– Энни, простите, ради Бога, – пробормотала Дайана.
Они остались втроем посреди этого разгрома – словно выжившие счастливцы после пронесшегося урагана. Грейс, очень бледная, стояла в стороне. Под взглядом матери тень то ли страха, то ли боли, а скорее и того и другого промелькнула на лице девочки. Вернувшийся с кухни Том заметил эту тень и, подойдя к девочке, положил ей на плечо руку.
– Все в порядке?
Грейс кивнула, не глядя на него.
– Я пойду наверх.
Взяв палку, она торопливо и потому еще более неуклюже заковыляла через комнату.
– Грейс… – мягко позвала ее Энни.
– Не надо, мама!
Грейс вышла, и вскоре раздались ее неуверенные шаги по лестнице. Энни видела на лице Дайаны смущение. На лице же Тома было столько сочувствия, что ей сразу захотелось разрыдаться. Глубоко вздохнув, Энни попыталась изобразить улыбку.
– Вы знали об этом? – спросила она. – Неужели все знали, кроме меня?
Том покачал головой.
– Я думаю, этого никто из нас не знал.
– Может, она хотела сделать вам сюрприз? – предположила Дайана.
Энни горько рассмеялась.
– Ей это удалось.
Энни хотелось поскорее остаться одной, но Дайана непременно хотела помочь прибраться. Сначала они дружно мыли посуду и собирали со стола осколки. Затем Дайана, засучив рукава, перечистила все горшки и сковородки. Она мужественно старалась поднять всем настроение и, стоя у раковины, весело щебетала о предстоящем празднике с танцами, который устраивал у себя Хэнк.
Том все время молчал. Он помог Энни перетащить стол обратно к окну и ждал, пока она отключит стоящий на полу компьютер. Потом они вместе перенесли на стол многочисленные аппараты.
Энни, сама не зная почему, вдруг спросила о Пилигриме. Как он там? Том ответил не сразу – некоторое время он молчал, сортируя и раскладывая кабели. Когда он заговорил, голос его звучал прозаично и буднично.
– Думаю, он справится.
– Правда?
– Угу.
– Вы уверены?
– Не совсем. Но, понимаете, Энни, там, где есть боль – есть чувство, а там, где есть чувство – всегда остается надежда.
Том закрепил последний провод.
– Вот и все. – Он повернулся к ней, и глаза их встретились.
– Спасибо, – тихо произнесла Энни.
– Да не за что… Только не давайте ей оттолкнуть себя.
Когда они вернулись на кухню, Дайана уже закончила мытье и уборку и расставила все вещи по местам – ей, как настоящей хозяйке, это было проще, чем Энни. Посуду, что Энни у нее занимала, Дайана решила сразу унести с собой. Она отмахнулась от изъявлений благодарности и, напротив, сама еще раз извинилась перед Энни за поведение сыновей. Пожелав ей спокойной ночи, Дайана и Том ушли.
Стоя на освещенном крыльце, Энни провожала их глазами. А когда фигуры растворились в темноте, Энни еле сдержалась, чтобы не окликнуть Тома: она хотела, чтобы он обнял ее, защищая от холода, окутавшего дом.
Том простился с Дайаной у конюшни и пошел проведать больную кобылу. Пока они шли, Дайана все время ругала Джо за то, что он, ничего никому не сказав, посадил Грейс на коня. Том не видел в поступке племянника ничего плохого, ну а то, что они устроили из этой прогулки тайну… возможно, этого хотела Грейс, и ее можно понять, Джо стал ее другом – вот и все. Не его ума это дело, резко ответила Дайана, и, честно говоря, она будет рада, когда Энни соберет вещички и увезет несчастного ребенка в Нью-Йорк.
Кобылке, к счастью, хуже не стало, хотя дыхание оставалось учащенным. Температура снизилась. Почесывая одной рукой лошади шею, другой Том нащупал пульс. Сорок два удара в минуту – многовато пока. Если к утру не будет улучшения, придется снова вызвать ветеринара.
Когда Том вышел из конюшни, в окне комнаты Энни все еще горел свет, горел он и тогда, когда Том, кончив читать, щелкнул выключателем. У Тома завелась новая привычка: смотреть перед сном на окно с желтыми шторами, где подолгу засиживалась Энни. Иногда он различал движущуюся тень – Энни совершала таинственный вечерний ритуал, а однажды угадал по движениям смутного силуэта, что она раздевается. Почувствовав себя чуть ли не шпионом, Том поспешно отвернулся.
Сегодня шторы остались не задвинутыми, и Том понял, что это неспроста – что-то там произошло. Что ж, в своих отношениях мать и дочь могут разобраться только сами, и он от души надеялся, что шторы открыты, чтобы выпустить мрак из дома, а не впустить внутрь.
Никогда, с того памятного дня, когда Том впервые увидел Рейчел, не желал он так сильно ни одной женщины.
Сегодня он впервые увидел Энни в платье. Простое ситцевое платье, в мелких розовых и черных букетиках и на перламутровых пуговках сверху донизу, было чуть ниже колен, рукава «фонариком» открывали руки почти целиком.
Когда Энни пригласила Тома на кухню чего-нибудь выпить, он не мог оторвать от нее глаз. Покорно следуя за ней, он вдыхал нежный аромат духов. Наливая ему вино, Энни от усердия слегка прикусила язык, на мгновение перед его глазами мелькнула тонкая атласная бретелька… Он хотел отвести взгляд и не смог. А как она улыбнулась, передавая ему бокал… Тому хотелось верить, что эта неповторимая улыбка предназначается только ему.
За ужином Том почти убедился, что так оно и есть: улыбки, которые она дарила Фрэнку, Дайане и детям, были совсем другие. И еще ему казалось: все, что она говорила, каким-то образом имело отношение к нему. Раньше Том никогда не видел Энни с подведенными глазами – они были сегодня такими зелеными, а когда она смеялась, в зрачках ее плясали отблески пламени.
Когда разразился скандал и Грейс ушла, только присутствие Дайаны удержало Тома; он уже готов был заключить Энни в объятья и дать ей возможность выплакаться на его груди, – он видел, что она тоже хочет этого. Он, конечно, понимал, что им движет не только желание утешить – ему хотелось ощутить тепло и запах этой женщины.
Том не видел в своих чувствах ничего постыдного, хотя допускал, кто-то подумал бы иначе. Страдания этой женщины, ее ребенок, страдания ребенка – все это часть ее, разве нет? И кто осмелится выделить одно и отбросить другое?
Все было одним целым, и самое лучшее, что мог сделать мужчина, это не прятать свое чувство, подчиниться велениям своего сердца…
…Энни выключила внизу свет и, поднявшись наверх, увидела, что дверь в комнату Грейс закрыта и, судя по тому, что свет изнутри не пробивается, – там темно. Энни пошла в свою комнату и зажгла свет, продолжая стоять на пороге, – ведь переступить его означало принять решение. Может ли она вот так спокойно уйти? Тогда еще один пласт непонимания разделит ее и дочь – а их накопилось уже много, словно действовали законы некоей непостижимой психологической геологии. Нет, этого допустить нельзя.
Скрипнув дверью, Энни вошла в комнату дочери, а за ней скользнул и луч света из коридора.
– Грейс?
– Что? – Дочь не двигалась.
– Может, поговорим?
– Я хочу спать.
– Я тоже, но мне кажется, нам лучше объясниться.
– Что ты имеешь в виду?
Энни подошла к постели дочери и села. Протез Грейс стоял у стены рядом со столом. Дочь, театрально вздохнув, легла на спину и уставилась в потолок. Энни глубоко вздохнула. Только не испорть все, приказала она себе. Говори спокойнее, без обиды и как можно доброжелательней.
– Значит, ты снова ездишь верхом?
– Пытаюсь.
– Ну и как?
– Нормально. – Пожав плечиками, Грейс по-прежнему смотрела в потолок, изображая на лице скуку.
– Это замечательно.
– Правда?
– А разве нет?
– Не знаю. Тебе виднее.
Энни чувствовала, как сильно бьется у нее сердце, и только повторяла: спокойнее, делай вид, что не замечаешь ехидных выпадов. Но, не удержавшись, выпалила:
– И ты мне ничего не расскажешь?
Грейс бросила на нее взгляд, исполненный такой ненависти и боли, что у Энни перехватило дыхание.
– А почему я должна тебе рассказывать?
– Грейс…
– Правда, почему? А? Тебя это разве волнует? Ты просто хочешь все контролировать, чтобы все делалось по твоей указке! Разве не так?
– О Грейс… – Внезапно Энни почувствовала, что не может больше находиться в полутьме, и потянулась к лампе на тумбочке, но Грейс опередила ее.
– Не надо!.. Я не хочу света!
Она с силой оттолкнула руку Энни, и керамическая лампа с грохотом полетела на пол – основание ее раскололось на три куска.
– Ты только притворяешься, что любишь меня, а на самом деле думаешь только о себе и о том, какое впечатление производишь на людей. Главное для тебя – твоя работа и твои знаменитые друзья.
Грейс приподнялась на локтях в постели, еле сдерживая слезы, которые могли бы сбить впечатление от ее гневных слов.
– Ты же сама говорила, что не хочешь, чтобы я когда-нибудь снова садилась на лошадь, так зачем же мне тебе рассказывать? Я что, обязана? Ненавижу тебя!
Энни пыталась успокоить дочь, но та оттолкнула ее.
– Убирайся! Оставь меня в покое! Убирайся прочь!
Энни поднялась, ее качнуло в сторону – она даже испугалась, что может упасть. Почти ничего не видя, пошла на свет к двери. Она еще не знала, что будет делать дальше, – просто повиновалась чему-то, что было сильнее ее.
И уже стоя в дверях, Энни услышала, что Грейс что-то сказала. Она обернулась: Грейс снова лежала лицом к стене, плечи ее сотрясались от беззвучных рыданий.
– Что ты сказала?
Энни ждала ответа, но то ли из-за своего состояния, то ли из-за самой Грейс, она и в этот раз не разобрала слов, однако что-то в интонации насторожило ее и она вернулась к постели дочери. Энни стояла совсем рядом, она могла коснуться Грейс, но не делала этого, боясь, что ее руку отбросят.
– Грейс? Я не расслышала, что ты сказала.
– Я сказала… У меня началось.
Эти слова заглушили новые рыдания, и Энни вначале ничего не поняла.
– Что началось?
– Ну, женские дела.
– Как, сегодня?
Грейс кивнула.
– Я поняла это еще внизу, а когда поднялась наверх, посмотрела: трусики были в крови. Я постирала их в ванной, но пятна до конца не отходят.
Энни положила руку на плечико дочери, и Грейс повернулась к ней лицом. Теперь в глазах ее не было гнева – только боль и печаль, и Энни, присев на постель, обняла дочь. Грейс прижалась к ней, и Энни чувствовала, как девочку сотрясают рыдания – словно они стали одним телом.
– Кому я такая нужна?
– Что, милая?
– Кому я такая нужна? Никому.
– О Грейс, ты не права…
– Почему? Что во мне хорошего?
– То, что ты – это ты. Ты – удивительная, прекрасная и сильная. И самый храбрый человек из тех, кого я знаю.
Они плакали, обняв друг друга. А потом Грейс сказала: те ужасные вещи, которые она наговорила ей, – неправда, а Энни заверила дочь, что она это знает, но какая-то доля правды тут есть, она сама часто была не права. Они сидели, положив головы друг другу на плечи, и слова их лились из самой души – те, которые они не осмеливались говорить даже самим себе.
– Все эти годы вы с отцом мечтали завести еще одного ребенка, так ведь? И я каждую ночь молилась, чтобы он появился. Даже не ради вас и не потому, что мне хотелось младшего брата или сестру. Мне просто не хотелось, чтобы я… не знаю, как сказать.
– А ты попробуй.
– Мне не хотелось быть особенной. Ведь я единственный ребенок и знаю, что вы ждете от меня чего-то необыкновенного, чего я не могу вам дать. Ведь я – всего лишь я. А теперь я вообще все испортила.
Энни еще сильнее прижала к себе дочь и, гладя ее по голове, сказала, что это не так. И подумала, что любовь – очень опасная вещь, и далеко не каждый умеет дарить ее… и далеко не каждый получает ее сполна.
Энни не знала, сколько они просидели так, но они долго еще не разжимали объятий – после того, как слезы высохли на их щеках.
В какой-то момент дыхание дочери стало ровным и спокойным, Энни смотрела, как ветерок колышет шторы на окнах, и незаметно тоже заснула – глубоким сном без сновидений, а за окном простиралась под ночным небом безбрежная пустынная земля.
11
Роберт смотрел из усеянного дождевыми каплями окна такси на рекламный щит, с которого ему последние десять минут зазывно махала красотка в ярко-розовом купальнике. Она призывала Роберта и еще несколько сотен таких же бедолаг-путешественников, застигнутых дождем, немедленно купить билет во Флориду, где они будут очень счастливы.
Спорное утверждение: в английских газетах писали, что как раз во Флориде туристов подстерегают разные неприятности– на них нападают, насилуют и даже убивают.
Роберт слишком поздно сообразил, что лучше бы воспользоваться метро. За последние несколько лет на пути к аэропорту появилась не одна новая станция, и в этот раз он не учел, что поедет в час пик. Самолет на Женеву вылетал через тридцать пять минут, а с такой скоростью такси приползет в Хитроу года через два, не раньше… Водитель бодро сообщил ему, что в районе аэропорта густой туман.
И он оказался прав. Роберт не пропустил свой рейс только потому, что тот отменили. Целых два часа он торчал в пассажирском зале бизнес-класса, в набитом усталыми и нервными ответственными работниками, каждому из которых рано или поздно был обеспечен инфаркт. Роберт пытался позвонить Энни, но ни ее, ни Грейс дома не было. Он оставил сообщение на автоответчике, гадая, где бы те могли быть. Впервые они встречали День Поминовения врозь, и он как-то забыл спросить жену и дочь об их планах.
Роберт даже пропел для Грейс несколько тактов из «Дворцов Монтезумы», как делал обычно в этот день за завтраком, – своего рода напоминание об ужасах войн. Затем еще раз просмотрел записи, сделанные на сегодняшней встрече (она прошла хорошо), и бумаги для завтрашней (там тоже не должно быть никаких накладок, если он, конечно, вообще на нее попадет), потом пошел погулять, чтобы хоть немного размяться.
Когда Роберт от нечего делать глазел на прилавок с кашемировыми свитерами для игры в гольф (он такого не купил бы даже своему злейшему врагу!), кто-то окликнул его. Подняв голову, Роберт понял, что этот враг легок на помине, причем действительно злейший.
Фредди Кейн был довольно мелкой сошкой в издательском мире, у таких людей всегда страшновато спрашивать, чем они сейчас занимаются, причем не потому, что боишься их смутить, а просто неловко будет самому. Свои профессиональные комплексы Фредди компенсировал тем, что к месту или не к месту намекал на то, что у него имеется солидное состояние, и еще тем, что знал всех, кто имел в Нью-Йорке вес. Имя Роберта он запомнить никак не мог, хотя они встречались раз пять, не меньше. Стало быть, не считал мужа Энни Грейвс такой уж важной птицей. Вот сама Энни – совсем другое дело.
– Привет! Сразу узнал тебя. Как поживаешь?
Он положил по-свойски руку Роберту на плечо, а другой яростно сжал его ладонь, но пожатие вышло довольно вялым. Роберт улыбнулся ему, обратив внимание на то, что Фредди обзавелся модными очками, такие носили сейчас все кинозвезды в надежде выглядеть интеллектуальнее. Имени его Фредди, естественно, не помнил.
Они немного поболтали о том о сем – о свитерах для гольфа, о летном расписании, о тумане и о том, кто куда едет. Роберт окутал тайной причину своего пребывания в Европе – не потому, что это действительно была секретная поездка, а просто чтобы позлить Фредди. И, возможно, следующая реплика Фредди была местью за это:
– Слышал, у Энни нелады с Гейтсом.
– Прости, не понял.
Фредди театральным жестом приложил руку ко рту, на лице появилось выражение напроказившего школьника.
– Ох… Может, это секрет.
– Нет, Фредди, просто ты осведомленнее меня.
– Мне вот тут сорока на хвосте принесла, что Кроуфорд Гейтс снова вышел на тропу войны. Может, все это пустой треп?
– Что ты имеешь в виду?
– Сам знаешь, как это бывает – обычная охота за скальпами. Говорят, он здорово цепляется к Энни – вот и все.
– Первый раз слышу…
– Не бери в голову. Пустые сплетни.
Фредди удовлетворенно улыбнулся, как человек, успешно справившийся с ответственным заданием, и сказал, что пойдет поскандалит из-за задержки самолета.
Вернувшись в зал ожидания, Роберт, потягивая из банки пиво, стал просматривать номер «Экономиста». Слова Фредди не шли у него из головы. На самом деле он совсем не в первый раз слышал о придирках шефа Энни. За последнюю неделю ему уже дважды говорили нечто подобное.
В прошлый вторник он был на приеме, который устроил один из самых уважаемых клиентов фирмы. Вообще-то Роберт не любил всех этих сборищ, но сейчас, когда Энни и Грейс отсутствовали, он даже ждал этого вечера. Прием проходил в роскошных залах офиса – неподалеку от Рокфеллеровского центра, икры подали целые горы, с них можно было запросто съезжать на лыжах.
Трудно сказать, как теперь называется столь представительное собрание юристов (названия часто меняются – и, как правило, становятся все более уничижительными), но это было именно такое сборище. Был там и Дон Фарлоу. Они встречались до этого только раз, но Роберт хорошо запомнил этого человека – очень симпатичный. Роберт знал, что Энни он тоже нравится и что она ценит его.
Фарлоу тепло приветствовал его, и Роберту было приятно, что его собеседник разделял с ним не только вполне объяснимый жадный интерес к икре, но и слегка презрительное отношение к тем, кто ее выставил на столы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40