- Вы, видно, знаете, господин судья, что нам, малоимущим заключенным, приходилось зарабатывать карманные деньги за стенами тюрьмы. Чтоб каждый вечер сидеть в ресторане, надо ведь было кое-что в кармане иметь... Ну вот, а месье Билла был так любезен, что пристроил меня временно работать в прокуратуру кем-то вроде писаря. Сам писарь вообще-то заболел гриппом, а так как месье Билла знал, что у меня хороший почерк - ведь зимой в управлении тюрьмы я приводил в порядок все бумаги, которые набегали за лето, - то он поручил мне помочь новому прокурору, господину Поносье. Это было как раз в то время, когда супругов Пеллегрен убили в их собственном трактире. Господин Поносье должен был составлять протоколы полицейского расследования, но он доверил это мне. Вот так я и узнал о многих деталях убийства. Потом это мне очень пригодилось.
Они меня там, в деревне, заперли в какой-то жуткий коровник. А мне уж больно хотелось назад, в Пон-л'Эвек. Вот я и признался по собственной инициативе в двойном убийстве. Детали я отлично знал из протоколов. Мне только нужно было, чтобы их опять запротоколировали. А когда проверили мои показания, то все совпало - слово в слово. Я думаю, в Монтежуре даже гордились тем, что наконец-то и у них нашелся настоящий убийца. Мне, во всяком случае, так показалось.
Председателю тоже пришлось сделать усилие, чтобы сдержать улыбку.
- Ну хорошо, свидетель, можете быть свободны, - сказал он быстро, чтобы не выдать себя.
Розуа только вздохнул, когда двое конвойных, которые постоянно находились рядом с ним, вывели его из зала. По крайней мере, ему не нужно было больше смотреть в печальные глаза обвиняемого - директора тюрьмы.
Следующим вызвали Рене Гренвиля, специалиста по подделке векселей. Он тоже вытирал слезы, когда подходил к свидетельскому месту.
- Свидетель Гренвиль, - начал допрос судья, - как долго вы были заключенным в Пон-л'Эвеке?
- Два года, - учтиво ответил Гренвиль, - из-за досадной ошибки одного вашего коллеги. Я до сих пор не пойму, за что меня посадили...
- Оставим это, - махнул рукой председатель суда, - меня сейчас интересует обстановка в тюрьме, а не ваше уголовное дело. Итак, какое положение в тюрьме занимали непосредственно вы?
В поисках подходящих слов Гренвиль помедлил с ответом:
- Непосредственно я был заключенным, но месье Билла вскоре проникся ко мне доверием...
- Господин свидетель, не могли бы вы выражаться поточнее? - потребовал председатель суда.
- Ну, в общем... я был, так сказать, его заместителем, если угодно... Месье поручил мне заниматься административными вопросами: пропускной режим, обеспечение продуктами кухни, проверка счетов, ну и всякие там происшествия...
- И вы, заключенный, выписывали отпускные свидетельства и увольнительные вашим, так сказать, сокамерникам? Неужели директор не опасался злоупотреблений, которые при этом могли быть? - допытывался председатель.
- Я ведь уже сказал, что месье Билла проникся ко мне доверием, - ответил задетый Гренвиль. - К тому же ничего такого никогда не случалось. Все шло своим заведенным порядком.
- А как же тогда быть с заключенным Лаграндом, которого освободили на три месяца раньше с фальшивым постановлением об амнистии?
- Это единственное исключение, господин председатель. По семейным обстоятельствам... Жена Лагранда собиралась с одним типом ехать в Тунис: не могла больше выносить одиночества. Вот мы и отпустили его раньше времени ведь это было бы не по справедливости: из-за каких-то трех месяцев рушить многолетнюю счастливую семейную жизнь. Он получил соответствующие документы...
- Вы имеете в виду фальшивые документы, свидетель? Ведь постановление об амнистии должна выдавать прокуратура, не так ли, Гренвиль?
- Там только печать была не прокурорская, господин председатель. А само постановление Розуа взял, как положено, в канцелярии прокуратуры. Только печати не хватало...
Для председателя суда это уже было чересчур:
- Бог мой! Так ведь печать - это же самое главное! Постановление в канцелярии можно было выписать без всяких проблем, тем более что Розуа работал там писарем. А вот печать хранится у прокурора. Он бы сразу заметил, что дело здесь нечисто.
- Ну-у, печать Андре сварганил просто классно, один к одному. Ее вообще нельзя было отличить от настоящей.
- Андре, Андре?.. - заинтересовался судья. - Это уж не тот ли...
- Фальшивомонетчик, - пришел на помощь Гренвиль, - который из сотенных купюр делал тысячные. Да, это он. Гений, скажу я вам... Ржавым гвоздем из крышки консервной банки делал такую государственную печать, что сам шеф канцелярии президента не разобрал бы, что к чему...
- Скажите, свидетель Гренвиль, - прервал председатель его дифирамбы фальшивомонетчику Андре, - обвиняемый знал обо всех этих делах? Может быть, он получал за это деньги или что-нибудь еще?
- Да что вы, господин председатель! Помилуйте! - В ужасе от такого страшного подозрения Гренвиль ударил себя в грудь. - Не хватало еще нам докучать месье Билла всеми этими мелочами. Он ведь испытывал прямо-таки отвращение ко всякой писанине, так что мы сами все делали.
- И его подпись тоже?
- Иногда, господин председатель. Только чтобы избавить месье Билла от угрызений совести.
Председатель, вероятно, уже понял, что у свидетеля не вытянешь ни слова против обвиняемого. Его терпение иссякло:
- Спасибо, достаточно. - И он сделал знак полицейским у входа пригласить в зал следующего свидетеля.
Ввели Хьюго Алена - высокого, худого как щепка бродягу, внешним видом напоминавшего огородное пугало. Он загромыхал прежде, чем председатель суда успел задать ему вопрос:
- Я вот что вам скажу, господин советник!.. Всего этого свинства не случилось бы, если бы у нас не появился этот чванливый сброд из Довиля и не разложил бы нашу мораль. Нам напихали всяких там фальшивомонетчиков, брачных аферистов, махинаторов с поддельными бумажками - тьфу, черт! А ведь раньше у нас была солидная тюрьма - только бродяги, неплательщики, браконьеры, ну, в крайнем случае, мелкие взломщики. Месье Билла знал, что на всех можно положиться. Не чаще двух раз в неделю мы ходили на рынок, в пивную, а ровно в десять часов отправлялись на боковую. Чтобы у нас кто-нибудь отсутствовал всю ночь - такого ни разу не было. Мы всегда были там почти как дома... Я, в основном, приходил в ноябре, как и Розуа. И когда директор мне говорил: "Ну что, Ален, опять сдрейфил?" - я сразу чувствовал, что вернулся домой. Летом, оно, конечно, хорошо побродить... Но когда время подходит к рождественским праздникам, хочется, чтобы снова была крыша над головой и несколько человек вокруг тебя. В Пон-л'Эвеке мы жили одной семьей. Особенно здорово было в сочельник, когда мы пели рождественские песни, а потом, ночью, вместе с директором шли в церковь. А с тех пор, как у нас сшиваются эти гангстеры из Довиля, стали петь только непристойные песни. А бабы... те совсем стыд потеряли...
Председателю суда показалось, что он ослышался:
- Что вы сказали? Женщины во всем этом тоже принимали участие?
- Еще бы! - возмущенно фыркнул Ален. - Месье Билла был слишком добр. Он не мог сказать "нет", даже когда эти бандиты поздно ночью приводили своих потаскушек из Довиля. Ну, там были и штучки, должен вам сказать... Раздевались и танцевали себе голые на столах. Даже в душ ходили вместе с мужиками. Все хотели нашего брата совратить, но мы гордость еще до конца не потеряли. Чего они только не вытворяли. Я...
Тут вдруг Ален запнулся. Он увидел, что среди присяжных заседателей находятся три почтенные пожилые дамы. Они сидели с каменными лицами и застывшими глазами смотрели сквозь свидетеля.
- Я... я не знаю, следует ли мне рассказывать дальше, - неуверенно проговорил он. - Все это в общем-то довольно неприлично.
- Свидетель! - напустился на него молодой прокурор. - Вы должны здесь говорить только правду и не имеете права о чем-либо умалчивать. Вам же в самом начале об этом говорили... Так что, пожалуйста, без церемоний!..
Покашливание председателя суда заставило его замолчать.
- Господин прокурор, - сказал судья, - я думаю, того, что нам уже успел рассказать свидетель, вполне достаточно, чтобы представить картину происходивших событий. Нам, пожалуй, не обязательно знать все до последних мелочей.
Прокурор, похоже, с большим удовольствием послушал бы, что же именно вытворяли дамы в тюрьме. Поэтому он разочарованно проговорил:
- Пожалуйста, господин председатель, если вы считаете, что полученных сведений достаточно, чтобы определить меру наказания подсудимому. В случае необходимости мы ведь можем не оглашать некоторые детали дела по соображениям нравственного порядка. Решение зависит от вас.
Председатель глянул на шокированных женщин, сидящих на скамье присяжных заседателей:
- Я думаю, дамы и господа присяжные заседатели получили уже достаточно информации. Давайте тогда продолжим. - Он повернулся к обвиняемому Билла. Обвиняемый, у меня есть еще вопрос по этой теме к вам: вы знали обо всем этом непотребстве?
Билла, густо покраснев, утвердительно кивнул головой, а затем тихо добавил:
- Но ведь это случилось всего один-два раза. Потом я категорически запретил своим людям подобные вещи.
- Как бы не так! Один-два раза!.. - возмущенно вмешался Ален. - Шесть раз это было - не меньше... Могу поклясться! Ну а потом, когда месье Билла запретил это в тюрьме, все происходило в "Отель де Пари". В тюрьму они приходили только на следующий день, не раньше десяти часов утра.
- Так что же, заключенные могли отсутствовать всю ночь? - спросил пораженный председатель суда.
- Конечно. У кого в кармане было полно денег, тот мог заплатить за дорогой номер в отеле... Зачем ему ночевать-то все время в камере. Это удел таких бедолаг, как мы. А месье Билла этого просто не видел. Ведь он приходил на службу в полдень.
Председатель суда в растерянности всплеснул руками:
- Выходит, у вас там любой, когда ему заблагорассудится, мог взять и убежать?
Ален энергично затряс головой:
- Вы же видите, господин председатель, никто из этих паразитов ничего такого не сделал. Так хорошо, как в Пон-л'Эвеке, им бы уже нигде не было. Рано или поздно они все равно попались бы, поэтому никто не хотел рисковать. Кто хоть раз побывал у нас, у того пропадало желание бежать. Они же жили, как в раю, эти тунеядцы... Давали нам пару франков на выпивку, и мы должны были за это их обхаживать. Жан Манги, вот был тип, самый гонористый во всей этой шайке из Довиля... Так он весь день не вылезал из своего дорогого халата и только командовал, как будто он - месье Билла. Когда он принимал солнечные ванны на тюремном дворе, я должен был тащить туда директорскую кушетку и шелковое стеганое одеяло. Он устраивал себе ежедневные солнечные ванны, чтобы после заключения его бледное лицо не бросалось людям в глаза. Это повредило бы его профессиональной деятельности, как-то сказал он мне. Он ведь был гостиничным вором...
Я, правда, пожаловался месье Билла на эти великосветские замашки, но он, как всегда, по своей доброте рассудил, что человека и так судьба обидела - он вынужден против своей воли сидеть в тюрьме. Так пусть уж у него будет какое-то облегчение. Особенно, мол, у бедняги Манги, которому досталось гораздо больше, чем нам, бродягам. Он должен был оттрубить пять лет, а это-таки, действительно, судьба обидела... Директор в этом знал толк, ведь во время войны он три года провел в немецком плену. Почему бы и не позволить парню немного отвлечься?
К тому же месье Билла всегда говорил, что хочет из уголовников сделать снова нормальных, порядочных людей. А этого можно добиться только снисхождением и любовью. Плохое обращение вызовет новую ненависть и неверие в справедливость, тогда уже никакие наказания не помогут. Так думал директор.
Я его никогда не понимал... По мне, так с этими заносчивыми обезьянами из Довиля надо было бы совсем по-другому обращаться. Но директором был Билла, у него был опыт - он ведь уже семнадцать лет работал в этой системе. Так что в подобных вопросах он должен был хорошо разбираться. А вообще-то директор Билла - прекрасный человек, вот только слишком снисходительный, - закончил свое выступление Ален и еще раз с благодарностью посмотрел на обвиняемого.
Теперь за него взялся прокурор. Он все-таки нашел возможность еще раз, уже подробно, остановиться на сценах совместного купания заключенных и девиц из Довиля. Но напоследок спросил о другом:
- Получал ли обвиняемый от заключенных какое-нибудь денежное вознаграждение за те недопустимые послабления, которые он разрешал?
Свидетель Ален решительно отверг это:
- Да нет же, господин прокурор! Месье Билла не получил ни франка. Ну разве что приглашали его в "Отель де Пари" на устриц да на бутылку перно... Но не больше. Да и то сказать, месье Билла, видно, соглашался потому, что такие деликатесы были ему не по карману. Ведь управление юстиции платило ему жалкие гроши.
- Об этом я вас не спрашивал, - раздраженно пробурчал прокурор и зарылся в свои бумаги.
Завершением и одновременно кульминацией процесса был допрос магазинного взломщика и вора Эжена Бруасьера. Приговоренный к четырем годам тюремного заключения за многочисленные взломы и ограбления магазинов, Бруасьер провел три года в милом Пон-л'Эвеке и был посвящен во все тонкости тюремных традиций. Тот, кто, увидев впервые Эжена Бруасьера, стал бы читать его "послужной" список, сразу бы понял, что он плохо знает людей. Даже в не слишком элегантной арестантской одежде, в которой Бруасьер вошел в зал, он выглядел истинным джентльменом. Его голова с черными, седеющими на висках волосами имела благородные очертания и придавала ему вид парижского аристократа. Небольшие изящные руки своей нервной подвижностью напоминали руки пианиста. Прежде чем начать "покупать при помощи фомки", как не без юмора охарактеризовал свой род занятий сам Бруасьер, он долго тренировал руки карманными кражами.
Столкнувшись в дверях судебного зала с бродягой, он, словно великий князь, скользнул по нему высокомерным взглядом. Несмотря на то что они провели под одной крышей многие месяцы, взломщик по-прежнему сохранял ярко выраженное чувство превосходства.
Высокий суд Бруасьер удостоил легким поклоном. Он с готовностью откликнулся на просьбу председателя суда охарактеризовать в общих чертах жизнь в тюрьме Пон-л'Эвека.
- Это было гуманно и соответствовало достоинству индивидуума, созданного богом. За все следует благодарить месье Билла. У него довольно значительные заслуги в деле перевоспитания доверенных ему питомцев, - высокопарно начал Бруасьер.
- В таком случае дайте, пожалуйста, суду описание того, как в тюрьме обычно протекал ваш день, - сказал председатель. Он старался подражать высокому слогу свидетеля.
Бруасьер опять сделал легкий поклон:
- Извольте, господин председатель, это много времени не займет. В десять часов - подъем. Завтракал я всегда в отеле, но большинство заключенных это делали на месте. До обеда разгоняли скуку покером. Причем начинал игру тот, кто накануне вечером платил в отеле или в одной из пивных, куда заключенные регулярно наведывались.
- Утверждают, что обвиняемый тоже принимал участие в карточной игре, прервал его председатель.
- Иногда, господин судья. Но если месье проигрывал, ему не надо было платить. Это за него делал кто-нибудь из заключенных. У месье Билла ведь большого дохода не было...
- Он выпивал с вами на выигранные деньги? - заинтересовался прокурор.
- Если ему позволяло время. Он был достаточно любезен, чтобы не обижать нас и не лишать выпивки.
Прокурор что-то усердно записывал. В это время спросил председатель суда:
- В последний год вы реже стали участвовать в этих пирушках, не так ли, свидетель? Почему?
- Да просто потому, что все это стало слишком однообразным: сидеть каждый вечер в пивной, видеть перед собой одни и те же лица и слушать сотни раз уже слышанные шутки. Я предпочитал ходить в кинотеатр на рыночной площади. Но, к сожалению, в Пон-л'Эвеке показывали только старые фильмы, и к тому же не очень содержательные... Позже я стал заказывать "тачку" и ездил погудеть в Довиль. Там есть несколько симпатичных баров почти международного уровня, с приличной публикой...
- А откуда у вас были деньги на посещение этих международных баров, господин свидетель? Там же, видно, весьма приличные цены? - спросил судья, чтобы направить допрос в другое русло.
Бруасьер понимающе улыбнулся, но ответил довольно уклончиво:
- Сначала у меня было кое-что в банке... из того, о чем полиция не узнала, когда меня в последний раз арестовала...
- А потом? Вы ведь накануне перевода из Пон-л'Эвека чуть ли не каждую ночь проводили в Довиле.
- Ну это, я бы сказал, было в определенной степени официально, по поручению полиции. В данном случае мои расходы оплачивал секретарь уголовной полиции Флобер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30