе в комнату, я включил свет, потом вышел на середину и стал тупо изучать ковер, это помогало размышлять. Но если я для нее пустое место, почему же она прямо об этом не сказала? Неужто я такой тупица, что все не так понял? Да, поначалу она довольно равнодушно принимала мои ухаживания, это правда; но тогда ее занимали совсем другие проблемы, и потом, откуда ей было знать, что у меня серьезные намерения? В конце-то концов она стала мне доверять! И даже меня не пресекала, правда, принимала мои нежности очень сдержанно. Я объяснял эту сдержанность особенностями характера. И твердил себе, что одна робкая ласка такого создания означает гораздо больше, чем страстные излияния какой-нибудь бойкой девицы. Может быть, я действительно ошибался? Но если так... зачем ей понадобилось вводить меня в заблуждение? Обнадеживать?
Вглядываясь в огромный красно-желтый затейливый медальон на ковре, я додумался в конечном счете вот до чего: может быть, Эвелин не совсем нормальна? Это часто появляющееся на ее лице выражение ужаса и тревоги, вроде бы совершенно беспричинной, откуда оно? Я вспомнил, что уже видел однажды такой испуганный растерянный взгляд. До этого момента я специально запрещал себе вспоминать, где именно я видел те же страдальчески сведенные брови, и настороженные глаза, и трепещущие, как крылья птицы, руки. Но в глубине души я знал, всегда знал - где.
Примерно месяц назад преподаватель водил нас в психиатрическую больницу, и я остановился тогда поговорить с одной девушкой. Мне сказали, что она сама изъявила желание пройти курс лечения, что у нее невроз в легкой форме, вполне компенсируемый. Девушка как девушка, внешне совершенно здоровая. Очень хорошенькая, темненькая, как Эвелин, и та же белая кожа и голубые глаза, то же выражение лица, и фасон платья, и утонченные манеры. Когда я начал с ней говорить, лицо ее слегка напряглось, потом появился испуг в глазах, а руки стали беспокойно двигаться, и чем дальше - тем беспокойнее... А потом вдруг рот ее широко распахнулся, и она принялась истошно вопить, так что у меня зазвенело в ушах, и ругаться самыми пошлыми гнусными словами. Вскоре приступ прошел, и она снова стала совершенно спокойной. "Лечение идет ей на пользу,- сказал мне дежурный врач, когда я стал его расспрашивать.- Видели бы вы, в каком состоянии она была в первые дни. Результат жестокого обращения, дома у нее немыслимые условия. Ну ничего, она уже поправляется. Через полмесяца мы ее выпишем".
Я мысленно себя одернул. Что за дикая идея! Сравнивать Эвелин с этой несчастной девушкой! Эвелин, перед обаянием которой никто не может устоять. "По крайней мере, мужчины точно не могут",- подумал я.
А ведь действительно. Сначала отец Урсулы, потом Джим, потом Марсель, не говоря уж обо мне. Может быть, доктор Пармур тоже проникся, как знать? Иначе зачем он пригласил ее на прогулку? И, наверное, они сидели вместе у пруда, заросшего лилиями. Иначе почему именно ее он захотел видеть, с ней говорить перед тем, как навсегда покинуть этот бренный мир? Я вспомнил, что однажды все-таки видел их с Эвелин вдвоем. "Да, все в нее влюбляются,продолжал размышлять я,- спрашивается, почему? Не потому ли, что у нее всегда такой печальный и взволнованный вид, что сразу хочется ее защитить и утешить? Тогда как Урсула всегда беззаботна, и весела, и чрезвычайно самоуверенна. Потому так и получается. Объективно она гораздо привлекательнее, но в нее не влюбляются. Только Пармур. Да и был ли он по-настоящему в нее влюблен? Я вспомнил, что он совсем не стремился получить развод. Очень возможно, мои домыслы не так уж невероятны. Возможно, втайне он тоже любил Эвелин, а не Урсулу. Но что это меняет? Во всяком случае, тогда становится понятной неприязнь Урсулы. Как бы мы, мужчины, ни восхищались Урсулой, факт остается фактом: Урсула терпеть ее не может. Но ведь это означает еще и то, вдруг осенило меня, что Пармур застрелился не из-за Урсулы, была какая-то иная причина. Возможно, это Эвелин чем-то его огорчила в те последние минуты, проведенные у пруда? Например, призналась, что собирается уехать. Может, назвала меня, может, Марселя, это сейчас не так уж и важно. Важно, что ее признание могло стать последней каплей.
Да, безусловно могло. И все же что-то мне подсказывало, что к роковому выстрелу Пармура подтолкнуло не любовное разочарование и не ревность, нет, причина была более глубинной. Правильно сказал сэр Фредерик: Пармур был хорошим человеком, который плохо кончил.
Глава 22
По прихоти затейницы судьбы нам всем троим пришлось ехать в Чод на дознание в одной машине: мне, Джиму и Марселю. Сэр Фредерик уехал раньше: по просьбе коронера он отправился туда вместе с полицейским врачом Фицбрауном, чтобы присутствовать при освидетельствовании тела присяжными. Я хорошо представлял, как он с покровительственной улыбкой указывает им на самые "примечательные детали", рассеянно поигрывая моноклем. Наверняка благодаря ему вся процедура выглядела исключительно как научное исследование. Сэр Фредерик не убоялся бы даже путешествия в ад, воспринял бы его как удачную познавательную экскурсию.
Ну а мы все трое сидели с каменными физиономиями и молчали. Я - рядом с шофером, Марсель и Джим сзади, забившись каждый в свой угол, чтобы быть подальше друг от друга.
Когда мы подъехали к местному Дому правосудия, там уже собралась небольшая толпа. Впервые в жизни я почувствовал, как это противно, когда тебя нагло разглядывают зеваки, отпуская при этом циничные шуточки. С одной стороны крыльца сбились в стайку женщины с хозяйственными сумками, с другой - скучающие мужчины, прячущие руки в карманах. Все они, даже самые кроткие по виду, явно жаждали насладиться какой-нибудь драмой. Разумеется, зрителей больше интересовали мои спутники, чем я. Джима Алстона все тут знали, я заметил, как он буркнул "здрасте" двум-трем мужчинам. В его адрес никаких дерзостей не звучало, только почтительно повторялось его имя. Когда из машины с обычной своей небрежной элегантностью вылез Марсель, в толпе раздался оживленный ропот, довольно-таки агрессивный. Марсель будто бы ничего не замечал, но в зал вошел с гордо поднятой головой, "вот каналья!" наверняка подумал каждый, видимо, вся его семейка была такой. Мне же лично выпала честь разрядить атмосферу. Мой вид показался собравшимся прямо-таки уморительным, приступы безудержного хохота вызывало все во мне, начиная с рыжей шевелюры и заканчивая грубыми ботинками, которые, к несчастью, еще и поскрипывали при каждом шаге. А уж когда я весь от смущения залился краской, радости толпы уже просто не было предела... Вот когда я в полной мере понял справедливость слов Эпикура. Живи скрытно, призывал он, если хочешь быть счастливым.
Девушек оставили в покое, они обе еще не оправились от шока. И Маллет признал, что от их присутствия на дознании все рано не будет никакого толку. Тетю Сюзан и дядю Биддолфа никто не понуждал являться на эту процедуру, однако когда мы вошли, они уже сидели в зале. И, честное слово, я был почти счастлив увидеть их знакомые кислые физиономии среди моря незнакомых, на которых было написано откровенное желание полакомиться каким-нибудь скандальчиком.
Шествовавший сзади полицейский отвел нас к местам, отведенным в этом "просторном чистом и удобном помещении" для свидетелей, именно в таких помещениях закон предписывает проводить дознание. Нас усадили в торце длинного стола напротив коронерского столика с чернильницей, ручками и блоком промокательной бумаги. Места для присяжных располагаясь вдоль стола, перпендикулярно к нам. Вскоре они явились, откуда-то из глубины зала, и расселись. И в который раз меня поразило, какая это слаженная команда, каждый был членом синклита, а его индивидуальность будто бы начисто исчезала. Это было уже некое единое существо. Естественная напряженность от волнения, и бремя ответственности, и страстное желание быть предельно справедливым делали это единое существо довольно устрашающим, как паровой каток. И даже если бы в состав присяжных входили только поэты и художники, эффект был бы таким же. Я рассматривал лица этих семерых человек и видел, что они совершенно разные, однако мне заранее казалось, что все они заодно. По-моему, лучший способ охладить пыл потенциального преступника можно, показав ему несколько фотографий с заседания британских присяжных, особенно в момент вынесения вердикта. Итак, эти семеро заняли свои места, шестеро мужчин и одна женщина. Лица у всех были мрачные и отрешенные, это и понятно, ведь они только что были на освидетельствовании тела Хьюго. Коронер пришел последним, в сопровождении сэра Лотона и Маллета. Коронер был седовласым и худощавым и заметно сутулился. Было в нем что-то чрезвычайно располагающее: в том, как он тщательно раскладывал листочки на столе и неспешно надевал очки, потом посмотрел на всех поверх этих очков, потом снова занялся бумагами. И я подумал: удастся ли и мне когда-нибудь добиться такого профессионализма, а стало быть, и подобного доверия у своих пациентов? Откровенно говоря, я засомневался. Этот седой человек был прирожденным коронером. Я с сожалением подумал, что я не такой.
Когда все формальности были завершены, коронер объяснил присяжным, насколько ответственна их задача и в чем она состоит, после чего объявил, что приступает к опросу свидетелей. Мое сердце бешено забилось. Я был уверен, что первым вызовут меня. Ведь это я обнаружил тело бедного Хьюго. Однако коронер назвал фамилию Марселя. Он упругим шагом направился к свидетельскому месту, очень броский и безупречно элегантный; еще никогда он не выглядел таким чужаком, и дело было не только в другой национальности. Во всем его облике не было общего с обликом собравшихся обывателей. Однако в торжественной атмосфере, воцарившейся в зале, теперь уже не чувствовалось никакой предвзятости, по крайней мере, ее умело скрывали. Во всех глазах вспыхнул живейший интерес, но никакой враждебности. Коронер, сверившись еще раз со своими записями, сильно наморщил лоб и, глянув на Марселя поверх очков, спросил, достаточно ли хорошо тот понимает по-английски, чтобы отвечать на вопросы.
Когда тот на своем безупречном английском и практически без акцента заявил, что понимает все великолепно, у коронера слегка отвисла челюсть.
Марсель произнес присягу, и коронер приступил к допросу, начав с довольно нелепых, но предписанных правилами вопросов. По-видимому, коронер выбрал первым Марселя неспроста: только он мог под присягой засвидетельствовать, что убитый - действительно Хьюго Алстон. Больше никто из присутствовавших никогда не видел Хьюго живым, а если даже и видел, то не знал, кто он такой.
Марсель подтвердил, что покойный - Хьюго Алстон, двадцати четырех лет от роду. На вопрос коронера о том, откуда ему известен возраст погибшего, Марсель ответил, что хорошо помнит вечеринку трехлетней давности, на которой отмечали совершеннолетие Хьюго, то есть двадцать один год, родился Хьюго в феврале.
- Там было море шампанского,- с очень серьезным видом добавил Марсель, произнеся слово "шампанское" чуть в нос, и это была единственная уступка французской фонетике. По залу прокатился смутный ропот, слишком легкий, чтобы его можно было с уверенностью назвать смехом. Но вообще-то англичане при любом упоминании спиртного начинают хохотать, будь то битком набитый зал или кучка приятелей. Вероятно, представителям других наций, привыкшим пить вино каждый день, за обедом или за ужином, трудно предвидеть подобную реакцию. Я знал, что Марсель упомянул шампанское лишь потому, что эта деталь помогла ему вспомнить день рождения Хьюго.
- Вы были знакомы с отцом покойного?- спросил коронер.
- Я виделся с ним один раз или два,- ответил Марсель,- он часто навещал Хьюго, но не очень-то стремился знакомиться с его друзьями. Хьюго говорил мне, что с английскими его приятелями мистер Алстон не желал знакомиться категорически, он тщательно скрывал свои отношения с сыном. Что они регулярно встречаются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30