Да, именно ласкал. Ни один любовник не дотрагивался так до ее ног.
Когда она справилась с застежками на чулках, заметила, что Ольга уже вошла в комнату и вместе с Закари стоит около стола, просматривает журнал и что-то тихо говорит ему. Взглянув на Женевьеву, Ольга откашлялась и толкнула Закари локтем. В конце концов он тоже посмотрел на нее.
– Благодарю вас, мадам. Мы закончили. Буду рад увидеть вас снова.
Деловая жилка Женевьевы тут же дала о себе знать.
– Но мы так ничего и не обсудили. Он приподнял брови.
– А что обсуждать?
– Ну, конечно, какие туфли я хотела бы иметь. И цену. Вы должны сказать, когда они будут готовы.
– Мы позвоним, когда туфли будут готовы, – вмешалась Ольга.
Но Женевьева не обратила на нее никакого внимания.
– Мы не обсудили детали, мистер Закари. Закари нахмурился:
– Я так не работаю. Я полагал, вам это известно, поскольку вы признались в любви к моим туфлям.
– Но мне необходимо, чтобы эти туфли соответствовали теме кубизма, и цвет… Он протянул вперед обе руки, приказывая ей замолчать:
– Предоставьте это мне. Мой дизайн будет идеально соответствовать форме вашей ступни. Вот и все, что я пока могу вам сказать. Я не ставлю четких сроков, не говорю, когда туфли будут готовы. Я должен приобрести необходимые материалы, подходящие ткани. Это займет какое-то время.
– Что такое? Я заказываю пару туфель для своей вечеринки!..
– Никто не смеет приказывать Паоло.
Закари коснулся руки Ольги, пытаясь успокоить ее.
– Я сделаю для вас туфли. Думаю, они вам понравятся.
– А деньги?
– Пятьсот долларов сейчас, остальное – когда туфли будут готовы.
– Сколько будет стоит это «остальное»? Он пожал плечами и широко развел руками.
– Пока не знаю. Я могу работать с простой кожей. Могу заказать заморские шелка или купить кружева и парчу на блошином рынке.
– На блошином рынке!
– Деньги не проблема, ведь так?
– Едва ли это звучит убедительно.
– Мадам, – произнес Закари, – мои туфли – волшебные. Они сделают вас счастливой. Вы ведь хотите быть счастливой, не так ли?
Глава 2
ЗАПЛАТКА
11
Начало мая. Париж пробуждается, готовится к головокружительному летнему празднику. Деревья на бульварах и около Сены оделись в нежнейшие оттенки розового и белого. Террасы кафе заполнены людьми от рассвета до сумерек, а порой, как на бульваре Монпарнас, всю ночь напролет. Пары за столиками смеются немного громче, чем раньше. Солнце разбрасывает ослепительные лучи между зданиями, вдоль крыш и на углах улиц.
В солнечный майский вечер окна квартиры четы Шелби Кинг распахнуты настежь. Тюль на окнах развевается под легким ветерком и, надуваясь парусом, влетает в комнаты. Любому прохожему, идущему по рю де Лота, становится очевидно, что здесь живут иностранцы. Парижане никогда не допустили бы courant d'air, нездоровых сквозняков, из-за которых и простудиться недолго. Но веяние парижского ветерка, напоенного головокружительным благоуханием цветов, смешанных с выхлопными газами, ароматом свежей выпечки, сигаретного дыма, запахом кофе, одеколона и речной свежести, нравилось и Роберту, и Женевьеве.
В комнатах тихо. Женевьева только что вышла из дома и уехала на такси. Горничная Селин ушла навестить мать. Роберт остался один. Он вошел в комнату для туфель и, наобум открывая коробки, стал пристально разглядывать их содержимое. Это занятие всегда приводило его в глубокое волнение, сродни легкому сексуальному возбуждению. Не сами туфли так возбуждают его, даже не мысль о жене, которая надевает их или снимает. Это волнение было сродни тому, которое охватывает, когда вы вторгаетесь в чужие владения, тайком читаете чей-то дневник. Он и мечтать не мог зайти сюда, когда Женевьева находилась дома. Жена абсолютно ясно дала понять, что эта комната – ее личные владения. Она не позволяла ему прикасаться к туфлям. Словно он мальчишка с грязными руками, которому нельзя доверять. Но Роберт часто приходил сюда, когда она уезжала.
Итак, с чего начать? Третья полка сверху, вторая коробка слева: пара зеленых атласных туфель, передняя вставка инкрустирована странными египетскими рисунками. Ни следа на подметке, она ни разу не надевала их. И скорее всего, никогда не наденет.
Он забрался двумя полками выше, отсчитал пять коробок вправо, его взору предстала пара вечерних туфель-лодочек из голубой парчи, с пряжками, на высоком каблуке. По крайней мере, ему казалось, что перед ним туфли-лодочки. Роберт не совсем понимал разницу между туфлями-лодочками и балетками, хотя Женевьева объясняла ему. И те и другие туфли имеют закрытую форму и держатся на ноге безо всяких застежек. Очевидно, нарядные пряжки на этих туфлях служили исключительно для украшения и не имели практического назначения. Если бы его приятель Гарри оказался здесь, непременно сказал бы какую-нибудь колкость, что-то вроде того, что в этом истинная суть женщин – они прекрасны, но бесполезны. Конечно, он не мог полностью согласиться с Гарри.
Спустившись на одну полку ниже, выдвинул коробку из глубины, его взору предстали вечерние туфли из серого шелка, украшенные сверкающим узором черного и прозрачного стекляруса, обрамляющего изящный цветок из горного хрусталя. Роберт хорошо помнил эти туфли. Женевьева надела их в тот день, когда он сделал ей предложение. Он заметил их, когда встал перед ней на одно колено, и не мог отказать себе в удовольствии полюбоваться их блеском. Туфли выглядели слишком роскошно для обычного воскресного дня. Но теперь, когда он хорошо изучил свою жену, Роберт часто думал, что она не случайно выбрала именно эти туфли. Женевьева казалась изумленной, когда он заговорил о своих серьезных намерениях, ее грудь вздымалась, глаза сверкали от переполнявших ее чувств. Но возможно, она каким-то непостижимым образом догадалась, что именно в этот день он собирается сделать ей предложение…
Три полки вверх и четыре коробки вправо: пара бело-розовых бальных туфель с радужными лентами. На этикетке написано HELSTERN & SONS. Туфли выглядели скромно и невинно. Она вполне могла надевать их на школьные балы. Интересно, устраивали балы в их аристократических английских школах? Роберт не мог представить себе Женевьеву танцующей с каким-нибудь прыщавым юнцом. Это было не в ее стиле. Она не производила впечатление девочки, блиставшей на школьных танцевальных вечерах, несмотря на красоту. Юноши безумно боялись ее. Бедняжка одиноко стояла в сторонке, в то время как другие девочки вальсировали по залу. А позже она окончательно засела дома, в то время как ее школьные подружки повыскакивали замуж за тех самых прыщавых юнцов. Но разве они что-нибудь понимали? Их потеря определенно стала его приобретением. Несмотря на то, что он сам никогда не был силен в танцах.
Соседями бальных туфель оказалась черная замшевая пара с изогнутыми каблуками, украшенная крошечными блестками, собранными в цветочные бутоны. Он зачем-то поднес к лицу одну туфельку и вдохнул аромат кожи, исходящий из ее глубины. Роберт не помнил, когда Женевьева надевала их, но видел их как-то на ее ножках. Она сидит, положив ногу на ногу, покачивает ступней и смеется.
Женевьева ни разу не надевала ботинки, стоящие на полке, расположенной ниже, но он хорошо помнил, сколько ему пришлось выложить за них. Эти ботиночки из темно-бордового атласа с цветочной вышивкой и лентами вместо шнурков олицетворяли собой моду поздних тысяча восьмисотых… Женевьева, шутя, попыталась представить ему эту покупку как удачное вложение денег, и он не станет отрицать: идея доставила ему удовольствие. До тех пор, пока он не увидел ценник…
Роберт отложил ботинки и задумался. Он понимал, дело не только в удовольствии от тайного подглядывания за частной жизнью Женевьевы, каждая из этих коробок хранила особый секрет. Если он хочет по-настоящему понять жену, должен научиться правильно истолковывать каждую свою находку. Теперь Роберт точно знал, какую пару он хочет увидеть следующей.
Вот здесь, на нижней полке, прямо в углу, находились его самые любимые туфли Женевьевы. Каждый раз, приходя сюда, он вытаскивал коробку, чтобы полюбоваться ими. Гладкая лакированная кожа, ремешок на лодыжке, аккуратная маленькая пуговка. Мыски туфель потерлись, подошвы изношены. Он ясно представлял себе ее в этих туфельках, видел, как она бегает, скачет, прыгает через веревочку. Вероятно, ей было лет восемь-девять, когда она носила эти туфли. Стоило ему представить Женевьеву маленькой девочкой с большими глазами, он буквально таял.
Девочка Женевьева наверняка примеряла материнские туфли. Она цокала каблучками по комнате, изображая из себя светскую львицу, восхищалась своим отражением в зеркале. Он помнит, его сестра вела себя так же, когда они были детьми. Наверняка все девочки играют в эту игру. Но Женевьева продолжает играть в нее и по сей день.
Роберт какое-то время молча разглядывает туфельки Мери Джейн, наслаждаясь сокровенностью тихих мгновений. Он улыбался самому себе и радовался этой улыбке.
12
У Марселя были длинные, невероятно подвижные желтые пальцы; ударяя по клавишам рояля, он виртуозно сплетал паутину из звуков. Его запястья почти не двигались, плечи и спина сгорбились после бесчисленных часов, проведенных за игрой, ноги сильно затекли. Долгие годы он сидел на стуле, который был слишком высок для него, а к тому времени, когда узнал об этом, было уже поздно менять привычки. Старик приобрел манеру вглядываться в лица людей, словно перед ним были ноты на нотном стане, и пытался расшифровать их близорукими глазами. По правде говоря, игра на рояле медленно разрушала его. Но в этом была его жизнь.
Марсель не многим нравился, но Лулу любила его. Он был немногословен, но ей и не требовались доверительные дружеские беседы. Музыкант всегда появлялся вовремя и не пытался затащить ее в постель. Он умел играть. Иногда, прислонившись к роялю и беря высокие ноты, она бросала взгляд на его паукообразные пальцы, двигающиеся по клавишам, от этого зрелища ее пронзала ледяная дрожь, навевая воспоминания о ночах, когда она зарабатывала несколько франков, демонстрируя грудь развратным старикам на бульваре Монпарнас. Туманные ночи остались в далеком прошлом, однако ее манеры ненамного изменились с тех пор. Она бросила стариков, когда познакомилась с артистической богемой. Художники были небогаты, но, если позировать обнаженной, покупали еду и выпивку и давали приют на ночь. Затем Лулу встретила Кэмби, который усадил ее перед зеркалом и принялся накладывать макияж, при помощи темных теней, белой пудры и красной помады создавая удивительный кошачий взгляд и чудесную мушку, которые впоследствии стали ее визитной карточкой. Теперь она предстала перед миром, как «Лулу с Монпарнаса», истинное лицо Современности.
Несколько ночей в неделю Лулу пела в «Койоте», старом и довольно тесном баре на рю Деламбре, недалеко от станции метро «Ваван», и с превеликим удовольствием наблюдала за туристами, которые теперь каждый вечер наводняли Квартал, слоняясь по бульварам Монпарнас и Распай, сбиваясь в тесные компании в крупных кафе с террасами и в новых американских барах. «Койот» всегда оставался территорией известных представителей богемы – художников, актеров, писателей, хотя теперь здесь все чаще появлялись богатые навязчивые поклонники, в основном из США и Англии. Многие приходили, чтобы поглазеть на известных художников и писателей, завсегдатаев «Койота», но большинство все-таки мечтали услышать ее пение. Лулу стала знаменитостью – Королевой Квартала. Именно благодаря ей «Койот» вернул былую популярность. В «Куполе» для нее постоянно был заказан отдельный столик. Месье Селект любезно улыбался, когда Лулу входила в его заведение, бесплатно подавал валлийские гренки с сыром, и ей даже не приходилось просить об этом работника, стоящего у маленькой плиты за барной стойкой. Она стала самой популярной представительницей артистической богемы в Париже. И Кэмби не стоило забывать об этом.
И вот он здесь, за стойкой бара, вместе с Кислингом попивает Remy Martin. Лоран, одноглазый бармен, обладатель ордена Мужества, наливал артистам рюмку за рюмкой в крохотные стаканчики в виде наперстков, поставив бутылку на барную стойку. Войдя в бар, Кэмби нахально ущипнул ее за зад, но теперь был полностью поглощен разговором с Кислингом и не обращал на Лулу никакого внимания.
Она закусила губу и нетерпеливо отстукивала ритм по полу. И как только этот ублюдок может все время сидеть, повернувшись к ней спиной? Что он о себе возомнил? Неужели думает, что она – какое-то мелкое ничтожество, которое можно выбросить, когда взбредет в голову? Нет, с ней этот номер не пройдет, Лулу этого не потерпит!
– Потерянная любовь? – Марсель взглянул на список песен, который она небрежно нацарапала для него.
– Черт возьми, ты прав, – пробормотала Лулу. А затем громко провозгласила для всех собравшихся: – А сейчас я спою песню для тех, кто любил не заслуживающих любви. Кому однажды повстречалась на пути подлая, бесчестная, отвратительная свинья…
Готовясь петь, она посмотрела в другой конец бара, отыскала свою лучшую подругу Женевьеву, та выглядела, как всегда, блистательно, на этот раз красовалась в изумрудном платье. Отсюда Лулу не могла разглядеть туфли, но они наверняка точно соответствовали наряду. Женевьева всегда одевалась безупречно, даже если собиралась провести день в одиночестве, дома. Лулу, чей стиль был ярким, но несколько легкомысленным и порой небрежным, притягивал эстетизм подруги. Но порой ей хотелось хоть разок увидеть Женевьеву одетой неряшливо. Женевьеве было просто необходимо, чтобы ее нерушимый мир основательно встряхнули и окружающие смогли, наконец, разглядеть его несовершенство.
– Это на самом деле невероятная женщина, – воскликнул Беттерсон. – Вы только посмотрите, какие у нее глаза… Словно она повидала все, что возможно в этом мире, все успела пережить и перечувствовать. Теперь это отражается в ее удивительном взгляде, в этих разбивающих сердца глазах.
Женевьева обернулась, чтобы взглянуть на Лулу, стоящую у рояля. Она с трудом могла разглядеть пронзительный взгляд густо накрашенных глаз – комната тонула в густых клубах сигаретного дыма. Но Беттерсон, несомненно, прав. В ней есть нечто особенное. Что-то необычное. Некая изюминка, которая заставляет мужчин рисовать ее портреты, создавать ее скульптуры, писать о ней романы. У всех захватывало дух, когда Лулу пела «Потерянную любовь». Даже у Жанин, железной барменши со шрамом и сломанным носом. Даже крошечный пудель Лорана, лизавший пролитый напиток на полу, замер, прислушиваясь к ее голосу. Женевьева вдруг ощутила укол ревности.
– Вас не удивляет, как она принимает собственную боль и обращает ее в нечто совершенное и изысканное? – заметил Беттерсон. – Именно это должны отображать в своих романах писатели, но большинство из них сдержанно наблюдает за проходящей мимо жизнью. Особенно писатели-романисты. Сейчас это настоящий бич литературы.
– В самом деле… – Женевьева изо всех сил пыталась унять ревность, выдавить ее из своего сознания.
– От некоторых книг так и веет холодом, они напоминают коллекцию бабочек, – продолжал Беттерсон. – Множество мертвых, красивых, безжизненных созданий, приколотых булавками к белой бумаге. Возможно, именно поэтому я стал поэтом, а не писателем-романистом. Я – страстная натура.
– Что касается писательства, – начала Женевьева, и ее голос прозвучал притворно весело, – я размышляла о названии для журнала. Что вы скажете о «Галерее»?
– Какой галерее? – Беттерсон все еще пристально разглядывал Лулу. – Кто-то обязательно должен запечатлеть ее образ в современной литературе. Она заслуживает, чтобы ее сделали бессмертной, даже если это окажется одна из безжизненных, сухих книг.
– Она вовсе не прячет свой неповторимый свет. Ведь это Лулу с Монпарнаса! Она бессмертна!
– Ничто не вечно под луной, милая, – заметил Беттерсон, – и прежде всего я.
Женевьева изо всех сил старалась сохранять спокойствие.
– Да, да, вам осталось пять лет жизни, мы все помним об этом. Я пытаюсь предложить название для нашего совместного проекта. Название «Галерея» придаст ему благородный лоск, вы так не думаете? Сразу станет понятно, что несет в себе журнал.
Воздух взорвался аплодисментами. Лулу закончила петь. Аплодисменты не смолкали, и Беттерсон восхищенно присвистнул. Из дальнего конца бара кто-то бросил розу. Лулу подняла ее, оторвала один лепесток и съела его. Лепестки были алыми, как ее губы.
– И еще кое-что, Норман… Вы посмотрели тетрадь с моими стихами?
Беттерсон развернулся, вероятно, для того, чтобы посмотреть, кто бросил розу.
– Эй, вы только посмотрите, кто здесь! Идите к нам, старый пройдоха!
Женевьева абсолютно не разделяла его воодушевления. Вместо этого она взглянула на барную стойку, где Кэмби что-то демонстрировал Кислингу при помощи вилки и винной пробки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Когда она справилась с застежками на чулках, заметила, что Ольга уже вошла в комнату и вместе с Закари стоит около стола, просматривает журнал и что-то тихо говорит ему. Взглянув на Женевьеву, Ольга откашлялась и толкнула Закари локтем. В конце концов он тоже посмотрел на нее.
– Благодарю вас, мадам. Мы закончили. Буду рад увидеть вас снова.
Деловая жилка Женевьевы тут же дала о себе знать.
– Но мы так ничего и не обсудили. Он приподнял брови.
– А что обсуждать?
– Ну, конечно, какие туфли я хотела бы иметь. И цену. Вы должны сказать, когда они будут готовы.
– Мы позвоним, когда туфли будут готовы, – вмешалась Ольга.
Но Женевьева не обратила на нее никакого внимания.
– Мы не обсудили детали, мистер Закари. Закари нахмурился:
– Я так не работаю. Я полагал, вам это известно, поскольку вы признались в любви к моим туфлям.
– Но мне необходимо, чтобы эти туфли соответствовали теме кубизма, и цвет… Он протянул вперед обе руки, приказывая ей замолчать:
– Предоставьте это мне. Мой дизайн будет идеально соответствовать форме вашей ступни. Вот и все, что я пока могу вам сказать. Я не ставлю четких сроков, не говорю, когда туфли будут готовы. Я должен приобрести необходимые материалы, подходящие ткани. Это займет какое-то время.
– Что такое? Я заказываю пару туфель для своей вечеринки!..
– Никто не смеет приказывать Паоло.
Закари коснулся руки Ольги, пытаясь успокоить ее.
– Я сделаю для вас туфли. Думаю, они вам понравятся.
– А деньги?
– Пятьсот долларов сейчас, остальное – когда туфли будут готовы.
– Сколько будет стоит это «остальное»? Он пожал плечами и широко развел руками.
– Пока не знаю. Я могу работать с простой кожей. Могу заказать заморские шелка или купить кружева и парчу на блошином рынке.
– На блошином рынке!
– Деньги не проблема, ведь так?
– Едва ли это звучит убедительно.
– Мадам, – произнес Закари, – мои туфли – волшебные. Они сделают вас счастливой. Вы ведь хотите быть счастливой, не так ли?
Глава 2
ЗАПЛАТКА
11
Начало мая. Париж пробуждается, готовится к головокружительному летнему празднику. Деревья на бульварах и около Сены оделись в нежнейшие оттенки розового и белого. Террасы кафе заполнены людьми от рассвета до сумерек, а порой, как на бульваре Монпарнас, всю ночь напролет. Пары за столиками смеются немного громче, чем раньше. Солнце разбрасывает ослепительные лучи между зданиями, вдоль крыш и на углах улиц.
В солнечный майский вечер окна квартиры четы Шелби Кинг распахнуты настежь. Тюль на окнах развевается под легким ветерком и, надуваясь парусом, влетает в комнаты. Любому прохожему, идущему по рю де Лота, становится очевидно, что здесь живут иностранцы. Парижане никогда не допустили бы courant d'air, нездоровых сквозняков, из-за которых и простудиться недолго. Но веяние парижского ветерка, напоенного головокружительным благоуханием цветов, смешанных с выхлопными газами, ароматом свежей выпечки, сигаретного дыма, запахом кофе, одеколона и речной свежести, нравилось и Роберту, и Женевьеве.
В комнатах тихо. Женевьева только что вышла из дома и уехала на такси. Горничная Селин ушла навестить мать. Роберт остался один. Он вошел в комнату для туфель и, наобум открывая коробки, стал пристально разглядывать их содержимое. Это занятие всегда приводило его в глубокое волнение, сродни легкому сексуальному возбуждению. Не сами туфли так возбуждают его, даже не мысль о жене, которая надевает их или снимает. Это волнение было сродни тому, которое охватывает, когда вы вторгаетесь в чужие владения, тайком читаете чей-то дневник. Он и мечтать не мог зайти сюда, когда Женевьева находилась дома. Жена абсолютно ясно дала понять, что эта комната – ее личные владения. Она не позволяла ему прикасаться к туфлям. Словно он мальчишка с грязными руками, которому нельзя доверять. Но Роберт часто приходил сюда, когда она уезжала.
Итак, с чего начать? Третья полка сверху, вторая коробка слева: пара зеленых атласных туфель, передняя вставка инкрустирована странными египетскими рисунками. Ни следа на подметке, она ни разу не надевала их. И скорее всего, никогда не наденет.
Он забрался двумя полками выше, отсчитал пять коробок вправо, его взору предстала пара вечерних туфель-лодочек из голубой парчи, с пряжками, на высоком каблуке. По крайней мере, ему казалось, что перед ним туфли-лодочки. Роберт не совсем понимал разницу между туфлями-лодочками и балетками, хотя Женевьева объясняла ему. И те и другие туфли имеют закрытую форму и держатся на ноге безо всяких застежек. Очевидно, нарядные пряжки на этих туфлях служили исключительно для украшения и не имели практического назначения. Если бы его приятель Гарри оказался здесь, непременно сказал бы какую-нибудь колкость, что-то вроде того, что в этом истинная суть женщин – они прекрасны, но бесполезны. Конечно, он не мог полностью согласиться с Гарри.
Спустившись на одну полку ниже, выдвинул коробку из глубины, его взору предстали вечерние туфли из серого шелка, украшенные сверкающим узором черного и прозрачного стекляруса, обрамляющего изящный цветок из горного хрусталя. Роберт хорошо помнил эти туфли. Женевьева надела их в тот день, когда он сделал ей предложение. Он заметил их, когда встал перед ней на одно колено, и не мог отказать себе в удовольствии полюбоваться их блеском. Туфли выглядели слишком роскошно для обычного воскресного дня. Но теперь, когда он хорошо изучил свою жену, Роберт часто думал, что она не случайно выбрала именно эти туфли. Женевьева казалась изумленной, когда он заговорил о своих серьезных намерениях, ее грудь вздымалась, глаза сверкали от переполнявших ее чувств. Но возможно, она каким-то непостижимым образом догадалась, что именно в этот день он собирается сделать ей предложение…
Три полки вверх и четыре коробки вправо: пара бело-розовых бальных туфель с радужными лентами. На этикетке написано HELSTERN & SONS. Туфли выглядели скромно и невинно. Она вполне могла надевать их на школьные балы. Интересно, устраивали балы в их аристократических английских школах? Роберт не мог представить себе Женевьеву танцующей с каким-нибудь прыщавым юнцом. Это было не в ее стиле. Она не производила впечатление девочки, блиставшей на школьных танцевальных вечерах, несмотря на красоту. Юноши безумно боялись ее. Бедняжка одиноко стояла в сторонке, в то время как другие девочки вальсировали по залу. А позже она окончательно засела дома, в то время как ее школьные подружки повыскакивали замуж за тех самых прыщавых юнцов. Но разве они что-нибудь понимали? Их потеря определенно стала его приобретением. Несмотря на то, что он сам никогда не был силен в танцах.
Соседями бальных туфель оказалась черная замшевая пара с изогнутыми каблуками, украшенная крошечными блестками, собранными в цветочные бутоны. Он зачем-то поднес к лицу одну туфельку и вдохнул аромат кожи, исходящий из ее глубины. Роберт не помнил, когда Женевьева надевала их, но видел их как-то на ее ножках. Она сидит, положив ногу на ногу, покачивает ступней и смеется.
Женевьева ни разу не надевала ботинки, стоящие на полке, расположенной ниже, но он хорошо помнил, сколько ему пришлось выложить за них. Эти ботиночки из темно-бордового атласа с цветочной вышивкой и лентами вместо шнурков олицетворяли собой моду поздних тысяча восьмисотых… Женевьева, шутя, попыталась представить ему эту покупку как удачное вложение денег, и он не станет отрицать: идея доставила ему удовольствие. До тех пор, пока он не увидел ценник…
Роберт отложил ботинки и задумался. Он понимал, дело не только в удовольствии от тайного подглядывания за частной жизнью Женевьевы, каждая из этих коробок хранила особый секрет. Если он хочет по-настоящему понять жену, должен научиться правильно истолковывать каждую свою находку. Теперь Роберт точно знал, какую пару он хочет увидеть следующей.
Вот здесь, на нижней полке, прямо в углу, находились его самые любимые туфли Женевьевы. Каждый раз, приходя сюда, он вытаскивал коробку, чтобы полюбоваться ими. Гладкая лакированная кожа, ремешок на лодыжке, аккуратная маленькая пуговка. Мыски туфель потерлись, подошвы изношены. Он ясно представлял себе ее в этих туфельках, видел, как она бегает, скачет, прыгает через веревочку. Вероятно, ей было лет восемь-девять, когда она носила эти туфли. Стоило ему представить Женевьеву маленькой девочкой с большими глазами, он буквально таял.
Девочка Женевьева наверняка примеряла материнские туфли. Она цокала каблучками по комнате, изображая из себя светскую львицу, восхищалась своим отражением в зеркале. Он помнит, его сестра вела себя так же, когда они были детьми. Наверняка все девочки играют в эту игру. Но Женевьева продолжает играть в нее и по сей день.
Роберт какое-то время молча разглядывает туфельки Мери Джейн, наслаждаясь сокровенностью тихих мгновений. Он улыбался самому себе и радовался этой улыбке.
12
У Марселя были длинные, невероятно подвижные желтые пальцы; ударяя по клавишам рояля, он виртуозно сплетал паутину из звуков. Его запястья почти не двигались, плечи и спина сгорбились после бесчисленных часов, проведенных за игрой, ноги сильно затекли. Долгие годы он сидел на стуле, который был слишком высок для него, а к тому времени, когда узнал об этом, было уже поздно менять привычки. Старик приобрел манеру вглядываться в лица людей, словно перед ним были ноты на нотном стане, и пытался расшифровать их близорукими глазами. По правде говоря, игра на рояле медленно разрушала его. Но в этом была его жизнь.
Марсель не многим нравился, но Лулу любила его. Он был немногословен, но ей и не требовались доверительные дружеские беседы. Музыкант всегда появлялся вовремя и не пытался затащить ее в постель. Он умел играть. Иногда, прислонившись к роялю и беря высокие ноты, она бросала взгляд на его паукообразные пальцы, двигающиеся по клавишам, от этого зрелища ее пронзала ледяная дрожь, навевая воспоминания о ночах, когда она зарабатывала несколько франков, демонстрируя грудь развратным старикам на бульваре Монпарнас. Туманные ночи остались в далеком прошлом, однако ее манеры ненамного изменились с тех пор. Она бросила стариков, когда познакомилась с артистической богемой. Художники были небогаты, но, если позировать обнаженной, покупали еду и выпивку и давали приют на ночь. Затем Лулу встретила Кэмби, который усадил ее перед зеркалом и принялся накладывать макияж, при помощи темных теней, белой пудры и красной помады создавая удивительный кошачий взгляд и чудесную мушку, которые впоследствии стали ее визитной карточкой. Теперь она предстала перед миром, как «Лулу с Монпарнаса», истинное лицо Современности.
Несколько ночей в неделю Лулу пела в «Койоте», старом и довольно тесном баре на рю Деламбре, недалеко от станции метро «Ваван», и с превеликим удовольствием наблюдала за туристами, которые теперь каждый вечер наводняли Квартал, слоняясь по бульварам Монпарнас и Распай, сбиваясь в тесные компании в крупных кафе с террасами и в новых американских барах. «Койот» всегда оставался территорией известных представителей богемы – художников, актеров, писателей, хотя теперь здесь все чаще появлялись богатые навязчивые поклонники, в основном из США и Англии. Многие приходили, чтобы поглазеть на известных художников и писателей, завсегдатаев «Койота», но большинство все-таки мечтали услышать ее пение. Лулу стала знаменитостью – Королевой Квартала. Именно благодаря ей «Койот» вернул былую популярность. В «Куполе» для нее постоянно был заказан отдельный столик. Месье Селект любезно улыбался, когда Лулу входила в его заведение, бесплатно подавал валлийские гренки с сыром, и ей даже не приходилось просить об этом работника, стоящего у маленькой плиты за барной стойкой. Она стала самой популярной представительницей артистической богемы в Париже. И Кэмби не стоило забывать об этом.
И вот он здесь, за стойкой бара, вместе с Кислингом попивает Remy Martin. Лоран, одноглазый бармен, обладатель ордена Мужества, наливал артистам рюмку за рюмкой в крохотные стаканчики в виде наперстков, поставив бутылку на барную стойку. Войдя в бар, Кэмби нахально ущипнул ее за зад, но теперь был полностью поглощен разговором с Кислингом и не обращал на Лулу никакого внимания.
Она закусила губу и нетерпеливо отстукивала ритм по полу. И как только этот ублюдок может все время сидеть, повернувшись к ней спиной? Что он о себе возомнил? Неужели думает, что она – какое-то мелкое ничтожество, которое можно выбросить, когда взбредет в голову? Нет, с ней этот номер не пройдет, Лулу этого не потерпит!
– Потерянная любовь? – Марсель взглянул на список песен, который она небрежно нацарапала для него.
– Черт возьми, ты прав, – пробормотала Лулу. А затем громко провозгласила для всех собравшихся: – А сейчас я спою песню для тех, кто любил не заслуживающих любви. Кому однажды повстречалась на пути подлая, бесчестная, отвратительная свинья…
Готовясь петь, она посмотрела в другой конец бара, отыскала свою лучшую подругу Женевьеву, та выглядела, как всегда, блистательно, на этот раз красовалась в изумрудном платье. Отсюда Лулу не могла разглядеть туфли, но они наверняка точно соответствовали наряду. Женевьева всегда одевалась безупречно, даже если собиралась провести день в одиночестве, дома. Лулу, чей стиль был ярким, но несколько легкомысленным и порой небрежным, притягивал эстетизм подруги. Но порой ей хотелось хоть разок увидеть Женевьеву одетой неряшливо. Женевьеве было просто необходимо, чтобы ее нерушимый мир основательно встряхнули и окружающие смогли, наконец, разглядеть его несовершенство.
– Это на самом деле невероятная женщина, – воскликнул Беттерсон. – Вы только посмотрите, какие у нее глаза… Словно она повидала все, что возможно в этом мире, все успела пережить и перечувствовать. Теперь это отражается в ее удивительном взгляде, в этих разбивающих сердца глазах.
Женевьева обернулась, чтобы взглянуть на Лулу, стоящую у рояля. Она с трудом могла разглядеть пронзительный взгляд густо накрашенных глаз – комната тонула в густых клубах сигаретного дыма. Но Беттерсон, несомненно, прав. В ней есть нечто особенное. Что-то необычное. Некая изюминка, которая заставляет мужчин рисовать ее портреты, создавать ее скульптуры, писать о ней романы. У всех захватывало дух, когда Лулу пела «Потерянную любовь». Даже у Жанин, железной барменши со шрамом и сломанным носом. Даже крошечный пудель Лорана, лизавший пролитый напиток на полу, замер, прислушиваясь к ее голосу. Женевьева вдруг ощутила укол ревности.
– Вас не удивляет, как она принимает собственную боль и обращает ее в нечто совершенное и изысканное? – заметил Беттерсон. – Именно это должны отображать в своих романах писатели, но большинство из них сдержанно наблюдает за проходящей мимо жизнью. Особенно писатели-романисты. Сейчас это настоящий бич литературы.
– В самом деле… – Женевьева изо всех сил пыталась унять ревность, выдавить ее из своего сознания.
– От некоторых книг так и веет холодом, они напоминают коллекцию бабочек, – продолжал Беттерсон. – Множество мертвых, красивых, безжизненных созданий, приколотых булавками к белой бумаге. Возможно, именно поэтому я стал поэтом, а не писателем-романистом. Я – страстная натура.
– Что касается писательства, – начала Женевьева, и ее голос прозвучал притворно весело, – я размышляла о названии для журнала. Что вы скажете о «Галерее»?
– Какой галерее? – Беттерсон все еще пристально разглядывал Лулу. – Кто-то обязательно должен запечатлеть ее образ в современной литературе. Она заслуживает, чтобы ее сделали бессмертной, даже если это окажется одна из безжизненных, сухих книг.
– Она вовсе не прячет свой неповторимый свет. Ведь это Лулу с Монпарнаса! Она бессмертна!
– Ничто не вечно под луной, милая, – заметил Беттерсон, – и прежде всего я.
Женевьева изо всех сил старалась сохранять спокойствие.
– Да, да, вам осталось пять лет жизни, мы все помним об этом. Я пытаюсь предложить название для нашего совместного проекта. Название «Галерея» придаст ему благородный лоск, вы так не думаете? Сразу станет понятно, что несет в себе журнал.
Воздух взорвался аплодисментами. Лулу закончила петь. Аплодисменты не смолкали, и Беттерсон восхищенно присвистнул. Из дальнего конца бара кто-то бросил розу. Лулу подняла ее, оторвала один лепесток и съела его. Лепестки были алыми, как ее губы.
– И еще кое-что, Норман… Вы посмотрели тетрадь с моими стихами?
Беттерсон развернулся, вероятно, для того, чтобы посмотреть, кто бросил розу.
– Эй, вы только посмотрите, кто здесь! Идите к нам, старый пройдоха!
Женевьева абсолютно не разделяла его воодушевления. Вместо этого она взглянула на барную стойку, где Кэмби что-то демонстрировал Кислингу при помощи вилки и винной пробки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35