Немного поколебавшись, председатель задал следующий вопрос:
- Хорошо, господин свидетель, давайте уж тогда мы сразу разберемся и с этим моментом. Расскажите-ка нам, какая тут связь с арестованным секретарем уголовной полиции.
Бруасьеру, похоже, это требование пришлось не по вкусу:
- Вы гораздо лучше узнаете обо всем из документов, господин председатель. Разве здесь это так уж необходимо?
- К сожалению, да, - сочувствующим тоном сказал судья. Это означало: я бы с удовольствием отказался от этого, но увы... Вслух же он добавил: - Присяжные заседатели, Бруасьер, не знают документов, и поэтому их надо проинформировать. Итак, прошу вас!
Глубоко вздохнув, Бруасьер начал свой рассказ о таинственной и странной ночной жизни одного из французских заключенных:
- В Довиле, в баре "Голливуд", однажды ночью я неожиданно встретил секретаря уголовной полиции Флобера. Мы познакомились с ним при обстоятельствах, предшествовавших моему последнему осуждению.
- Флобер задержал свидетеля после ограбления им магазина меховых изделий, - пояснил председатель суда присяжным скупые слова Бруасьера.
- Да, можно и так сказать... Мне, конечно, очень не по нутру была эта внезапная встреча: ведь Флобер должен был знать, что я сижу в Пон-л'Эвеке, а мне не хотелось доставлять неприятности месье Билла. Однако господин секретарь просто развлекался в баре и не задавал никаких вопросов. Мы выпили с ним несколько аперитивов и коктейлей и почувствовали друг к другу какое-то расположение...
- И сразу перешли к делу, не так ли, Бруасьер?
- Ну, не за первым же коктейлем... но потом - да.
- Он делал вам какие-нибудь предложения?
- Да, уже потом...
- Он предлагал ограбить какой-то конкретный магазин?
Бруасьер, как бы защищаясь, поднял руки:
- Помилуйте, господин председатель, так вопрос не стоял. Я не хочу, чтобы это дело получило такую интерпретацию. Я действовал по заданию полиции и даже под ее контролем. Месье Флобер был все время рядом, когда я выполнял его поручения, и следил, чтобы не произошло каких-нибудь неприятных неожиданностей. Кроме того, я ведь за все время ничего не украл. Владельцы магазинов, товары из которых я... ну, можно сказать, эвакуировал, были с самого начала в курсе дела, так как они сами давали задание месье Флоберу. Я полагаю, что потом они почти все получили назад.
Председатель суда с пониманием кивнул, но присяжные и несколько сот человек в переполненном зале затаили дыхание и в недоумении уставились на взломщика.
- Бруасьер, объясните, пожалуйста, дамам и господам присяжным заседателям, что за всем этим кроется, а то ваши намеки никто не понимает.
Теперь, когда напряженное внимание всех присутствующих сконцентрировалось на нем, Бруасьер наконец-то почувствовал себя в своей стихии:
- Пожалуйста, господин председатель. Причины здесь больше экономического характера. Состояние рынка в Довиле не из лучших. Большие роскошные магазины, которые годами ориентировались на иностранных туристов, начали терять свои позиции. В страну все меньше и меньше приезжает иностранцев, так как они стали предпочитать Италию, Испанию, Грецию... К этому добавлю, что с тех пор как я начал работать в городе на свой страх и риск, страховые компании подняли размеры взносов при страховании от взломов и краж на сто процентов. Так как я долгое время был нетрудоспособным, краж и взломов стало гораздо меньше, и деловые люди, считай, просто так, ни за что, платили высокие страховые взносы. В своей нужде они обратились к секретарю уголовной полиции Флоберу. Он, мол, должен позаботиться о том, чтобы их магазины снова обкрадывали и взламывали, потому что для них это самая быстрая и самая надежная форма товарооборота. Ну вот, когда Флобер меня так нежданно-негаданно встретил, он предложил мне осуществить эти, такие желательные, взломы. Конец вы знаете: под контролем Флобера я начал лазить по магазинам. Эти взломы надо было выполнять профессионально, чтобы страховые компании, которые возмещали нанесенный ущерб, ничего не заподозрили. Вещи, взятые из магазинов, мы отвозили на полицейский склад, где они лежали, пока их владелец не получал компенсацию за ущерб, а вся история не забывалась. Тогда обворованные получали свои товары назад и могли на распродаже пустить их по сниженным ценам. За работу месье Флобер платил мне пятнадцать процентов от общей стоимости товаров, которые я вывозил. Сколько получал он? К сожалению, он меня об этом не считал нужным информировать.
Бруасьер мог быть доволен своим выступлением. Стены судебного зала дрожали от непрерывного хохота, и председатель суда вынужден был при помощи отряда полиции очистить помещение. Только после этого он смог продолжить допрос:
- Господин свидетель, все это нас интересует постольку поскольку. Важно другое - какую сумму получал обвиняемый от вас или от секретаря Флобера за то, что выпускал вас ночью из тюрьмы. Насколько Билла был замешан в этой истории?
Как и все свидетели перед ним, Эжен Бруасьер в возмущении энергично затряс головой:
- Ни гроша он не получал, месье председатель. Клянусь, как-то я принес ему коробку сигар, но, естественно, не сказал, откуда она. Я убежден, что, если бы до него дошли слухи, чем я занимаюсь в Довиле, он ни на одну ночь не выпустил бы меня. Он разрешал мне уходить просто в силу своей человечности. Нет, чего-нибудь такого месье Билла не потерпел бы. Он стремился лишь к тому, чтобы любовью и добротой сделать из нас порядочных людей.
Фернан Билла, самый человечный из всех директоров тюрем, тронутый привязанностью и верностью своих питомцев, вытер слезы. В заключительном слове прерывающимся голосом он сказал:
- Посмотрите, господин председатель, возможно, я был слишком мягок, уступчив, но вы должны согласиться, что мои методы, основанные на человечном отношении к преступившим закон, все же оправдали себя. Насколько испорченными пришли они в мою тюрьму и какими приличными людьми становятся... Все, заметьте, все заступились за меня, за директора своей тюрьмы. Где, спрашиваю вас, найдете вы другую такую тюрьму, заключенные которой были бы так преданы своему директору?!
Верность и привязанность его заключенных, однако, не смогли уберечь Фернана Билла от того, чтобы самому стать заключенным. Суд присяжных города Кан приговорил его к трем годам тюремного заключения и штрафу в пятьдесят тысяч франков. При этом принималось во внимание смягчающее вину обстоятельство: от своих преступлений он никаких материальных выгод не имел.
Самым досадным для Билла было то, что эти три года он должен был провести в заведении, которое отличалось от его "дома" в Пон-л'Эвеке, как день от ночи.
ДЕЛО ЧЕССМЭНА
Если вечером, с наступлением темноты, выехать из Сан-Франциско по большой автостраде, а затем свернуть на Лос-Анджелес, то вскоре в ночном небе можно увидеть яркое зарево, которое обычно сопутствует крупному городу или огромному луна-парку. Но еще несколько миль пути - и зарево распадается на тысячу отдельных огней. Особенно выделяются ослепительно белые конуса прожекторов. Бесконечный ряд тусклых желтоватых точек, расположенных по пять, одна над другой, - это лампочки более чем девятисот камер тюрьмы Сан-Квентина.
Каждый вечер ровно в десять тридцать гаснут огни камер. Только прожекторы продолжают гореть, и в их свете серые стены тюрьмы возносятся в небо подобно крепости-призраку. Несколько прожекторов постоянно ощупывают фасад северного блока как бы в поисках беглецов. Когда они освещают крышу корпуса, видна труба вентиляционной шахты газовой камеры. Заметная издали, она, как монумент смерти, возвышается над всем тюремным комплексом.
Одиннадцать лет, десять месяцев и семь дней провел под этой шахтой известнейший американский преступник, пресловутый Кэрил Чессмэн, помещенный в "Death Row"[*Ряд смерти (англ.)] - изолированный этаж для приговоренных к смерти. Восемь раз за почти двенадцать лет в белой рубашке и белых тиковых штанах, без пояса, босиком, как предписано санитарными требованиями к процедуре смертной казни, доставляли его в камеру ожидания, от которой всего тринадцать шагов до выкрашенной в ядовито-зеленый цвет газовой камеры. И восемь раз директор тюрьмы после телефонного разговора сообщал ему, что казнь откладывается на какое-то время.
Все восемь раз Чессмэн пережил муки человека, стоящего на пороге смерти; можно сказать, он восемь раз умирал. Эти изуверские методы американской юстиции мобилизовали мировую общественность. Во Франции солидная "Монд" назвала дело Чессмэна "показателем абсурдности американской правовой системы". В Женеве студенты собрали девять тысяч подписей в защиту Чессмэна и отправили их тогдашнему президенту Эйзенхауэру. Стокгольмская газета "Экспрессен" послала Эйзенхауэру петицию о помиловании, которую подписали 90 тысяч шведов. Британская "Гардиан" писала в передовой статье: "Правопорядок, из-за проволочек которого терпит 12-летние мучения Чессмэн в камере смертников, в основе своей должен иметь какой-то серьезный изъян"; и, наконец, даже официальный орган Ватикана "Оссерваторе романо" принял участие в кампании протеста: "Человеческое сердце не в состоянии поверить, что жизнь приговоренного к смерти снова и снова продлевается только для того, чтобы потом загасить ее пламя смертоносным газом. Никакой закон не вправе требовать двенадцатилетней отсрочки исполнения смертного приговора. Как может американский народ мириться с подобными действиями своих органов юстиции?"
Однако, несмотря на столь сильное возмущение в мире и даже демонстрации протеста перед американскими посольствами в Риме, Париже, Лондоне, Стокгольме и Монреале, высшая судебная палата в Калифорнии, словно из садистского упрямства, в девятый раз назначила срок казни Чессмэна.
2 мая I960 года, ровно через пять минут после полуночи, Чессмэна, приговоренного к смерти 25 июня 1948 года, снова приводят в помещение, расположенное рядом с газовой камерой. Он должен полностью раздеться, два сержанта из службы охраны ощупывают его в поисках запрятанного яда или еще какого-нибудь орудия самоубийства. Затем один из них говорит: "Зубы!"
Чессмэн вытаскивает зубной протез, сержант упаковывает его в пластиковый мешок и прикрепляет к нему регистрационный номер - предписанные меры предосторожности, которые должны помешать осужденному вскрыть себе вены этим протезом или каким-нибудь другим способом самостоятельно отправиться на тот свет, прежде чем палач приложит к этому руку. Американская юстиция хочет непременно сама, соблюдая все предписания, привести в исполнение вынесенный ею приговор. И вот Чессмэн облачается в приготовленную заранее тиковую одежду. Широкий кожаный пояс, которым в газовой камере привязывают к специальному стулу, охватывает его талию. На запястьях защелкиваются наручники. Наконец, в камеру входит врач и проверяет физическое и психическое состояние Чессмэна, как того требует закон, когда человека отправляет на смерть. Если бы восьмикратный перенос казни свел Чессмэна с ума, или после одиннадцати лет и десяти месяцев в тюрьме он приобрел бы рак или туберкулез, или, наконец, по пути в камеру сломал бы ногу, он мог бы снова спокойно снять тиковую одежду. Экзекуция была бы перенесена в девятый раз.
Кэрил Чессмэн, однако, в прекрасной форме, заверяет тюремный врач и заносит это в протокол.
Теперь наступает очередь директора тюрьмы Фрэда Диксона исполнить свои протокольные обязанности. Он вынимает из ящика стола запечатанный конверт с составленным им самим письмом, вскрывает его и будничным тоном зачитывает Чессмэну:
"По делу штата Калифорния против Кэрила Чессмэна.
Многоуважаемый сэр!
Сегодня я получил от достойного сэра Чарльза Фрике, члена Верховного суда округа Лос-Анджелес, подписанный 25 апреля I960 года приказ о предании вас смерти. Время казни назначено на сегодня, 2 мая I960 года, на 10 часов утра. Прошу вас принять это к сведению. Преданный вам Ричард Б. Диксон, директор".
Чессмэн уже не слушает формальную, исполненную бюрократического цинизма речь. Он лишь молча кивает головой и протягивает руки двум выступившим из-за спины директора подручным палача. Они хватают его за локти и ведут к двери тамбура газовой камеры. Дверной проем настолько широк, что все трое могут идти рядом - слева и справа подручные, посредине Чессмэн. Переступая порог, они поддерживают его под руки и почти вносят в зеленую комнату, через большое окно которой отчетливо видна зловещая стеклянная кабина - именно в ней и будет происходить экзекуция. Они делают это автоматически, по привычке, так как люди, которые проходят через эту дверь, почти всегда слабеют, делая свои последние шаги.
Однако до момента исполнения приговора еще больше девяти часов. Перед Чессмэном будут казнить какого-то бандита. После этого должно пройти три часа, чтобы через вентиляционную шахту камера очистилась от опасных паров синильной кислоты. Создатели инструкций по проведению смертной казни скрупулезнейшим образом позаботились о том, чтобы ни в коем случае не испортить здоровье приговоренных до срока смерти, определенного судом.
Эти девять часов - последний шанс Чессмэна. Юридические средства, при помощи которых он и его адвокат в течение прошедших двенадцати лет препятствовали исполнению приговора, полностью исчерпаны. Все ходатайства отклонены. Теперь ему остается надеяться только на указ губернатора штата Калифорния о помиловании. Эти последние часы Чессмэн проводит за казенным столом. Напротив сидит директор тюрьмы, за спиной, словно отлитые из металла, стоят два постовых с автоматами и следят, чтобы Чессмэн не причинил какого-нибудь вреда директору.
На столе - телефон. Уже восемь раз успевал он позвонить прежде, чем Чессмэна отправляли в газовую камеру. Восемь раз сообщал ему директор, что казнь перенесена, и восемь раз Чессмэна отводили обратно в его камеру.
Позвонит ли телефон в девятый раз? Директора тюрьмы Диксона, похоже, этот вопрос мало волнует. Он увлечен детективом Агаты Кристи. И только взгляд Чессмэна прикован к телефону.
Кампания резкой критики, которой отреагировала в это время мировая пресса на двенадцатилетнее истязание американского смертника No 1, отражала только одну сторону скандала вокруг Чессмэна. Другая сторона, не менее скандальная, но далеко не так подробно описанная, касалась полицейского и судебного расследования, которое предшествовало всему этому.
Кем, собственно говоря, был этот столь печально прославившийся Кэрил Чессмэн?
Сначала - одним из тех сотен тысяч подростков, связанных с уголовным миром, которые в своей совокупности представляют для Америки неразрешимую проблему. Довольно интеллигентный юноша, он был, однако, сыном родителей, которые не имели средств для того, чтобы дать ему приличное образование. Его отец, рабочий-оформитель, получал небольшое жалованье на одной из киностудий Голливуда. Когда Кэрилу исполнилось шесть лет, мать попала в автомобильную катастрофу и с тех пор осталась парализованной. Все, что с большим трудом зарабатывал отец, поглощала болезнь матери. Так что сын уже с отрочества вынужден был подрабатывать. Как и где - отец об этом не спрашивал, не говоря уже о государстве и его учреждениях.
Полностью предоставленный самому себе, Кэрил примкнул к гэнгу - группе молодых преступников. Этот путь Чессмэна предопределила социальная среда, в которой он рос. Все началось с мелких краж продуктов, затем пошли взломы и, наконец, разбойные нападения. Как в нормальном обществе юноши становятся слесарями, каменщиками, продавцами, так и Кэрил в эти годы учился профессии преступника. И не втайне, не скрываясь от полиции и органов власти, а чуть ли не под их руководством.
В 1935 году, когда Чессмэну еще не было и пятнадцати лет, его впервые поймала полиция на автомобильной краже и посадила на год в так называемое исправительное учреждение. Правда, исправлялись здесь только те недостатки, которые мешали обитателям этого учреждения стать профессиональными преступниками. Заведение входило в состав тюрьмы для матерых уголовников. Обязанности воспитателей выполняли осужденные на пожизненное заключение, которые таким образом помогали государству сэкономить на штатных педагогах.
В книге "Камера смерти 2455", которую Чессмэн написал за годы пребывания в Сан-Квентине, он так говорит об этом периоде своей жизни: "Здесь я по-настоящему научился обращаться с кольтом, кистенем и автогеном. Заодно мне привили ненависть к общественному порядку, блюстители которого были насквозь продажны. В тюрьме мы могли иметь все - хорошую еду, женщин, сигареты, наркотики, свободный выход... Были бы только деньги, чтобы подкупить надзирателей. Никто из них не обращался с нами, как с преступниками, если мы проявляли готовность в достаточной мере снабжать их долларами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30