Я всегда запираю на ночь дверь. Это всего лишь привычка.
– Привычка? Немедленно открой.
Она громко зевнула.
– О, Роберт, а не может это подождать до утра? Я так сладко спала.
– Вздор. Не прошло и пятнадцати минут, как ты вошла в квартиру. Я слышал.
– Я так устала, что просто без сил упала на кровать и уснула.
Скрипнула половица. Может быть, он возвращается в свою комнату?
– Сейчас пятый час, Женевьева!
– Господи, неужели? Тогда понятно, почему я так устала. – Она скинула белье и потянулась за ночной рубашкой. – Ложись спать, дорогой. Я совершенно разбита.
– Женевьева! – Его голос сорвался на крик. – Я приказываю тебе немедленно открыть дверь.
Затем послышался глухой удар, словно он ударил в дверь кулаком. Или головой.
– Хорошо, я иду. Только успокойся. – Она старалась говорить ровным тоном, успокаивала дрожь в руках, поворачивая ключ в замке.
Роберт был очень бледен. Его кулаки сжимались и разжимались. И в то же время он казался каким-то потерянным. Он не мог дать волю своей ярости теперь, когда дверь открылась, и они оказались лицом к лицу.
– Где ты была?
– Ты же знаешь, я была на вечеринке с Лулу.
– Все это время?
– Потом мы пошли на другую вечеринку. Я хотела вернуться домой, но очень беспокоилась за нее. Она вечно попадает в неприятности. Понимаешь, она слишком много выпила.
Он вздохнул и взъерошил волосы.
– Хочешь войти? – Она изо всех сил старалась говорить ласково, хотя это было нелегко.
– Спасибо. Хочу. – Он шлепал по ее комнате, засунув руки глубоко в карманы халата. – Если честно, Женевьева, мне ужасно надоело твое чересчур независимое поведение.
– Это больше не повторится, я обещаю. – Она смотрела на свои ладони, уговаривая себя: «Иди к нему, обними его, смягчи его гнев», – но по-прежнему сидела на том же месте и кусала ногти.
– Я не хочу, чтобы ты шлялась по городу вместе с Лулу. Хватит.
– Да, конечно. – Это был единственный способ положить конец пытке. Подойти к нему и покончить с пустыми разговорами.
– Мне интересно, что это за жена, которая разгуливает по городу без мужа до четырех утра?
– Я так виновата, Роберт.
Теперь Роберт подошел к ней. Он толкнул ее на кровать и, взобравшись на нее, широко раздвинул ее ноги. Его губы целовали ее шею, она ощущала прикосновение жестких усов, слышала его вздохи. Неумелая возня с халатом, и его рука пробралась под ее ночную рубашку, оказалась у нее между ног. Она заплакала, беззвучно, не желая, чтобы он услышал ее плач, наваливаясь на нее всей тяжестью тела.
«Пусть это произойдет, – уговаривала она себя. – Пусть произойдет. Скоро все закончится, он уйдет, а ты сможешь заснуть».
Казалось, что она изнемогает под его весом. Затем он вошел в нее, и она уже не могла спрятаться. Он целовал ее лицо. Кровать принялась отбивать привычный такт. Тук-тук. Так всегда было у них с Робертом. Но сегодня ночью что-то изменилось. Возможно, стало еще более механическим. Ушла нежность. Вероятно, что-то изменилось в ней самой.
– Я боюсь, – прошептала самой себе Женевьева, когда Роберт, наконец, ушел к себе. – Мне очень страшно. – Она лежала на своей половине кровати, сжавшись в комок, комкая в кулаке простыню и не в силах уснуть.
23
В день, когда должны были делать школьные фотографии, сиятельная Женевьева Сэмюэл проснулась и обнаружила на подбородке прыщик.
– Какое это имеет значение? – Ирэн Николас сидела на соседней кровати. – Это всего лишь дурацкая фотография.
– Это невразумительный довод. – Женевьева прижгла прыщик одеколоном и поморщилась. – О, смотри, я сделала еще хуже.
– Какой довод? – Тут Ирэн понимающе улыбнулась. – Ах, я понимаю. Ведь дело в том мальчике, правда? Ты знаешь, о ком я говорю. Это сын фотографа, Александр? Если честно, Дженни, в нем нет ничего особенного.
Женевьева опустила карманное зеркальце, махнула рукой на прыщик.
– У него самые прекрасные карие глаза в мире.
– Такие глаза у всех щенков, – захохотала Ирэн. – И еще у коров.
Специальный помост был сооружен точно так же, как и в прошлом году. Деревянный стул с высокой спинкой стоял напротив черной бархатной занавески. Мистер Джилс возился с камерой, установленной на треноге, а его семнадцатилетний сын настраивал и регулировал мощные лампы.
– Мисс… Сэмюэл? Ваше сиятельство мисс Женевьева Сэмюэл? – Мистер Джилс прочитал имя девушки, даже не посмотрев в ее сторону.
– Да, это я.
Но Александр не сводил с нее глаз. Прекрасных глаз.
– Садитесь, пожалуйста, на стул, – предложил мистер Джилс.
Женевьева взобралась на помост и села, чувствуя, как пульсирует прыщик на подбородке. Возможно, если она чуть-чуть наклонит голову, Александр ничего не заметит.
Произошла заминка из-за проблем с камерой, и мистер Джилс, забыв о Женевьеве, увлеченно занялся аппаратурой. Его сын тем временем подошел поближе.
– Я запомнил вас с прошлого года, – спокойно сказал он. – Вы очень фотогеничны.
– Благодарю вас.
– Мне хотелось бы вас сфотографировать. Обычно я всегда бываю в магазине в воскресенье днем, совершенствуюсь в фотографии. Вы можете прийти.
Мистер Джилс выпрямился.
– Ну вот, все в порядке. Давайте приступим. – У мистера Джилса была бледная кожа и хохолок, который делал его похожим на графа Дракулу.
– Мисс Сэмюэл, повернитесь слегка в угол и сложите руки на коленях. Вот так, прекрасно. Поверните лицо немного вперед.
Александр, у которого тоже был хохолок, но не столь ярко выраженный, незаметно подмигнул Женевьеве. Мистер Джилс выразил недовольство:
– Александр, прекрати фамильярничать, иди сюда, займись делом, будь хорошим мальчиком.
Похоже, у всех девочек в дортуаре были новые, увлекательные романтические приключения. Миллисент Хорнби (ей было семнадцать, на год старше Женевьевы) только что получила письмо от своего молодого человека Эдварда, друга детства, и настояла на том, чтобы прочитать его вслух перед всеми девочками. Милли, не переставая, обсуждала его достоинства. София Харкер (на год моложе Женевьевы) не преставала хвастаться своей разгорающейся дружбой с одним юношей по имени Джулиан Честертон, тот учился в школе для мальчиков в соседней деревне. В выходные у них было назначено тайное свидание.
Ирэн Николас говорила об Александре Джилсе. Она утверждала, что во время фотосессии парень пытался передать ей записку.
– Ты уверена? – уточнила Женевьева.
– Конечно. – Ирэн лежала на кровати и читала «Джен Эйр». Она даже не оторвалась от книги. – Он с меня глаз не сводил.
– Но ведь ты все-таки не получила записку? К твоему сведению, это могла быть квитанция из фотоателье.
– Женевьева. – Ирэн отложила книгу. – Не надо ревновать, он того не стоит.
– Я ревную? – Женевьева попыталась расхохотаться, но у нее вышло очень неубедительно.
В воскресный полдень Женевьева дожидалась автобуса, чтобы отправиться в город, нарушив правило не покидать пансион без разрешения. На самом деле она не намеревалась встречаться с Александром, просто хотела на несколько часов сбежать от подружек с их бесконечными разговорами о мальчиках. Но когда она сошла с автобуса, ноги сами понесли ее прямо к небольшому, невзрачному фотоателье. Девочка решила не обращать внимания на вывеску «ЗАКРЫТО» и взялась за дверную ручку.
Дверь открылась. Женевьева вошла в приемную. На столе, за которым никого не оказалось, стоял телефон, лежали журнал для записи клиентов, карандаш и колокольчик. Она не стала звонить, прошла дальше по узкому коридору. В конце располагалась дверь с надписью: «Не входить».
За дверью находилась студия. Кресло с высокой спинкой, скамеечка для ног, высокая деревянная скамья и пара стульев стояли в ряд. Напротив дальней стены висела бархатная портьера на передвижной перекладине, она служила фоном для школьных фотографий, так же как и ширма с изображением скучной пасторальной сцены. Перед портьерой стояло маленькое розовое кресло. В дальнем конце помещения находилась еще одна дверь, надпись на которой гласила: «Темная комната. Вход строго воспрещен». Женевьеве показалось: она слышит, как Александр ходит за этой дверью.
Тут она затряслась от страха и присела в кресло, пытаясь сохранить самообладание.
И что теперь делать?
Раздался беспечный свист.
Обрадуется ли он?
На носке одной из ее новых красных туфелек с ремешками в форме буквы «Т» засохло пятно грязи. Она послюнила палец и потерла его.
«Я должна постучать в ту дверь!» Но она словно приклеилась к креслу. Возможно, будет лучше, если мальчик сам обнаружит ее, сидящей здесь откинувшись. Это будет очень элегантно.
«Подожду еще пять минут, – подумала она. – Если он не появится, уйду». Она медленно сняла туфли и откинулась на спинку кресла.
Вспышка. Резкий свет озарил ее закрытые веки, она испуганно заморгала и открыла глаза. Опять вспышка.
– Господи!.. – Ослепленная и смущенная, она резко выпрямилась. Он стоял за камерой, ткань покрывала его голову. Как она могла уснуть? Как долго он наблюдал за ней, помещая ее в фокус?
– Александр… Как ты мог!
Фотограф откинул покрывало и выпрямился.
– Ждали моего сына? – На лице мелькнуло презрительное выражение. – Он остался дома, помочь матери.
– Мистер Джилс… Я… – Яркая краска залила лицо и шею.
– О, как мило. Оставайтесь так. – Он снова исчез под покрывалом.
Она схватила свои туфли.
– Я просто… ждала. Я не хотела беспокоить его во время работы.
– Он работал? Замечательно.
Ее пальцы стали вдруг ужасно неуклюжими, она изо всех сил боролась с застежками на пряжках. Фотограф наблюдал за ней.
– Как тебя зовут, школьница?
– Женевьева Сэмюэл. – Она поднялась с кресла.
– О, точно. Ваше сиятельство, не так ли? Интересно, что скажет об этом ваша директриса, сиятельная мисс Сэмюэл?
– О, пожалуйста, не рассказывайте ей, мистер Джилс. Мне так жаль. Это больше не повторится, я обещаю.
– Вы посягнули на мою собственность, чтобы тайком увидеться с моим сыном, которому, кстати говоря, здорово попадет, когда я вернусь домой…
– Он ни в чем не виноват.
– Неужели?
– Просто сегодня мне захотелось перемен, – объяснила Женевьева. – Я ненавижу школу. Там скучно. – Слезы навернулись на глаза. – Я устала от того, что со мной обращаются как с ребенком.
Его лицо смягчилось. Казалось, его позабавили ее слова.
– Мне хотелось, чтобы произошло нечто особенное.
– Так-так. – Он в раздумье поглаживал подбородок и внимательно разглядывал ее. Лицо напоминало возмужавшего Александра.
У нее неприятно пересохло во рту.
– Можно мне выпить стакан воды, будьте так добры?
– Я могу вам предложить кое-что получше. – Он скрылся в темной комнате и через мгновение появился снова, неся бутылку красного вина, штопор и два стакана.
– Я еще никогда не пробовала вино.
– Ну что ж, тогда вам повезло, правда?
Он вонзил штопор в пробку и вытянул ее. Когда протянул стакан, его пальцы как бы невзначай коснулись ее руки. Женевьева почувствовала странное волнение.
Он склонил голову набок, разглядывая ее. У него были точь-в-точь такие же глаза, как у Александра. Прекрасные глаза.
– Итак, вы устали оттого, что все вокруг относятся к вам как к ребенку, не так ли?
Женевьева отпила глоток вина, изо всех сил стараясь не морщиться. Это был отвратительный напиток, но она не хотела демонстрировать неискушенность в столь важный момент.
– Интересно, как вы хотите, чтобы я относился к вам? Она никогда раньше не оставалась наедине с мальчиком, не говоря о мужчине. Что подумают другие девочки?
– Мне интересно, насколько вы сиятельны, мисс Сэмюэл?
И вдруг он подошел к ней так близко, что Женевьева почувствовала: он собирается поцеловать ее.
Она желала этого. Никогда раньше она ничего так страстно не желала.
Потом были другие воскресенья. Восемь или девять дней. Женевьева приобрела невесомое знание, которым слегка дразнила своих подруг и их юных кавалеров. Она с трудом удерживалась от соблазна, когда Ирэн Николас спрашивала, куда она ходит каждую неделю, так хотелось сообщить, что встречается с Александром Джилсом, но сдерживала себя. Она притворялась, что навещает тетю, вдову участника войны, и преподносила эту ложь с улыбкой.
Очень часто она лежала по ночам без сна и думала о мистере Джилсе, лаская себя под одеялом. У нее пропал аппетит, ей приходилось заставлять себя съедать хоть немного школьной пищи во время обычных трапез. Она потеряла в весе, ее щеки ввалились, глаза сверкали мрачным огнем. Она выглядела и чувствовала себя старше. Ее одноклассницы, похоже, чувствовали, что с ней что-то происходит, начали, сознательно или бессознательно, отдаляться от нее. Но Женевьеву это не особенно волновало. Ее волновали только воскресенья в обществе мистера Джилса. Она спрашивала себя, не любовь ли это?
Затем это произошло. Или, точнее, – не произошло. Ее месячные не начались в обычный день, и на следующий день, и спустя какое-то время. Через пять дней классная наставница спросила, все ли у нее в порядке со здоровьем, и попросила поваров выделить ей больше мяса и овощей. В субботу утром, в ванной, Женевьева слегка порезала ногу бритвой, выдавила несколько капель крови на гигиенические прокладки, и отложила их вместе со своим грязным бельем, чтобы обмануть классную наставницу. В субботу вечером она лежала без сна, мучительно соображая, что сказать мистеру Джилсу, а затем в воскресенье сообщила наставнице, что у нее мигрень, и весь день провела в постели, слишком напуганная для того, чтобы встать и встретиться лицом к лицу со школьными знакомыми.
Женевьева ни минуты не сомневалась в том, что беременна. Они не принимали мер предосторожности, даже не обсуждали это. Она верила: он позаботится о ней. Он определенно знал больше, чем она, и понимал, насколько они рискуют. Он не стал бы подводить под удар ее репутацию, ведь так? Он, в конце концов, женатый человек. А ей нравилось быть его марионеткой, делать все, что он пожелает, жить сегодняшним моментом. Когда ей в голову приходила мысль о возможной беременности, это казалось нереальной игрой, тогда она восклицала: «Что скажут мои родители!» Она думала о матери, которая будет рыдать, сжимая горло, об отце, мечущем громы и молнии и буквально взрывающемся от гнева.
Какой глупой маленькой дурочкой она была!
Три недели прошли в унынии и душевной пустоте. Женевьева перестала приезжать на свидания с мистером Джилсом, а он не пытался увидеть ее. Она представляла, как он обедает дома вместе с женой, которую никогда не видела, и с сыном, в которого была когда-то влюблена. Непонятно почему, она всегда представляла себе жареного цыпленка: мистер Джилс разрывает ножку на кусочки и облизывает жирные пальцы, его жена, женщина с одутловатым лицом и щербатыми зубами, тянет за другую ножку, а Александр бросает объедки собаке. Она представила, какой хаос могло бы внести в мирную и уютную семейную сцену ее появление. Эти образы стали нереальными и расплывчатыми, как и мысли о том, что ей придется убить родителей сообщением о своем «падении». Ее страсть охладевала с каждым днем. Женевьева понимала, что не любила, хотя определенно была очарована им. Теперь важно было скрывать происходящее как можно дольше, пока она что-нибудь не придумает. Она изо всех сил должна была держать себя в руках.
Женевьева имитировала вторые месячные. Ее грудь набухла и стала болезненной, а живот раздувался и казался тугим и напряженным. Аппетит вернулся, и она без труда сметала дополнительные порции мяса и овощей, грызла по ночам в дортуаре печенье, боролась с накатывающей волнами тошнотой и бесконечно сглатывала слюну.
Учительница французского обратила внимание на ее бесконечные глотательные движения и заявила, что она похожа на рыбу. Учительница гимнастики отругала ее при других девочках за лень и медлительность. Учительница алгебры обнаружила ее спящей за партой во время урока и наказала, заставив несколько раз написать одну и ту же строчку, о чем сообщила классной наставнице. Ирэн Николас обратила внимание на ее отстраненность, рассеянность и отрывистую речь, странную привычку при первом удобном случае ложиться в постель и нежелание подниматься снова. В конце концов Ирэн случайно вошла в ванную, когда Женевьева, держа в руках бритву, собиралась изобразить очередные месячные.
– Женевьева, остановись! – Ирэн резко захлопнула за собой дверь и вырвала бритву у нее из рук. – Нет ничего хуже того, что ты хочешь совершить!
Женевьева, которая не заметила, что оставила дверь незапертой, взвизгнула, а затем, представив, о чем подумала Ирэн, начала нервно хихикать.
– Я не понимаю, – воскликнула испуганная Ирэн. – Что здесь смешного?
Женевьева расхохоталась еще громче, скупые слезы нервного веселья текли по ее лицу, пока она, наконец, не задохнулась и не закашлялась.
– Он должен жениться на тебе, – заявила Ирэн, когда они вдвоем сидели на иолу в ванной, прижав колени к груди. – Кто бы он ни был… Ты уже сказала ему?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
– Привычка? Немедленно открой.
Она громко зевнула.
– О, Роберт, а не может это подождать до утра? Я так сладко спала.
– Вздор. Не прошло и пятнадцати минут, как ты вошла в квартиру. Я слышал.
– Я так устала, что просто без сил упала на кровать и уснула.
Скрипнула половица. Может быть, он возвращается в свою комнату?
– Сейчас пятый час, Женевьева!
– Господи, неужели? Тогда понятно, почему я так устала. – Она скинула белье и потянулась за ночной рубашкой. – Ложись спать, дорогой. Я совершенно разбита.
– Женевьева! – Его голос сорвался на крик. – Я приказываю тебе немедленно открыть дверь.
Затем послышался глухой удар, словно он ударил в дверь кулаком. Или головой.
– Хорошо, я иду. Только успокойся. – Она старалась говорить ровным тоном, успокаивала дрожь в руках, поворачивая ключ в замке.
Роберт был очень бледен. Его кулаки сжимались и разжимались. И в то же время он казался каким-то потерянным. Он не мог дать волю своей ярости теперь, когда дверь открылась, и они оказались лицом к лицу.
– Где ты была?
– Ты же знаешь, я была на вечеринке с Лулу.
– Все это время?
– Потом мы пошли на другую вечеринку. Я хотела вернуться домой, но очень беспокоилась за нее. Она вечно попадает в неприятности. Понимаешь, она слишком много выпила.
Он вздохнул и взъерошил волосы.
– Хочешь войти? – Она изо всех сил старалась говорить ласково, хотя это было нелегко.
– Спасибо. Хочу. – Он шлепал по ее комнате, засунув руки глубоко в карманы халата. – Если честно, Женевьева, мне ужасно надоело твое чересчур независимое поведение.
– Это больше не повторится, я обещаю. – Она смотрела на свои ладони, уговаривая себя: «Иди к нему, обними его, смягчи его гнев», – но по-прежнему сидела на том же месте и кусала ногти.
– Я не хочу, чтобы ты шлялась по городу вместе с Лулу. Хватит.
– Да, конечно. – Это был единственный способ положить конец пытке. Подойти к нему и покончить с пустыми разговорами.
– Мне интересно, что это за жена, которая разгуливает по городу без мужа до четырех утра?
– Я так виновата, Роберт.
Теперь Роберт подошел к ней. Он толкнул ее на кровать и, взобравшись на нее, широко раздвинул ее ноги. Его губы целовали ее шею, она ощущала прикосновение жестких усов, слышала его вздохи. Неумелая возня с халатом, и его рука пробралась под ее ночную рубашку, оказалась у нее между ног. Она заплакала, беззвучно, не желая, чтобы он услышал ее плач, наваливаясь на нее всей тяжестью тела.
«Пусть это произойдет, – уговаривала она себя. – Пусть произойдет. Скоро все закончится, он уйдет, а ты сможешь заснуть».
Казалось, что она изнемогает под его весом. Затем он вошел в нее, и она уже не могла спрятаться. Он целовал ее лицо. Кровать принялась отбивать привычный такт. Тук-тук. Так всегда было у них с Робертом. Но сегодня ночью что-то изменилось. Возможно, стало еще более механическим. Ушла нежность. Вероятно, что-то изменилось в ней самой.
– Я боюсь, – прошептала самой себе Женевьева, когда Роберт, наконец, ушел к себе. – Мне очень страшно. – Она лежала на своей половине кровати, сжавшись в комок, комкая в кулаке простыню и не в силах уснуть.
23
В день, когда должны были делать школьные фотографии, сиятельная Женевьева Сэмюэл проснулась и обнаружила на подбородке прыщик.
– Какое это имеет значение? – Ирэн Николас сидела на соседней кровати. – Это всего лишь дурацкая фотография.
– Это невразумительный довод. – Женевьева прижгла прыщик одеколоном и поморщилась. – О, смотри, я сделала еще хуже.
– Какой довод? – Тут Ирэн понимающе улыбнулась. – Ах, я понимаю. Ведь дело в том мальчике, правда? Ты знаешь, о ком я говорю. Это сын фотографа, Александр? Если честно, Дженни, в нем нет ничего особенного.
Женевьева опустила карманное зеркальце, махнула рукой на прыщик.
– У него самые прекрасные карие глаза в мире.
– Такие глаза у всех щенков, – захохотала Ирэн. – И еще у коров.
Специальный помост был сооружен точно так же, как и в прошлом году. Деревянный стул с высокой спинкой стоял напротив черной бархатной занавески. Мистер Джилс возился с камерой, установленной на треноге, а его семнадцатилетний сын настраивал и регулировал мощные лампы.
– Мисс… Сэмюэл? Ваше сиятельство мисс Женевьева Сэмюэл? – Мистер Джилс прочитал имя девушки, даже не посмотрев в ее сторону.
– Да, это я.
Но Александр не сводил с нее глаз. Прекрасных глаз.
– Садитесь, пожалуйста, на стул, – предложил мистер Джилс.
Женевьева взобралась на помост и села, чувствуя, как пульсирует прыщик на подбородке. Возможно, если она чуть-чуть наклонит голову, Александр ничего не заметит.
Произошла заминка из-за проблем с камерой, и мистер Джилс, забыв о Женевьеве, увлеченно занялся аппаратурой. Его сын тем временем подошел поближе.
– Я запомнил вас с прошлого года, – спокойно сказал он. – Вы очень фотогеничны.
– Благодарю вас.
– Мне хотелось бы вас сфотографировать. Обычно я всегда бываю в магазине в воскресенье днем, совершенствуюсь в фотографии. Вы можете прийти.
Мистер Джилс выпрямился.
– Ну вот, все в порядке. Давайте приступим. – У мистера Джилса была бледная кожа и хохолок, который делал его похожим на графа Дракулу.
– Мисс Сэмюэл, повернитесь слегка в угол и сложите руки на коленях. Вот так, прекрасно. Поверните лицо немного вперед.
Александр, у которого тоже был хохолок, но не столь ярко выраженный, незаметно подмигнул Женевьеве. Мистер Джилс выразил недовольство:
– Александр, прекрати фамильярничать, иди сюда, займись делом, будь хорошим мальчиком.
Похоже, у всех девочек в дортуаре были новые, увлекательные романтические приключения. Миллисент Хорнби (ей было семнадцать, на год старше Женевьевы) только что получила письмо от своего молодого человека Эдварда, друга детства, и настояла на том, чтобы прочитать его вслух перед всеми девочками. Милли, не переставая, обсуждала его достоинства. София Харкер (на год моложе Женевьевы) не преставала хвастаться своей разгорающейся дружбой с одним юношей по имени Джулиан Честертон, тот учился в школе для мальчиков в соседней деревне. В выходные у них было назначено тайное свидание.
Ирэн Николас говорила об Александре Джилсе. Она утверждала, что во время фотосессии парень пытался передать ей записку.
– Ты уверена? – уточнила Женевьева.
– Конечно. – Ирэн лежала на кровати и читала «Джен Эйр». Она даже не оторвалась от книги. – Он с меня глаз не сводил.
– Но ведь ты все-таки не получила записку? К твоему сведению, это могла быть квитанция из фотоателье.
– Женевьева. – Ирэн отложила книгу. – Не надо ревновать, он того не стоит.
– Я ревную? – Женевьева попыталась расхохотаться, но у нее вышло очень неубедительно.
В воскресный полдень Женевьева дожидалась автобуса, чтобы отправиться в город, нарушив правило не покидать пансион без разрешения. На самом деле она не намеревалась встречаться с Александром, просто хотела на несколько часов сбежать от подружек с их бесконечными разговорами о мальчиках. Но когда она сошла с автобуса, ноги сами понесли ее прямо к небольшому, невзрачному фотоателье. Девочка решила не обращать внимания на вывеску «ЗАКРЫТО» и взялась за дверную ручку.
Дверь открылась. Женевьева вошла в приемную. На столе, за которым никого не оказалось, стоял телефон, лежали журнал для записи клиентов, карандаш и колокольчик. Она не стала звонить, прошла дальше по узкому коридору. В конце располагалась дверь с надписью: «Не входить».
За дверью находилась студия. Кресло с высокой спинкой, скамеечка для ног, высокая деревянная скамья и пара стульев стояли в ряд. Напротив дальней стены висела бархатная портьера на передвижной перекладине, она служила фоном для школьных фотографий, так же как и ширма с изображением скучной пасторальной сцены. Перед портьерой стояло маленькое розовое кресло. В дальнем конце помещения находилась еще одна дверь, надпись на которой гласила: «Темная комната. Вход строго воспрещен». Женевьеве показалось: она слышит, как Александр ходит за этой дверью.
Тут она затряслась от страха и присела в кресло, пытаясь сохранить самообладание.
И что теперь делать?
Раздался беспечный свист.
Обрадуется ли он?
На носке одной из ее новых красных туфелек с ремешками в форме буквы «Т» засохло пятно грязи. Она послюнила палец и потерла его.
«Я должна постучать в ту дверь!» Но она словно приклеилась к креслу. Возможно, будет лучше, если мальчик сам обнаружит ее, сидящей здесь откинувшись. Это будет очень элегантно.
«Подожду еще пять минут, – подумала она. – Если он не появится, уйду». Она медленно сняла туфли и откинулась на спинку кресла.
Вспышка. Резкий свет озарил ее закрытые веки, она испуганно заморгала и открыла глаза. Опять вспышка.
– Господи!.. – Ослепленная и смущенная, она резко выпрямилась. Он стоял за камерой, ткань покрывала его голову. Как она могла уснуть? Как долго он наблюдал за ней, помещая ее в фокус?
– Александр… Как ты мог!
Фотограф откинул покрывало и выпрямился.
– Ждали моего сына? – На лице мелькнуло презрительное выражение. – Он остался дома, помочь матери.
– Мистер Джилс… Я… – Яркая краска залила лицо и шею.
– О, как мило. Оставайтесь так. – Он снова исчез под покрывалом.
Она схватила свои туфли.
– Я просто… ждала. Я не хотела беспокоить его во время работы.
– Он работал? Замечательно.
Ее пальцы стали вдруг ужасно неуклюжими, она изо всех сил боролась с застежками на пряжках. Фотограф наблюдал за ней.
– Как тебя зовут, школьница?
– Женевьева Сэмюэл. – Она поднялась с кресла.
– О, точно. Ваше сиятельство, не так ли? Интересно, что скажет об этом ваша директриса, сиятельная мисс Сэмюэл?
– О, пожалуйста, не рассказывайте ей, мистер Джилс. Мне так жаль. Это больше не повторится, я обещаю.
– Вы посягнули на мою собственность, чтобы тайком увидеться с моим сыном, которому, кстати говоря, здорово попадет, когда я вернусь домой…
– Он ни в чем не виноват.
– Неужели?
– Просто сегодня мне захотелось перемен, – объяснила Женевьева. – Я ненавижу школу. Там скучно. – Слезы навернулись на глаза. – Я устала от того, что со мной обращаются как с ребенком.
Его лицо смягчилось. Казалось, его позабавили ее слова.
– Мне хотелось, чтобы произошло нечто особенное.
– Так-так. – Он в раздумье поглаживал подбородок и внимательно разглядывал ее. Лицо напоминало возмужавшего Александра.
У нее неприятно пересохло во рту.
– Можно мне выпить стакан воды, будьте так добры?
– Я могу вам предложить кое-что получше. – Он скрылся в темной комнате и через мгновение появился снова, неся бутылку красного вина, штопор и два стакана.
– Я еще никогда не пробовала вино.
– Ну что ж, тогда вам повезло, правда?
Он вонзил штопор в пробку и вытянул ее. Когда протянул стакан, его пальцы как бы невзначай коснулись ее руки. Женевьева почувствовала странное волнение.
Он склонил голову набок, разглядывая ее. У него были точь-в-точь такие же глаза, как у Александра. Прекрасные глаза.
– Итак, вы устали оттого, что все вокруг относятся к вам как к ребенку, не так ли?
Женевьева отпила глоток вина, изо всех сил стараясь не морщиться. Это был отвратительный напиток, но она не хотела демонстрировать неискушенность в столь важный момент.
– Интересно, как вы хотите, чтобы я относился к вам? Она никогда раньше не оставалась наедине с мальчиком, не говоря о мужчине. Что подумают другие девочки?
– Мне интересно, насколько вы сиятельны, мисс Сэмюэл?
И вдруг он подошел к ней так близко, что Женевьева почувствовала: он собирается поцеловать ее.
Она желала этого. Никогда раньше она ничего так страстно не желала.
Потом были другие воскресенья. Восемь или девять дней. Женевьева приобрела невесомое знание, которым слегка дразнила своих подруг и их юных кавалеров. Она с трудом удерживалась от соблазна, когда Ирэн Николас спрашивала, куда она ходит каждую неделю, так хотелось сообщить, что встречается с Александром Джилсом, но сдерживала себя. Она притворялась, что навещает тетю, вдову участника войны, и преподносила эту ложь с улыбкой.
Очень часто она лежала по ночам без сна и думала о мистере Джилсе, лаская себя под одеялом. У нее пропал аппетит, ей приходилось заставлять себя съедать хоть немного школьной пищи во время обычных трапез. Она потеряла в весе, ее щеки ввалились, глаза сверкали мрачным огнем. Она выглядела и чувствовала себя старше. Ее одноклассницы, похоже, чувствовали, что с ней что-то происходит, начали, сознательно или бессознательно, отдаляться от нее. Но Женевьеву это не особенно волновало. Ее волновали только воскресенья в обществе мистера Джилса. Она спрашивала себя, не любовь ли это?
Затем это произошло. Или, точнее, – не произошло. Ее месячные не начались в обычный день, и на следующий день, и спустя какое-то время. Через пять дней классная наставница спросила, все ли у нее в порядке со здоровьем, и попросила поваров выделить ей больше мяса и овощей. В субботу утром, в ванной, Женевьева слегка порезала ногу бритвой, выдавила несколько капель крови на гигиенические прокладки, и отложила их вместе со своим грязным бельем, чтобы обмануть классную наставницу. В субботу вечером она лежала без сна, мучительно соображая, что сказать мистеру Джилсу, а затем в воскресенье сообщила наставнице, что у нее мигрень, и весь день провела в постели, слишком напуганная для того, чтобы встать и встретиться лицом к лицу со школьными знакомыми.
Женевьева ни минуты не сомневалась в том, что беременна. Они не принимали мер предосторожности, даже не обсуждали это. Она верила: он позаботится о ней. Он определенно знал больше, чем она, и понимал, насколько они рискуют. Он не стал бы подводить под удар ее репутацию, ведь так? Он, в конце концов, женатый человек. А ей нравилось быть его марионеткой, делать все, что он пожелает, жить сегодняшним моментом. Когда ей в голову приходила мысль о возможной беременности, это казалось нереальной игрой, тогда она восклицала: «Что скажут мои родители!» Она думала о матери, которая будет рыдать, сжимая горло, об отце, мечущем громы и молнии и буквально взрывающемся от гнева.
Какой глупой маленькой дурочкой она была!
Три недели прошли в унынии и душевной пустоте. Женевьева перестала приезжать на свидания с мистером Джилсом, а он не пытался увидеть ее. Она представляла, как он обедает дома вместе с женой, которую никогда не видела, и с сыном, в которого была когда-то влюблена. Непонятно почему, она всегда представляла себе жареного цыпленка: мистер Джилс разрывает ножку на кусочки и облизывает жирные пальцы, его жена, женщина с одутловатым лицом и щербатыми зубами, тянет за другую ножку, а Александр бросает объедки собаке. Она представила, какой хаос могло бы внести в мирную и уютную семейную сцену ее появление. Эти образы стали нереальными и расплывчатыми, как и мысли о том, что ей придется убить родителей сообщением о своем «падении». Ее страсть охладевала с каждым днем. Женевьева понимала, что не любила, хотя определенно была очарована им. Теперь важно было скрывать происходящее как можно дольше, пока она что-нибудь не придумает. Она изо всех сил должна была держать себя в руках.
Женевьева имитировала вторые месячные. Ее грудь набухла и стала болезненной, а живот раздувался и казался тугим и напряженным. Аппетит вернулся, и она без труда сметала дополнительные порции мяса и овощей, грызла по ночам в дортуаре печенье, боролась с накатывающей волнами тошнотой и бесконечно сглатывала слюну.
Учительница французского обратила внимание на ее бесконечные глотательные движения и заявила, что она похожа на рыбу. Учительница гимнастики отругала ее при других девочках за лень и медлительность. Учительница алгебры обнаружила ее спящей за партой во время урока и наказала, заставив несколько раз написать одну и ту же строчку, о чем сообщила классной наставнице. Ирэн Николас обратила внимание на ее отстраненность, рассеянность и отрывистую речь, странную привычку при первом удобном случае ложиться в постель и нежелание подниматься снова. В конце концов Ирэн случайно вошла в ванную, когда Женевьева, держа в руках бритву, собиралась изобразить очередные месячные.
– Женевьева, остановись! – Ирэн резко захлопнула за собой дверь и вырвала бритву у нее из рук. – Нет ничего хуже того, что ты хочешь совершить!
Женевьева, которая не заметила, что оставила дверь незапертой, взвизгнула, а затем, представив, о чем подумала Ирэн, начала нервно хихикать.
– Я не понимаю, – воскликнула испуганная Ирэн. – Что здесь смешного?
Женевьева расхохоталась еще громче, скупые слезы нервного веселья текли по ее лицу, пока она, наконец, не задохнулась и не закашлялась.
– Он должен жениться на тебе, – заявила Ирэн, когда они вдвоем сидели на иолу в ванной, прижав колени к груди. – Кто бы он ни был… Ты уже сказала ему?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35